Текст книги "Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу"

Автор книги: Морли Каллаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Когда они вернулись в отель, он и Джетро Чоун взвесили все данные – что всегда было их главным занятием – и задали себе вопрос, почему Уайти Ангер, менеджер Риопеля, словно платя одолжением за одолжение, шепнул тогда: «Будет матч-реванш». Букмекеры сделали Дехорла фаворитом, и ставки были три к одному. Если Дехорл даст себя нокаутировать, Россо заработает миллион. Чоун объяснил ей все тонкости позже, сказала она, и следует помнить, какие это тропические джунгли – околоспортивный мир. Вот послушайте: если Дехорл проиграет свое звание Риопелю, заодно принеся Россо миллион, ему уже не надо будет драться с великим Джонсоном. Контракт обуславливает матч-реванш между Дехорлом и Риопелем. На все это уйдет год. А тогда Дехорл вновь становится чемпионом, и комиссия будет удовлетворена. И он спокойно сможет оттянуть встречу с Джонсоном еще на год, если не больше. К тому времени Джонсону, которому сейчас тридцать шесть лет, исполнится уже тридцать восемь. Изящно, правда? А Риопель с его дурацкой честностью и искренней верой в свой талант так и не узнает, что произошло.

На следующий день ее отец поговорил с Риопелем, сказала она. Как он его убедил, ей неизвестно. Но ведь Риопель безгранично его уважал. Она читала его письма, написанные по-французски. Ее отец, который тоже умел взять за горло, не боялся денег и был опасным противником, в последнюю минуту поставил на Дехорла сто тысяч долларов. Монреальский букмекер должен был сообщить об этой ставке по всей стране.

– Понимаете ли вы, что это значит?

И вот в этот жаркий июньский вечер они все отправились посмотреть матч. Сумасшедшие франкоязычные канадцы обожали Риопеля. Ну, да он вообще был хорош. В течение двенадцати раундов бой вел он, раскланиваясь в перерывах со своими болельщиками, и зрители ревели от восторга. У Дехорла был очень сильный удар, и он непрерывно шел вперед и бил, но слишком прямолинейно, и Риопель легко уходил. А потом, в тринадцатом раунде, Дехорл провел серию тяжелых боковых ударов, все время чуть-чуть промахиваясь, и вдруг попал точно. Вместо того чтобы уклониться, Риопель пошел на сближение, немного открылся и пропустил случайный удар. Он был нокаутирован. Дехорл остался чемпионом и только моргал, а зрители хлынули на ринг.

Ее отец зашел за Риопелем в раздевалку, и они тут же уехали, потому что молчание там их напугало. В коридоре их нагнал Уайти Ангер. Весь трясясь, он шепнул Риопелю: «Ну и псих! Поживей сматывай удочки».

Джетро Чоун отвез ее в отель и остался с ней, а Риопель и ее отец отправились в тихий ресторанчик на восточной окраине города. За весь прошедший год Риопель почти никаких денег от Россо не получал – они ему еще причитались. Но отец сказал Риопелю, что позаботится о нем: деньги, которые он выиграл, принадлежат Риопелю. Ну, а о том, что произошло дальше, на другой день писали все газеты. В ресторане к Риопелю и ее отцу подошли двое – один с пистолетом, другой с бейсбольной битой – и, держа ее отца под прицелом, размозжили битой Риопелю обе руки. Эти наемники сделали свое дело умело и молча. Кончив, они спокойно ушли.

После того как Риопелю в больнице обработали и перевязали искалеченные руки, его отвезли домой. Он сел на стул и заплакал. Ее отец повторил, что он получит тридцать тысяч долларов, и они обсудили, что ему делать дальше: он купит в Париже небольшой бар, и его мать будет жить с ним. Для него удалось устроить место на самолете, и утром принесут билет. Все было налажено, и ее отец оставался с ним, пока он не лег спать. Потом ее отец бросился к ней и к Чоуну и потребовал, чтобы она немедленно уложила вещи и ехала в аэропорт. Она никогда прежде не видела его таким мрачным и встревоженным. Чоун отвез ее в аэропорт, и они три часа прождали самолета в Нью-Йорк.

Остальное она узнала от Джетро, хотя все это тоже было в газетах. В том числе и нью-йоркских. Ее отец, отвезя Риопеля домой, заверил его, что даст ему достаточно денег, чтобы открыть бар во Франции. Он должен был немедленно покинуть страну. В больнице Риопеля снабдили обезболивающими и снотворными таблетками. Утром его нашли мертвым. Флаконы с таблетками были пусты. Но он сорвал повязки с рук, словно должен был в последний раз посмотреть на эти размозженные кровоточащие руки. То, во что он верил, было испоганено, а потом полностью перечеркнуто. Все его победы на ринге были перечеркнуты. В газетах, кроме того, сообщалось, что ее отец связался с окружным прокурором и обещал дать ему показания против Россо. Он оплатил похороны Риопеля.

В Нью-Йорке она поселилась в «Алгонкине», чтобы выяснить насчет работы в издательстве. Ей правился «Алгонкин», потому что она столько читала о писателях, режиссерах и актерах, которые просиживали вечера в его баре. Пока ее не было, ей позвонили из Монреаля. Вечером она сама позвонила туда. Ей сказали, что ее отец больше в отеле не живет. Утром, когда она собиралась спуститься позавтракать, в номер вошел Джетро Чоун. Он снял номер в «Уолдорфе» и хотел, чтобы она тоже сняла там номер рядом с ним.

«Мисс Джина, дело скверно», – сказал он.

Он торопился, но был очень мягким и явно испытывал большое облегчение, что нашел ее. Сначала он рассказал ей про похороны Риопеля. Про один прелестный штрих. Россо самолично прибыл на похороны и стоял шагах в пяти от ее отца. С ним было трое телохранителей, которые выглядели прямо как старомодные киногангстеры из фильмов о Чикаго двадцатых годов. Сам Россо был невысок, щупл, щегольски одет, в перчатках, с желтоватым лицом и темными пустыми глазами. Он стоял и смотрел на ее отца через зияющую могилу.

После похорон – Чоун рассказал ей об этом с полным хладнокровием – они с ее отцом пошли пешком от перекрестка Сент-Кэтрин и Маунтин вверх по крутой улице к «Ритцу». Рядом с ними остановилась машина. Из нее выскочили трое мужчин. Первый ударил ее отца кастетом по голове, а остальные двое набросились на Чоуна. Ее отец, крупный, сильный мужчина, зашатался, оглушенный, и нападавший отступил на шаг, намереваясь подхватить его, когда он начнет падать, и втащить в машину. А ее отец медленно повернулся на каблуке, тряхнул головой, чтобы прийти в себя, потом сжал своего противника в медвежьих объятиях и швырнул на капот машины. Чоун сказал, что его самого полоснули по лицу…

«Вот поглядите», – сказал он и показал на длинный подживающий порез на щеке. Двое, которые насели на него, сказал он, схватили третьего, прыгнули в машину и умчались. Чоун сказал, что отвез отца в больницу – боялся, нет ли у него сотрясения мозга. В больнице сделали рентгеновский снимок. Все оказалось в порядке. Только шишка на голове с добрую дыню.

Пока он был в больнице, туда явился Уайти Ангер, несчастный, замученный угрызениями совести.

«Показаний вам давать не придется, – сказал он сердито. – И вообще уматывайте отсюда, мистер Биксби. Послушайте, у вас же есть дочь, и они это знают. А потому никаких показаний вы давать не будете».

Ее отец сумел получить вне очереди билет на самолет, летевший в Англию.

Когда Джетро Чоун рассказывал ей все это в вестибюле «Алгонкина», глаза у него жестко поблескивали.

«Поторопитесь, мисс Джина, – сказал он. – Я должен увезти вас отсюда – в Англию, к вашему отцу. Так мне велено, и тут уж мне решать».

«Ах, вот как!» – сказала она. Нет, он напрасно думает, будто может командовать, что и когда ей делать. Да кто он такой, чтобы ее опекать? А если она не хочет ехать в Англию? И вообще она не считает, что ей грозит опасность. Он ничего не сказал и только выжидающе улыбнулся. Она почувствовала, что он берет над ней верх, и начала высокомерно ему выговаривать. Он побагровел, но терпел, убежденный, что другого выбора у нее нет. Она готова была его ударить.

«Сейчас мне надо идти, – сказала она. – Я подумаю. И позвоню тебе в „Уолдорф“».

«Ладно. Но соберитесь, мисс Джина», – сказал он, и она ушла, даже не посмотрев на него.

На третий день утром она встала поздно и направилась по Сорок Четвертой улице в маленькую закусочную «У Луи», чтобы выпить кофе с сухариками. Она была приглашена на деловой завтрак. Когда она собиралась войти туда, машина, которая, по-видимому, выслеживала ее, остановилась, из нее вылезли двое мужчин, тоже направились к двери закусочной, внезапно повернулись, схватили ее и потащили к своей машине. Она закричала. Проходивший мимо старичок, карлик с большой круглой головой, сунул им в ноги трость, и они все трое упали и покатились по тротуару. Из закусочной выбежали посетители и помогли ей встать. Под вопли и ругань двое нападавших на нее мужчин ускользнули. Она дала десять долларов старому карлику, которого на этих улицах все знали, поцеловала его в лысую голову, вернулась в отель и заперлась у себя в номере.

Вскоре после полудня, как она и ожидала, пришел Джетро Чоун, и она призналась, что перепугана насмерть. Он достал машину. Под вечер они поехали на Кейп-Код, где у ее отца был дом неподалеку от Уэлфлита. По дороге до Бостона они почти не разговаривали, но с ним она чувствовала себя в безопасности. В Бостоне они переночевали в отеле. Ему, казалось, нравилась его роль. Она ощущала, насколько он уверен в себе. А с ней он был таким спокойным и мягким, что она перестала бояться. Оттуда они поехали в Уэлфлит. Она всегда любила дюны, сосны, море. Неподалеку жил старый художник, к которому она была привязана, – ей захотелось поговорить с ним, и она пошла одна к его дому через сосняк. Неподалеку от кладбища она увидела между соснами Джетро Чоуна. Он шел за ней и казался огромным, одиноким и разъяренным.

«Бога ради, отвяжись от меня хоть на минуту. Уйди, Джетро. Дай мне время разобраться». – Она говорила с ним так, словно он был слугой ее отца. Ну, да он, собственно, и был слугой. И теперь, и раньше. Однако она пошла с ним назад.

Под вечер к дому подъехал автомобиль. Из него вышли двое и пошли к двери. Джетро Чоун сделал ей знак молчать. В прихожей в медной подставке для тростей стояла тяжелая ирландская палка из терновника с шишковатой ручкой, и когда эти двое подошли к двери, даже прежде, чем они успели постучать, Джетро Чоун распахнул ее и выпрыгнул наружу, размахивая тяжелой черной палкой. Они взвыли от боли, кое-как добрались до своей машины и уехали, а она перестала возражать против того, чтобы уехать к отцу в Англию.

– Ну, теперь вы знаете, кто такие «они», – сказала она, глядя на Айру Гроума.

– Так-так, – сказал он, пытаясь осознать услышанное. – Послушайте, – начал он, – Чоун сошел с ума. Россо и немецкая подводная лодка? Да что вы!

И он поглядел на мостик. Что бы сказал на все это капитан?

– Вам просто непонятен такой склад характера. – Она пожала плечами. – Возможно, Джетро заимствовал свое мировоззрение от моего отца. Вы же знаете, как игроки полагаются на предчувствия и наития. Каждый день им необходимо отыскивать что-то, что подсказало бы, каковы их взаимоотношения с миром. И не просто с миром. С чем-то, что лежит вне их… с чем-то вовне. Приметами им служат и мелочи, и большие события. Россо попытался помешать ему захватить меня. Верно? А нас потопила немецкая подлодка? Верно? Значит, подлодка на стороне Россо, поняли? И война тоже подстроена.

– С точки зрения Чоуна? – сказал он. – Вот, значит, какой он.

– Да, Айра, он такой.

– Пожалуй, вашему отцу повезло, что у него есть подобный человек.

– Везенье тут ни при чем, просто он наш. Душой и телом. – Он поразился мрачности ее тона. Теперь солнце светило ей прямо в лицо. Ее глаза прежде были либо сощурены, либо смотрели в сторону, и сейчас он увидел, какие они темные – карие или черные с зелеными крапинками, цвета тех темных грозных лесов, которые он видел в Центральной Америке. Смутившись, он пробормотал «не понимаю», она заметила его замешательство и неторопливой улыбкой постаралась замаскировать свои чувства.

– Так чего же вы не понимаете? – сказала она.

– Не знаю, – сказал он, глядя на палубу, и вдруг увидел ее босые ноги. Длинные пальцы, крутой подъем, такая белая и изящная стопа, и пальцы – словно пальцы на руке… Вдруг она пошевелила левой ногой, босой и белой! И тут он осознал, что от нее, хотя она была вымыта, выстирана морем, исходит чуть заметный нежный запах женщины. Его поразила мысль, что она знает о темной полоске у корней своих белокурых волос в проборе – и что эта полоска ей нравится. И она хочет, чтобы эта темная полоска была там.

– Ну… – начал он нерешительно. А потом сказал: – Ах, черт! Мне же надо идти! Сейчас моя вахта. – Он увидел, что капитан, глядя в бинокль, что-то встревоженно говорит меднолицему штурману. Капитан был чем-то обеспокоен. Однако, поднимаясь на мостик, он думал только о том, что для Чоуна этой войны словно бы и вовсе нет.

– Как отставшее судно, сэр? – спросил он у капитана.

– Поглядите-ка! – сказал капитан. Отставшее судно как раз изрыгнуло струю дыма. – Какого дьявола они дымят? – раздраженно добавил он.

Однако по небу протянулось только одно это черное перо.

– Так-то лучше, – сказал капитан, опуская бинокль. Теперь он мог уйти к себе в каюту. Может быть, он прикажет стюарду принести ему чаю. Может быть, он предложит Джетро Чоуну стаканчик рома.

– Как вам мистер Чоун, сэр? – спросил Айра Гроум.

– Человек бывалый, это ясно, – сказал капитан. – А если у людей есть деньги, чтобы поместить куда-нибудь, рано или поздно им приходится обращаться к банкиру. Чоун как будто знаком со всеми кинозвездами, про которых мы читаем. Очень интересно. Рассказывал любопытные вещи про Ингрид Бергман. Мне ее картины всегда нравились. А вам? Как вам вообще шведы?

– Я только жалею, сэр, что видел не все картины Греты Гарбо.

– На мой вкус, грудь чересчур плоская. Надо будет спросить Чоуна, знаком ли он с ней.

– А мне все равно жаль, что я не видел их все, сэр, – сказал он вслед капитану, который спускался с мостика. Потом он начал смотреть на море. Джина и Чоун не выходили у него из головы, и он старался забыть про них. Но в тот момент, когда ему это удалось, он начал думать о Риопеле, французском боксере, о том, как мальчик смотрел на свои размозженные руки, и его вдруг удивила мысль, что люди, о которых рассказывала Джина, для него более реальны, чем враги, которые стремятся уничтожить его, и его товарищей, и весь конвой. Он взял бинокль и навел его на отставшее судно, которое несколько минут назад изрыгнуло струю дыма. Оно продолжало отставать.

– Что-то там серьезное, – сказал он штурману. – Не понимаю, почему нам не дают никакого сигнала.

Но, пока штурман вглядывался в отставшее судно, эсминец дал сигнал выяснить, в чем дело. Они повернули назад и вскоре поравнялись с танкером. Он окликнул его капитана, который стоял на мостике.

– Поломка в машине! – рявкнул капитан. – У нашего механика жар, и мы его еле вытащили из машинного отделения. Теперь все в порядке.

Солнце, превратившееся в оранжевый шар, уходило в серую воду, медленно поднимавшуюся по его диску. Горизонт подбирался все ближе, море, дышащее пологой зыбью, стало как полированный графит, и все серые, старающиеся не дымить суда слились с сереющей водой. Он смотрел, как акустик в гидролокационной рубке напряженно вслушивается, ибо море было живым, а вовсе не безмолвным: все эти ахи о безмолвных морях – сплошная чепуха, думал он. Всякий, кто работал с гидролокаторами, знает, что подводные обиталища движутся под волнами с шумом, с особым оглушительным визгливым звуком. Подводные обиталища с собственными вспышками.

Но во время ночной вахты он увидел, как далеко за кормой взмыли ракеты и, точно рой метеоров, пронеслись по небу. Подлодка подобралась к танкеру. На горизонте взметнулось пламя, яркое пламя развернулось на ночном небе, словно тигровая лилия вдруг раскинула оранжевые лепестки на мягком темном бархате, а потом вихрем искр унеслась в вышину.

– Вот и все, – с горечью сказал капитан. – И нет нефти. – Он говорил со сдержанной яростью. – Повернем назад и поищем: может быть, локатор засечет подлодку, – сказал он, не отводя глаз от танкера. – Ну, теперь у нас все время будут провожатые.

Они не пошли к оранжевому зареву на воде, где догорал танкер, где в нефтяной воде барахтались и гибли люди, пока зарево понемногу угасало. Они не пошли назад, чтобы подобрать уцелевших: такой приказ получил другой корабль. Акустик в гидролокационной рубке пытался нащупать подлодку, а капитан стоял у двери и смотрел на него. Но засечь лодку не удалось. Далеко за кормой горящий танкер медленно ушел под воду, и зарево сразу угасло. И позади не осталось ничего, кроме лунной дорожки на тихой воде.

12

– Я до того голоден, что даже эта солонина выглядит аппетитно, – сказал Вудрафф. – Ах, чудесный морской воздух делает аппетитной любую стряпню.

Вудрафф, храбрый офицер, был обаятельным шалопаем, и почему-то даже гадости у него звучали мило. Человек довольно состоятельный, он успел пошляться по свету и любил рассказывать про всякие страны, про немыслимые извращения, которые сам наблюдал в Порт-Саиде, про особое искусство малайских девушек. Во Франции он познакомился с Андре Жидом. Сам Вудрафф тоже верил в культ опыта. Лео Котра и Вудрафф имели обыкновение, сидя с Айрой Гроумом, спорить о Жане Кокто и о Жиде, недоумевая, почему Кокто винят за всякие скандальные вещи, которые проделывал и Жид, тем не менее оставаясь почитаемым мэтром.

– Ты с этой девушкой уже разговаривал, Вудрафф? – спросил он.

– Конечно, разговаривал. Я демократичен и разговариваю с кем угодно. Учебные заведения восточного побережья. Тип слегка деклассированной светской девицы.

– Ну, послушай!

– Химическая блондинка.

– Но она тебе нравится?

– Конечно, правится. Когда эта девушка улыбается, все получают полное удовлетворение.

– Удовлетворение?

Чувствуешь, что доволен собой и миром. А это же главное, верно, Айра?

– Пожалуй.

И тут вошел Чоун.

– Здравствуйте, господа, – внушительно сказал Чоун и сел за стол. – Я хотел бы вас спросить, господа.

– Валяйте, мистер Чоун, – сказал Айра, полагая, что Чоун встревожился из-за подлодки на горизонте.

– Вы называете капитана «старик»? Почему «старик»?

– Флотский обычай, только и всего.

– Будь этот корабль ирландским, мы называли бы капитана «сам», – сказал Вудрафф.

– «Сам». Понимаю. Но почему не называть его просто «он»?

– «Он». Хмм, – сказал Айра. – Что-то уж слишком… – И внезапно медленная, чуть вычурная речь Чоуна начала его раздражать. Ему захотелось, чтобы тот перешел на жаргон, начал ронять слова уголком рта; ему захотелось сказать что-то такое, чтобы Чоун почувствовал, что его не удалось провести. Однако это значило бы выдать Джину.

– Мне кажется, все зависит от профессии, мистер Чоун. Вам было бы привычнее, если бы мы называли капитана «он»?

– Да, сэр, – невозмутимо сказал Чоун.

– Мистер Чоун ведет банковские операции, Вудрафф. А вы называете мистера Биксби «он», мистер Чоун?

– Кто-нибудь всегда «он».

– Да? Какой же это банк, мистер Чоун? – спросил Вудрафф.

– Биксби и компаньоны, – все так же невозмутимо ответил Чоун.

– Уолл-стрит?

– Именно. А еще Лондон и Париж, – сказал Чоун.

– Слышишь, Вудрафф? Если у тебя есть лишние деньги…

– Все любят заработать лишние деньги, – сказал Чоун. Но не перевел пристального взгляда с него на Вудраффа. Словно этой нахальной ложью он бросал ему вызов. Взяв ломтик хлеба, Чоун начал намазывать его маслом.

– Морской воздух очень возбуждает аппетит, – сказал он.

– Я кое-что знаю об английском денежном рынке, – сказал Вудрафф. – Мой дядя имеет отношение к Ллойду…

– Его фамилия Вудрафф? – спросил Чоун.

– Нет. Морроу. Алджернон Т. Морроу.

– Мы связаны с Ллойдом, – сказал Чоун. – Но на этот раз у нас дела не с банкирами.

– Да?

– Мистер Биксби…

– Ее отец, Вудрафф.

– Ага. Отец мисс Биксби, – сказал Чоун, откусывая от щедро намазанного ломтика. – Видите ли, в Вашингтон должны направить нового английского агента по закупкам.

– Ах так.

– И с мистером Биксби консультируются, – сказал Чоун, и в его жестких настороженных глазах мелькнула насмешливая искорка. Он дразнил их, заподозрив, а может быть, и твердо зная, что Джина рассказала о его отношениях с мистером Биксби и о данном ему поручении. Наглость его была поразительна. Капитану могли открыть на него глаза, и он это понимал. Своим невозмутимым спокойствием и медленным движением челюстей, жующих хлебную корочку, Чоун показывал, насколько ему все равно, что он о нем думает и как намерен поступить.

13

Утром, когда в воздухе повисла тяжелая сырость, обещающая туман, они заметили немецкую подлодку – крохотное пятнышко на горизонте милях в пяти за кормой, различимое только в бинокль, – приманку, которая должна была отвлечь корабли сопровождения от конвоя, чтобы остальные подлодки могли подобраться к судам. Весь день она маячила на горизонте, и, расхаживая по палубе, ощущая, как похлопывает по синему свитеру ненадутый спасательный жилет, он внимательно следил за матросами, занятыми своей работой. Он заметил, что старшина Хендерсон, поднявшись на палубу, настороженно обернулся и посмотрел на подлодку. Теперь они все туда поглядывали. Но Джетро Чоун прошел по палубе с Джиной так самоуверенно и небрежно, словно они прогуливались по Пятой авеню. «Почему я вдруг решил, что она нуждается в моей опеке?» – с недоумением подумал Айра Гроум.

– Вам обоим следует быть в жилетах, – резко бросил он, направляясь к мостику. – Наденьте немедленно.

– Ах, лейтенант, извините, – сказала она.

– Надувать необязательно. Просто наденьте.

– Будем помнить, лейтенант, – сказал Чоун. – Благодарю вас. Небольшой недосмотр. – И он вежливо наклонил голову.

Он был непонятен. Даже капитан сказал, что Чоун либо бесшабашно храбр, либо бесшабашно безразличен к своей судьбе. Не мог же он действительно не знать об опасности. Но в любом случае в нем было что-то великолепное.

«В определенном смысле общество мистера Чоуна очень приятно, – сказал тогда капитан. – Вы согласны?»

Поднявшись на мостик, он услышал, как капитан сказал акустику в гидролокационной рубке:

– Не потеряли ее?

– По-моему, нет, сэр.

– Попробуйте послушать, номер первый.

Царапающее тупое попискивание было как стук сердца, но только не приглушенное, как сердце. Оно гремело в кафедральной необъятности.

– Я ее слышу, сэр, – крикнул он, и капитан подошел к нему. На мостике все стояли неподвижно, потом капитан внезапно вышел из рубки, приказал готовить глубинные бомбы и повернулся к нему.

– Дайте боевую тревогу, – сказал капитан негромко. Но когда загремели колокола громкого боя, он достал из кармана носовой платок, вытер губы, и Айра Гроум понял: капитан вовсе не уверен, что они действительно нащупали подлодку. С палубы и трапов доносился страшный шум – топот множества ног, команды Хорлера, боцмана, короткие подбадривающие возгласы матросов, которые высыпали на палубу и занимали боевые посты, на ходу надевая спасательные жилеты, а старшина Хендерсон у главного орудия орал и ругался, доводя себя до бешенства. Разбежавшиеся по боевым постам матросы замерли, а акустик у себя в рубке продолжал слушать. Казалось, сердца у всех бились в одном ритме с попискиванием. Прошло по меньшей мере десять минут, прежде чем капитан снова вышел из гидролокационной рубки.

– Возможно, это был кит.

Но акустик сказал:

– Готов поклясться, что нет, сэр.

– По-вашему, это все-таки лодка? Ну, у вас прекрасный слух! – Но тем не менее он приказал свистать отбой, и всех захлестнуло внезапное чувство облегчения. Он любил ходить по кораблю в такие минуты. Матросы, вдруг развеселившись, хохотали, переругивались, подначивали друг друга. Некоторые оставались наверху, другие спускались на жилую палубу вздремнуть. Наиболее возбуждены были новобранцы: их голоса звучали чуть-чуть громче, и в словесную пикировку они вкладывали чуть-чуть больше энергии. Время от времени останавливаясь, чтобы поглядеть за борт на темнеющую воду, он прошел на корму и увидел там Джину и Чоуна: они смеялись, как смеялись все, и разговаривали с Мейсоном. Он поманил Мейсона к себе.

– Как боевая тревога подействовала на мисс Биксби?

– До смерти перепугалась, – сказал Мейсон.

– Пора бы ей стать настоящим членом экипажа.

– Да вот не стала. А этот тип и вообще сумасшедший.

– Почему?

– Честное слово, он только радуется.

– Пожалуй. Да, безусловно…

– И по-моему, ребятам нравится услуживать мисс Биксби.

– Но они мало что могут сделать, Мейсон.

– А видите, какая на ней хорошая белая рубашка, сэр?

– Мужская рубашка?

– Ага. Ее принес стюард.

– Вот что! А я как раз думал, откуда у нее эта рубашка. Ну, а то, чего ей больше всего не хватает?

– Вы про что, сэр?

– Про губную помаду.

– Попробую вытрясти губную помаду из Хендерсона.

– А, за неимением лучшего заимствует у девушек губную помаду! Трофеи! Я с ним поговорю.

На следующий день после полудня, когда он раздумывал, не выпить ли кофе, из машинного отделения на палубу поднялась компания кочегаров. Обычно кочегары держались особняком. Вечером они выбегали из машинного отделения, ели, возвращались к себе и засыпали. Но на этот раз они медленно подошли к поручням и остались стоять, глядя на море. Они всегда первыми чувствовали приближение опасности. Пока он смотрел на них, на палубе с обычным своим неприятно озабоченным видом появился Чоун.

– Видите – кочегары, мистер Чоун. Поглядите на них.

– А зачем, сэр?

– Обычно они себя так не ведут. Возможно, они что-то предчувствуют, мистер Чоун.

– А… Я кое-что и сам замечаю, – сказал Чоун. – Интересно. Очень интересно. Теперь все ходят точно кошки. Кругом тихо, спокойно, и все до одного точно крадутся куда-то. – Он широко улыбнулся. – Скоро и я начну ходить крадучись. Сколько еще дней до берега, сэр?

– Ну, мы же все время меняем курс.

– Три? Четыре?

– Возможно, и больше.

– Сейчас, сэр, прошу прощения, стюард должен принести мисс Биксби в лазарет чаю и сухариков. Она в каком-то напряжении. Как и остальные вокруг. Вот я и подумал, если вы сейчас свободны, ее бы очень подбодрило… вернуло бы все на свои места… если бы вы выпили с ней чаю, то есть с нами.

Его медлительная, чуть вычурная манера говорить словно бы придавала особое достоинство его заботам о Джине. Странные голубые глаза, перехватившие и удержавшие его взгляд, говорили о чем-то достойном и благородном. Его рыжая борода заметно отросла.

– Да, конечно, я с удовольствием выпью чашку-другую, – сказал он и пошел с Чоуном в лазарет. Она сидела там и, несомненно, обрадовалась.

– Спасибо за помаду, лейтенант, – сказала она. – Видите, я ею уже воспользовалась. – И с нервным смешком добавила слишком уж оживленно: – Стюард обещал принести большой чайник. Но как же мы тут все усядемся?

– На полу, – сказал он и сел, скрестив ноги, на коврике, закрывавшем стальные плиты. – Мы с мистером Чоуном вот так. А вы на койке. Вот и отлично. Так и устроимся. – Всего в двух шагах от него покачивалась ее босая нога. Покачивалась в солнечном луче.

– Очень уютно, – сказал Чоун, с довольной усмешкой усаживаясь поудобнее.

Стюард принес на подносе чайник с заваркой, кипяток, чашки и сухарики. Он поставил поднос на привинченную к полу тумбочку возле койки, и Джина начала чинно разливать чай.

– Наш стюард прекрасно заваривает чай, вы согласны? – спросил он. – Сахару, пожалуйста, совсем немного, мисс Биксби.

– Вы правда любите чай, сэр? – спросил Чоун.

– У нас дома, когда я был маленьким, мы всегда пили чай, – сказал он. – Еще, пожалуйста, чуточку кипятка.

Хотя они были затеряны в Атлантическом океане, она наливала, словно светская дама на званом чаепитии.

– Меня удивляет, каким образом такой человек, как] вы, настолько легко вошел в роль военного моряка, – сказала она. – Как вам это удалось?

– Просто старался хорошо выполнять свои обязанности.

– А все-таки?

– Нет, именно этот незабвенный совет дал мне отец. Он был врачом.

– Хорошо выполнять свои обязанности, – повторила она. – А когда же вы сядете и скажете: «Теперь уже нет обязанностей, которые надо выполнять хорошо. Теперь я добился, чего хотел»?

– Вероятно, когда окажусь в единственном правильном месте.

– И это единственное правильное место – Юкатан?

Словно не имело ни малейшего значения, что Чоун не поймет, о чем они говорят; он был необразованным тупицей, он был Рыжим Чоуном, подручным профессионального игрока. Однако Чоун кивнул и ухмыльнулся. Опираясь на огромные ладони, он откинулся, вытянул ноги и скрестил их.

Вспомнила ли она его рассказ о девушке майя? Что хочет узнать она о тех ночах в майяской деревне? Или она старается представить себе, каким он был тогда, услышать, как он говорил с той девушкой? Он начал рассказывать про забытый колодец, почти полный черепами – черепами принесенных в жертву: жертвоприношения, громоздящиеся одно на другое. Он задумался тогда о страшной потребности жертвоприношений. Ее безмолвное удивление и напряженный интерес в ее глазах незаметно заставили его забыть, что они находятся на просторах Северной Атлантики. Не слышал он и голосов матросов, проходивших мимо лазарета. Не замечал он и того, как Чоун, полностью расслабившись, поглядывал то на него, то на ее изменившееся лицо. Казалось, что она где-то далеко-далеко и совсем одна. Он спросил себя, почему это так, и замолчал, переводя дыхание.

– Я бы хотела поехать в Юкатан, – сказала она мечтательно. – Я бы хотела быть там с вами в то время. – Она задумчиво кивнула и наклонилась к нему. Большой палец ее правой руки поглаживал остальные пальцы, и ему почудилось, что они касаются его кожи. Ее задумчивые глаза опустились, они смотрели теперь на ее босую ногу, и когда он взглянул на эту босую ступню, на обнаженную лодыжку, в его воображении вдруг возникло все ее нагое тело, которое он видел здесь, на койке. Он искал выхода из своего желания, но пока ему оставались только слова.

– Там был город, который назывался Тулан, – сказал он. – Один из волшебных городов, город света. На протяжении темной цепи истории есть такие звенья света. Звенья теплого света.

Она слушала как завороженная, и он ощутил, что притягивает ее к себе, почти ощутил ее прикосновение, а он ведь только произносил слова, в которых даже не было чувственности. Никогда прежде он не делал ничего подобного ни с одной женщиной.

– Скажите мне… скажите мне… да, это так, именно так. Да, так, – сказала она тихо, не спуская с него глаз, пока он рассказывал. А потом она заколебалась, словно боясь сказать что-то, чего она не хотела говорить. – Этот город. Этот толтекский город, Тулан, – сказала она неожиданно. – Я хотела бы, чтобы меня назвали Тулан. Почему меня не назвали Тулан? – И он почувствовал, как она борется с собой, или, может быть, с Чоуном, или со своим отцом, а затем ее глаза стали морем, стали джунглями, и он почувствовал, что стремительно уносится с ней куда-то.