Текст книги "Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу"

Автор книги: Морли Каллаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

В этот вечер он сказал жене, что пойдет пройтись, и вот очутился перед гостиницей «Корона». Люди входили и выходили, а он все стоял, смотрел на них и думал: «Двадцать лет назад такое было бы немыслимо. Люди стали чудовищно мягкотелыми. А какова молодежь! Все бегут посмотреть на этого каторжника, на то, как он зубы скалит. Может, и потрогать его хотят? О господи! Только взгляните на этих девчонок, послушайте их смех. Чего доброго, они пьяные. Разве такие могут во что-нибудь верить?»

Но все же он пересек улицу, миновал швейцара в синей униформе, вошел, остановился, прислушался. Потом вышел и опять остановился. «Что-то я озяб. Надо бы согреться», – сказал он себе, не спеша направился обратно и снова прошел мимо швейцара, и снова задержался под яркими огнями вывески, убеждая себя пойти домой. «Но я же не дал согласия на его освобождение, – оправдывал он себя, – мой долг проверить, что он тут делает». Судья вел себя как ребенок. Он еще раз прошел мимо швейцара, и тот приветствовал его, прикоснувшись рукой к шляпе. Теперь уж судье ничего другого не оставалось, как войти в вестибюль.

Курносенькая блондинка-гардеробщица окликнула его:

– Оставите пальто, сэр?

Он вздрогнул, обернулся и, кивнув ей, сказал:

– Нет, нет, спасибо.

Он сел к столику за пальмой, возле двери, в полной уверенности, что его никто не заметил, и заказал виски с содовой. В центре зала танцевали, негр играл на саксофоне, звучали высокие женские голоса. Но вот сквозь гомон, взрывы смеха он различил низкий голос, рокочущий, оживленный. Выглянув из-за пальмы, он увидел Кипа Кейли. Тот сидел за столиком с двумя юношами, по виду студентами колледжа. Лицо у него было таким же дерзким, отчаянным, как на суде, тогда, десять лет назад, но теперь это было лицо человека, у которого под ногами твердая почва. Плечи его казались исполинскими. Он что-то рассказывал, размахивал руками, замечая, как оживляются серьезные лица его слушателей, и походил на моряка, который вернулся из дальнего плавания и завлекает детей историями о своих приключениях.

«О чем он им рассказывает? Почему они на него так смотрят? – думал судья. – Мне бы только послушать, о чем он говорит, и можно будет уйти. Должен же я знать, что он тут делает». Он отодвинулся от столика и, прислушиваясь, вытянул шею. В этот миг Кип тоже повернулся, и его поднятая рука медленно опустилась. Судья понял, что тот его заметил.

Быстро допив виски, судья Форд пошел из зала, Кип бросился за ним вслед. И тут судье стало стыдно: он ведь тоже поддался любопытству, и его так же тянуло сюда, как любого мальчишку-школьника. Как он допустил, чтобы это безудержное любопытство подчинило себе его волю? Но возле гардероба он остановился, подождал Кипа, слегка покраснев, но все же улыбаясь.

– Почему вы не дали знать, что зайдете? – сказал Кип, протягивая руку. Почтенный вид судьи произвел на него глубокое впечатление. – Ваш приход так много для меня значит.

– Я мимоходом, встречался по делу с другом, – начал было судья, но, устыдившись лжи, сказал: – Меня интересует ваш случай. Как известно, я держусь вполне определенного мнения по этому поводу. Вы меня интересуете, Кейли.

– Как раз это мне и нужно. – Кип смотрел на побелевшую голову судьи, на его белую бороду и белоснежные манжеты, по контрасту с которыми так выделялись его морщинистые старые руки. – Да, много лет прошло с тех пор. Но я узнал вас с первого взгляда.

Судье не терпелось сделать выпад в надежде, что Кип чем-нибудь выдаст себя, и он с улыбкой сказал:

– Да, лет прошло немало. Зато теперь вокруг вас гремит музыка.

– Господин судья… Я бы хотел поговорить с вами. Насчет Комиссии по досрочному освобождению.

– Здесь не место для такого разговора.

– Не уходите… Вы просто не поняли меня. Ну почему вы не хотите отнестись ко мне по-доброму? – воскликнул Кип, удерживая судью за руку.

– Я ничего не имею против вас. Просто считаю, что вам здесь нечего делать, – ответил судья, но тотчас вспомнил свое постыдное любопытство, из-за которого очутился тут. – Один бог ведает, отчего мы так любопытны.

– Но ведь можно подойти и по-другому, – возразил Кип. – Какой людям вред от того, что возле них человек, с которым им приятно? Если б вы остались хоть ненадолго, вы бы убедились своими глазами. – Голос его зазвучал неторопливо, мечтательно. – Не так-то просто во всем этом разобраться, и мне хотелось бы знать ваше мнение. Я-то думаю: таких парней, как я, было много. Знаете, вдруг в тебе будто что-то вспыхивает… вроде как искра в моторе… и людям передается, и это ведь очень для них важно.

Судья был поражен. Пока Кип говорил, он не мог оторвать взгляда от его большого смуглого лица, озаренного мечтательной улыбкой. Но стоило ему умолкнуть, и чары пропали. Он отстранился от Кипа.

– И вы во все это верите?

– Конечно.

– Будто мальчишка из глиняной трубочки мыльный пузырь выдул… – пробормотал судья себе под нос.

– Что вы сказали?

– Вы, кажется, не в себе.

– Не в себе? – переспросил Кип и добродушно усмехнулся.

– Господи! – сказал судья. – Какое безумное, какое пагубное самомнение. Он действительно во все это верит.

В негодовании судья Форд поспешно удалился.

14

Довольный и веселый возвращался Кип к столику, за которым его дожидались двое студентов. «Вот здорово, – думал он, – судья, должно быть, знает, что ему придется считаться с сенатором. Может, у них уже был разговор». Сенатор куда-то уезжал, но два дня как вернулся в город, и Кип ждал от него вестей.

– Кто это был? – спросил один из студентов.

– Судья Форд.

– Что ему нужно?

– Бог его знает. Наверное, интересуется, как я тут поживаю. Вот и пришел. И это главное. Это чертовски важно. – Видя, какими серьезными стали лица студентов, он рассеянно улыбнулся им, все еще пребывая во власти своих фантазий. – Так о чем бишь я рассказывал, когда вошел судья?

– Про длинного Луи.

– Да, да, про Луи. Помню, как его привели, этакая махина, ростом почти семь футов – огромный, дюжий негр. Пожизненное получил. Его все сторонились. Никто с ним и словом не хотел перемолвиться. Этот верзила напал на маленькую девочку, ножом пырнул. – Взметнув руки, Кип подался вперед, к своим слушателям, но голос его звучал вяло, лицо утратило живость, он продолжал думать о судье. – И представьте, у этого Луи была чудесная улыбка. Ну прямо ребячья. Когда мы первый раз увидели, как невинно он улыбается, один арестант, совсем заморыш, взял да плюнул ему в рожу. Ну, пришлось мне тогда этого Луи попридержать, чуть руку ему не сломал. Я постарался ему втемяшить, что номер у него не пройдет. Я вот к чему клоню: маленьких девочек там не было, и пришлось этому Луи быть как все, как вы или я. Пришлось ему забыть свой порок.

Взгляд его был устремлен куда-то мимо слушателей, полузакрыв глаза, он вспоминал Луи. И вдруг увидел ее. Она вошла, оглядывая зал, и лицо ее было все таким же по-детски прямодушным. Шепнув студентам «извините», он поднялся, следя за ней глазами. Она стояла так, как стоит человек в толпе незнакомых людей и кого-то настороженно ждет. Она покосилась на трех хоккеистов за ближним столиком. Негр-ударник улыбнулся ей с эстрады. И тут она увидела Кипа и, просияв, махнула ему рукой в коричневой перчатке.

– Джулия, – сказал он. – Вот не думал, что вы придете.

– Почему?

Должно быть, оттого, что сердце у него застучало от радостного волнения и что-то изменилось в его лице, она на миг растерялась и, покраснев, молча сжимала в руках сумку.

– Не знаю, – ответил он. – Наверно, оттого, что хотел этого.

Его удивление и радость были ей явно приятны.

– Надо же мне повидаться с сапожником.

Она все смотрела на него, как бы проверяя, такой ли он, каким ей запомнился. В коричневом пальто, в коричневой фетровой шляпке и в свитере с красным высоким воротом, Джулия была одета, пожалуй, очень просто, даже небрежно, однако трое хоккеистов за столиком уставились на нее так, будто никогда не видели такого наряда.

– А вы изменились, – сказал Кип. – Тогда, похоже было, вы совсем руки опустили. Что у вас нового? Ну, присядьте, расскажите. Выпейте чего-нибудь.

– Немножко рому с ананасовым соком, от него никогда голова не болит. – Она улыбнулась и протянула ему руку: – Спасибо за туфли и ботики.

Он сказал слегка встревоженно:

– Я боялся, что вы узнаете, кто я.

– Как странно, правда?

– Что странно?

– Что мы так разговариваем, будто знаем друг друга давным-давно.

– Мне оно так и кажется.

– А я опять работаю манекенщицей. В тот вечер вы в меня жизнь вдохнули.

Какие чудесные слова она сказала. Кипу захотелось признаться ей, как много для него значила их встреча.

– Когда вспоминаю тот вечер с вами, какая-то часть моей души, еще застывшая, окаменевшая, размягчается, и в нее льются свет и тепло.

– Так ведь это чудесно.

– Вот именно…

Ее стесняло, что все на них смотрят. Она спросила:

– А чем вы здесь занимаетесь?

– Слежу, чтобы каждому было приятно.

– И это все?

– Да, а что?

– Но разве они понимают то, что в вас есть? Настоящая цельность! – Лицо ее раскраснелось. Она выказывала ему особое уважение, какого он не встречал раньше.

– Да я тут по попусту торчу, – сказал он. – Дженкинс из-за этого просто кипит. Но я тут большого дела хочу добиться. Очень большого. Пытаюсь попасть в Комиссию по досрочному освобождению заключенных. – Ему хотелось, чтобы она пришла в восторг, хотелось показать ей, как все шире раскрывается перед ним горизонт. – Знаете, кто здесь недавно был? Судья Форд! Приходил на меня поглядеть. Вы понимаете, почему? Возможно, нам придется вместе работать. А вы видели мои последние фотографии? Меня снимали на концерте в пользу полиции.

– Нет. Жаль, что не видела.

– Во всех газетах напечатали. Где же вы все время пропадали? Одна еще висит на стене в баре, пойдемте, покажу.

И, обняв Джулию за плечи, он повел ее между столиками. Приехавшая с Запада рыжеволосая красавица с молочно-белой кожей, на ходу раскланиваясь с посетителями, поднималась на второй этаж в сопровождении двух мужчин. Она послала Кипу воздушный поцелуй.

– Кто это? – спросила Джулия.

– Киноактриса Мэй Гамильтон. Мы с ней вчера беседовали.

Они стояли рядом у стойки бара и смотрели да увеличенную фотографию Кипа, висевшую на стене как раз над вазой с лимонами, блюдом с соленым печеньем и вереницей бокалов. Кипа сняли в тот момент, когда он, широко улыбаясь, здоровался с начальником полиции Саймондсом и мэром города Уиллзом, а на заднем плане с готовностью осклабились для снимка четверо полицейских инспекторов.

– Вот этот, усатый, начальник полиции, – показывал Кип. – Упрямец, брюзга и много о себе понимает, но в общем-то молодчина. Концерт был отличный. С участием звезд эстрады. А я с речью выступил, сказал несколько слов насчет того, каким должно быть отношение полиции к освобожденным под честное слово. Уверен, мне удалось им втолковать, что многое может быть совсем по-другому. Удалось дать им понять и почувствовать то, что думает и чувствует бывший заключенный.

Он оперся на стойку, глаза его засверкали. Он как бы еще раз проходил вместе с Джулией через все, чем город заполнил его дни и вечера: шумные банкеты и серьезные беседы в узком кругу, встречи с мэром в муниципалитете, дружеские, полные доброжелательства и юмора оживленные дискуссии о тюрьмах, которые порой затягивались до зари. А бесконечные знакомства с людьми – они приезжали в гостиницу издалека, нескончаемый поток лиц, взволнованных, воодушевленных, – разве мыслимо их всех упомнить: врачи, адвокаты, священники, и даже издатель приходил и заключил с ним контракт на книгу. Каждый день дарил что-то новое: поездки с Маклейнами на хоккейные и боксерские матчи, и тот памятный вечер, когда его пригласили на ринг и представили публике, и он пожал руки обоим борцам в легком весе. Он вспомнил, как рассердился тогда на агента страховой компании и на хозяина автомобильного магазина, которые не придумали ничего лучшего, как звать его на работу.

– Типичное не то, – сказал он Джулии. – Там себя не проявишь.

– Вы правы, – поддержала его Джулия. – Это не для вас.

В эту минуту Кипа окликнул Эдди, рыжий бармен:

– Тебя к телефону, будешь говорить здесь?

– Подождите меня, Джулия, только не уходите, – быстро сказал он ей и пошел к телефону в другом конце бара. Услышав голос сенатора, он живо спросил:

– Есть новости?

– Не зайдешь ли ко мне завтра вечером? – сказал сенатор.

– С удовольствием.

– Соберется небольшая компания. Фрак, белый галстук, договорились?

– Отлично. Значит, пока никаких новостей насчет работы в комиссии?

– Вот завтра об этом и потолкуем.

И Кип вернулся к Джулии. Порывисто, почти по-юношески, он сжал ее локоть и сказал:

– Это сенатор. Завтра мы с ним все уладим. Пойдемте, я провожу вас домой.

Он замер, видя, что она медлит с ответом. Но не убрал руки и привлек ее к себе.

– Хорошо, идемте, – сказала Джулия.

Он надел пальто и шляпу. У гостиницы группками толпился народ. Была суббота – один из тех снежных зимних вечеров, когда все видится мягким, белым и ты представляешь себе, что не за горами зелень весны. Его окликали:

– Привет, Кип!

– Привет! Здравствуйте! – отвечал он.

Он крепко прижимал к себе локоть Джулии, ощущал ее воодушевление, ее веру в него. Это было так радостно. Он рассказал ей, что мечтает стать как бы посредником между двумя мирами – между отверженными и людьми добропорядочными. Заметив, что у нее развязался шнурок, он, не переставая говорить и смотреть ей в лицо, опустился прямо в снег на одно колено и пытался его завязать.

– Думаете, я в гостинице просто так прохлаждаюсь? – говорил он. – Ведь уже многие из бывших арестантов приходят ко мне за советом, а я стараюсь замолвить за них словечко в полиции. Понятно?

– Ой! – вскрикнула Джулия. – Слишком туго!

Стоя на колене, он держал в руке ее ножку и вдруг поднял глаза и спросил:

– Ну, а вы?

– Что я?

– Вы откуда родом?

– Немножко из деревни, немножко из города…

– Хватит меня морочить.

– Часть года мой отец жил в Пенсильвании близ Делавэра. Он был строительным подрядчиком. А мать потом за аптекаря вышла и жила в Буффало.

– Как же вы очутились здесь?

– А я сбежала.

– Почему?

С тех пор как родители развелись – тогда ей было восемь лет, – она стала лишней в обеих семьях. Там появились другие дети. Однажды, когда мать приехала за ней в Пенсильванию, она случайно услышала, как родители из-за нее ссорились, и поняла, что, по сути дела, никому не нужна. Просто один забирал ее к себе назло другому.

Он посмотрел на нее и сказал, покачав головой:

– Ослепли они, что ли… – Брюки на колене промокли. Он завязал шнурок послабее и поднялся, стряхивая с колена снег. – Продолжайте, почему вы молчите?

– Той же ночью я убежала из дому, но меня вернули. Я прожила там еще несколько лет, но все время мне было так одиноко. Бывало, поднимусь на гору и смотрю на Джерсийские холмы за Делавэром и воображаю, что там другая страна. И еще я любила нацепить на себя что-нибудь из старья, изображая знаменитых женщин, про которых читала. Потом я уехала, решила стать фотомоделью. Но я была совсем зеленой, а значит, легкой добычей для агентов рекламы, для тех, кто не скупится на посулы.

– Вас никогда не тянет домой?

– Родные пишут, иногда и я им пишу, но бывает такое чувство, будто пишешь мертвым. Наверно, семья у нас непутевая: каждый портит себе жизнь как может. И до чего это замечательно, что вы сумели сделать так, чтоб жизнь ваша что-то значила. Это настоящее геройство.

Они брели дальше по заснеженному городу. Он был до глубины души тронут желанием Джулии быть как-то причастной к его жизни. Они пришли к ней, и, пока она снимала пальто и шляпу, он сел на зеленый диван. Она предложила поджарить яичницу и приготовить кофе. Ей явно не хотелось, чтобы он ушел. Он смотрел, как она надевает белый фартучек, как разбивает яйца над сковородой, достает из буфета чашки, потом поднялся и подошел к плите. Джулия то и дело поворачивалась к нему, улыбалась, оживленно щебетала. Заметив, с каким серьезным видом он наблюдает за ней, она спросила:

– Что это вы?

– Да вот… Подумал: как тут у вас по-домашнему, не то что в гостинице.

Скворчащая на сковородке яичница, и звон посуды, и белый ее фартучек напомнили ему, как тосковал он в тюрьме по простой обыденной жизни. В этой квартирке у него появилось ощущение дома. Будто он нашел что-то невиданное, прекрасное, такое, что хотелось унести с собой. Она принялась нарезать хлеб, а он подошел к ней сзади и тихо стоял, глядя на ее затылок с черными завитками волос. Медленно, робко он протянул руки, чтобы нежно коснуться ее. И в этот миг она повернулась. Глаза ее широко раскрылись. Она вся напряглась. Отпрянув, прижалась спиной к краю стола и смотрела на него, полуоткрыв рот.

– Что с вами? – спросил он слегка обиженно.

– Ничего.

– Какое у вас лицо!.. Глаза горят, дрожите. Вы меня боитесь?

– Нет, – прошептала она. – Сама не знаю, что со мной. – Она смотрела на него с таким выражением, словно он дарил ей то, о чем она мечтала, – чудесную, полную удивительных приключений жизнь. – Просто я чувствую, как вы для меня все открываете.

– Сделать такое для любого человека – великая радость.

Это чувство – будто мир раскрывается для него, раскрывается почти так же широко, как сулила мечта о работе в Комиссии по досрочному освобождению заключенных, – пришло к нему, когда он стоял у плиты рядом с Джулией.

15

Он пошел в универсальный магазин Хендерсона, где позавтракал, издали наблюдая, как Джулия ходит между столиками, демонстрируя платье из белого крепа. Она его не видела. Мысли о ней не покидали его и вечером, когда он во фраке торопливо сбегал по лестнице в вестибюль. Там его окликнул Дженкинс:

– Эй, сэр, погодите, сбавьте скорость!

– Я спешу.

– Куда ты летишь, черт подери? Публика уходит, если тебя нет.

– Нельзя же, чтобы зал был всегда набит битком.

– Почему больше не видно сенатора и его друзей?

– Он уезжал в санаторий, от запоя лечиться. Сегодня я у него буду.

– А мне, по-твоему, что – от его приемов прибыль идет?

– Тут дело важное! Насчет Комиссии по досрочному освобождению.

– Вот уж не моя забота. Сказано – оставайся, развлеки хоть тех, кто есть… от нечего делать, – сварливо бросил Дженкинс.

Однако Кипу, поглощенному своими делами, было не до Дженкинса. Он взял такси и по дороге заехал к Джулии. Не застав ее дома, решил подождать и вскоре увидел, как она медленно, в распахнутом пальто, идет по улице. Он кинулся к ней бегом, обнял, потащил к такси.

– Я не мог не повидать тебя, девочка. Едем, проводишь меня к сенатору.

– Ой, погоди, шляпу мне сдвинул.

– А тебе и так к лицу.

– Дай дух перевести, – смеялась Джулия, – мчимся, будто на поезд опаздываем.

– А куда едем?

– До конечной станции…

– И на большой скорости.

– Позвони мне, как что-нибудь выяснится.

– А вдруг ты уже спать ляжешь, девочка.

– Я буду ждать, радио послушаю. Обещай, что позвонишь! Прошу тебя!

Он смотрел в ее поднятое к нему лицо, благодарно, с благоговением ощущая, как страстно хочет она быть причастной к его жизни.

– Вот ведь как… – вырвалось у него. Мир распахивался перед ним все шире. – Ну конечно, девочка. – В этот миг машину тряхнуло на повороте, и Джулию бросило к нему на грудь. – Первым делом дам тебе знать.

Перед домом сенатора вдоль бортика тротуара выстроилась целая вереница машин. Такси с Джулией скрылось во тьме за уличным фонарем, но в душе его остался свет ее добрых пожеланий. Да, выходит, он теперь не только человек известный, нужный людям, он теперь любит и любим. Освещенные окна в большом доме сенатора напомнили о его первом вечере на свободе, когда он смотрел на светлые точки огней за рекой. «Как много я успел достичь за такое короткое время», – сказал он себе. Детство в нищете жилища матери, бильярдные, в которых он околачивался, годы тюрьмы – просто невероятно, что все это в конечном счете привело его к порогу роскошного дома сенатора. «А ведь было время – я думал, мне никогда не подняться. О чем мне с ними беседовать? Лучше вести разговор о таких вещах, в которых я что-то смыслю», – размышлял он, подходя к дверям.

Швейцар впустил его, и супруга сенатора, высокая, рыхлая особа, на которой Маклейн женился из-за денег и с которой почти нигде не появлялся, встретила его в холле довольно неуверенно:

– Мистер Кейли? Ах да, мистер Кейли.

Она была явно не в курсе дел своего мужа. Кип усмехнулся добродушно и, коснувшись рукой ее локтя, сказал:

– Как приятно вас видеть, миссис Маклейн.

Она опешила, однако его слова польстили ей, дав почувствовать, что и она как-никак хозяйка в собственном доме.

Вместе с миссис Маклейн он вошел в гостиную, не обратив внимания на то, что воцарилась тишина. Он искал глазами сенатора среди гостей – биржевых дельцов, видных финансистов с их женами и известных ученых. И тут, протянув ему навстречу руки, подошла Эллен, белокурая, тонкая, вся в белом, и он с радостной готовностью последовал за ней к группе гостей, которые, по ее словам, просто умирают от желания с ним встретиться, к людям, которых, как ему мнилось, он должен познакомить со своими идеями о досрочном освобождении заключенных и улучшении условий тюремного быта.

Он стал как раз позади генерала Крайтона и миссис Мактэвиш с диадемой в волосах, жены биржевого маклера.

– Ах! – вскрикнула она, заметив Кипа, и прикрыла пальчиками рот.

– Что-нибудь случилось, мадам? – спросил Кип, тоже вздрогнув от неожиданности.

– Еще бы! Оглядываюсь – и вижу вас!

Однако генерал Крайтон, человек бывалый, тщеславный, избалованный, невозмутимо продолжал свой рассказ:

– Так вот, стало быть, лорд Стэндиш – он здесь проездом по дороге на побережье – заверил меня, что по крайней мере еще два года войны не будет. – Краешком глаза он ревниво косился на Кипа, будто вел поединок с ним, признавая победу за собой: «Главный гость тут – я».

– Очень интересное сообщение, генерал, – откликнулся Кип.

Он нисколько не чувствовал себя уязвленным: гости поднимались со своих мест и спешили к нему, впереди всех – жена генерала Крайтона, толстушка с блестящими живыми глазами. Ему приятны были их вежливые поклоны, приятны их мягкие голоса, только все же его удивляло, почему жена генерала то и дело что-то шепчет на ухо одному из профессоров.

– Нас интересует кое-что относительно тюремной жизни, – обратился к нему этот профессор.

– Буду рад ответить на все, что вас интересует.

– Относительно… гм… ну, скажем, лишений…

– Лишений? Что вы имеете в виду?

Вокруг заулыбались, и Кип смутился, не понимая, куда они клонят.

– Ну, как-никак в тюрьме мужчины, они лишены определенной свободы, а у каждого есть желания, не так ли?

– Конечно, а то как же.

– Неудовлетворенные желания… Ну, скажем, сексуальные, – пожимая плечами, с улыбкой проворковала жена генерала Крайтона.

– Ах, вот вы о чем, – сказал Кип. – Ну, знаете ли…

Он был очень раздосадован. У него не было ни малейшей охоты заводить с ними речь о половых извращениях в тюрьме – это уронило бы его в глазах людей, которые казались ему такими значительными. Он беспокойно оглянулся, ища сенатора, и лицо его просветлело: хозяин дома вошел в гостиную. Кипу не терпелось хоть на миг встретиться с ним глазами и по выражению лица понять, исполнилась ли его мечта.

– Прошу прощения, – сказал он жене генерала и направился к Маклейну.

– Ну как? – подойдя к сенатору, спросил он шепотом.

– Ты о чем?

– Насчет комиссии. Как мои дела?

– Что же ты ничего не пьешь? Пошли, выпьем и поболтаем. – И сенатор повел его холлом и по широкой лестнице в обшитую дубовой панелью библиотеку.

– Так как же? Какие новости? – спросил Кип. – Есть у меня шанс?

Сенатор задумчиво прохаживался по ярко-красному ковру.

– Добиться этого будет трудно. Боюсь, более чем трудно.

– Не хотите ли вы сказать…

– Что?

– Что это вообще невозможно?

– Обстановка такова: судья Форд заявил, что выйдет из комиссии и возбудит общественное мнение. А это опасно. Как понимаешь, опасно для нас всех. Начнется чудовищный скандал, – пояснил он Кипу.

Вид у него был печальный. Ведь двери в широкий мир, которые он раскрывал для Кипа у себя в доме, давали Маклейну возможность чувствовать себя творцом – а это чувство было ему остро необходимо; не далее как на прошлой педеле он вновь испытал его, когда один инженер принес проект такой конструкции автомобиля, при которой можно выжать восемьдесят миль в час на один галлон горючего, – просто подарок миллионам людей.

– Я, конечно, мог бы попытаться протолкнуть это дело и полностью убежден, что ты бы замечательно работал в комиссии, но пойми, Кип, для меня это будет политическое самоубийство.

– И вы дадите этому упрямцу судье вас прижать?

– Выяснилось, что против меня целый заговор. И тут бой пойдет в открытую. Что я могу сделать?

– Вот и дадим бой в открытую – дело того стоит. Все нас поддержат.

– К сожалению, я иного мнения.

– Так что же, вы разрешите этому типу над вами победу праздновать? – возмутился Кип.

В эту минуту сенатор походил на мальчугана, который выпустил воздушный шарик, чтобы полюбоваться, как высоко он взлетит, а теперь с грустью следит, как его уносит прочь.

Опустив голову, Кип сидел, беспокойно водя ногой по ковру. И вдруг, не веря себе, поднял глаза на сенатора, так, словно до него только что дошло, что все это значит. Ведь беда не только в том, что ему в работе отказывают, ему отказывают в жизни, какую он хочет себе построить, как всякий свободный человек, не дают осуществить его мечту.

– Сенатор, – взмолился Кип, – вы ведь не смиритесь, правда?

– Я хочу одного… – начал было Маклейн.

– Не ожидал я такого… – прервал его Кип. – Никак не ожидал. Я, конечно, не говорю, что… вы были так добры… тут не ваша вина…

Он подошел к окну, и перед ним открылся город, сбегающий с холма к озеру. Как он его любит… Как хочет наслаждаться его кипучей жизнью, добиться в нем заветной цели, благодаря своим способностям. Там, на холме, над высокими зданиями сияют круги света, а в темных низинах теснятся убогие, приземистые неосвещенные постройки, а дальше, за ними, поднимаются залитые огнями дома-башни. По тем улицам он гулял с Джулией и думал, что цель близка. Город сверкал, манил как волшебный, но Кип понимал: судья Форд преградит ему путь в комиссию.

– Но ведь судья… – проговорил он, запинаясь, – он заходил посмотреть на меня, как любой другой. Нам бы с ним надо приглядеться друг к другу, потолковать, разобраться, какие пружинки заставляют каждого из нас тикать на свой лад. Может, он поймет: все, что он считает таким важным, так же важно и для меня? Как вы думаете?

– Что ж, если тебе удастся уломать судью, – сенатор, пожав плечами, зажег сигару, – тогда другой разговор.

– Но вы же не чувствуете себя побежденным?

– В таких делах не бывает поражения. Это все равно что золото искать: бурят породу, не находят жилу – ищут в другом месте. Тут нет личного поражения. – Он крепко ухватил Кипа за локоть. – Пошли. Возьми сигару, и спустимся вниз.

Сенатор был так благодушен и так надежно защищен в своем большом мире, что Кип с особой остротой ощутил всю ненадежность своего положения. Он уже ничего не смог сказать сенатору, пока они спускались по лестнице. Мысли его занимали судья Форд и воспоминания о том, как тот приходил посмотреть на него, точно все другие, и их разговор. Он не заметил Эллен, которая ждала его в холле одна.

– Привет! – обрадовалась Эллен. – Я уж думала, вы исчезли на весь вечер.

Она стояла и весело улыбалась Кипу. Сенатор похлопал его по плечу, печально улыбнулся и пошел дальше. Его красная шея и пышная седая шевелюра глянцево поблескивали в ярком свете ламп.

– Вы собираетесь вернуться в гостиную и отвечать на их дурацкие вопросы? – спросила Эллен.

– Пожалуй, мне все равно. – Сейчас Кипу не хотелось разговаривать ни с кем, кроме судьи Форда.

– Ну, а когда же мне удастся поговорить с вами наедине?

– Пожалуйста, сейчас, если угодно, – вяло ответил он.

Она повела его в оранжерею, а он, идя следом, даже не смотрел на нее. Ее интерес к нему он считал праздным, она напоминала девчонку, которая бегает за знаменитостью. Они сели, и Эллен почти прильнула к нему.

– Мне было тоскливо, – сказала она. – Вот уже несколько недель…

– Что вы сказали?

– Я тосковала, а теперь нет.

– Вряд ли я сейчас могу кого-нибудь развлечь, – сказал он, не переставая думать о судье. – Просто я сейчас не в том настроении.

– Что с вами?

– Может быть, вам сгодится кто-нибудь из тех джентльменов в гостиной?

– Нет уж, спасибо… Норковая шубка у меня есть.

Она смотрела на него, прищурившись, от уголков глаз к ее вискам разбежались еле заметные морщинки. Тонкая белая ткань платья облегала высокую грудь. Но Эллен его раздражала. Он решил ее отпугнуть и рывком обнял, прижал к себе и не отпускал. Она не противилась, она лежала в его объятиях. Сердце ее стучало ему в грудь, она ему поддавалась. Кип обомлел. Эллен, казавшаяся такой недоступной. Он мог бы овладеть ею, если б только захотел. И все его прежнее воодушевление вернулось к нему, а с ним и прилив сил. Он готов был немедленно мчаться к судье Форду.

16

Он вернулся в гостиницу, но спать не лег. Он сидел на стуле у темного окна, мысленно подбирая слова, с которыми обратится к судье, откроет ему всю душу. Наконец он разделся и, лежа в постели без сна, следил за бликом лунного света на одеяле в ногах. Как там Джулия, все еще слушает радио и ждет его звонка? Он встал с постели и босиком зашагал из угла в угол. И чудилось ему, что в этой залитой лунным светом комнате он и судья беседуют друг с другом, что судья подобрел к нему и сказал ему много хорошего. За окном неумолчно защебетали птицы и наступил рассвет. Он не знал, в котором часу заснул, но проснулся уже пополудни.

В вестибюле его окликнул Билли:

– Тебя спрашивал тот типчик в очках, перхотью обсыпанный, забыл, как его звать.

– Фоули.

– Во-во, Фоули. Он и вчера вечером приходил. Чего ему сказать?

– Скажи, в город ушел, к судье.

Он сел в свой автомобиль, доехал до муниципалитета, поставил машину подальше, напротив мюзик-холла, и подошел к памятнику павшим воинам. Не в силах побороть волнение, он стоял и смотрел на широкие ступени перед входом в муниципалитет. В детстве не раз он входил в эти двери, когда его водили в суд по делам несовершеннолетних. Он взбежал по ступеням, прошел по коридору к кабинету судьи и постучал. Услышав голос судьи «Войдите!», он взял себя в руки. Судья Форд сидел у окна, выходящего в колодец двора, и протирал очки носовым платком. Луч солнца, пробившийся в комнату сквозь верхнюю часть высокого окна, коснулся его седого затылка, осветил пресс-папье на столе. Лицо судьи оставалось в тени, но в проницательных серых глазах его будто что-то блеснуло.