Текст книги "Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу"

Автор книги: Морли Каллаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

Наклонясь ближе к Лизе, следя за сменой выражений на ее лице, лучащемся теплотой и ожиданием, он убыстрял и замедлял ритм своего рассказа, согласно с тем, как менялось ее лицо, как вдруг вспыхивали ее глаза, как она смеялась. Ал заметил, что, рассказывая обо всем и обо всех, Шор по-прежнему ничего не говорил о себе. А время уже приближалось к десяти, и официанты выжидательно маячили в отдалении. Мимо их столика, направляясь к дверям, прошли двое высоких седых богатых адвокатов с припухшими глазами – Барнс и Орлиф. Они поклонились мистеру Шору, оглядывая его и людей, с которыми он ужинал, без прежней дружеской фамильярности. Они прочитали дискуссию о нем в газетах.

– Привет! – весело окликнул их Шор, но они только еще раз поклонились. – Что я им сделал? – спросил Шор с недоумением.

– Двое ваших почитателей? – поинтересовался Ал.

– Я учился с ними в юридическом колледже, – сказал Шор, и взгляд его замкнулся. Потом, снова став самим собой, он произнес с довольным вздохом: – Прекрасный вечер, но мне пора домой. Через час будет звонить из Мексики жена.

– Я очень вам обязан, мистер Шор, – сказал Ал. – Очень. Может быть, теперь мне следует поговорить с вашей женой?

– Так и поговорите с ней, Ал.

– А когда?

– Примерно через месяц.

У вешалки, когда Шор брал шляпу, Ал сказал:

– А мне было пришла в голову сумасшедшая мысль, что вы согласитесь пойти с нами в «Баржу» послушать Санни и Брауни. Приобщитесь чуточку к нашей жизни, мистер Шор!

– Если это ваша жизнь, то я к ней давно приобщился. Они же мне ровесники, правда? – спросил он. – И в «Барже» я бывал не раз.

Они вышли из дверей гостиницы и остановились. По ту сторону улицы двое мужчин и статная блондинка вошли в бар – блондинка держала под руки их обоих. Мимо шаркающей походкой брел человек в странной, почти квадратной меховой шапке и в очках. Жидкие седые космы падали ему на воротник. Похож на нищего, сломленного жизнью эмигранта. Тупо глядя перед собой, старик прошаркал дальше по тротуару.

– О господи! – сказал Шор. – Это же Уилфред Гринберг, музыкант. Я его не узнал. Сейчас и не верится, – сказал он, – но в колледже я присутствовал на вечеринке, где играл Гринберг. А кончилось все стрип-покером, и Гринберг остался в нижнем белье. Дело было летом, но Гринберг был в кальсонах. Последние годы мы не попадались друг другу на глаза. И вот теперь он прошел мимо меня, – сказал Шор, – а я его едва узнал. Почему он вдруг стал таким старым… нет, таким чужим? Это жизнь с ним такое сделала? – Он невесело улыбнулся. – Но, может, и со мной тоже? Ведь и он меня не узнал. – Он ободряюще сжал локоть Ала. – Ну, Ал, дерзайте. Спокойной ночи, Лиза.

– Спокойной ночи, – сказала она нежно, положила руки ему на плечи и по европейскому обычаю поцеловала в обе щеки. Попятившись, он поглядел на нее странным взглядом, с тем же проблеском испуга, как в тот вечер, когда она остановила его на улице.

– Я знаю, Ал, иногда бывает очень трудно сразу шагнуть в нужном направлении, – сказал он. – Может быть, вы покажете мне вашу первую главу? Позвоните мне, хорошо?

– Нет-нет. Это значило бы непростительно злоупотребить вашей любезностью.

– Нисколько. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Мы чудесно поговорили, мистер Шор.

– Спокойной ночи, Лиза! – Шор подошел к краю тротуара, и швейцар распахнул дверцу такси.

– А ведь он красивый! – сказала Лиза. – Ал, он тебя полностью принял.

– Мне кажется, да.

– И знаешь, что еще? Я на него действую.

– Ты на всех действуешь, как же!

– Это другое… я такие вещи чувствую, – сказала она. – И не ошибаюсь.

– Чего ты ему наговорила, Лиза?

– Когда?

– В тот вечер, когда ходила к нему.

– Да я только про книгу с ним говорила.

– Ты сказала ему, что я зашел в тупик. Черт подери, Лиза! Это нестерпимо. Что я – калека?

– Ал, я люблю тебя.

– Ладно. Только не вмешивайся.

– Ведь теперь он готов даже работать с тобой.

– Свою работу я сделаю сам.

– Но он поможет тебе.

– Я не нуждаюсь в его помощи. Я доискиваюсь того, чего он сам не может знать.

– Ну хорошо, Ал, – сказала она и прильнула к нему, окутывая его своей нежностью, вызывая в нем угрызения и стыд. Но даже в эту минуту его занимала новая мысль: «Что сталось бы с Шором-художником, если бы читатели полюбили его, как меня – Лиза?»

– Погоди, – сказал он. – Я оставил там книгу.

– Это же дешевое издание, – сказала она, но он вернулся в ресторан.

Улыбающийся официант вручил ему книгу, и он побежал назад к Лизе.

– Мысли просто вихрем мчатся в голове, – сказал он. – Пошли!

Обняв Лизу за талию, он повел ее через улицу к машине. Потом остановился и посмотрел вокруг. Внезапно ему захотелось остаться одному, подумать, сосредоточиться.

– Ты отдаешь себе отчет, Лиза, что Шор, когда был студентом, бродил в двух-трех кварталах отсюда? Его первые рассказы навеяны здешней жизнью. Его нарушители закона… неужели он был одним из них? Что-то потрясло его именно здесь, а не позже – в Риме, Париже или Мехико. Именно здесь, Лиза! Я мог бы пройти по этим улицам… пройти по его жизни!

– Но ты же этим и занимаешься из вечера в вечер.

– Пройти через его книги. Теперь, когда я его узнал… все, что случилось с ним, должно было случиться где-то здесь. Мне бы хотелось побродить тут одному. А ты иди-ка спать.

– Я теперь не могу уснуть, если тебя нет рядом.

– Знаю, – сказал он. – Ведь и со мной – то же самое.

Он смотрел, как она села в машину и развернулась.

Задние фонари скрылись за углом. Ал зашагал в западном направлении. Все его чувства обострились. Вскоре он уже шел по улицам, где ходил и работал молодой Шор. Алу казалось, что он ощущает в себе того молодого человека, его тогдашние мысли и стремления. Однако дверей, которые открывались перед Шором и закрывались за ним, теперь нет; нет и ресторанов, куда он тогда заходил. Их снесли. На их месте высились огромные башни из бетона и стекла. Ночью тут был совсем новый город – освещенные прожекторами опустевшие башни и безлюдные улицы. Конторские служащие на ночь сбежали отсюда. Однако от золотистого ореола пустых стеклянных башен в прожекторных лучах, от боя курантов на старой ратуше воображение Ала разыгралось. Он вернулся на тропу, которую Старки Кьюниц проложил в университеты мира и по которой сам Кьюниц, озадаченный и растерянный, дальше уже не пойдет. Зато он, Ал Дилани, сумеет пойти дальше. И академический мир вынужден будет обращаться к нему – величайшему из современных знатоков творчества Юджина Шора. Он понял, насколько злободневен этот вопрос: в мире, полном преступников, кто же преступники? Священники, грабители банков, управляющие банками, уличные проститутки? Отчужденные преступники, восстановившие против себя огромную орду респектабельных преступников.

Ал свернул на Куин-стрит, миновал два залитых светом шпиля ратуши, поблескивающий в ярком свете прожекторов бассейн на широкой площади и пошел дальше на запад, к юридическому колледжу. Вот и он – за высокими копьями старинной чугунной решетки, за широкой полосой газона. Ал представил себе, что из затененных дверей выходит Шор – студент-юрист – и направляется по дорожке к старинной калитке в чугунной ограде. Для чего эта ограда? Чтобы не допускать людей к закону? Или чтобы не допускать закон к людям? Человек изучает закон и узнает, что люди неспособны жить, только лишь блюдя законы. Это пустая жизнь. Чугунная ограда вокруг сердца.

Повернув назад, к кварталам молодого Шора и его ранних рассказов, Ал вскоре оказался возле собора, среди домов с меблированными комнатами. Шпиль собора был тоже ярко освещен прожекторами, теперь этот шпиль отбрасывал свет и на улицы внизу, а тогда они были темные и таинственные.

«Хватит. На сегодня достаточно», – сказал себе Ал устало и пошел к Янг-стрит, в беспорядочно раскинувшийся праздный район неоновых вывесок и реклам. Ночь впервые в этом году была по-весеннему теплой. Ал неторопливо шагал в потоке прохожих. По сторонам тянулись закусочные, бары с гологрудыми девицами, бары с голозадыми девицами, дансинги, кинотеатры, специализирующиеся на фильмах ужасов, книжные магазинчики, предлагающие порнографическую литературу, восточные лавки и лавчонки, один из углов облюбовали проститутки и сутенеры. По улице гуськом шли восемь молодых бритоголовых буддистов в желтых одеяниях и провозглашали нараспев: «Кришна! Кришна!» А вслед за ними грациозно семенил стройный пепельный блондинчик, обмениваясь шуточками с ухмыляющимися типами в подъездах. Какая-то девица задела Ала плечом – молоденькая девчонка, проститутка в задорной шапочке, очень хорошенькая. Она бойко застучала каблучками дальше, подходя то к одному мужчине, то к другому, словно танцуя неторопливый радостный весенний танец. Потом повернула обратно и снова задела Ала плечом.

– Мне нравится твоя шапочка, – сказал он. – Чудесная шапочка.

– Другой такой нигде не увидишь, – ответила она.

– А я видел.

– Где это?

– В Париже. Я видел девчонку, такую же, как ты, точно в такой же шапочке.

– В Париже? Пойдем со мной, и снова побываешь в Париже – десять минут туда и обратно.

– Я и так опаздываю, – сказал он.

– Ну и ладно, – ответила она весело и пошла дальше.

Еще одна проститутка, в длинном белом пальто, задумчиво стояла в подъезде. Это была ее игра – унылое одиночество, тем не менее клиента она нашла раньше веселой. Широкоплечий хмурый мужчина подошел к ней, и они свернули за угол. Однако почти следом за ними свернула туда и веселая девчонка с молодым человеком, который, немного поторговавшись, вылез из машины.

Ал направился к ярко освещенному ресторану напротив большого универсального магазина. Из дверей ресторана вышел полицейский, подталкивая к своей машине двух девиц. Одна из них, высокая, пышногрудая, красивая, излагала ему, что она о нем думает. Вторая, совсем девочка, свежая, со вздернутым носиком, сразу влезла в машину.

– Да садись же, Мейбл, – сказала она с надменным равнодушием. – Чего зря время тратить?

Однако полицейский заметил, что Ал, остановившись в нескольких шагах, внимательно на него смотрит. Ал расхохотался. Полицейский, не обращая на него внимания, открыл дверцу машины.

– Так это вы! – сказал Ал. – Как поживаете?

– Проходите, проходите, – отрывисто сказал полицейский.

– Ал Дилани. Вы меня не помните?

– Я так легко не забываю. Особенно свидетелей, которые много о себе понимают.

– Ну да – свидетель. Совершенно верно. А как чтение? Все еще мусолите страницы?

– Само собой: девки мусолят бумажки, а я – страницы.

Полицейский ухмыльнулся, и Ал понял, что его совсем не просто вывести из равновесия – слишком в себе уверен.

– Пожелайте барышням спокойной ночи, – сказал полицейский, и Ал почувствовал, что каким-то образом над ним взяли верх. Полицейский сел впереди, и, когда машина медленно тронулась, Ал наклонился к открытому окну.

– Почитайте вот эту! – крикнул он, бросив книгу на колени полицейского. – Она про здешние места.

Машина продолжала набирать скорость.

«Почему я, собственно, это сделал?» – спросил себя Ал. Он стоял на краю тротуара, пытаясь дать себе ответ на этот вопрос.

13

Джейсон Дансфорд захватил книгу домой. Он и Элен, его хорошенькая, в милых веснушках жена, жили в четырехкомнатной квартире в одном из тех многоэтажных домов, которые строились по пригородам. Элен любила читать, ее самая близкая подруга была библиотекаршей. Едва Джейсон вставил ключ в замочную скважину, как его кольнуло скверное предчувствие, уже давно ставшее неотъемлемой частью его жизни. Элен была алкоголичкой. И по его вине, думал он. Такая уж у полицейских сумасшедшая работа.

А он хотел стать инженером. Но его отец, типографский наборщик, умер, когда он еще учился в школе. Школу пришлось бросить: надо было содержать мать и двух младших сестренок. Первые два года службы в полиции Джейсон мечтал о быстром повышении и в недалеком будущем видел себя знаменитым криминалистом. Но его усердие и жесткая принципиальность вызывали раздражение сослуживцев, которые считали, что он слишком уж серьезно относится и к себе, и к своим обязанностям. Его отвели в сторонку и объяснили, что надо жить самому и давать жить другим. Не стоит настраивать против себя влиятельных людей. Это было сказано потому, что из-за него чуть было не уволили инспектора Хиггинса: Джейсон показал, что в его присутствии этот добродушный инспектор, всеобщий любимец, освободил от штрафа за какие-то дорожные нарушения одного репортера, своего старого приятеля. Сослуживцам Джейсона вовсе не улыбалась мысль, что в его присутствии они должны будут ходить по струнке. В конце концов Джейсон понял, что его добросовестность и старания никому не нужны, и превратился в самого обычного полицейского, в угрюмого, обманутого в своих надеждах полицейского, который глубоко затаил опасное чувство, будто его незаслуженно обошли и продолжают обходить. Тем не менее он ни разу не избил задержанного, если тот не бросался на него первый. Он научился молча выслушивать ругань. Он выработал в себе очень действенную, почти судейскую надменность и грубовато-прямолинейную манеру речи. «Полицейскому люди открываются своей изнанкой, – говорил он своему приятелю Айре Мастарду. – Я стараюсь все время про это помнить». Джейсон не терял контроля над собой, когда студенты во время демонстрации кричали ему «свинья». Слишком велико было его презрение к этим юнцам, перед которыми открывалась дорога ко всему, о чем он когда-то мечтал. С годами он начал презирать каждого встречного.

В то утро он вернулся домой, как возвращался каждый раз – тая надежду увидеть там, как когда-то, ту милую, умную девушку, которую полюбил еще мальчишкой. Полицейский и его друзья – это обособленный круг. Полицейскому не просто завязывать приятные знакомства. Бридж, игра в шары, спортивные состязания Элен не интересовали. На вечеринках Джейсон мучился, глядя, как она виснет на каком-нибудь дюжем постовом, чтобы не упасть, или, пошатываясь, бормочет всякие непристойности. И они перестали ходить на вечеринки. Единственная задушевная подруга Элен, библиотекарша Молли Даунс, застенчивая, приятная, умная девушка, потихоньку пила. Она часто оставалась у Элен на всю ночь. И сейчас, сжимая в руке книгу, Джейсон никак не решался повернуть ключ, боясь, что услышит голоса – и один будет голосом Молли. Затем, как всегда, он расправил плечи, чтобы Элен сразу, едва он войдет, могла увидеть и поверить, что, до какого бы состояния она себя ни довела, у нее всегда есть опора – сильный, любящий ее муж.

Он открыл дверь. На него радостно бросился пудель. Джейсон на опыте убедился, что лучшая защита от взломщика – не полицейский, а собака, вот он и купил большого пуделя. Домовладелец предупредил его, что ему придется избавиться от пса: тот терпеть не мог людей в форме. Вначале Джейсон боялся даже надеть форму дома. Однако он набрался терпения. И прибегнул, так сказать, к хитрому обходному маневру. Несколько дней он носил дома только форменные сапоги, затем добавил брюки, а еще через день – рубаху. И вот наступил день, когда он надел фуражку: на нем была форма, а пудель ничего не заметил – это была победа.

Джейсон гладил собаку и прислушивался, не проснулась ли Элен. Он на цыпочках вошел в спальню, убедился, что она спит, и, как всегда испытывая тягостный стыд, подошел поближе и принюхался, весь во власти страшного и привычного напряжения. Но когда ее веки дернулись и открылись, он улыбнулся.

– Это ты, Джейсон, – сонно пробормотала она, глядя на него одним голубым глазом, ясным и осмысленным. Он успокоился. – Поставь чайник, хорошо? – попросила она потягиваясь. – Я сейчас встану.

– Не торопись, крошка, – бросил он через плечо, выходя в кухню.

Он достал из холодильника яйца и грудинку, чтобы Элен зажарила ему яичницу, и запел. В детстве он пел в церковном хоре. Но когда Элен вошла на кухню в халатике, он замолчал и смотрел, как она, сморщив лицо, обеими руками почесывает голову. Он засмеялся. Она выглядела совсем девочкой.

– Как прошел вечер? – спросил он, когда она, как обычно, налила ему стакан апельсинового сока. – Что новенького?

– Я смотрела телевизор. Читала. Никто не звонил. Очень хорошо провела вечер. А у тебя что новенького?

– Ничего. – И тут он взял книгу, которую принес домой. – Скажи мне, Юджин Шор – это имя тебе знакомо?

– Шор? Юджин Шор! Это ведь писатель?

– Вот-вот. Именно он.

– О нем писали в газетах. Была даже редакционная статья, если не вру.

– Я его недавно оштрафовал.

– Ну и что?

– А он пользуется влиянием в городе, Элен? Есть у него, по-твоему, связи? Мне надоели неприятности.

– Молли недавно упоминала его имя. О нем вдруг все заговорили. А что?

– Да ничего. Попробовал задираться. Только и всего, девочка. Мне просто хотелось узнать, знакома тебе его фамилия или нет. А это его книжка. – Он рассказал ей, откуда у него книга. Но мысли были заняты другим. – Послушай, Элен, один из наших ребят спросил, в честь кого меня назвали Джейсон. Кто такой Джейсон?

– Что? Ну ты – Джейсон.

– Я спрашиваю, кто был первый Джейсон.

– Это от греческого имени Ясон. Он ездил за золотым руном.

– А что такое руно?

– Кажется, шерсть золотого барашка.

– Чистая шерсть без синтетики! – усмехнулся он. – А книжку ты почитай.

– Пожалуй, – сказала она, перелистывая страницы. – Вроде бы интересная. За ночь прочту.

Ночью на дежурстве ему было приятно думать, что вот она сидит дома и читает. Утром, когда он вернулся, его уже ждал завтрак и она была совсем такой, как прежде.

– Очень трогательная история, – сказала она задумчиво. – Две проститутки и священник. Знаешь, Джейсон, сюжет любовный, но написано как-то возвышенно. Помнишь, как я прежде интересовалась такими книгами? И всегда играла главные роли в школьных спектаклях? Хорошо было, правда? И скетч, который я написала. Неужели он и вправду был такой смешной? Все так хвалили меня! Я только и разговаривала с тобой что про книги, которые читала, правда? Мне все это казалось необычайно важным.

Он молчал, и это ее сбило.

– О чем я говорила? Ах да! Сюжет. Между священником и епископом возникает очень интересный конфликт. А действие происходит у нас в городе, в районе, который ты хорошо знаешь. В твоем районе. Потому-то меня это так и тронуло. Нет, правда, обязательно прочти.

– А зачем?

– Будешь узнавать места.

– Ну ладно, может, и прочту.

Джейсон не сомневался, что Шор знает об этом районе куда меньше его. Чтобы прочесть книгу, ему потребовалось три дня. Он не привык читать романы, но хотелось с полным правом сказать: «Вот дурак, хоть бы знал то, про что пишет». Однако, медленно читая книгу, он поймал себя на том, что верит каждому слову в ней. Кончил он ее перед самым обедом и некоторое время сидел задумавшись.

– Вот уж не ждал, что кто-то станет распускать нюни из-за пары уличных девок, – сказал он с пренебрежительным смешком. – У этого священника не все дома, Элен. И зря епископ не взгрел его как следует.

– Так он же с ним расправился.

– Да, верно. И правильно сделал.

– Но книга очень правдивая, ты согласен, Джейсон?

– Да что ты, Элен. Душещипательная бодяга – вот и все. – Он снова пренебрежительно засмеялся. Однако, сидя с книгой на коленях, он погрузился в размышления, потому что все время, пока он читал, перед ним маячил Шор: он снова и снова падал на колени в снег, вставал и обрушивал на него резкие и язвительные слова. И, читая, ему было приятно убеждаться, что Шор – на стороне полоумных священников, а не их епископов, что он на стороне проституток и сутенеров. Да и чего другого было ждать? Этот разъяренный тип, оскорблявший его там, в снегу, ненавидевший его, конечно же, из любителей поиздеваться над полицейскими, тайный враг закона и порядка. А добавить к этому, что он тут понаписал, – и становится ясно: он и сам бы не прочь что-нибудь преступное совершить, да, видно, кишка тонка. Такой человек носа в суд не сунет. Люди вроде него всегда успевают передумать и уплачивают штрафы без суда.

Потом Джейсон заметил, что прислушивается к шагам Элен в спальне. Каждый доносившийся оттуда звук отзывался в нем смутной тревогой. Что-то в книге Шора по-настоящему его задело, а шаги Элен и шорохи в спальне вдруг перевели все на личную обиду, которую усугубляло воспоминание о том, с каким презрением смотрел на него Шор. Священник в книге – священник Шора – относился к двум проституткам с сердечной заботливостью, с нежной заботливостью, но и только. Ни о чем другом он и не думал. Смысл книги, с точки зрения Джейсона, заключался в том, что этот самый священник был редкостный дурак. Вся его сердечная заботливость не дала ему никакой власти ни над девками, ни над кем другим. Девки, не то чтобы сказать ему спасибо, продолжали жить как жили, а епископу пришлось вправить ему мозги. Молодец епископ! Хоть один умный человек нашелся. Но при всем своем презрении к этому попу Джейсон, прислушиваясь к шагам Элен, начал думать о нежной заботливости, с какой он относится к ней, и тут ему пришло в голову, что, знай Шор об их жизни, так, пожалуй, он бы пожалел его, как жалел священника, – за то, что он вообразил себе, будто его любовь и внимание могут оберечь Элен от бутылки. Едва подумав об этом, Джейсон опять разозлился и вновь увидел, как Шор, весь в снегу, обжигает его презрением. «Да что со мной такое?» – удивился он. Нет, ему следовало бы арестовать Шора за сопротивление полиции. Любой инспектор, любой судья сказал бы, что он поступил правильно, если бы арестовал Шора и препроводил в участок. Любой полицейский заслужил бы одобрение начальства, если бы не стал терпеть подобные оскорбления. Так что же с ним случилось? Неужели он почувствовал в Шоре какую-то угрозу? Нет, он не из пугливых. Но на душе стало скверно. Этого типа могли бы осудить. И тогда бы он стал тем, чем ему и положено быть: человеком с судимостью.

– Джейсон! – окликнула его Элен. – Не пора ли вывести Перси?

Пудель уже вертелся возле кресла, просительно поглядывая на хозяина.

– Ладно, – сказал Джейсон, – пошли.

В конце недели Элен предупредила его, что Молли придет пообедать с ней. Он ничего против не имел. Вернувшись домой, он позвал:

– Элен! Элен!

Она не откликнулась. Постель не была расстелена. Он рухнул на стул. Пудель вертелся рядом и норовил лизнуть ему руку.

– И ты впустил эту запойную в дом? – сказал он пуделю. – Какой от тебя толк, Перси?

Его охватила паника. Он знал, что станет еще хуже, если он будет сидеть тут, ожидая и надеясь.

Была половина десятого; он так и не снял формы. Он вышел из дома неторопливой походкой сдержанного, спокойного полицейского, сел в свою машину и поехал в центр, к городской библиотеке.

Всякий раз, когда ему приходилось проделывать этот путь – а приходилось его проделывать много раз, – он убеждал себя, что ему все равно и он готов съездить еще хоть тысячу раз. Но впервые ему было страшно идти к Молли. Ее квартира была на втором этаже старого дома. Джейсон испытывал ненависть к каждой ступеньке. Он постучал в дверь квартиры. Никто не отозвался. Постучал во второй раз, в третий, а потом холодно и без колебаний с размаху надавил на дверь всей тяжестью своего крепкого тела. Косяк треснул, от него отлетела большая щепка.

В гостиной стоял кислый запах винного перегара. Занавески на окнах были задернуты. Элен лежала на полу и храпела, открыв рот. Этот громкий булькающий храп его потряс. Джейсон глядел на нее, сдерживая дрожь. Потом подошел к окну, отдернул занавески, открыл окно, повернулся и поднял свою жену. Платье на груди было вымазано рвотой. Грязная женщина с вонючим дыханием. Он прошел в ванную, взял полотенце, намочил его в теплой воде, отчистил платье, а потом начал бережно утирать лицо Элен, пока ее веки не задрожали и не поднялись.

– Это ты, Джейсон? – сказала она.

– Я, не волнуйся, – сказал он. Ее голубые глаза смотрели на него умоляюще и испуганно. Нежно ее поцеловав, он пригладил ее золотистые волосы. – Все хорошо, – сказал он и ласково коснулся веснушек у нее на лице, как делал всегда, чтобы ее успокоить. Когда он усадил ее в углу дивана, она заплетающимся языком пробормотала:

– Который час? Ты позавтракал?

Но он услышал, что доносившийся из спальни храп Молли, густой клокочущий храп, вдруг затих. Он пересек комнату тремя решительными шагами и закрыл за собой дверь спальни.

Молли сползла с кровати и с трудом выпрямилась, пытаясь отбросить волосы с лица.

– Джейсон! – сказала она умоляюще. – Послушай, Джейсон! У тебя такое сумасшедшее время работы. Что остается делать женщине? И ведь не просто несколько часов, твоих рабочих часов, у тебя вся жизнь такая. Ей одиноко. И скучно. Когда у тебя больше нет сил терпеть, что ты делаешь? Люди должны находить способ, чтобы быть вместе. Я люблю Элен не меньше… – Внезапно она протестующе заслонилась рукой. – Джейсон, погоди…

Пощечина была такой сильной, что Молли упала. Она застонала, лежа на полу, потом на коленях отползла от него к стене, боясь, что он ударит ее ногой.

– Больше не лезь в мою жизнь, – сказал он негромко и вернулся в гостиную.

По дороге домой Элен дремала, прислонившись головой к его плечу. Джейсон сидел суровый, окаменевший, его могучие плечи горбились. Он пытался внушить себе, что его страдания значения не имеют: надо терпеть, и только.

Когда они подъехали к дому, он обрадовался, что небо хмурится и женщины с детьми предпочли не выходить на улицу. Утро было пасмурным, темные тучи набухли дождем. Если бы светило солнце, женщины прогуливались бы с колясочками, кругом играли бы ребятишки. Но теперь женщины могли только смотреть на них из окон, как уже смотрели не раз. На втором этаже у окна стояла миссис Шевиц. Занавеска покачивалась. Джейсон вылез из машины и быстро потащил Элен к дверям, так крепко держа ее за локоть, что казалось, будто она сама торопится поскорее добраться до безопасного убежища – до их квартиры. Пудель, узнав их шаги, радостно залаял и, когда Джейсон открыл дверь, в восторге прыгнул на них, а потом побежал за Элен к креслу у окна. Он лизал ей руку, а она гладила его.

– Джейсон… – сказала она жалобно. Ее бледное, больное лицо было полно раскаяния.

– Ты чего-нибудь хочешь, Элен? Сварить тебе кофе?

– Да, кофе, Джейсон.

– Элен…

– Прости, Джейсон, – прошептала она, отворачиваясь. – Я ведь никогда не лгала, правда, Джейсон. А теперь по телефону я все выдумываю. Не знаю почему. Кто-нибудь позвонит мне, а я начинаю выдумывать всякие нелепости.

– Все бесполезно. Я вел себя глупо, Элен. Я не помогаю тебе. Ничего не получается. Я бессилен. Тебе надо уехать и лечиться по-настоящему.

– Мне надо только одно: чтобы ты был со мной, Джейсон.

– Это я тебе внушил, Элен. Я вел себя очень глупо.

– Нет-нет. Мне нужен только ты, Джейсон.

– От меня нет никакого толку, Элен. А может быть, даже вред, – сказал он, больно раня себя каждым словом. – Ну, пойду варить кофе. Я ведь не завтракал.

На кухне он сварил кофе. «Какой приятный аромат! – подумал Джейсон. – Очень важно, что кофе по-прежнему так хорошо пахнет». Он отнес чашку жопе. Рука Элен, держащая чашку, дрожала, она тупо смотрела перед собой. Вот она – его вера в силу любви и заботы и ее вера, что ничего другого ей и не нужно, – все в этой дрожащей руке и ее тупом взгляде. И вера эта на его глазах исчезла – он увидел по ее лицу. Ему хотелось закричать: «Почему, почему этого недостаточно?!» – но он сделал над собой усилие и отвернулся от нее.

– Сними платье, – сказал он твердо. – Его надо отдать в чистку. В этом доме много чего надо вычистить. Элен, ты уедешь.

– Джейсон! Нет!

– Туда, где о тебе будут по-настоящему заботиться и по-настоящему лечить. Остальное зависит только от тебя. От тебя.

– Джейсон, ну пожалуйста…

– И ты еще споришь! – сказал он жестко. – Хватит.

14

Джейсон все устроил на следующий же день и увез Элен в лечебницу в шестидесяти милях от города. Теперь все зависит от нее, сказал он ей. Она горько плакала. Он будет навещать ее каждую субботу, сказал он. Расставание было мучительным. Отчего-то ему казалось, что и его самого словно не стало. Но ведь вся его жизнь была сосредоточена на Элен – вся его неприметная, тревожная жизнь, сказал он себе. Люди изо дня в день тешатся самообманом. По дороге домой на него нашло холодное отупение. Испугавшись, он включил приемник и начал внимательно слушать, словно ожидал какого-то специального сообщения. Он почти сутки не сомкнул глаз, однако когда отправился на ночное дежурство, то держался еще более надменно и холодно, чем обычно. Они с Айрой Мастардом, его приятелем, патрулировали свой участок в машине без опознавательных знаков. Шел дождь. Верзила Айра был жизнерадостный здоровяк и счастливый семьянин. Он регулярно ходил в церковь, и у него было двое детей. Джейсону давно хотелось, чтобы Элен подружилась с Мэй Мастард. Но шумная, веселая и довольно вульгарная Мэй ни разу в жизни не взяла в руки книгу.

К полуночи дождь не перестал, и Джейсон с Айрой, объезжая свой участок, мирно обсуждали сравнительные преимущества футбола и бейсбола как зрелищ. Джейсон любил футбол. Айра предпочитал более медлительный бейсбол, с его внезапными захватывающими игровыми моментами. По ветровому стеклу стекали дождевые струи, и сидевший за рулем Джейсон не спускал глаз с дороги.

– Играй ты в футбол, Джейсон, кем бы ты хотел быть в команде?

– Дай-ка подумать. Нападающим во второй линии.

– Там не отличишься.

– Зато видно все, что происходит на поле… Черт, нашли время для разговоров!

– Да что такое?

– Дождь идет, Айра.

Из-за дождя видимость была очень плохой. Они находились в конце Университетской улицы, когда радиотелефон вдруг ожил: «Перехватите старый голубой „седан“ с двумя мужчинами, движущийся в восточном направлении. Ограблен ресторан на Дандес. Оба вооружены».

– Смотри-ка, Джейсон, – старый голубой «седан»!

Машина, выскочив откуда-то сзади, обогнала их. Сквозь дождевую завесу они успели увидеть только одного из сидящих в ней. Машина неожиданно вильнула, и Джейсон попытался ее настичь – он был метрах в тридцати от нее. На перекрестке вспыхнул желтый свет. Машина впереди успела проскочить, а Джейсон, выезжая на красный свет, вынужден был сбросить скорость. Айра сказал:

– Полегче, Джейсон. Может, это просто парочка пьяных мальчишек.

И Джейсон затормозил. Однако, когда загорелся зеленый свет, он выжал педаль газа почти до предела. Дождь был такой сильный, что Джейсон еле различал впереди красные хвостовые фонари, движущиеся почти у самой осевой линии, словно человек за рулем хотел обеспечить себе побольше места для маневров. Джейсон нагнал его справа. На секунду его окно поравнялось с передним окном голубой машины. Джейсон включил плафон, опустил стекло и требовательно махнул рукой. Человек в голубой машине тоже опустил стекло. Джейсон крикнул: