Текст книги "Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу"

Автор книги: Морли Каллаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

– Здравствуйте, Кейли, – произнес он, медленно поднимаясь с кресла. – Как понимаю – ответный визит?

– Да, – сказал Кип. – Хочу поговорить с вами.

– Вот как…

– Просто поговорить, – повторил Кип. Его не оставляла надежда, что судья поймет, как он жаждет завоевать его расположение. Судья молча улыбнулся, и это ободрило Кипа.

– Похоже, вы… что-то имеете против меня… – начал он, – потому что не соглашались на мое освобождение. И… ну, не очень-то приятно, когда знаешь, что такой человек, как вы, с кем хочется быть в добрых отношениях, имеет на тебя зуб.

– Кейли, я ничего не имею против вас лично, – мягко проговорил судья. – Верно, я возражал против вашего освобождения, потому что вы всегда были необузданны и незаконопослушны.

– Да я за это на вас не обижаюсь, – сказал Кип. – Мало ли каким я был… Но нынче есть кое-что, в чем я смыслю. Взять хотя бы Комиссию по досрочному освобождению – это же великое дело и может сыграть большую роль.

– И сыграет. Верно.

– А ведь я тут большую пользу могу принести. Люди мне доверяют.

– Вы же знаете, что в комиссию вхожу я?

– Конечно. Так выходит, я чересчур высоко мечу?

– Не в том дело, Кейли, не в том, – улыбнувшись, ответил судья, словно бы жалея его.

– Послушайте, такой парень, как я…

– В тот вечер, когда я увидел вас в гостинице, я решил, что вы просто подвыпили, – так же мягко сказал судья. – Вы только подумайте, какой страшный вред все они вам причинили. Вы же утратили всякое чувство меры, – наставлял он его незлобиво.

– Ах, сэр, вы ведь теперь не со мной говорите, а с тем человеком, который давно во мне умер. Как бы я хотел, чтобы вы поняли меня, чтобы мы поняли друг друга.

– Возможно, мы не понимаем друг друга, и поэтому вы считаете, что я к вам несправедлив…

– Да разве я жалуюсь на несправедливость? – сказал Кип.

Судья говорил с ним так мягко, так терпеливо, что это его обнадежило. Он думал, что между ними возможно сближение, он готов был заверить судью, что отдаст все свои силы и энергию на благо общества, что мечтает работать в комиссии и сознавать, что наравне со всеми имеет право на полноценную жизнь. Но тут дверь отворилась. Мелкими быстрыми шажками в кабинет вошел мэр города Уиллз, держа в руках кипу каких-то бумаг. Лукаво глянув на судью, на взволнованное лицо Кипа, он приветливо воскликнул:

– О! Кип! Весьма рад вас тут видеть.

– Спасибо, – сердечно поблагодарил его Кип. – Большое спасибо.

– Люблю видеть Кипа в этом доме, – сказал мэр судье.

– В данном случае у вас на это особые причины? – сухо спросил судья Форд.

– Разумеется. Ибо я поборник системы воспитательной в противовес карательной. Именно такие люди, как Кип, сеют крупицу надежды в сердцах многих и многих антиобщественных натур. И я хочу, чтобы они знали, что Кип здесь, с нами. – Он положил бумаги на стол перед судьей и повернулся к Кипу: – Хотите сигару, Кип?

– Спасибо, сэр.

– А вы, судья Форд?

– Нет, благодарю.

– Как угодно, – небрежно ответил Уиллз. – Загляните ко мне, Кип, потолкуем, идет? – На пороге он обернулся и, сияя улыбкой, добавил: – Не давайте судье сбить вас с пути истинного, держите ухо востро! – И, надув румяные щечки, хмыкнул и вышел за дверь.

Несмотря на доброжелательность мэра, что-то в его тоне смутило Кипа. Казалось, Уиллз дает понять: «Вот еще один бывший арестант. Еще один. Будьте доброжелательны к исправившемуся преступнику». Кип не сомневался, что судья истолковал тон Уиллза именно в таком смысле, и заметил, в какое раздражение это его привело: рука на столе в оправе твердой белоснежной манжеты сжалась в кулак.

– Мэр в вас души не чает, не так ли? – сказал судья.

– Он такой славный.

– Человек он доброжелательный. Но о себе-то вы более высокого мнения.

– Да что вы, сэр, вовсе нет.

– Я прочел это в ваших глазах.

– Просто он мне нравится, вот и все.

– Вам нравится, что он готов, как глупец, плясать вокруг вас, подобно тысячам глупцов в нашем городе. Скажу вам без обиняков. – Судья поднялся, вышел из-за стола и встал к окну, опершись спиной о подоконник. – Мэр умиляется и радуется от души. Он считает, что вы – наглядное подтверждение правоты того дела, за которое он ратует. – Судья улыбнулся. – По его схеме, ни один человек не рождается злым. Вы для него в Этом смысле находка, Кейли. Для таких людей, как мэр, понятия независимой воли не существует. Он считает, что все люди просто-напросто растасовываются под воздействием на них неких сил. Человека вроде вас посылают в исправительное заведение, воспитывают его, и пожалуйста – он проявляет свое прекрасное божественное начало. И все в восторге. Этак для них не на небесах, а на земле «более радости будет об одном грешнике кающемся…». Ну нет, я в этой игре не участвую. Возможно, намерения у вас благие, но вы опасны потенциально. Я выполняю свой долг перед обществом. Надеюсь, вы больше не попадете в беду, но решительно возражаю против вашего назначения на любую должность, которая возвеличит вас и тем самым принизит мое представление о законе и порядке и о людях, которые достойны их охранять. По-моему, вполне логично, не правда ли?

Судья Форд стоял на фоне светлого окна, высокий, прямой, поистине величественный. Кипу не терпелось поскорее сказать ему, что он тоже стремится быть частицей всего того, что охраняет судья; что он давно уже обрел мир в своей душе и хочет, чтобы судья охранял его так же, как охраняет мир и порядок в городе.

– Вы все еще не поняли меня, сэр, – сказал он смиренно. – Ведь мы оба можем сойтись на одном. Мне по душе все то, что вы говорите. Кое о чем больно слышать, но в общем я стремлюсь к тому же, что и вы.

– Вот и отлично, – ответил судья и сказал с улыбкой: – В таком случае – держитесь подальше от греха.

– Сэр…

– Да?

– Вы… вы не верите, что я стал другим.

– Я сказал – надеюсь, вы удержитесь от греха. Желаю удачи.

И тут Кип почувствовал полную беспомощность. Он понял, что никогда ему не пробиться сквозь этот мягкий спокойный голос, не вызвать в душе судьи ответного тепла.

– Вы же судья. Неужели вы никогда не чувствуете, что человеку необходимо помочь, даже если он вам не нравится?

– Вы воспринимаете это как-то лично. Напрасно, – нетерпеливо возразил судья. – Правосудие – это институт общественного порядка, и я не имею права разрушать всю его структуру ради того лишь, чтобы найти в ней место для такого, как вы. Именно поэтому я считал, что вы должны были остаться в тюрьме.

Но Кип уже не слушал его. Он понял одно: судья считает, что его место в тюрьме. В его ушах тотчас загрохотали тяжелые шаги арестантов, перед мысленным взором замелькали ноги в грубых подкованных башмаках – одни только ноги, ноги… И тогда он медленно поднялся и, указывая на судью пальцем, сказал:

– Я знаю одного человека, он очень похож на вас.

– Вот как?

– Да-да. Я обещал с ним сегодня повидаться. Это Джо-Шепоток, самый ловкий в стране вор по мехам. Очень он на вас смахивает. Тоже говорит громкие слова, только на свой лад. У него тоже есть своя роль. И он в ней тоже хорош. Может, вы и отменный судья, но пружинка, которая заставляет вас тикать, точно такая же, как у Джо: вы ни во что не верите. Иначе вы бы не сидели в судейском кресле день за днем и не вершили бы суд над людьми. И что это за сила такая в вас сидит? Что бы это ни было, а у Джо-Шепотка она тоже есть.

– Прощайте, Кейли.

– Ладно, сейчас уйду.

– Вон! Немедленно!

И между ними все стало так, как десять лет назад, когда судья приговорил Кипа к пожизненному заключению и двадцати ударам плетью.

– Боже мой, – вырвалось у Кипа. – Так что же вы такое во мне видите, судья Форд?

– Я сказал: прощайте.

– Судья Форд, не отводите глаз! – не помня себя, выкрикнул Кип. – Почему вы не присутствуете при исполнении приговора? Не увиливайте, отвечайте.

– Я не увиливаю, я занят.

– Что ж, можете меня ненавидеть, ведь ваша ненависть отнимает у меня жизнь. А вы, должно быть, многих ненавидите. Сидите тут в суде и заранее знаете, кого засудите, убьете своей ненавистью. Да, да, так оно и есть, – тихо пробормотал он.

Судья Форд в страхе отступил.

– Клянусь богом! – воскликнул Кип. – Разве вы не отыгрались на мне? Что же не пришли посмотреть? Вот, полюбуйтесь! – Он обезумел от ярости. Что-то бормоча, дико сверкая глазами, он срывал с себя пиджак. – Вас при этом не было, вот и полюбуйтесь! Бесплатно! – Ухмыляясь, он швырнул пиджак на стол. Сдернул галстук, рубашку, сорочку и тоже швырнул на стол. Потом повернулся к судье могучей, мускулистой спиной, почти прижав того к столу. Луч солнца упал на голое тело, высветил шрамы от ударов плетью. Светлые полосы на бронзовой коже набегали одна на другую, пересекались, но многие ровными бороздами огибали спину. – Вот поглядите, двадцать плетей. Ваш подарочек. Ваше клеймо. Ваш фирменный знак. Хлестали, пока кровь не хлынула, а сильно пускать кровь у них не положено. Рот марлевым кляпом заткнули, чтоб слюну впитывал, я чуть не задохнулся. Если вам кажется мало, что ж вы больше не присудили? В первый месяц пятнадцать врезали. Доктор пульс пощупал: «Организм сильный, все в порядке, продолжайте». Через шесть месяцев – остаток. Что ж, так я расплачивался. Я и хотел расплатиться поскорее. Считал, что людям долги отдаю. Но, ей-богу, вам все равно мало, судья Форд. Вы никогда не насытитесь. Ведь так?

У него перехватило дыхание, а судья Форд все молчал. Весь дрожа, не переставая сверлить судью взглядом, он потянулся за пиджаком, надел его, а рубашку скатал и запихнул в карман.

– Ну как, поправилось? – прошептал Кип.

– Кейли, – спокойно произнес судья. – Вон там зеркало. Посмотрите на себя.

– Это вы на меня посмотрите.

– Вы поймете, что я имею в виду: в вас сидит бунтарство, одно бунтарство! Душа, начиненная бунтом. Вы расхаживаете с бомбой в кармане.

– Господи, и это все, что вы поняли, – тихо проговорил Кип и шагнул к двери.

17

Придерживая у горла ворот пиджака, он вышел из здания муниципалитета. Вся спина у него горела. Он остановился на ступеньках, закрыл на миг глаза, пытаясь понять, где находится. Вот через дорогу кафе, вот полисмен гарцует на лошади, какой-то человек закрывает двери банка, женщина поднесла ребенка к фонтанчику, а там, вдали, – голубое озеро, и над ним волнистая гряда залитых солнцем облаков. Из кафе, покинув свой наблюдательный пост за столиком у окна, вынырнул Джо Фоули. Но Кип не заметил, он ничего не видел перед собой. Все вокруг сверкало под яркими лучами солнца, а ему чудилось – он бредет в темноте. «О господи, ну зачем я оставался у него, – думал Кип, – пока он умышленно не довел меня до ручки? Может, во мне и правда есть что-то такое, о чем я и сам не ведаю? Судья в этом уверен. Недаром испугался».

Рядом с ним семенил Джо Фоули.

– Эй! – окликнул он Кипа. – Как поживает раскаявшийся грешничек?

– А?

– Как чувствует себя миротворец?

– Ммм…

– Ну как, повидался с судьей?

Кип шагал медленно, не слыша болтовни Фоули, а тот скалился, тянул шею, из-под шляпы у него неряшливо торчали черные космы.

– Может, ты и судью охмурил, а? Вот это да! Мэра, Маклейна и вдобавок судью. Это, я понимаю, реклама. Да еще каждый день все эти слюни в газетах. Ну, молодец!

Кип не слушал шепотка Фоули, в ушах его звучал только голос судьи, тихий, удивленный. Между тем Фоули, уверенный, что Кип ловит каждое его слово, вошел в раж. Как здорово, что они с Кипом снова смогут работать вместе. Его смуглая, с кривой ухмылкой физиономия победоносно сияла: наконец-то Кип его слушает. Фоули схватил его за плечо, зашептал:

– Ты повсюду вхож, кому в голову придет тебя заподозрить? Ты подготавливай свое дельце помаленьку, или как тебе сподручнее, а между прочим у нас с Керманом как раз на мази кое-что по твоей части…

– Ты это о чем? – встрепенулся Кип, только теперь расслышав шепоток Фоули.

– Насчет твоей ширмы.

– Какой ширмы? – Кип остановился в недоумении.

– Твоей ширмы, за которой мы можем дела проворачивать. Я что – сам с собой разговариваю?..

– Ты… ты что! Да я тебя… – В бешенстве он замахнулся на Фоули, но тут же сдержал себя и только кончиком пальца нечаянно задел и сбил его очки. Глядя, как тот шарит на тротуаре, он мельком подумал: «Все же не ударил его. Сдержался!» Он тоже нагнулся, чтобы помочь Джо, словно тот для него свой человек, товарищ, и все кругом понимают, что иначе и быть не может.

– Прости, Джо, сам не знаю, зачем я так… – Он поднял очки и помог ему встать. – Я совсем не слышал тебя, уж очень взвинчен был. И только потом до меня дошло, что ты думаешь, будто я все время придуриваюсь.

– Понятно, придуриваешься, – просипел Фоули, дрожащей рукой надевая очки.

– Ладно, пошли, обедом угощу.

– Все это липа! – не поддаваясь на уговоры, заорал Фоули, побелев от злобы. – Липа! Липа!

– Я тебе выпивку поставлю, успокойся, малыш.

– Откуда я знаю, когда ты слушаешь, когда нет, – бурчал Фоули, видя, как искренне Кип старается загладить свою вину. – Я думал, ты согласен. Отчего сразу не сказал, что отказываешься? – И тут он вдруг ухмыльнулся. – Послушай, одолжи мне машину, а?

– Машину?

– Я же тебя ради этого и поджидал.

– Для чего она тебе?

– Да так, прокатиться вокруг одного квартальчика… – И Джо снова ухмыльнулся.

Кип побоялся согласиться, ведь Фоули воспримет это как сделку между ними, как признание того, что Фоули и впрямь видит его насквозь.

– Не дам, – отрезал Кип.

– Почему?

– Рисковать не желаю.

– Ишь, скотина! Мурло надутое! Его из тюряги вытянули, он, видите ли, нашел, в какую дудку дудеть, так что все под нее пляшут, а теперь от нашего брата нос воротит. – Прижав к бокам локти, Фоули отступил на шаг, будто вот-вот плюнет Кипу в лицо. – Думаешь, на самом деле высоко взлетел? – прошипел он себе под нос.

– Не так уж гладко у меня дела идут, Джо.

– Муниципалитет ему на блюдечке не подали! Ай, беда!

– Послушай…

– А ты знаешь, за чей счет вылез? За наш, уголовничек, за наш. Заруби это себе на носу. По нашим спинам вскарабкался. Если бы нас не было, кто бы на тебя внимание обратил? Мы для него фоном служим, чтобы он на нем выделялся. Но имей в виду: если еще двое-трое из наших тоже божьей овечкой прикинутся – кому ты тогда будешь нужен? Патента на твой спектакль у тебя нет. И ролей в нем всего одна-две. Так что тебе для поддержки нужна группа статистов. Тебе выгодно, чтобы в городе было полно нашей братии – из тех, что срок отбыли, и чтоб в тюрьмах хватало тех, кто его отбывает. Так-то, жаба надутая! Это мы главную роль тебе предоставили, и кормишься ты за наш счет.

– Да разве я когда-нибудь от тебя нос воротил?

– Только и знаешь прятаться. – Фоули понимал, что Кип сдастся, если его упрекнуть в том, что он плохой товарищ.

– Черт с тобой, бери машину на вечер, – сказал Кип, – но с условием, чтоб только ты пользовался ею, ясно? Если будет что не так – уши оторву.

– Ну, спасибо, Кип, – поблагодарил его Джо с довольной ухмылкой.

Фоули влез в машину, включил зажигание. Он все время отворачивал от Кипа узенькую перекошенную физиономию, словно опасаясь, что выдаст свою радость. Машина тронулась, завернула за угол. Кип, крайне встревоженный, проводил ее взглядом. Нет, не для доброго дела взял Фоули машину. Узнай об этом судья Форд, он бы не сомневался, что Фоули получит ее от Кипа, да и сам Фоули был в этом уверен. Кип вернулся в гостиницу, поднялся в бар, выпил две рюмки виски и пошел посидеть в отдельную кабину. Что, если Фоули замыслил недоброе и его схватят в машине? Судья только улыбнется. «Я прикончу его, если он попадется в моей машине», – тихо бормотал он и тут же подумал: «Но, что бы ни случилось, страшно другое: Фоули был уверен, что машину выклянчит».

Он облокотился на стол, положил голову на скрещенные руки, готовый молить бога, чтобы все обошлось, и тут же себя за это выругал. Голова его пылала. Перед глазами все слилось. Ему мерещилось, будто он быстрым шагом идет по улице к жилью Джо Фоули над кафе, поднимается по длинной узкой лестнице, стучит в дверь и толчком ее открывает. Фоули лежит на постели в носках и курит. В пальцах его зажата сигарета, с нее на коврик осыпалась кучка пепла. «Откуда ты знал, что я дома?» – лениво мурлычет Фоули. «Знал, что ты меня ждешь». – «Сейчас пойдем, только шляпу возьму». Фоули встает с постели, надевает пальто и шляпу, и вот они шаг в шаг идут по улице. «А ты мне утром чуть было не задурил башку, – говорит Фоули. – Сам ты этого не заметил, а я тебе и впрямь было поверил, хотя меня не легко обдурить».

Беззвучное рыдание сдавило Кипу горло. Он дико озирался вокруг. Оказывается, он сидит в баре, лишь сердце его куда-то бешено скачет. У стойки бара высокая девица в бежевом пальто и зеленой шляпке болтает с пухлой пучеглазой блондинкой с длинными волосами. Одежда у обеих поношенная, голоса осипшие. Это две проститутки, Эллен и Герт. Они постоянно трутся у гостиницы. У обеих была тяжелая зима. Кип жалел их и нередко угощал у стойки.

– Еще бы, он такой видный, красивый парень. Вот и приворожил всех, – сказала высокая, Эллен.

– Говорят, это все трюк, – ответила блондинка.

– Кто это говорит?

– Да ходят слухи.

– Ясное дело, иные умники везде и повсюду одни трюки видят. Ты тоже трюкачка, и я трюкачка. Ну а я Кипу верю.

– Может, если б и меня упекли куда подальше, да на долгое время, так и я бы угомонилась.

– Тебя никто не угомонит, Герт. Так что пяль на него глаза, том себя и ублажай.

Как славно звучали для него их голоса. Как голоса близких людей в родном доме. Вокруг смех, гомон. В зал вошли несколько мужчин, встали у стойки. Среди них широченный Стейнбек – с широченной улыбкой, – все лицо в глубоких складках.

– Эй, ребята, привет! – крикнул им Кип, вставая. Глаза у него радостно заблестели. И ему так захотелось услышать от них доброе слово.

– Здорово, Кип, давай сюда, выпей с нами, – позвали они его. – Чего сногсшибательного расскажешь?

Они ему обрадовались. До чего же это было приятно. Лицо Кипа оживилось.

– Помните, – сказал он, – я вам про крошку Шульца рассказывал, ну, про того, любителя трупов. Так я его позавчера на улице встретил. Как вы думаете, где он работает? Ну конечно, у хозяина похоронного бюро.

Вдруг Стейнбек как-то странно посмотрел на Кипа:

– Кип, взгляни на себя!

– А что такое?

– Ты без рубашки.

Кип медленно расстегнул пиджак, посмотрел на свою голую грудь, потом на их недоуменные лица.

– И правда, вот те на! – сказал он и поспешно стянул у горла ворот пиджака.

– Она же у тебя в кармане, – сказал кто-то.

Он вытащил рубашку из кармана, уставился на нее, потом на них, будто ожидая, что они сейчас ему скажут: «А ну покажи спину!»

И вмиг исчезли веселье и радость, словно их у него отняли. Ему стало страшно. Неужели все можно отнять вот так, разом, даже то, чего никто отнять не смеет.

– Бред какой-то, – сказал он и помчался к себе наверх. В лихорадочной спешке натянул рубашку, оделся и вышел на улицу, в чудесные мартовские сумерки. В воздухе пахло весной. Он шел своим размашистым шагом, ощущая ясней и ясней, что все краски, все звуки вокруг неотделимы от его мечты, которой он жил до сегодняшнего вечера, от Джулии и того светлого чувства, что родилось между ними. В вечернем сумраке журчание фонтана на школьном дворе звучало печально и одиноко. Когда он поднимался по лестнице, старик сторож поклонился ему, но Кип его не заметил.

Он не постучал в дверь, просто толкнул ее, вошел и остановился посреди комнаты. Джулия в голубом халатике испуганно выбежала из ванной.

– Кип! Ты! А я испугалась – кто это может быть?

– Это я.

– Что с тобой?

– Ничего.

– Ты без галстука.

– Забыл повязать. Не все ли равно…

Должно быть, по его виду она поняла, что произошло неладное, хотела спросить, но не смогла. И сразу поникла.

– Я вчера весь вечер ждала твоего звонка.

– Мне нечего тебе сказать.

– Нечего?

Но если она вот так, скорбно, качает головой, это значит лишь одно: не даст он ничего у себя отнять. Он должен действовать. Пусть она станет частью его самого.

– Поди сюда, Джулия, – позвал он, и она подошла, страдая из-за его беды, о которой догадывалась, и обняла его за шею. – Крепче, вот так! – сказал он. Потом стал грубо срывать с нее халат.

– Не надо! Пожалуйста! – взмолилась Джулия.

Он не видел боли в ее глазах. Он знал лишь, что она одна может дать ему то, что он жаждет ощутить и чего никто на свете не в силах у него отнять. Но Джулия принялась бить его кулачками по голове. Он был ошеломлен.

– Я так и знал, – прошептал он, – о господи, я так и знал.

Джулия отступила, сдвинула кресло, заслонилась от него.

– Не надо, Кип, не надо. Не хочу, чтобы так. Ведь у нас с тобой все по-другому. Посмотри на себя. Ты будто обезумел.

– Ладно, стой там, разговоры разговаривай… Для этого я гожусь.

– Кип, зачем ты так со мной… – едва слышно сказала она.

А он, медленно обходя кресло, бормотал:

– Ну да, посидеть со мной на людях – это можно. Только я ведь не из твоих дружков, рекламных агентов. Когда дело всерьез пошло – мне от ворот поворот. Я тебя пугаю. Да, да, – закричал он, – таращь на меня глаза, разгляди хорошенько. – Он захохотал. – Я просто хотел посмотреть, как ты мне это дашь понять.

Она вышла из-за кресла, лицо ее светилось нежностью.

– Кип, что тебе сказал сенатор?

– К черту все это, иди сюда. Не тяни.

Она позволила ему схватить себя, поднять на руки. Тихо, не сопротивляясь, лежала она в его объятиях, глядя на него доверчиво, полуоткрыв рот. И тогда что-то оборвалось в нем:

– Я шел сюда и заранее знал, что так будет. Знал, что оттолкнешь, если захочу взять тебя. Но все же надеялся – не оттолкнешь… – Он смотрел на нее и шептал, словно говорил сам с собой. – Со мной всегда так: кажется, вот оно, твое, – и нет его, исчезло. Именно то, чего хочешь больше всего на свете.

Но глаза ее были закрыты, она выглядела сломленной. Он ослабел, отпустил ее, и она села на диван, а он поодаль от нее, зажав голову в ладонях, стараясь побороть чувство страшного, всепоглощающего одиночества.

– Ты не обидел меня, Кип. – Она положила руку ему на плечо.

– Такой уж я есть. Все только разрушаю.

– Кип, я противилась не потому, что ты мне не мил, – сказала она и приблизилась к нему. – Но до сих пор все у нас было так прекрасно, и мне хотелось, чтобы нас сблизила нежность.

– А я все испортил.

– Ах, Кип! Обними меня, прижми крепко-крепко, ты так необходим мне.

Глаза ее лучились лаской и теплом. И тогда он сбросил с нее халат, увидел ее маленькие груди, родинку на плече.

– Как ты хороша! – проговорил он глухо.

Она улыбнулась ему, сжала в объятии, и он, забыв все на свете, сливался с ней, вбирая ее в себя навсегда.

Он лежал подле нее, и она попросила его потушить свет.

– Мне хорошо, – сказала она. – Все хорошо.

И тогда ему вдруг вспомнилось, как они шли по зимней улице, и падал снег, и она рассказывала ему о своих детских мечтах.

– Ты еще ребенок, – сказал он.

– Почему ты молчишь и не расскажешь мне обо всем?

Его большая рука судорожно сжала ее плечо. И он рассказал ей о встрече с сенатором.

– Ну а судья Форд хотел, чтоб я понял: место мое только за порогом. – Запнувшись, он умолк, думая про себя: «Я все же Фоули не ударил, сдержался». Он крепко обхватил рукой ее плечо, и это давало ему ощущение надежности и покоя. Если бы он был разрушителем, разве мог бы он такое чувствовать? Он рвался к ней так неистово оттого лишь, что хотел убедиться в ее преданности, ее вере в него, что для него дороже всего на свете.

– Судья не понимает главного, – сказала Джулия. – Он думает, будто людям только и нужно, чтобы их от всего ограждали. Но это чушь. Разве можно жить лишь по его закону и порядку. Каждый хочет чего-то, что ломает его закон и порядок и дает человеку почувствовать себя свободным.

«Она куда ближе к людям, чем судья Форд. Она выразила мои собственные мысли», – подумал Кип. И в его душе снова возрождалась вера в свои силы.

Уличные шумы, голоса прохожих напомнили ему о том, как все эти люди ценят его. Они не поймут того, что провозглашает судья Форд, так же как судья Форд не понимает их истинных стремлений.

– Все равно буду заниматься, чем хотел, – сказал Кип. – Как он может мне помешать?

18

И он занялся той работой, которой мечтал заниматься в Комиссии по досрочному освобождению заключенных. Встречался с бывшими арестантами, беседовал с их женами, ссужал деньгами, подбадривал, когда отчаивались. Если кто-нибудь из молодых, бывших арестантов, жаловался, что его то и дело теребит полиция, Кип бывал счастлив, когда удавалось убедить парня пойти вместе в муниципалитет к инспектору поговорить по душам и там ручался за своего подопечного. Он и с уголовниками-рецидивистами умел ладить, с теми из них, кто не подбивал молодых парней, вышедших из тюрьмы, на новые преступления. Знавшие его по тюрьме доверяли ему и даже побаивались. А по вечерам в ресторане Кип вел беседы с гостями. Свободного времени у него почти не было. Бывшие арестанты зачастили к нему в гостиницу. Потом стала наведываться и полиция. Кип был им весьма полезен. Один инспектор часто и подолгу беседовал с ним в ресторане. Используя контакт с Кипом, можно было держать под наблюдением многих бывалых жуликов. Какое-то время Дженкинс закрывал глаза на такое нашествие бывших арестантов и разного жулья. Начинался сезон скачек, гостиницу заполняли жокеи, тренеры и владельцы конюшен. Кип и Джулия каждый день ездили на ипподром. Но вот сезон скачек окончился, и гостиница опустела. Теперь у Кипа вдоволь было времени выслушивать излияния и жалобы бывших арестантов, сочувствовать их горестям и стараться им помочь.

– Не нравится мне, как у нас дело обернулось, – однажды объявил Дженкинс. – По-твоему, я должен умиляться, глядя на эти рожи? Так и пялятся на каждую долларовую бумажку. Да и клиент пошел – одна голь.

– Вы не правы, – возразил Кип. – У нас затишье, потому что начинается жара.

– Нечего тебе зря время убивать на эту шушеру.

– Ну а если приходит женщина совета просить – разве ей откажешь? Или полиция пришлет какого-нибудь недотепу-инспектора потолковать со мной – что же, прогнать его, что ли?

– Послушай, Кип, у нас тут не богадельня.

– Никто так и не считает.

– А также не суд по гражданским делам.

– Но у нас ведь гостиница.

– То-то и оно, а не курсы социологии.

И все же Кип решил, что его босс просто не в духе из-за того, что на отборочном матче белых боксеров погиб один из его парней и газеты кричали о том, что Дженкинс должен оплатить похороны.

Как-то вечером в номер к Кипу постучал трясущийся от страха человечек с обвисшими черными усами, в длинном, с чужого плеча рваном пиджаке. В глазах нежданного гостя застыла отчаянная мольба. Его разыскивает полиция. Он украл с витрины ювелирного магазина брильянтовое кольцо, сильно порезав стеклом ладонь – на рукаве темнели пятна крови.

– У меня жена и четверо ребят, – рассказывал он Кипу. – Голые и босые. Я никогда не воровал. Умоляю вас, мистер Кейли! Двадцать лет я проработал в портняжной мастерской. Потом лишился двух пальцев. В жениной стиральной машине покалечил. Несколько лет маюсь без работы. Умоляю, разрешите побыть у вас. Никому в голову не придет искать меня тут.

Все горести и невзгоды, выпавшие на долю этого человека, избороздили морщинами его испуганное лицо. Кип понял, почему портной искал спасения именно у него, и это его глубоко тронуло. Он разрешил ему остаться, велел лечь спать, а сам отстирал в ванной его испачканный кровью рукав. Но потом, в тишине, слыша сипящее дыхание бедняги и, казалось, даже стук его сердца, Кип заколебался. Он подумал, что с его стороны это предательство, и спрашивал себя: «Выходит, я на стороне портняжки и, стало быть, против всех остальных? Но разве желание помочь бедолаге не идет от самого сердца?» Мучась сомнениями, удрученный, Кип спустился в ресторан. И он принял решение поехать к отцу Батлеру и спросить, считает ли тот его поступок предательским по отношению к тем, кто ему доверяет. На следующий же день он отправился в путь вместе с Джулией. В машине, когда они ехали в Литлтаун, где жил неподалеку от тюрьмы отец Батлер, Джулия с жаром уверяла Кипа, что поступила бы с портным точно так же, как он. Чудесно было ехать с ней этой дальней дорогой, среди холмов, видеть блики солнца на плоских камнях, торчавших среди голых полей. Всякий раз, поднявшись на высокий холм, они останавливались и любовались полями, что убегали к горизонту и синему небу покатыми волнами.

Священник Батлер обрадовался их приезду, гости у него бывали редко. Обед превратился в настоящее пиршество. А потом в вечернем сумраке они раскачивались в креслах-качалках на передней веранде, и дощатый пол ее скрипел в унисон. На проселке стрекотали сверчки. Ночная птица пронзительно вскрикивала вблизи дома. Вдали, за городком, темнели холмы и тюрьма.

– Как поживает сенатор? – спросил отец Батлер.

– Я редко с ним вижусь, – ответил Кип. – Да ведь я все время очень занят.

В вечерней тишине голос его звучал громко, но чуть дрогнул, едва он заговорил о работе.

Отец Батлер встревожился. Да, разумеется, подтвердил он, все это прекрасно, однако надо знать меру, не общаться только с такими людьми. В тюрьме Кипа помнят, спрашивают о нем – еще бы, его пример дает арестантам крупицу надежды. Кип рассказал отцу Батлеру о том, что спрятал портного, признался, как страшно ему было тем самым предать тех, кто ему доверяет. Твердил, что помог портному из сострадания, каким люди так щедро одарили и его самого. Кип тщетно пытался разглядеть в темноте лицо священника, но, услышав, как тот спокойно посасывает трубку, понял по его молчанию, что отец Батлер его не осуждает.

– Что бы сделали вы на моем месте? – повторял он снова и снова. И священник промолвил, медленно роняя слова:

– Возможно, поступил бы так же… Трудно сказать. Не ручаюсь, что поступил бы иначе.

И Кип понял: человек может преступить закон, не уничтожая, а, напротив, укрепляя в себе добро. Ибо милосердие неподвластно закону. И душа его ощутила еще большую свободу.

Перед отъездом, когда Кип и отец Батлер, стоя у машины, ждали Джулию, отец Батлер сказал:

– Чудесное создание! А чем она занимается?

– Игрой в азартные игры.

– Не дурачься, Кип. Она еще совсем ребенок.

– Джулия – манекенщица.

– Ты ее вдохновляешь, с тобой ей все интересно, ты ей даешь радость. Вот она идет. Посмотри, как хороша! Именно такая нужна тебе. Будущую неделю я проведу в городе. Почему бы вам обоим не заглянуть ко мне?

Обратно они ехали в темноте. Резная листва придорожных ив кружевом мелькала в лучах автомобильных фар.

– Он тебе понравился? – спросил Кип.

– Он просто прелесть.

– Знаешь что?

– Не знаю.

– Выходи за меня замуж. Он обвенчает нас в городе на будущей неделе.

– Ах, какие странности вы говорите девушке!