Текст книги "Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу"

Автор книги: Морли Каллаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

– С карьерой? – сказал он и засмеялся. – Ты не понимаешь, Лиза. Все это я уже оставил позади.

– Ах, позади! А впереди что? Повсюду полным-полно маленьких голодненьких филологов со степенью. Да такая степень есть у любого автобусного кондуктора!

– Замолчи!

– Не замолчу!

– Так я тебя заставлю!

– Только попробуй!

Он вскочил. Она впервые увидела в его глазах такое непрощающее возмущение, что чуть было не вскрикнула в отчаянии: «Значит, я тебе больше не нужна?» – Но она уже утратила контроль над собой.

– Кем ты себя мнишь, черт тебя дери? Какое великое открытие ты сделал на этой неделе? В газете тиснули снимок полицейского – это твое великое открытие? Я в такие газеты мусор заворачиваю, чтобы выбросить. Знаток преступлений, которые вовсе не преступления. Преступников, которые не преступники. Полицейских, которые не полицейские. Твой Шор – подонок.

– Скажи это Чехову! – крикнул он.

– Чехову? – произнесла она со жгучим презрением. – Чехову мне ничего говорить не пришлось бы. Он бы сразу понял, какое здесь творится преступление. Настоящее преступление!

– Какое же?

– А то, что ты со мной делаешь.

– Это твоя квартира. Вызови полицию. Пусть меня вышвырнут. – Он страдальчески запнулся, увидев прямо перед собой ее лицо с упрямо выставленным подбородком. Ей вдруг почудилось, что она исчезает из его глаз. Это было странное ощущение. – Ты просто неспособна хоть что-то в себе удержать, – сказал он, и его голос надломился. – Обязательно надо все уничтожить. Казалось бы, столько душевной чуткости, так все чудесно! И люди поддаются, идут туда, куда хочешь ты, идут, куда, может быть, вовсе и не хотят идти. Почему бы и нет? Ты же всегда платишь за выпивку. Ты можешь позволить себе бросать людей, бросать вещи, если они не дотягивают до твоей душевности. Колледж, художественная школа. Все эти типы, которых ты немножечко любила. И почему я вдруг поверил, будто мы… – Он помотал головой и спросил с отчаянием: – Да что же ты такое на самом деле?

– Твой мячик.

– Вот как! И куда же ты теперь отлетишь?

– Через твою голову, будто тебя тут вовсе и не было! – Унижение было таким невыносимым, что она почти завизжала: – Разве ты что-нибудь видишь, педант заплесневелый? Да что ты можешь знать о живом, о живых? – Ослепленная яростью, она шагнула к нему.

– Ради бога! – вскрикнул он, заслоняясь рукой. – Отвяжись от меня. Я достаточно насмотрелся. – И тут же ему стало стыдно собственных слов, и он начал кричать: – Конечно, это преступление, что я тут. Ты права!

Он схватил с дивана свою куртку и выбежал из комнаты. Она услышала, как он споткнулся на лестнице, и решила, что он упал. Но тут хлопнула входная дверь. Лиза стояла на верхней площадке, растерянная, терзаясь мыслью, что добро, которое она хотела ему сделать, так больно его ранило. И все-таки он был нестерпим. День за днем он становился все нестерпимее: сейчас он, конечно, сидит в парке и упивается болью, которую причиняет ему уязвленное тщеславие. «Законченный себялюбец, больше никто», – подумала она злобно. И все же кинулась к вешалке.

В дверях ее окликнула бледная хорошенькая мисс Этли, чей муж, геофизик, отсутствовал всю ночь, – он объяснил, что прилег в своей лаборатории и заснул.

– Мистер Дилани ужасно торопился. Мне даже показалось, что он упал на лестнице.

– Мы задержались, – небрежно ответила Лиза. – Это я его задержала. Из-за меня всегда все опаздывают. Вот он и кинулся бегом. Вы же знаете, миссис Этли, как мужчины не любят ждать.

В парке играли дети. Вспыхнули фонари. Мальчики постарше, окружив скамью, дразнили двух девочек, своих ровесниц. Девочки возмущались и хихикали. У фонтана малыш, набрав в рот воды, прыснул на проходившую мимо девочку. За детьми приходили матери и уводили их домой.

Лиза решила тоже пойти домой и принять горячую ванну, чтобы успокоить нервы. Когда лежишь в ванне, в теплой воде до самого подбородка, все сложности уже не кажутся такими сложными, и, пролежав в ванне почти час, Лиза успокоилась. Однако, встав и накинув халат, она почувствовала, что не в силах посмотреть на кровать, которая вдруг превратилась в темное, пустое средоточие одиночества. Час проходил за часом. Внезапно она вспомнила о Джейке Фултоне и позвонила ему. Небрежным тоном она, словно между прочим, спросила, не у него ли Ал. Да нет, ничего важного. Но если Ал заглянет к нему, то пусть позвонит. Ее просили кое-что ему сообщить. Она обменивалась шутками с Джейком, и внезапно собственное притворство подсказало ей, что Ал сейчас в ужасном состоянии. Наверно, бродит где-то и не знает, куда пойти и что делать. Она поспешно попрощалась с Джейком, села у телефона и стала ждать. Неотрывно думая об Але, она проникалась тем деятельным сочувствием, которое было для нее бесконечно необходимым. Когда она легла, уснуть ей не удалось. Слабый отблеск на потолке спальни понемногу смещался, она слышала знакомые приглушенные ночные звуки. Вздрогнула от крика какой-то ночной птицы. Пронзительно замяукала кошка, и это мяуканье словно перечеркнуло что-то в ее чудесной жизни с Алом. К ней подкрадывалось чувство, которое она уже испытывала прежде, а потому оно внушало ей страх: внезапная утрата веры во что бы то ни было. Если до утра оно не исчезнет, ее вновь будет томить знакомая тоска. Эта тоска была мукой, настоящим проклятием. Она все про себя знала и потому испугалась. Для нее необходимо было любить кого-то всей душой, иначе она становилась беспощадной и могла только разрушать. Думая о том, что Ал ушел навсегда, ощущая пустоту внутри, она испытывала горькое сожаление: почему, ну почему она занята лишь своей личной жизнью и ни во что не верит! Вот была бы она марксисткой или кальвинистской, или католичкой… Но ее знакомые, которые носились с подобными фантазиями, все нагоняли на нее невыносимую скуку. Насколько она помнила, ее отец в юности был ревностным католиком. Азартный делец, игрок, он останется суеверным до смерти. Но в ночной темноте ее отцу есть к чему прибегнуть, а у нее нет ничего, кроме голодной грызущей пустоты внутри. Внезапно она спрыгнула с кровати, охваченная тревогой. Может быть, Ал не взял ключа? Кинувшись к нему в комнату, она принялась шарить по карманам его запасной куртки, его выходного темного костюма, и у нее даже колени дрогнули от облегчения – нет, наверно, он взял ключ с собой.

Прошло четыре дня. На службе никто бы не догадался, что красавицу Лизу Толен бросил любовник. Ее яркий, искусно подкрашенный рот был все время растянут в приветливой улыбке. Правда, после работы она уже не торопилась домой и шла с другими девушками через улицу выпить пива. Пустая квартира пугала ее. Там ее память будут терзать милые домашние воспоминания: они с Алом сидят на кухне и пьют кофе, они с Алом гуляют и рассматривают витрины, а вечером она подстригает его широкую бороду, не слушая никаких возражений. Однако не возвращаться домой было нельзя. Он ведь мог позвонить. В полном одиночестве ожидая, не зазвонит ли телефон, она все больше поддавалась тревоге и на пятый день решила сходить вниз, чтобы пригласить миссис Этли посидеть у нее и выпить. Но на лестнице ее охватил стыд. Миссис Этли, которая вечно мучилась, не зная, когда ее муж придет домой, как-то сказала, что на их улице трех женщин бросили мужья и теперь они часто собираются выпить вместе. Уличный клуб – женщины, которых сплачивает что-то общее. Лиза вернулась к себе и подошла к окну. Тихая солидная улица. Без всяких тревог. В отличие от живущих на ней женщин. Потом она битый час звонила девушкам, которые нравились ей в колледже, а с тех пор успели удачно выйти замуж. Все они вскрикивали: «Лиза, это ты? Где ты пропадала?» И она с увлечением болтала о работе в балетных и прочих комитетах. К полуночи, когда звонить было уже некому, но она все еще сидела у телефона, ей стало ясно, где сейчас Ал. Она увидела, как он сидит на кровати в тесной комнатушке в полной депрессии и выходит, только чтобы купить кварту молока и две-три жестянки с супом. Он уже давно не брился. Если в дверь стучат, он не откликается. Мучимая жгучей тревогой за него, она съежилась в комок на кушетке да так и уснула.

18

На следующий день вечером позвонил Джейк. Он явно хотел ее успокоить.

– Все в порядке, Лиза, Ал со мной говорил.

– Значит, ты знаешь…

– Да. Он мне сказал.

– У него все в порядке?

– Говорит, что да.

– А где он?

– Он не сказал мне.

– Джейк… но тогда зачем ты мне звонишь?

– Ал тревожится за тебя. Ты как, Лиза?

– Я? В чем дело? Бедный Ал! – Она испугалась. – Почему ты звонишь? Что с Алом?

– Да нет, судя по тому, как он говорил, у него все спокойно, – уверил ее Джейк, а потом, как всегда, участливо спросил: – Ты одна? Может, пойдем выпьем?

– Боже мой, Джейк, не жалей меня. Я еще не впала в истерию.

– Я знаю. Но сидеть одной вредно. – Потом сказал, подзадоривая ее: – Может, сыграем партию в бильярд?

Джейк, его жена и Ал с Лизой часто играли вместе на бильярде. Но теперь она решила, что Джейк просто щадит ее, ищет способа помягче сообщить ей что-то очень плохое. Она уже не сомневалась, что с Алом случилась беда.

– С удовольствием, – сказала она. – Может, бильярд – как раз то, что мне сейчас нужно.

Они договорились встретиться через час.

В бильярдную на Янг-стрит, новую, сверкающую чистотой, как больница, женщины допускались наравне с мужчинами. Пол был устлан розовым ковром, и зеленые столы под гроздьями лампочек выглядели точно сказочные пальмы на гигантском розовом цветке. У столов играли молодые женщины, и щелканье шаров перемежалось их радостными возгласами. Даже теперь Лиза по привычке поглядела вокруг, убеждаясь, что выглядит элегантнее любой из них.

Чинный твидовый пиджак Джейка, его галстук, его приветливое смуглое лицо и широкие плечи действовали на нее успокаивающе. Она почувствовала себя словно ближе к Алу. Вот и одет Джейк по-человечески – это тоже утешало ее. Он не будет изо дня в день работать в одном и том же полосатом свитере. Однако она с самого начала заметила, что Джейк как-то странно на нее посматривает. И встревожилась. Она испуганно ждала – пыталась поддразнить его загадочной улыбкой, предложила небольшую ставку на первую партию. Она то и дело уверенно обходила стол, выбирая самую удобную позицию для удара, но потом вдруг обернулась к нему, требовательно стукнула толстым концом кия по полу и твердо спросила:

– В чем дело, Джейк? Где Ал? Где он?

– Господи, Лиза, – взмолился он. – Я же объяснил, что не знаю.

– Разве ты его не спросил?

– Он не хочет, чтобы я знал.

– Значит, мне знать не положено. Понимаю. – Она так расстроилась, что ей хотелось только одного: уйти, спрятать свою боль. – Эта подлая мужская солидарность. До чего же отвратительно, – сказала она с горечью.

– Лиза… если Ал считает, что для решения всех проблем он должен остаться наедине со своей работой, пусть будет, как ему хочется. Не вмешивайся.

Его смуглое лицо было полно сочувствия, он протянул руку, но Лиза гневно ее оттолкнула.

– Я не нуждаюсь в жалости! Не смей меня опекать, Джейк Фултон!

Джейк обиженно насупился, а она поняла, что он действительно не знает, где сейчас Ал, и что она вот-вот расплачется, если он будет и дальше так смотреть на нее.

– Что ты думаешь делать, Лиза?

– Играть с тобой на бильярде, Джейк.

– Ну тогда держись!

– Я ведь старалась делать для Ала только добро. Правда, Джейк?

– Да, он знает, скольким тебе обязан.

– Проиграть другой женщине, – сказала она, чуть улыбнувшись, – это еще так-сяк. Но чтобы книгам добренького человека средних лет… О господи!

– Что-что?

– Ну Шору же!

– И ты проиграла?

– А я всегда проигрываю. Не знаю почему, – сказала она и нахмурилась, следя за том, как ее шар тихо стукнулся о другой. – Всю мою жизнь. И всегда – по-крупному. Разве ты этого не знал, Джейк?

– Когда ты научилась играть на бильярде, Лиза?

– А, давным-давно. Как-то, когда мой отец приехал на день в город, он до вечера учил меня гонять шары. Своеобразный способ провести свой единственный день с отцом.

– По-моему, ты могла бы обыграть Ала.

– Я и обыграла его. В Париже.

– Ему это понравилось?

– Нет, он хотел продолжать до победного конца.

– Ал отлично играет. – Джейк отвел глаза, чтобы не встретиться с ней взглядом. Он был настоящим другом. Честность, которую он мог бы вкладывать в свою работу, он отдавал своим друзьям. Натирая мелом кий, он сказал: – Послушай, Лиза! Ал – настоящий ученый. Ты понимаешь, что это такое? – В его голосе прозвучала горечь. – Ученый, который умеет смотреть, думать, чувствовать, вживаясь в сознание объекта своих исследований – в данном случае Юджина Шора. Но иной раз это делает с человеком черт знает что. – Он вздохнул. – Профессиональная болезнь – вот что самое страшное. Такой человек может кончить тем, что перестанет быть самим собой.

Лиза положила кий на стол.

– А у меня было такое чувство, что я увижусь с Алом. Что ты отведешь меня к нему. Да и теперь мне кажется, что он где-то недалеко. Может быть, посмотрим, Джейк? Хорошо? Заглянем в «Баржу». Он раньше часто туда заходил. Кто там сейчас?

– Еще одна девочка с пригородных пустырей. Щиплет гитару, – сказал Джейк. Он был рад уйти из-под ярких люстр бильярдной – ему больше не удавалось скрывать, как он расстроен.

Ночь была теплая, и по тому, как Джейк взял ее под руку, Лиза поняла: он тревожится за Ала не меньше, чем она сама.

– Я не хочу причинять тебе боль, Лиза, поверь мне, – сказал он. – Но я спрашиваю себя: может быть, все-таки ни на чем не настаивать? Пусть Ал поступает, как хочет. Я действительно так думаю, Лиза. – Вид у Джейка стал совсем несчастным. – В чем-то я ему завидую. Мы оба твердо стояли на ногах, и у нас были большие планы. Мы могли добиться чего угодно, справиться с чем угодно. А я стал таким даже еще раньше. Отец твердил мне, что в первую очередь я должен научиться ограждать себя материально и таким образом сохранить самое заветное, самое для меня важное. И теперь я здорово в этом навострился, Лиза, до того навострился ограждать себя, что иной раз не помню, а что, собственно, я ограждаю. Нет, у меня все благополучно. Мне везет. Я умею разделываться с мерзавцами, которые пытаются вставить мне палки в колеса. Но Ал… он нашел что-то, в чем еще не до конца разобрался, и, черт подери, я ему завидую. Что это, Лиза? Может, что-то ему никак не дается? Какой-то новый взгляд на мир? Что-то особенное в жизни? Что-то загадочное и чудесное в искусстве? Лиза, я лишен способности ощущать загадочное. О некоторых вещах я знаю больше, чем ты, и, по-моему, знаю, что это означает. Может быть, не уметь ощущать загадочное – значит не уметь любить по-настоящему, а, Лиза?

Его рука сжала ее локоть, привлекая поближе к нему, но от этого она только почувствовала себя еще более одинокой. На перекрестке, где они остановились, пережидая красный свет, Джейк продолжал:

– Теперь, когда для Ала все выглядит по-иному, возможно, он смотрит на тебя, на меня и не хочет, чтобы мы так…

– Джейк, что ты пытаешься мне сказать?

– Не знаю! – Он невесело хмыкнул. – Просто у меня дурацкое настроение… Погляди-ка!

Они шли мимо магазинов и как раз поравнялись с художественной галереей Айзека. В подъезде справа от галереи, в темном проеме дверей, за которым начиналась лестница, маячила какая-то тень – там сидел на корточках молодой человек лет двадцати в джинсах и в индийской рубахе; напротив него в подъезде, скрестив ноги, сидела девушка, ее длинные волосы то и дело мели по записной книжке, лежавшей у нее на колене. Молодой человек поднес к губам флейту. Он сыграл несколько тактов, девушка кивнула и записала ноты в свою книжку. Он снова заиграл – снова сыграл два-три такта – и выжидающе отвел флейту. Девушка начала записывать. Они были так сосредоточены, так поглощены своим делом, что даже не заметили Лизу и Джейка.

– Алу бы это понравилось, – сказал Джейк.

– Джейк, это и мне нравится, – возразила она.

– А кто спорит?

– Но у тебя был такой тон…

Они шли к «Барже» той дорогой, которой всегда ходил Ал, когда хотел послушать нравившихся ему исполнителей народных песен. Вечер был совсем летний, на улицах полно народу. По тротуарам неторопливо брели компании молодежи, по мостовой – от затора до затора ползли машины, и сидевшие в них глазели по сторонам. Медленно двигаясь вместе с толпой, Лиза и Джейк шли мимо антикварных лавчонок в нижнем этаже ветшающих старых домов, мимо новых дорогих ресторанов; тут же находился и оплот донкихотской доброты – приют для престарелых, где в шезлонгах сидели старики и старухи, глядя на текущую мимо новую жизнь. Кое-кто в городе гордился этим маленьким районом хиппи, наркоманов и изнывающих от скуки старшеклассниц. Такие люди говорили, что этот маленький район доказывает, что их город ничем не отличается от остального мира – такая же неудовлетворенность и скука, как всюду. На углу Лиза и Джейк остановились. Они довольно долго стояли и глядели через дорогу на ярко освещенный подъезд фешенебельного отеля, словно ожидали увидеть, что сейчас к ним выйдет Ал, на минуту заглянувший в бар.

Потом они сели за столик одного из новых кафе под открытым небом, напротив ночного клуба со светомузыкой, датскими фильмами и голыми танцовщицами. Им подали луковый суп и бутылку вина, потом еще бутылку, и Лиза окончательно прониклась уверенностью, что Ал гуляет где-то рядом и обязательно зайдет в это кафе. А почему бы и нет? У людей же бывают внезапные наития. И очень хорошо, что жизнь полна таких таинственных порывов.

– Лиза, погляди, – сказал Джейк. – Вот шуты!

На другой стороне вечерней улицы два пожилых, хорошо одетых бизнесмена, вышедшие из зала датских фильмов, застыли на месте, словно впали вдруг в летаргический сон, потом, неловко хихикнув, пошли своей дорогой.

– Совсем ошалели, а? – сказал Джейк посмеиваясь. – В глазах еще маячат голые девочки, пупки крупным планом. Да, трудновато сразу вернуться в отель к деловым знакомым.

Мимо Лизы, чуть ли не коснувшись ее, неторопливо и чинно прошла хорошенькая, пухленькая, совсем молоденькая девушка в желтом свитере. Вот она вошла в круг света, и стало отчетливо видно ее лицо. Оно дышало той безмятежностью, которую дарит уверенность в близкой и самой нужной встрече. Об этом говорила и тихая радость на ее лице, и неспешная горделивая походка. Лиза не спускала с девушки глаз.

– Скажи мне, Джейк, – беспокойно спросила она, – как это Ал не видит, что Шор в конечном счете – самый обыкновенный человек?

– Да что ты, Лиза! Разве он может быть обыкновенным?

– Он очень мил, он благороден, он выше мелкой пошлости – я это знаю, Джейк, – но он погубил Ала. Алу теперь не во что верить. – Она откинула голову с такой надменностью, что двое мужчин за соседним столиком удивленно на нее поглядели и уже не отвели глаз – так она была красива. Они все смотрели на нее, словно ждали чего-то. – Именно обыкновенность Шора Ал и отказывается принять. Обычные подленькие человеческие черты, – заявила она вызывающе.

– Не знаю, – сказал Джейк, растерянно глядя на нее. – Просто не знаю, как бы я поступил, если бы какая-нибудь женщина любила меня так же самозабвенно, как ты любишь Ала. Возможно, у меня не хватило бы силы принять такую любовь.

Внезапный порыв ветра закрутил на мостовой обрывки бумаги, швырнул им в ноги и унес дальше по улице. Прохожие убыстрили шаги. Раздалось глухое рокотание.

– Ты слышишь? – спросил Джейк.

– Кажется, гроза, – сказала она.

– Поехали домой. И побыстрее.

Когда они садились в такси, небо расколола молния. Всю короткую поездку до дома Лизы они молчали. Прощаясь с ней, Джейк сказал:

– Ал мне позвонит. Не волнуйся, Лиза.

– А мне нет? – спросила она.

– Он же в меня не влюблен.

– Что-что? – сказала она растерянно.

– Я тебе сообщу. Честное слово, Лиза. Как только он позвонит.

– Спокойной ночи, Джейк, – сказала она и порывисто поцеловала его. – Ты славный человек. Я тебя люблю. – Она не оглянулась, хотя знала, что он сидит в такси и с тревогой глядит ей вслед.

На темной лестнице она остановилась, напряженно прислушиваясь, потом поднялась к себе, включила телевизор и рухнула в кресло. Гром то рокотал, то гремел. Она ждала, чтобы снаружи зашумел дождь, хлынул ливень. Она сидела долго за полночь – все ждала дождя, но он так и не начался. А Потом настало время вновь испытать мрак спальни. Она надела ночную рубашку, которая только-только доставала до бедер, пошла в ванную и принялась расчесывать свои длинные волосы, не сводя глаз со своего лица в зеркале. Потом сняла рубашку, собираясь принять горячую ванну. Но вместо этого достала жестянку пива и угрюмо села у кухонного стола. Допив первую банку, она сразу же открыла следующую. Поставив пустые банки аккуратно в ряд, она почувствовала, как внутри что-то отпустило. Убаюкивающая ясная тишина. Уперев локоть в стол, придерживая рукой свои длинные волосы, она отдалась удивительным видениям и озарениям. Все происходило здесь, в ее доме.

Бедный милый Ал – смешной, безвольный чудак! Только подумать – впустил к себе в дом человека по имени Юджин Шор, самого заурядного субъекта, который только мудро улыбался и помалкивал, и затеял с ним дурацкую игру: Ал делал вид, будто он лошадь, а старик у него на спине – Марк Аврелий. Только Ал взял да и поверил, будто он в самом деле лошадь, к тому же недостойная императора, и вот теперь они играют у нее в комнате, неуклюже скачут – взрослые люди, устроившие из ее дома детский манежик.

Лиза поднялась на ноги, величественно прошествовала в спальню, повалилась на постель, перекатилась на спину и заснула.

Утром на службе ее вдруг осенило: Шору она очень нравится, это наверняка, в таких вещах она никогда не ошибается. Она набрала номер и, когда Шор снял трубку, сказала:

– Ах, мистер Шор, простите, что я звоню. Но я знаю, вы чувствуете себя причастным… – Ее голос прервался, она глубоко вздохнула, и слова полились потоком: – Вы ведь знаете, в каком Ал был состоянии… ну, так он сорвался. Да-да. Только богу известно, что он теперь натворит! Может, он заперся в какой-нибудь каморке, впал в депрессию, не ест, а ведь всему виной вы, как это ни ужасно. Я не могу его найти. Не знаю, где он. Можно мне с вами увидеться?

Долгое молчание испугало ее.

– Лиза, – сказал наконец Шор, и звук его спокойного и доброжелательного голоса утешил ее, – ну конечно, можно. Вечером я дома.

В самом начале десятого, когда на улицах зажглись фонари, овраг стал похож на широкий, полный движущихся теней провал. Лиза, в коричневой замшевой юбке и желтом свитере, поставила машину у тротуара и быстрым шагом направилась к дому. Вид у нее был довольно смущенный, хотя она и старалась сохранять достоинство. Дом за эти недели совсем зарос. Дверь открыл сам Шор.

19

На нем была элегантная, песочного цвета куртка – точно такую она хотела купить Алу. Это ошеломило ее, и она испуганно попятилась. Но он провел ее в гостиную и усадил на диван у окна, так что у нее даже не было времени осмотреться. Сам он не сел, а спокойно стоял перед ней в куртке, которая выглядела бы на Але куда лучше. Только теперь она почувствовала, что в комнате тепло.

– Лиза, я уверен, что с Алом все в порядке, – сказал он. – Вспышка переутомившегося человека. Вы так щедро, так самоотверженно помогали ему. Он это понимает.

– Мне только жаль, что Ал вас сейчас не слышит, – сказала она, потом смолкла, задумчиво нахмурилась и подняла на него глаза. – Я знаю, я делаю что-то ужасное, – сказала она, – и все это может кончиться только страшнейшим унижением. Я была на пределе отчаяния. Я и сейчас почти сумасшедшая. – Порывшись в сумочке, она вытащила листок и протянула ему. – Это телефон Фултона, друга Ала. Ал ему звонит. Я и подумала: не могли бы вы позвонить Фултону и попросить его передать Алу, что хотели бы с ним увидеться? Ал вам позвонит, я убеждена. – Шор молчал. – Это нехорошо, да? – спросила она нервно.

– Ну, сначала, мне кажется, нам следует выпить, – сказал он, с сомнением косясь на листок. – Стоит немного выпить, и все кажется не таким уж страшным.

– Пожалуй, я бы выпила, – сказала она, вздохнув.

– И мне не помешает. Что вам налить, Лиза?

– Джина с тоником, если можно. Я ведь пью мало.

– Ну а я выпью коньяку, – сказал он.

В дальнем конце комнаты на дубовом столе, под этюдом Шагала, на большом медном подносе стояли бутылки, ведерко со льдом, бокалы. Повернувшись к ней спиной, он с безмятежной непринужденностью наливал джин и коньяк.

– Мне нравятся ваши картины, мистер Шор, – рассеянно сказала Лиза.

– Вы любите живопись? – спросил он, не оборачиваясь.

– Шагал мне не нравится.

– Ну, это совсем маленький этюд.

– Никак не могу заставить себя полюбить Шагала. Слишком уж лубочен, слишком нарочит в своем своеобразии.

– Свободное воображение – вот что самое важное. И единственно важное, Лиза, – сказал он, возвращаясь к ней с бокалами. Ее поразило его совершенно спокойное, как бы отрешенное лицо. – Я не смогу быть посредником, – сказал он твердо. – Это касается только вас и Ала.

– Извините меня. Извините меня, мистер Шор!

– Ничего, Лиза. Видите ли, я не знаю, что происходит между вами. И не должен знать. Все это сугубо интимные вещи.

– Интимные? – повторила она, подняв брови. – Никакого отношения к интимным вещам это не имеет, мистер Шор.

– Нет, имеет. И мне кажется, вы скоро убедитесь в этом.

– Тут другое. Все гораздо трагичнее. Ал утратил себя, мистер Шор.

– Не думаю, Лиза, – сказал он. – Например, письмо, которое он написал мне про полицейского, застрелившего паренька. Хорошее письмо, с юмором. Называет его «наш полицейский». Нет, это не письмо человека, который потерял себя.

– Ал умен. Слишком умен, чтобы выдать свое отчаяние в письме к вам.

– Ну, когда я буду писать ответ…

– Да, но куда вы пошлете ваше письмо?

– А, понимаю. – Он посмотрел на свой пустой бокал, отошел к столу и налил себе еще.

Она не могла отвести от него глаз. Плечи широкие и крепкие. Вьющиеся седые волосы следовало бы чуть-чуть подстричь на шее. Лицо без единой морщины, без единой складки, румяное. И весь он дышал спокойной силой. Глядя на коньяк в бокале, он отхлебнул и откинулся в большом кресле. Позади него на стене висела маленькая картина Модильяни – красивая девушка с длинной шеей. Голова Шора находилась прямо под головой безмятежной девушки.

– Чтобы сосредоточиться, человеку нужно одиночество, Лиза, – сказал он. – В настоящее время Ал, возможно, чувствует, что в своей сосредоточенности он должен быть один, совсем один. Так случалось и со мной. Это совершенно нормально. А может быть, Ал чувствует, что слишком много времени проводит вдвоем с вами.

Она встала, перешла к скамеечке возле его кресла, села, обхватила руками колени, почти касаясь головой его ноги, и начала водить пальцем по скамеечке.

– Ал теперь никогда не бывает со мной… он будто не видит меня, – сказала она тихо.

– Но разве вы не живете вместе?

– Это звучит странно, правда?

– Да.

– Так и есть, – сказала она и подумала, что сейчас расплачется. – Последние дни были мукой. Он либо гуляет, либо сидит у себя в комнате. А мне остается только слушать и ощущать эту страшную его поглощенность. Даже когда он ложится в постель и я пытаюсь его обнять, все равно я чувствую, что его мысли заняты чем-то другим. – Она откинулась, стараясь говорить весело и шутливо: – Вами, мистер Шор. Ах, мистер Шор, все-таки вам не следовало бы оставаться с нами и в постели!

– Для вас это должно быть ужасно, Лиза.

Она снова наклонилась к нему. Он погладил ее по голове, а потом, покраснев, сказал раздраженно:

– Эти университетские светила! Их дурацкое образование. Просто чудо, если у кого-то из них остались собственные мысли. Я этих светил избегаю. Но Ал… он не такой. Он очень умен. Почему он не может кончить эту проклятую работу?

– Не знаю. Может быть, причина – вы.

– Я?

– Он знает, что вы – тут и всегда готовы его поправить. Я теперь ни в чем больше не уверена. И Ал тоже.

– Но в вас же он уверен?

– Мне кажется, только во мне он и уверен.

– И все-таки он бежит от вас.

– Разве я такая уж непривлекательная, мистер Шор? Такая уж… – Голос ее прервался, и, прежде чем он успел ответить, она вскочила, взяла свой бокал, допила его и села на диван, низко опустив голову.

– Лиза, – сказал он и, когда она не ответила, подошел к ней. – Лиза, – повторил он, сумрачно глядя на нее, и в его голосе прозвучала грусть. – Ал вас простит, Лиза. – Но она не сумела разгадать его взгляда, а потом он отвернулся, словно ее глаза уносили его куда-то. – Это дом моей жены, Лиза, – сказал он.

– Я знаю.

– Скоро я уеду. Один. В Париж или Рим.

– Уедете?

– Вероятно, в чем-то я всегда одинок. Но моя жена меня понимает.

– Я знаю.

– Это наш укромный приют. У моей жены есть чувство юмора. От нее я научился нежности прикосновений, узнал чудесный запах женской плоти. Я столько узнал о том, что значит быть вместе. – Затем, словно недоумевая, зачем он говорит это отчаявшейся, почти обезумевшей девочке, которая глядит на него и ждет и тревожит его, он сказал с внезапным волнением: – Вы словно бы не из здешних мест, Лиза. То есть, может быть, теперь уже и из здешних, не знаю. Но какой бы вы ни были, где бы вы ни были, вас простят. Таких женщин, как вы, всегда прощают. На протяжении всей истории их прощали, потому что… ну… в вас есть настоящая щедрость любви, Лиза. И может быть, мужчине она не по силам.

– Если я так создана, значит, я так создана, – пробормотала она со вздохом. – Но никто не щедр ко мне. – Крепко обхватив руками колени, она смотрела на свои туфли – склонив голову набок, прижавшись щекой к плечу. Черные волосы падали ей на колени. Она купила эти туфли на прошлой неделе, светло-коричневые туфли из крокодиловой кожи с тупыми закругленными носами. Ал сказал, что она заплатила за них слишком дорого.

– Очень милый ковер, – хмуро сказала она. – Испанский?

– Узор испанский. Но вообще-то это индейский ковер.

– Неужели? – Потом, подняв голову, огорченно сказала: – Вот так я всегда. В конце концов, вы ведь не изъявили желания войти в наши жизни или хотя бы быть зрителем.

– Зрителем, – повторил он, садясь рядом с ней. – Зрителем чего?

– Того, что происходит с Алом и со мной.

– Послушайте, Лиза. Трудности с работой у Ала возникли еще до того, как я с ним познакомился. Это мне говорили вы.

– Да, помню.

– Ал мне понравился. И я постарался стать доступным. Вопреки всем своим природным инстинктам.

– Но что же вы сделали? Чем доступнее вы становились, тем меньше он, казалось, понимал.

– Что понимал, Лиза?

– Ваше мировоззрение, ваше творчество.

– Я себя не объясняю.

– Конечно! Так значит, вам было интересно с Алом?

– Ал очень интересен. Безусловно.

– Ал? – спросила она мягко, с упреком, словно с самого начала они сознавали, что между ними существует тайное взаимопонимание. – Да, наверно, интересно было наблюдать, как ваши произведения его разрушают. Господи, он стал совсем чужим человеком!