355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Морли Каллаган » Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу » Текст книги (страница 24)
Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
  • Текст добавлен: 28 марта 2017, 12:30

Текст книги "Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу"


Автор книги: Морли Каллаган


Жанр:

   

Разное


сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

С помощью излюбленного своего приема – легкой насмешки по собственному адресу, – приема, который обеспечил ему популярность. – Котра умел превратить сюжет, доставляющий ему тайное сардоническое удовольствие, в очередную интригующую ироническую историю. На этот раз она была посвящена столь выдающемуся во всех отношениях председателю полицейской комиссии города. В дни войны Котра вместо с другими молоденькими флотскими лейтенантами, сидя в пивных, гадал, какая страшная катастрофа произошла с их товарищем Айрой Гроумом. Прежде он был отзывчивым, дружелюбным, что называется, душа нараспашку – голубоглазый студент-археолог, немножко поэт, и все они были по уши влюблены в его невесту Джулию, удивительно жизнерадостную и веселую девушку. В самом начале войны ему пришлось очень плохо. Он был тяжело ранен и пять дней пролежал без сознания. А когда он вышел из госпиталя, в первом же плаванье корабль, на котором он служил, был потоплен.

Вот тут в нем произошла перемена. Просто невероятная. Прежде он был на редкость человечен и, добросовестно выполняя свои обязанности, надеялся, что скоро все это кончится и можно будет вернуться к прежней жизни. Но теперь его глаза, даже его осанка стали другими. Теперь он всегда держался очень прямо и даже выглядел более плотным. Возможно, он надевал липший свитер, если не два. И стал очень строг с подчиненными. Всякие сантименты он оставил раз и навсегда. Изменился и ритм его речи. Он говорил теперь четко, коротко и безлично. Его начали повышать. Вскоре, получив все ордена и медали, какие только можно получить, он стал самым молодым коммандером на кораблях, эскортирующих грузовые суда, и у него уже не было времени на добродушных, нецелеустремленных, не одержимых служебной карьерой людей, которые на берегу любили посидеть и потолковать о жизни. Сам Котра тоже чувствовал, что его отшвырнули в сторону. «Что случилось с Айрой, сукин он сын?» – спрашивали все они друг у друга.

В последний раз Котра видел его после конца войны в Париже. В баре отеля «Ритц» Гроум у длинной стойки лакал коктейли из шампанского среди людей в сверкающих золотом мундирах. Котра хотел было подойти к нему и заговорить, но не подошел. У Айры Гроума был слишком уж недоступный вид. Даже смеясь, он оставался застегнутым на все пуговицы.

Вернувшись в Лондон, Котра разговаривал про Айру Гроума с друзьями за кружкой пива. Все они сошлись на том, что после войны у Айры Гроума никакого будущего нет. Сняв форму, он окажется рыбой, вытащенной из воды. На гражданке он не найдет подходящей работы, не будет знать, что ему делать с женой и детьми. Тем не менее, писал Котра, Айра Гроум женился на очаровательной женщине. И у Айры Гроума родился сын. Котра ни словом, ни намеком не выдал, что ему известна дальнейшая судьба Джулии Гроум и этого сына. Тут-то он и придал своему сюжету тот иронический поворот, за который его любили читатели. Он продолжал: «Вот видите, каким дураком я был? Видите, какими дураками были мы все? Мы рассуждали о том, какая страшная катастрофа произошла с этим человеком, – и все только потому, что он не хотел оставаться таким, как мы. Произошло же просто то, что на войне он выковал в кузнице своей души (Котра не стеснялся заимствовать чужие фразы) те великолепные качества, ту силу и твердость, которые обеспечили ему неизменный успех в мире промышленности, сделали его богатым и независимым, а теперь подвигли во имя все того же духа служения и преданности долгу стать председателем полицейской комиссии нашего города».

Айра Гроум читал статью, опираясь подбородком на ладонь, а кончив, ничего не сказал.

– Как по-вашему, что, собственно, все это значит, коммандер? – спросил Хорлер.

– Вы ведь помните Котру, Хорлер?

– Вроде помню. Младший лейтенант. Веселый такой, верно?

– Лео Котра. А теперь – эта злобность. Что я ему сделал? Когда? Где? Что он пытается мне объяснить?

– Ну, что сам-то он остался далеко позади.

– Или что его бросили позади. Я не помню, чтобы у меня были причины рвать знакомство с Котрой. Можно подать на него в суд или обратиться с жалобой в редакцию. Конечно, я этого делать не стану – не то он сразу решит, что сумел меня задеть. А когда мы потеряли Котру из вида?

– По-моему, скоро после того, как потеряли наш корабль, сэр.

– Котра был на нем? Мне кажется, нет.

– Не был. Сэр, а вы помните тех двоих, которых мы подобрали в море? Девушку и этого дюжего детину. Сумасшедшие какие-то, помните, сэр? Джина… А как была ее фамилия?

– Джина Биксби.

– И Большой Чоун.

– Джетро Чоун.

– Я их долго не мог забыть, сэр.

– Джетро Чоун. Да, интересная пара. Сумасшедшая пара, – сказал он задумчиво, словно, надолго выбросив их из своей жизни и из своей памяти, он позволил им теперь вновь вернуться туда. Джина Биксби – высокая двадцатилетняя блондинка, и Джетро Чоун – рыжий сорокалетний силач. Пассажирское судно, на котором они плыли из Бостона в Англию, было торпедировано, и корвет подобрал их в море. Чоун – человек, который умел угрожающе, яростно молчать. И Джина Биксби… какой была она? Какой?

И он тут же изгнал эти тени из своего сознания, не стал больше о них думать. Словно бы он больше ничего не мог о них вспомнить. И действительно не мог.

– Это же было так давно, Хорлер, – сказал он, пожимая плечами. И внезапно его вновь пронзила боль существования, которой он не испытывал с тех пор, как уехал из Сан-Паулу. Вновь, как в Сан-Паулу, он не успел подавить мысли о паломничестве в то место, где он узнает, почему жизнь обходит его стороной. Но он отпрянул – в ужасе, что вновь оказался во власти той же нелепости, как тогда в Сан-Паулу. Он ведь не в Сан-Паулу… Ему здесь не скучно. Ему нравится его работа. То место? Какое еще место? – презрительно отмахнулся он… Джина и Чоун исчезли из его сознания… В мире полно мест, где ему довелось пережить что-нибудь необычное.

И все-таки он спросил у Хорлера:

– Какой я был, когда был лейтенантом?

– Когда вы были лейтенантом?

– Да.

– Ну, Котра был тогда вашим дружком, сэр, правильно? И значит, Котра… – Но тут позвонили в дверь.

Он быстро убрал газету на книжную полку и подумал, что убирает ее из своих мыслей – как все, чего не хотел вспоминать. И все это исчезало, если только какое-то колдовство вновь его не воскрешало.

Кэрол Финли часто появлялась в самое неожиданное время и не предупреждая заранее – если ей вдруг удавалось освободиться. Ей особенно нравилось завтракать у него: Хорлер подавал им омлет с зеленью, они запивали его белым вином, слушали Моцарта, а потом шли в спальню. Кэрол действительно была больше в его вкусе, чем мисс Медоуз. В мисс Медоуз его привлекала зрелая пышность фигуры. Но Кэрол он сказал:

«У тебя чудесная грудь, старушка. Грудь идеальна по форме и размеру, если ее можно накрыть бокалом для шампанского. Понимаешь? И грудь должна обладать собственной трепетной жизнью».

«Вот как? – сказала она. – Ну, при условии, что я остаюсь самой лучшей… Ты, Айра, признаешь только самое лучшее».

Но в этот вечер, когда он встал с кровати и направился в ванную, она его окликнула:

– Э-эй, коммандер!

Она лежала на боку, уткнув локоть в подушку, подперев подбородок ладонью. Щеки и шея еще сохраняли краску страсти. Обычно она лежала на спине с закрытыми глазами и глубоко дышала. Он всегда вставал сразу – никаких усталых ласковых объятий, никаких разговоров в постели. Но на этот раз, когда он остановился, не утратив достоинства даже при полной наготе, она посмотрела на него беспокойно и растерянно.

– Чем я плоха, Айра? Объясни мне, – сказала она.

– Плоха? Что за вздор!

– Ты очень торопишься уйти. Прямо убегаешь.

– Кэрол, что ты выдумываешь?

– Я прямо слышу, как ты говоришь: «Надеюсь, ты понимаешь, старушка, что лично к тебе это отношения не имеет». – Она пожала плечами. – Собственно говоря, я нравлюсь тебе, Айра?

– Нравишься? Кэрол, ты даешь мне настоящее удовлетворение.

– Но помимо этого… этого удовлетворения?

– Ну… да. Я это обдумаю, Кэрол. – И он улыбнулся.

– А вот я знаю, почему ты мне нравишься, – продолжала она.

– И почему же я тебе нравлюсь?

– Ты чудовище.

– Я?

– Ну конечно, – сказала она, садясь на постели. – Держу пари, на солнце ты не отбрасываешь тени. И я знаю, почему.

– Знаешь? – спросил он, улыбаясь. – Так почему же?

– У тебя нет прошлого, Айра.

– Не говори глупостей, – сказал он с легким раздражением.

– И знаю, что ты очень одинок. Но я ничего не имею против, – добавила она с загадочной улыбкой, словно не сомневалась, что он копил свое одиночество для нее, и ему от этого стало не по себе.

– У меня никогда не было времени на одиночество, – начал он, но она мягко его перебила:

– Айра… я знаю, что твоя жена умерла. Но ты никогда не говоришь о ней. И о своей прежней жизни. Никогда и ничего. Ты ни разу не упомянул про своего сына. Как его зовут, Айра?

– Крис, – сказал он. – Почему же, я готов рассказать тебе про Криса… – Но пока он думал, с чего начать, ему вдруг вспомнилось, как однажды поздно вечером в Сан-Паулу он прощался с задержавшимся у него пожилым управляющим по фамилии Бенсон. Крис, которому тогда только что исполнилось четырнадцать, вышел в холл пожелать ему спокойной ночи. Бенсон как раз надевал пальто и добродушно повернулся к мальчику:

«Ну, Крис, где бы ты хотел учиться дальше?»

А Крис сказал с глубокой серьезностью: «Я хочу поступить в военное училище».

«В военное училище? – с удивлением повторил Бенсон. – В военное училище? Но почему?»

И Крис ответил торжественно: «Потому что мне нужна дисциплина».

«Так-так, – сказал Бенсон и неловко повернулся, а уже уходя, добавил: – „Мне нужна дисциплина“! Странно слышать это от мальчика. Что с ним такое?»

Он как будто снова услышал голос Бенсона. Ему стало больно. Он знал, что Крис теперь бесконечно далек от него, и не понимал, откуда вдруг возникло это мучительное сожаление. Почему? Он беспомощно посмотрел на Кэрол. Ему хотелось подойти к ней, обнять ее, рассказать ей про своего сына, про то, как он тоскует без него. Но он не мог. Все эти годы абсолютной безличности, годы железной выдержки и дисциплины петлей сдавили его горло. И он не мог выговорить этих слов, не мог поднять рук, чтобы обнять ее. Это его испугало. «Почему я такой? Что произошло со мной?» – подумал он в отчаянии. Он опустил голову, увидел свои большие босые ступни и осознал, что стоит голый. И от этого еще более уязвимый.

– Мы поговорим как-нибудь потом, – сказал он отрывисто. – Да-да, как-нибудь потом. – И торопливо закрыл за собой дверь ванной.

Когда они оделись и он вернулся к своей обычной шутливо-товарищеской манере доброго друга по охотничьему или спортивному клубу, они выпили по рюмке, и он проводил ее до машины. Она всегда старалась вернуться на ферму до полуночи и предпочитала ехать домой одна. Стоя на ступеньках, он следил, как красные задние фонари ее машины движутся к воротам; они повернули и исчезли, и он почувствовал облегчение – еще немного, и он был бы сокрушен. Но все это удалось отбросить, и теперь можно вернуться к работе. Энергичной походкой он вошел в дом. Работал он над ежегодным отчетом о состоянии преступности в городе. Теперь он забрал бумаги в спальню. Тяжелые шторы и кресло были темно-вишневыми, ковер во весь пол – перламутровым. В халате из тисненого бархата он сел за письменный стол красного дерева и принялся за статистику: рост числа изнасилований, числа преступлений против личности, краж со взломом, убийств и транспортных происшествий… сравнение этих цифр с цифрами по другим городам континента. Вывод: полицейская охрана в его городе обеспечивается лучше, чем где бы то ни было на континенте; это единственный город, в котором человек может ночью пройти по улицам совсем один и не стать жертвой нападения…

Внезапно он отложил ручку и откинулся на спинку кресла, почему-то испытывая томительную неудовлетворенность. Статистика! Убийства, кражи со взломом, изнасилования, ограбления. Всего лишь безличная статистика. Бешеный водоворот жизни, кроющийся за этой статистикой, оставался далеко в стороне от него, он ни разу не видел искаженного лица мужчины, бросающегося с ножом на женщину, которая только что рассталась с любовником, чтобы превратиться в статистическую единицу. Кто был этот мужчина и какой была его страсть? А дневной грабитель, особенно опасный потому, что он знал, как рискует, грабя днем, – каким был он? А девушка, которая попросила подвезти ее и с которой в машине сорвали одежду, – он не слышал ее дикого крика, когда насильники вышвырнули ее на ходу. Статистический крик. И у него пропало настроение работать над отчетом.

Сняв с полки книгу Джона Кэннета Гэлбрейта, он уселся в кресло поудобнее. Гэлбрейт ему по силам. Ему нравилось мериться силами с Гэлбрейтом. Том Метьюз однажды сказал: «Та моя речь на Багамах, когда я разделал Гэлбрейта под орех, – это все Айра. Я использовал его против Гэлбрейта». Но час спустя им овладело невыносимое беспокойство, и он отшвырнул книгу.

– Хорлер! Вы здесь, Хорлер? – позвал он.

Когда задремавший было Хорлер спустился по лестнице, на ходу застегивая белую куртку, он сказал:

– Как насчет виски с содовой, Хорлер?

– Сейчас подам, сэр.

– Принесите стакан и себе, Хорлер.

– С удовольствием, сэр.

А когда Хорлер вернулся с виски, он сказал:

– Сядьте, Хорлер. Расскажите, что новенького.

И вновь они глубокой ночью сидели вдвоем в большом доме и разговаривали о том о сем.

– Стивенсон спрашивал о вас, – сказал Хорлер.

– Хм. А кто это?

– Живет в третьем доме дальше по улице. Тот, который прогуливает английского бультерьера. Привез его прямо из Англии. Он спросил, как я думаю, будете ли вы против, если он как-нибудь к вам заглянет.

– Стивенсон? А что он такое?

– На уровне. Отец у него богач, девяносто лет и живет с любовницей. Прежде она была при нем сиделкой. Семья ее ненавидит.

– Естественно. Хм. Бойкий старичок. Отец, конечно.

– Ну да, отец. А пес у Стивенсона злой. – Хорлер усмехнулся. – Знаете шотландскую овчарку дальше по улице? Милая такая добрая собачка. Так этот бультерьер горло ей прокусил. Очень недешево обошлось.

Прихлебывая виски, Айра Гроум поглядел на редеющие седые волосы Хорлера, на кожу, начинающую отвисать под подбородком, отчего лицо казалось набрякшим. И зубы у него как будто не в порядке. А может быть, плох протез. Хорлер, коренастый бесстрашный боцман… Длинный пронзительный свист боцманской дудки! Свистать отбой! Нет, Хорлер никогда не сдаст.

– Ну, допивайте, Хорлер, а мне пора браться за работу, – сказал он. – Да, кстати. Займитесь-ка своими зубами, хорошо? А счет пусть пришлют мне.

Когда Хорлер взял поднос, он виновато потрепал его по плечу, понимая, что обратил внимание на признаки физического старения Хорлера, только чтобы заслониться от самого себя – от такого, какого он вдруг увидел на один мучительный миг. Нет, физическое старение тут ни при чем. Внешне у него все в порядке. Дело в чем-то другом, более важном. И более интересном. Ему пришло в голову, что его жизнь непрерывно идет под уклон. И очень давно – возможно, она идет под уклон уже много лет. И понял он это в Сан-Паулу, а теперь вдруг удивился.

Он бы должен просто посмеяться этому, думал он. Каждый человек в его возрасте ощущает нечто подобное. У каждого человека в жизни есть вершина, а дальше все идет под уклон. Почему же его это так озадачивает? Но только… да, где была у него эта вершина? В прекрасные дни Орденоносного Гроума, блестящего коммандера? Нет! Это было бы слишком уж пошло. Слава богу, он не из тех нудных скучающих людей, чья жизнь после войны навсегда осталась пустой. Да и вообще к чему эти интроспективные розыски? Они никуда не ведут. И все же теперь его грызла уверенность, что свою вершину он миновал до успехов на деловом поприще и даже до успехов на военном поприще.

Что за нелепость! Какая же это вершина, если он ее даже не запомнил? Не придумывает ли он все это просто для собственного развлечения? И все же… и тем не менее… под уклон – где и когда? Он расхаживал по комнате, иногда останавливаясь, и сосредоточивался с таким напряжением, что оно отзывалось болью в голове. Он должен был бы помнить голос… Чей голос? Стены должны были бы зазвучать голосами, в бледных бликах света на потолке должны были бы возникнуть лица. Голос из какой-то комнаты среди множества комнат его жизни. Некое укрытое тенями место в его сознании вдруг ярко озарится, и в этом месте контрапункт голосов, полных необузданной страсти… Голоса, внезапно ножные и ласковые, место, живущее собственной жизнью. Из всех тех мест, где он бывал, – чей голос? Сан-Паулу или Испания? Калифорния, Япония или Западная Германия? Он стоял словно зачарованный, словно ожидая, что его вот-вот коснется могучее колдовство.

В конце концов он разделся и лег. В постели, в темноте, он ожидал наступления тех минут, когда, погружаясь в сон, человек слышит тысячи шепотов. Есть тайные шепоты, и, если они становятся слышны, им можно доверять. Римские полководцы верили этим шепотам в ночь накануне битвы. Марк Антоний… голоса в ночи перед Акциумом… Эти голоса говорят правду. Но он заснул крепким сном и не просыпался до зари. Полоска света, пробившегося в щели между шторами, разбудила его, и он долго лежал в этом меняющемся свете. Потом встал, подошел к окну и посмотрел на улицу, выступившую из серого сумрака. Холмики еще не убранного снега у тротуаров. Снегоочистительная машина обнажила четкую черную ленту мостовой. Безжизненное утро. И в этот страшный час по улице шел человек в меховой шубе и шерстяной шапочке, ведя на поводке собаку. Его сосед Хендрикс. Шуба накинута поверх пижамы, низ пижамных брюк заправлен в резиновые боты. Собаку прихватило, и она вытащила его из постели. Шотландская овчарка. Пес, про которого рассказывал Хорлер, которому вцепился в горло бультерьер.

– Какого дьявола, – сказал он со вздохом и отвернулся, злясь на себя.

Айре Гроуму наскучила его жизнь? Настолько наскучила, что он разглядывает пижамные брюки, заправленные в боты? А ведь у него есть все, чего может пожелать человек. Собственные деньги. Власть и влияние. Женщины и этот чудесный старинный дом. И он недавно слышал, как кто-то с восхищением сказал: «У Айры Гроума такая самодисциплина, что рядом с ним чувствуешь себя разгильдяем». И у него есть его работа! Замечательная, полезная работа, благодаря которой в городе можно спокойно жить и растить детей. И самое главное: у него нет никаких путаных личных, обязывающих отношений – ни с кем. Никому не дано мучить его и причинять ему боль.

Он пошел в ванную и налил себе стакан воды, ища поддержки в своем сардоническом чувстве юмора. Жизнь наскучивает всем людям – вот почему они дерутся, убивают, грабят. Какой еще есть у них выход? Удивительнее другое: каким образом человечество продолжает существовать из поколения в поколение, а мужчины и женщины запрограммированы находить друг друга таинственными и, обреченные на скуку, делают одно и то же, одно и то же тысячелетие за тысячелетием. С помощью этих мыслей он привел себя в состояние иронического благодушия и снова лег.

Но он знал, каким томительно скучным будет наступающий день. И этот день был томительно скучным – с самого начала. Он еще сидел за поздним завтраком, когда позвонил Холден, адвокат, и пригласил его пообедать с ним днем – он хочет посоветоваться, кому поручить выступление на съезде адвокатов по теме «Полицейский в суде».

– К сожалению, у меня деловое свидание, Холден, – быстро сказал он.

У него не было ни малейшего желания выслушивать за едой десятки нудных цитат из Теннисона. Уж лучше пообедать одному. В этот день он пообедал в Йорк-клубе, в чинной столовой с высоким потолком, чувствуя себя огражденным от посягательств на свое одиночество. Однако трое бизнесменов, с которыми он был едва знаком, выразили намерение подсесть к нему за кофе. Он стал нестерпимо холодным и отпугнул их. Вечером был званый обед у Тома Метьюза. Его посадили рядом с супругой президента большой компании, и он так устал от разговора с ней, что то и дело повторял: «Неужели? Что вы говорите!» – лишь бы не задремать. А потом вдруг перехватил ее обиженный взгляд, сказавший ему, что она понимает, как ему надоело ее слушать, и это его расстроило. Он предвидел, что произойдет, если он, подчиняясь этому совершенно новому и непривычному настроению, будет и дальше презрительно-высокомерен с искренне к нему расположенными, уважающими его людьми. На следующее утро, уходя из дома, он выпил стопку джина.

Он никогда не пил много и презирал людей, которые напивались, теряли над собой контроль, а потом униженно извинялись направо и налево. А джин был для него самым безобидным напитком, безобиднее шампанского или водки. Выпив стопку, он налил джипа в серебряную фляжку. Налил, когда Хорлер был наверху у себя в комнате.

В этот день у него находилось приятное слово для каждого, кто с ним разговаривал. Он источал жизнерадостное благодушие. По временам он даже испытывал радостное возбуждение. За два-три дня это возбуждение стало таким соблазном, такой неутолимой потребностью, что он не мог устоять и теперь обязательно выпивал утром стопку джина и наливал доверху серебряную фляжку. И тут он обнаружил, что радостное возбуждение усилилось и перешло в другое чувство, совсем его заворожившее, – в чувство непонятного ожидания. Словно что-то должно было скоро произойти. Какая-то встреча. Какое-то событие. Где бы он ни находился, с кем бы ни разговаривал, стоило этому чувству возникнуть, и он оживлялся. В нем крепло убеждение, что потому-то он и уехал из Сан-Паулу, потому-то он и поселился здесь и должен тут оставаться.

На следующем заседании полицейской комиссии он занимал председательское место во главе стола со спокойствием, даже еще более величественным, чем прежде. В этот день судья говорил очень много – как всегда, ворчливо и едко, и Айра Гроум, внимательно слушая, вдруг одобрительно улыбался, посмеивался про себя и с удивлением поглядывал на судью. Словно он вдруг обнаружил, что судья под маской серьезности прячет неистощимые запасы юмора. Судья, никогда прежде не замечавший за собой особого остроумия, начал приходить к выводу, что он действительно наделен тонким лукавством, и смотрел теперь на Айру Гроума одобрительно и радостно. В тот же день после конца заседания Айра Гроум со всей доброжелательностью оценил стрижку мэра и покрой его костюма, пожалуй, чуть-чуть не идущие к его возрасту. С точки зрения хорошего вкуса эти советы могли быть мэру очень полезны, но обиженное выражение в глазах мэра сказало ему, что он говорит слишком уж покровительственно. Тут Айра Гроум несколько пал в собственных глазах и горячо потряс руку мэра. Нельзя же изо дня в день так ронять свое достоинство, обдавая собеседников высокомерием. Это неминуемо кончится плохо, подумал он.

Когда пошла третья неделя джина с утра до ночи, хотя никто, кроме Хорлера, ничего не замечал, он решил, что следует уехать куда-нибудь и вылечиться. Решение это далось ему нелегко. Оно означало отказ от тайного ощущения, которое так ему нравилось, – от радостного ожидания чего-то, от уверенности, что ожидание это завершится чудесной встречей здесь, в городе. Своим коллегам и деловым знакомым он сослался на рекомендацию врача: у него пошаливает сердце, и ему следует отдохнуть. Доктор сказал, что ему достаточно на полторы-две недели уехать из города и пожить очень тихо. Он отправился в Мейплвуд.

Мейплвуд, очень дорогая клиника в шестидесяти милях от города, помещалась в старинном доме среди небольшого парка из вязов и дубов. От дома вниз по склону простиралась ухоженная лужайка, уводя к поросшему лесом невысокому гребню, за которым лежало широкое озеро. В доме была большая уютная гостиная, где его обитатели могли встречаться и беседовать. Многие и так были давно знакомы друг с другом – врачи, юристы, специалисты по рекламе, политики. Некоторые приехали сюда после нервного криза, один страдал сифилитическим поражением нервной системы, но Айра Гроум был принят как сердечник, нуждающийся в отдыхе. Двенадцать дней он почти не выходил из своей удобной комнаты. В город он вернулся полностью излеченным от всех фантазий и скуки. Это было поразительно. Он вновь стал коммандером Гроумом.

Он научился точно регулировать свои запои, хотя и не мог решить, объясняются ли они страхом перед изматывающей скукой или же жгучей потребностью вновь испытать странное радостное чувство ожидания. И опять у него возникло предчувствие, что ожидаемое случится здесь, в этом городе.

На протяжении следующих восьми месяцев он дважды уезжал в Мейплвуд, но никто ни о чем не догадывался, и все знакомые одобряли, что он начал следить за своим здоровьем.

5

В октябре, когда вновь подошло время отправиться в Мейплвуд, он решил отложить отъезд. Уже две недели он с утра до ночи пил джип, но в городе удача ему не изменяла. Тем не менее, откладывая короткую целительную поездку, он играл с огнем – и знал это. Прекрасно знал. И хуже того: испытывал приятное облегчение. Растущая тревога миссис Финли его только раздражала.

– Послушай, Кэрол, – сказал он сурово, когда как-то вечером она неожиданно приехала к нему, а он дремал перед телевизором, – опасности, что я стану алкоголиком, нет ни малейшей. Будь умницей. Позволь мне самому разобраться с этим пустяком.

– Айра, ты так чудесно все устраивал, – не уступала она. – Не понимаю, почему теперь ты откладываешь.

– Очень просто, дорогая моя. Очень просто. Сначала надо кое с чем разобраться.

– До твоего отъезда?

– Не исключено.

– Но, Айра, послушай! Что, если ты натворишь глупостей или растянешься на полу? Такой человек, как ты, не вынесет подобной мерзкой сцены. Ну, пожалуйста, Айра! Когда ты поедешь?

– Завтра. Или послезавтра.

– Обещай мне, Айра.

– Я знаю, что я делаю, – сказал он резко. – Не вмешивайся, Кэрол.

Он не мог сказать ей, что ощущение ожидания теперь нарастало с каждым днем и преисполняло его юношеским предчувствием чуда. И не мог сказать, что ничего не опасался, откладывая ради этого ощущения свой отъезд. Умчаться в Мейплвуд он мог в любую минуту: все было уже устроено. Неужели его страшит, что там в нем восстановят его прежний здравый образ мыслей ради того, чтобы он мог вернуться и снова быть их коммандером Гроумом? До чего же это забавно, думал он и часто улыбался про себя.

Ходил ли он по городу, ездил ли с Хорлером, присутствовал ли на деловом завтраке в отеле, он замыкался в себе, радостно отстранялся от окружающего, словно вот-вот должен был узнать кого-то или какое-то место. Узнавание придет само собой, оно будет как внезапный акт творения, будет непроизвольным и колдовским.

Однажды под вечер, когда Хорлер повел машину вокруг Куинз-парка, он вдруг сказал:

– Остановитесь на минутку, Хорлер.

И прижав лицо к стеклу, начал разглядывать студенческую компанию: три девушки в джинсах, трое дюжих парней и еще один, который схватил высокую девушку, вскинул ее себе на плечо, но споткнулся и упал. Компания заметила, что «роллс-ройс» остановился, и начала разглядывать машину. Айра Гроум внимательно всматривался в каждого из них, словно ожидая, что кто-то выступит вперед.

– Поезжайте, Хорлер, – сказал он потом и улыбнулся.

Бывали и другие такие минуты – в отелях и в барах, когда какой-нибудь мужчина, какая-нибудь женщина привлекали его внимание, и, как тогда в парке, ему в голову вдруг приходила мысль, над которой он потом посмеивался, – что он не едет в Мейплвуд, потому что у него назначено свидание.

Свидание с кем? И где? Он записал месяц назад, а потом забыл? У него же сотни деловых встреч. И про некоторые он вспоминает только в самую последнюю минуту. Но эта… И вновь ощущение страшного провала в памяти. Память! Ну же! Ну! Если он сейчас уедет в Мейплвуд, а потом вернется, вновь упорядочив свою жизнь, будет, наверное, уже слишком поздно. Ну же, память! Ну же! И потому он все еще был в городе в тот день, когда миссис Финли устроила охоту и званый вечер, а также присутствовал на очередном заседании полицейской комиссии.

В половине пятого он сидел во главе стола и вместе с остальными слушал начальника полиции Болтона, который просил их поддержать его просьбу о сокращении числа массажных салонов в самом сердце деловой части города. Район стремительно погибает. И воспрепятствовать этому не удастся, если динамики не прекратят громогласно восхвалять чудеса массажа и рекламировать лавчонки, специализирующиеся на порнографии. Рай для сутенеров. Рай для проституток.

– Да, меня это очень огорчает, – перебил судья Бентон. – Я, знаете ли, родился почти в этом районе, только чуть восточнее. И просто поверить не могу.

Вздыхая, он поведал, какие именитые семьи жили там в те дни и как он мальчиком, юношей ходил по этим улицам мимо фешенебельных магазинов, которые теперь сменились массажными салонами. Каждый день он шел по этим улицам в университет и обратно. Лично он готов всячески поддержать любые меры по возрождению этого района.

– Я буду рад, если всю эту шушеру выметут вон. Так как же мы поступим, коммандер?

– Да, да, – сказал Айра Гроум, кивая словно в глубоком размышлении и устремив глаза на высокие занавешенные окна. Шторы смыкались неплотно. Полоска уличного света, сочащегося в щель, гипнотизировала его. Он не мог отвести от нее взгляда. В его воображении все яснее вырисовывалась картина. Сумасшедшая ночная сцена: замызганные магазины, массажные салоны, подозрительные бары, лавчонки, торгующие порнографией, извергают преступников и хулиганов, голых девиц, безжалостных молодых сутенеров, жирных старых букмекеров, воров и пару-другую продажных полицейских. Они вываливаются, оглушительно вопя, скапливаются беспорядочной толпой, останавливают уличное движение, потом берутся за руки и с хохотом и воем водят бешеный хоровод вокруг дряхлого развратника в белокуром парике, а тот ликующе визжит: «Посмотри, мамаша Бентон, я царицей майской буду!»

– Э… совершенно верно, совершенно верно, судья Бентон, – сказал он, солидно откашлявшись. Судья, который ждал, когда он выйдет из задумчивости, тоже откашлялся. – Извините меня на одну минуту, судья, – сказал Айра Гроум, встал и вышел из комнаты. Вернулся он быстро – слишком быстро для человека, которому понадобилось в туалет, потому что от спешки его лицо раскраснелось.

– Ну, а теперь, господа… – начал он, оставаясь стоять, но вдруг поперхнулся, захрипел, судорожно икнул, и лацкан судьи был обрызган джином. Обрызган джином был и рукав костюма, который мэр надел сегодня в первый раз. Ошеломленный, лишившийся от негодования дара речи судья сморщился, глядя на свой лацкан. Мэр, онемев от удивления, начал обмахивать рукав носовым платком.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю