Текст книги "Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу"

Автор книги: Морли Каллаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

Тут их глаза, которые на мгновение поразили его ужасом, так глубоко ранили его гордость, что он выпрямился и сказал с надменным достоинством:

– Я очень сожалею, господа. Видите ли, у меня жар. Мне следовало бы остаться дома в постели. У меня грипп. Вообще я не пью джина, но он помогает мне справляться с температурой, поддерживает силы. Только джин, а я к нему не привык.

– Джин? – прошипел судья, стараясь взять себя в руки. – Неразбавленный джин?

– Да, неразбавленный джин.

– Мой отец говаривал, что неразбавленный джин пьют только английские уборщицы.

– Мой отец, сэр, сказал бы то же самое. Но если у вас начнется грипп…

– В городе просто свирепствует грипп, – поддержал его мэр.

– Да, у моей жены грипп… – Серьезно встревоженный судья добавил: – Вы говорите, у вас жар, коммандер?

– Да, небольшая температура. Уже несколько дней.

– То-то я заметил, что лицо у вас краснее обычного. Послушайте, коммандер, вы же рискуете воспалением легких. Убивает ведь не грипп. Убивает воспаление легких как его осложнение.

– Вам следовало бы остаться дома, коммандер, а не вставать.

– Ну, с завтрашнего дня я буду отдыхать две недели, – сказал он.

– Отлично. Вы совсем не щадите себя, коммандер.

– Поезжайте-ка сейчас домой, – быстро сказал судья. Ему не хотелось подхватить грипп.

– Ну, если вы настаиваете…

– Ради бога, поберегите себя, коммандер, – сказал мэр. – Вы ведь наша главная опора.

И он расстался с ними. Секретарша позвонила Хорлеру. В ожидании он расхаживал взад и вперед вне себя от унижения. Этому давно уже надо было положить конец. Он сам напрашивался на унижение – и напросился, пусть даже ему удалось кое-как вывернуться. Завтра, слава богу, можно будет уехать в Мейплвуд.

Он вышел на улицу, чтобы дождаться машины там и проветрить голову. По дороге домой он не разговаривал с Хорлером. Дома он лег и проспал два часа. Проснулся он освеженным и полным какого-то нетерпения, но его решение уехать из города завтра оставалось твердым. У Хорлера был готов для него хороший обед. Он поел, а потом попотчевал себя джином, в последний раз прощаясь с ощущением ожидания. Ему взгрустнулось, словно он отворачивался и уходил от чего-то. Он переоделся в темный костюм. В девять часов он уже ехал в машине на ферму Финли.

Ночь была облачная, но когда «роллс-ройс» проехал по шоссе мимо белого штакетника и свернул на подъездную аллею фермы Финли, окаймленную колоннадой высоких тополей, тучи разошлись, открыв яркий диск полной луны. Машина медленно покатила по аллее, и он высунул голову в окошко, осматривая тополь за тополем. Две недели назад один из них погиб. Он стоял сухой, безлистый, уродливый, портя вид всей колоннады, и миссис Финли сердилась при мысли, что гости на ее охоте увидят его таким. Она попыталась заменить его другим большим тополем. Но это оказалось невозможно. Слишком уж дорого обойдется, сказал ее садовник. Ну, как бы то ни было, а ее гостям не придется смотреть на этот сухой скелет, сказала она.

– Поглядим, Хорлер, сумела ли она все-таки заменить засохшее дерево, – сказал Айра Гроум. – Посветите-ка фарами.

Машина медленно поползла вперед. Потом остановилась и проехала задним ходом ярдов сто, но сухого дерева они не увидели.

– Нет, – сказал Айра Гроум, – не могу поверить, что она посадила новое дерево. Давайте вылезем из машины. – И он добавил: – Пойдем, Хорлер, поищем свежевскопанную землю.

Они прошли пол-аллеи, вглядываясь и нагибаясь. Потом остановились – две озаренные фарами недоумевающие фигуры на середине аллеи. Земля нигде не была вскопана.

– Господи, – вдруг сказал он, положив ладони на бедра. – Значит, она сделала, о чем говорила. Выкрасила эту сухую орясину, Хорлер. Сумасшедшая женщина!

– Нет, просто богатая, – сказал Хорлер.

– Но выкрасить дерево!

– Так, наверное, из пульверизатора.

– Что же, пойдем назад, поищем выкрашенное дерево, Хорлер?

– Да ну его к черту, коммандер.

– Вот женщина, а, Хорлер?

– Что есть, то есть, сэр.

– Хорлер, как по-вашему, может старое дерево или старый человек снова зазеленеть?

– Дерево, человек. Все, в сущности, одно и то же, – глубокомысленно изрек Хорлер, и они сели в машину.

Впереди на пригорке стоял каменный фермерский дом с белыми карнизами. Все окна пылали огнями. К старому дому были пристроены два больших каменных крыла. Луна теперь светила так ярко, что дом был весь облит серебряным сиянием. Левее в глубоком мраке прятались службы и конюшни. Справа до самого лесистого гребня в таинственном серебряном мареве простирался луг. Широкий луг купался в серебре, обрамленный черной полосой невысоких холмов. Чаша, полная света. Ни единая движущаяся тень не пересекала ее. Охотников там уже не было. Лошадей грумы погрузили в фургоны. Охотники перебрались в дом к накрытым столам, а некоторые уехали к себе, чтобы вернуться с друзьями – в этот день двери миссис Финли были распахнуты для всех. По всему кругу перед домом стояли машины.

Айра Гроум открыл дверь, неторопливо прошел через холл, обшитый дубовыми панелями, увешанный английскими гравюрами, и остановился на пороге одной из больших комнат нового крыла. Все крыло было сколком старинного английского помещичьего дома: темные панели, картины в золоченых рамах, поленья, пылающие в огромном камине, и длинный стол вблизи камина, сверкающий белоснежной скатертью и серебряными блюдами с обильными и разнообразными закусками. Слуги в ливреях сновали с напитками между столом и тридцатью оставшимися поужинать гостями – президентами компаний и их женами. Слуги из Охотничьего клуба знали всех гостей поименно – одни и те же слуги в одних и тех же ливреях обслуживали все званые вечера. Это создавало семейную атмосферу. Только трое гостей еще были в алых охотничьих костюмах – они стояли в глубине у окна. В комнате царило ощущение непринужденности и благодушия, ибо всякий тут знал, сколько каждый из остальных стоит в долларах и центах и на какие суммы он может еще рассчитывать. А потому они знали, о чем беседовать: кто-то ездил в Испанию, кто-то только что вернулся из плаванья по Карибскому морю, кто-то привез с юга Франции забавную историю о тамошних ресторанах, кто-то мог дать точные сведения, сколько что стоит сейчас в Лондоне. Все тут были богаты, все любили лошадей, все были немножко пьяны, но никто не был так пьян, как Айра Гроум.

И пока он стоял на пороге в этом новом своем состоянии беззаботной благожелательности, его опять посетило одно из тех озарений, которые стали для него такими желанными и нужными. Эти благоразумные, осторожные, приятные люди, возможно, прячут под личиной безмятежности всяческие нервные выверты или тайные вкусы к мелким грешкам, но истинной страсти из них не знает никто. Следовательно, они для него не свои и он здесь чужой. Это озарение его удивило. Годы и годы он служил этим людям хладнокровно и беспощадно, получая богатые награды, и мысль, что они ему чужие, подействовала на него удручающе. Где же те, кого он мог бы назвать своими? И, еще задавая себе этот вопрос, он почувствовал, что радостно взмывает и уносится во мрак, где он дрожал от холода, слышал дикие вопли и яростные проклятия и видел искаженные страстью лица. И он поверил бы, что слегка пьян, но в эту секунду к нему подошел Энгус Макмертри, и его мертвое лицо внезапно ожило, словно он вспомнил, как говорил, что рядом с Айрой Гроумом чувствуешь себя под какой-то защитой. Было ясно, что он ищет опоры в том, кому доверяет. Макмертри был недавно низложен собственным советом директоров – этот местный светский скандал служил темой для бесконечных пересудов. Все знали, что Макмертри неспособен жить без своего банка – в его жизни не было больше ничего. И неудивительно, что он уже начинал впадать в нервное расстройство, что на его сером лице уже лежала печать его одинокой смерти. Он торопливо протянул руку:

– Как поживаете, коммандер? – и вцепился в теплую руку Айры Гроума.

– Прекрасно. Да, прекрасно, – сказал Айра Гроум, пытаясь высвободить руку. – А как вы, Макмертри?

– Вы же знаете, что сейчас делается, – сказал Макмертри. – Повсюду вокруг нас. Никаких нравственных ценностей. Никакой лояльности. Только одно: хватай, хватай! – Он посмотрел по сторонам и дал себе волю, словно наконец встретил старого испытанного друга. Хотя прежде они ни разу ни о чем личном не разговаривали.

– Неблагодарные подлецы. Без чести и совести… Мелкие душонки… Вам я это могу сказать… – Он вдруг перебил себя. – Что с вами, коммандер? Вы кого-то ищете?

– Э-э, – растерянно сказал Айра Гроум. Нет. А что?

– Вы все время оглядываетесь. Вы Кэрол ищете?

– А, да-да, Кэрол.

– Она там…

– Ничего, Макмертри, – мягко сказал Айра Гроум, прикоснувшись на прощанье к его локтю. – Сетуйте на мир, если вам так легче. Но, во всяком случае, вы знаете, когда была ваша высшая точка.

И он направился к Альфреду, улыбающемуся бармену, который так хорошо знал их всех. Подойдя к нему, он остановился, сосредоточился, потом снова посмотрел по сторонам, полный ожидания.

– Вам кто-нибудь нужен, коммандер? – спросил Альфред. – Кто?

– Мне нужно выпить, Альфред.

– Что будете пить, коммандер?

– Джин, Альфред. Джин.

– Джин? Правда? Вы же всегда в это время пили коньяк?

– Хочу сменить свою удачу, Альфред, – сказал он и засмеялся.

Его смех и его новое беспокойное, ищущее выражение, которого эти люди никогда прежде у него не видели и с ним не связывали, привлекло их к нему. Знакомых, которые обычно робели в его присутствии, успокоила его мечтательная улыбка, и они собрались вокруг него: пухлый розовый Перкинс, только что вернувшийся из Палм-Бич, такой поразительно хорошо сохранившийся, и Дженкинс – фарфор и санитарный фаянс – в отличном настроении, сыплющий анекдотами, и Хьюберт Эндикотс – скобяные изделия, глава всех богатых Эндикотсов и фонда их имени. Он улыбался в их плотном кольце и, оглядываясь по сторонам, ловил обрывки фраз: «В Англии, по сути, ничего не изменилось. Только на поверхности. Жить там не имеет смысла, если только у вас нет титула». И – «этот ползучий социализм». И миссис Эндикотс шепотом миссис Дженкинс: «А знаете, Генри Перкинс очень чувствен. Я поняла по тому, как он сжал мне локоть!»… «Какой смысл пытаться оставить что-нибудь детям?»… «Ползучий социализм»… Затем Кэрол вышла из-за заслонявших ее троих высоких мужчин в алых охотничьих костюмах и кивнула ему, такая очаровательная в красном шелковом платье с черной кружевной отделкой. Но тут он увидел у стеклянной двери высокую блондинку в брюках для верховой езды. Молодая красивая девушка нетерпеливо вглядывалась в темноту, что-то высматривая, чего-то ожидая. Внезапно она шагнула в эту темноту и исчезла. Его охватило любопытство, и он пошел туда. Что она увидела за дверью? Что подсказало ей, что пора уходить? Он отодвинул портьеру и поглядел в огромную черную заводь теней за посеребренным луной лугом, почти светящимся во мраке. Совсем как море! Только по темному морю бежала бы мерцающая серебряная дорожка.

Нет, ему следует сесть. Та последняя рюмка, которую налил ему Альфред, оказалась слишком крепкой. Он неторопливо вышел в холл, направился к лестнице, поднялся на шесть ступенек и сел. Когда он поднял голову, у лестницы стояла Кэрол.

– Ты себя хорошо чувствуешь, Айра? – спросила она.

– Конечно, хорошо, – сказал он с легким раздражением.

– Ты сильно пьян?

– Пьян? Я вовсе не пьян. Откуда ты взяла, старушка?

– Ну, – сказала она со вздохом, – должна признать, никому и в голову не приходит, что ты пьян. Ты великолепен, Айра.

– Все очень просто. Это остальные немножко пьяны, дорогая моя.

– Ты когда-нибудь видел меня пьяной? – сказала она, садясь на три ступеньки ниже его.

– Никогда. А может быть, постоянно. Вот так-то. Я не знаю.

– Я следила за тобой, Айра. Что тебя тревожит? Ты ждал, что кого-то здесь встретишь?

– А хочешь, я тебе что-то скажу?

– Что?

– Никогда я не хотел быть полицейским, – сказал он почти простодушно.

– Господи, Айра, – сказала она, – ты же вовсе не полицейский. Не говори глупостей.

– Полиция, полицейская работа. По всему миру. И я ею занимаюсь.

– Но почему это тебя так угнетает?

– А когда-то я читал книги. То есть стихи, – сказал он. Внезапно на его глаза навернулись слезы. – Элиот и Йетс… «Из многих старых вышивок я плащ скроил себе». Вот видишь – Йетс. Мне было двадцать четыре года.

– Хотела бы я познакомиться с тобой тогда. Кем ты тогда был?

– Лейтенантом.

– Лейтенантом. Молодым лейтенантом. Интересно, узнала бы я тебя?

– Узнал бы я себя сам? – сказал он. – То есть если бы он сейчас вошел сюда. Не знаю… – Он встал, спустился по лестнице и остановился, с недоумением глядя по сторонам.

– Я пришлю Хорлера, чтобы он отвез тебя домой, – сказала она.

– Пожалуй, – сказал он.

– Я заеду за тобой завтра. И отвезу в Мейплвуд.

– Не выдумывай, старушка. Я поеду сам. Я ведь всегда сам ездил в Мейплвуд, не правда ли?

– Только пусть за рулем будет Хорлер.

– Дорогая моя, я не желаю, чтобы меня доставляли, как старый контейнер. За руль я сяду сам, как всегда.

– Я приеду туда днем, ладно? Давай пообедаем вместе.

– Если тебе это доставит удовольствие, дорогая моя, то конечно, – сказал он ласково. – Ну, а где же Хорлер?

Всю дорогу до дома он спал в машине.

6

Оттого, что он спал в машине, дома ему не удалось сразу заснуть, и он лежал с открытыми глазами и холодно спрашивал себя, что, собственно, мешает ему уехать в Мейплвуд, чтобы протрезветь. Неужели он, взрослый человек, готов рисковать своей репутацией, оставаясь в городе из-за неотвязной питаемой джином фантазии, будто, уехав в Мейплвуд, он пропустит встречу с кем-то, кто знает, где то место. Глупо. И глупо рисковать. Он всю свою жизнь избегал подобного риска и оберегал других от подобного риска. Со времен войны он отсеивал людей, которые могли помешать тому, чтобы машина корпорации работала четко. Директор по кадрам нефтяной компании, потом вымуштрованный штат Пивоваренной ассоциации: каждый человек сам по себе ничто. Люди, которые рисковали капиталом, но никогда не рисковали смертью в общем строю. Все в порядке, сэр. Все в полном порядке. Начальник над кадрами корпорации. Вахтенный начальник. Предусмотрительный человек. Предусмотрительность сердца превращает всех нас в трусов.

Он говорил себе это, и услышал еще один тихий голос: «Не упусти, только не упусти!»

– А, к черту! – сказал он вслух и встал с кровати. Не зажигая света, на цыпочках спустился по лестнице вдоль самой стены, чтобы ступеньки не заскрипели и не разбудили Хорлера. В библиотеке он опустился в старинное кресло-качалку, в котором так удобно было спине, ее натруженным мышцам: старая рана в колене начинала иногда пульсировать на ходу, и он должен был судорожно напрягаться, чтобы сохранить прямую осанку и широкий твердый шаг.

Некоторое время он покачивался в кресле и, вдруг рассердившись на свою слабость, на свои колебания, взял телефонную трубку. Он знал, что Кэрол Финли спит отдельно от мужа. Ночной звонок не поставит ее в неловкое положение. Возможно, она даже еще и не легла.

Телефон звонил и звонил, а потом ее голос сонно произнес: «Да?»

– Кэрол…

– Айра… – Сонность мгновенно исчезла.

– Я хочу избавить тебя от лишней поездки.

– Айра… Где ты?

– Нет. Послушай. Я надеялся, что ты еще не заснула. Я не хотел, чтобы ты спозаранку отправилась в Мейплвуд. Я туда не поеду, Кэрол.

Наступило долгое молчание. Наконец она сказала негромко:

– С тобой ничего не случилось, Айра?

– Разумеется, ничего.

– Ты пил?

– Нет, не пил.

– Айра, ты сейчас пьешь?

– С какой стати? – сказал он рассерженно. – Я ничего не пил после того, как уехал от тебя.

– Правда, Айра?

– Дорогая моя, не допрашивай меня.

– Погоди. Послушай… я тебе верю… Айра…

– Благодарю, дорогая моя.

– Но почему ты передумал?

– Я не запойный пьяница. И никогда им не был. Я не могу без конца туда ездить. И более того – не желаю.

– Но ведь всего на несколько дней, Айра. Это же сразу тебе помогает, и дальше все идет прекрасно.

– Хватит об этом, Кэрол.

– Айра… Айра, ты слушаешь?

– Да.

– Ты меня напугал…

– Это еще почему?

– Ты же многим говорил, что собираешься отдохнуть. Предупредил членов комиссии. Что они скажут?

– Мне это безразлично.

– Боже мой, Айра! Только не тебе. Поэтому ты никогда никого не подводил. И ты не можешь теперь… Это же будешь не ты. И ведь всего какие-нибудь несколько дней. Айра. Айра… Айра!

Внезапно ее умоляющий тон сказал ему, что его упрямство внушает ей уверенность, будто он попал в беду. И он встревожился.

– Успокойся, Кэрол. Ну хорошо, я подумаю, – сказал он.

– И позвонишь мне?

– Позвоню. Спокойной ночи, – сказал он. Но не успел положить трубку, как в нем забродили чувства, должно быть, связанные с тем, что смутно брезжило в памяти, с какими-то другими местами, со всем тем, что он твердо оставил позади себя. Он быстро зажег свет. И выкинул все из головы – этому он давно научился. Он снова лег, сказал себе, что переутомился, и заснул.

Перед самым рассветом зазвонил телефон, он протянул руку и столкнул аппарат с тумбочки.

– Слушаю, – пробормотал он.

– С тобой ничего не случилось, Айра? – спросила Кэрол.

– Кэрол, ради бога!

– Ничего?

– В чем дело?

– Просто скажи, что с тобой ничего не случилось.

– Ничего.

– Ты не пил?

– Кэрол, Кэрол! Это нестерпимо.

– Ты же обещал мне позвонить.

– Утром… утром.

– Ты позвонишь мне утром?

– Как только проснусь.

– И ты не будешь пить.

– Хватит об этом, Кэрол, – сказал он резко. – Послушай, и встречу тебя в Мейплвуде, как договорились, хорошо? Ну хорошо! – Не давая себе расслабиться, он положил трубку, погасил свет, уснул, встал в девять часов, позавтракал и начал раздраженно торопить Хорлера. Но Хорлер понимал это раздражение. Он страдал, когда коммандер отправлялся в эти унизительные поездки.

– Приглядывайте за домом, Хорлер, – сказал он.

– Вы мне позвоните, коммандер?

– Завтра. А как эта уборщица? Подтянулась?

– Слишком долго возится в каждой комнате, коммандер.

– Вы все еще даете ей пиво к обеду?

– Две бутылки. Она говорит, что это ее норма.

– Сократите до одной, если она не начнет работать быстрее. Ну, всего хорошего, Хорлер.

– Буду ждать вашего звонка, коммандер.

– Завтра, – сказал он и помахал рукой в перчатке. Машина двинулась по подъездной аллее, медленно проехала по улице, спустилась с холма в овраг, а оттуда свернула на магистраль, которая вела к скоростному шоссе.

Рано утром светило солнце, потом небо вновь заволокли тучи. Теперь тучи сгустились и становилось все темнее.

Ему нравилось ехать по широкому шоссе, нравилось откинуться на спинку и смотреть прямо перед собой, ни о чем не думая, слившись воедино с мурлыкающей машиной. Но в это утро, когда тяжелые, набухшие дождем тучи нависли над сочными лугами, которые стали теперь бурыми и унылыми, он ощутил одинокую бесприютность октября. Перестроенные фермерские дома, где жили горожане, выглядели аккуратными и чистыми, но нигде не было видно коров. А ему хотелось посмотреть на коров, пасущихся возле пруда, как он смотрел на них, когда был мальчишкой. На ветровом стекле начали расплющиваться дождевые капли. Чем больше углублялся он в луга и поля, чем дальше позади оставался город, тем более одиноким он себя чувствовал, а дождь все лил и лил, и стало даже еще темнее. К полудню он добрался до Мейплвудской рощи, до большой сторожки у озера. По озеру бежали волны с белыми барашками.

Подъехав к дому, он поставил машину, широким шагом вошел в дверь, коротко поздоровался с дежурным регистратором и тут увидел, что к нему идет Кэрол в брючном костюме из джинсовой ткани, бледно-лиловой джинсовой ткани, которую она выписала из Парижа. Улыбка ее была легкой и спокойной, но он уловил облегчение в ее глазах.

– Точно до минуты, Айра, – сказала она.

– Отсутствие пунктуальности в число моих недостатков не входит.

– Ты голоден, Айра? Ну конечно.

– Нет, пожалуй. Нет.

– Я подумала, что мы можем перекусить у тебя в комнате. И заказала завтрак.

– Ну что же, – сказал он, оглядывая большой холл. Прямо-таки филиал клуба, если судить по присутствующим. Он узнал Джоула Огильви, радиокомментатора, и Стивена Паркинсона, биржевого маклера, и Реджи Уилкса, великого специалиста по добыванию средств на политические кампании. И каждый, встречая его взгляд, отвечал ему любезной улыбкой. Если бы с ним не было Кэрол, они подошли бы к нему, протягивая руки – руки, всегда готовые сердечно пожать его руку. Однако их улыбки ранили его гордость даже еще больнее, чем облегчение в глазах Кэрол. Затем к нему подошел доктор Мартин, пожилой, в очках без оправы, с добрым, по-настоящему добрым лицом. Доктор пожал ему руку, а его глаза спрашивали: «Вы сегодня с утра пили?» Если он не пил и если им удастся три-четыре дня не допускать его к бутылке с джином, все будет в порядке. Никаких лишних хлопот. Еще один трудный период будет преодолен, и он вернется к своим обязанностям такой же спокойный и властный, как прежде.

Его комната напоминала очень удобный номер дорогого отеля, и Кэрол тоже чувствовала себя в ней как дома. По ее распоряжению там уже поставили столик, покрытый белоснежной льняной скатертью. Все выглядело безупречно, потому что они платили за то, чтобы все выглядело безупречно.

– Твоя заботливость удивительна, Кэрол, – сказал он, но, пока они ели, он заметил в ее глазах удовлетворенный блеск. Она ела, улыбалась, ела и снова улыбалась. Ее удовлетворенность вывела его из равновесия. Такая удовлетворенность не может родиться из любви, подумал он. И его похвала ее заботливости тоже никакого отношения к любви не имеет, подумал он. Они сидят здесь из-за взаимной привычки, требующей, чтобы они делали вид, будто все нормально, хотя он знает, что ему вообще не следует быть здесь.

– Айра, ты не пьешь кофе, – сказала она.

– Я чувствую себя круглым дураком, – сказал он.

– Я налью тебе горячего.

– Спасибо. Я выпью.

– Это же самая простая и обычная вещь, Айра.

– Не думаю, Кэрол.

– Айра…

– Ты не понимаешь, – сказал он нетерпеливо. – По-моему, это просто способ отмахнуться от чего-то. Человек отмахивается, вместо того чтобы попытаться понять свою жизнь.

– Я не знаю никого, кто понимал бы свою жизнь, – сказала она удивленно. – А ты?

– Я хотел бы понять.

– Правда? А мне не хотелось бы. Нет, я бы чувствовала, что это конец.

– Может быть, и так, – сказал он, обнаружил, что отстраняется от нее, и спросил себя, неужели тут не найдется ни одного человека, который позволил бы ему излить душу.

– Видишь ли, Айра, ты в какой-то мере символ, – сказала она. – Это правда. А у нас у всех есть обязательства по отношению к тому, что мы символизируем, ты согласен?

– И что же именно? – спросил он сардонически. – Отсутствие страсти?

– Айра… если ты не увидел… – Она была полна горечи. – Если ты не почувствовал…

– Кэрол, ты удивительна в постели. Нет, правда, Кэрол, – сказал он мягко, словно она не понимала, о чем он говорит. А когда он отошел к окну и уставился на дождь, какое-то его нервное движение, что-то, промелькнувшее в его изменившемся лице, разбудило ее тревогу.

– Айра! – сказала она резко.

– А? – сказал он, обернувшись. – Где мое пальто? – Не замечая, что она рассержена, не замечая ее, он подошел к шкафу, достал пальто, надел его и взял чемодан. Он уже сделал три шага к двери, когда она вцепилась ему в локоть, воинственно выставив подбородок.

– Нет, ты отсюда не выйдешь, слышишь? – сказала она.

– Отойди, – сказал он.

– Я приехала сюда, Айра. Я уважаю тебя, Айра…

– Пожалуйста… – сказал он, глядя на руку, стиснувшую его локоть. Его глаза, его тон были такими властными, что она растерялась и разжала пальцы. – Благодарю вас, – сказал он коротко и пошел к двери.

– Вернись, черт тебя подери! – крикнула она почти со слезами. А когда он, даже не оглянувшись, открыл дверь, заорала: – Вернись, сукин ты сын!

На мгновение он застыл спиной к ней, не зная, действительно ли он слышал этот крик, а если слышал, то откуда он донесся. Потом медленно, удивленно повернулся и уставился на нее, словно стараясь понять, кто она. Она испугалась, но он успокаивающе поднял руку и негромко повторил:

– «Вернись, сукин ты сын». Как это? Ее точные слова.

– Извини, – сказала она дрожащим голосом. – Так трудно заставить тебя услышать.

– Да, – сказал он все с тем же удивлением. – Еще бы чуть безумнее…

– Я вышла из себя, Айра. Но, Айра, я не безумна.

– А я не Джетро Чоун.

– Джетро Чоун? Какой Джетро Чоун?

– Большой Джетро Чоун, – сказал он негромко.

– А кто это такой – Джетро Чоун?

– Профессиональный игрок, – ответил он рассеянно, все еще не совсем очнувшись. – Преступник. Сумасшедший…

– Твой друг?

– Друг? Ну, нет.

– Кто-то, с кем ты столкнулся в своей полицейской работе?

– Что? Нет… нет.

– Ах, нет? А девушка? – Она пожала плечами. – Эта девушка, которая кричала «вернись»… безумная, не такая, как я…

Но он был где-то далеко, и ее тон изменился. Она попробовала перехватить его взгляд.

– Айра… все это время у тебя где-то была девушка?

– Что? Ах, оставь, – сказал он. Уйдя в свои мысли, он уже поставил чемодан, а теперь медленно снял пальто и бросил его на кровать. Он сел, а затем, осознав, что она ждет, виновато покачал головой. – Вдруг вспоминаешь, когда голос прозвучит… или слова, – сказал он, пытаясь уклониться от ответа и в то же время ожидая, что она спросит: «Чей голос звучал так?»

Но она заметила, что он думает о своем и больше не собирается уезжать. Благоразумие подсказало ей, что не следует вмешиваться в его мысли, она села и сидела рядом с ним в молчании. Потом сняла туфли и поджала ноги. Не было сказано ни слова. Так прошло больше часа.

– Мне пора домой, Айра, – сказала она наконец. – Айра, все в порядке, правда?

– Конечно, Кэрол.

– Я знаю, – сказала она. – А мне придется ехать под этим проклятым дождем. Хоть бы он перестал!

– Будь осторожна, – сказал он. – Не гони.

– Ты же меня знаешь, – сказала она. – Ну, до свиданья, храни тебя бог, Айра. – И она его поцеловала.

– До свидания. И, Кэрол… милая Кэрол… спасибо.

Едва она вышла, он снова вернулся к окну и к смутным образам, которые принесли с собой такую легкость и изумление. Он смотрел сквозь завесу дождя на озеро за широкой лужайкой и деревьями. Смеркалось, и в сгущающемся сумраке небо и озеро слились в безбрежное серое море. Голые деревья плавали в тумане, как тени кораблей, а дождь шумел, точно морские волны. Далеко слева, на шоссе, появилось пятно света, потом второе, они исчезли, и бушующее море подняло его, а потом швырнуло вниз.

Он с удивлением оглядел комнату и медленно встал. Взял пальто, надел его, достал из шкафа чемодан, твердым быстрым шагом вышел из комнаты и спустился в холл. С обычной властной внушительностью он коротко сказал внизу Мэлони, дежурному:

– Передайте доктору Мартину, что я вспомнил про неотложное дело.

– Я вызову доктора. Будьте добры, подождите минутку, коммандер.

– Не беспокойтесь, – сказал он.

– Сэр…

– Довольно, Мэлони, – сказал он и вышел под проливной дождь. Холодные струи хлестнули его по шее, и он поднял воротник пальто, потом широким шагом пошел на стоянку к своей машине и включил фары.

Выехав на шоссе, он понял, что поступил правильно, и его угрюмое удовлетворение сменилось радостной легкостью. Он хотел вернуться домой, ему нравилось ехать сквозь сплошную стену дождя. Туман был таким густым, что светящиеся окна ферм казались неясными пятнами, и с каждой остававшейся позади милей ожидание становилось все радостнее. Мощные фары его машины вырывали из темноты белую линию, разделявшую шоссе вдоль. Он проезжал через городки. Когда до города осталось двадцать миль, он решил остановиться у следующей бензоколонки, позвонить Хорлеру и предупредить, что возвращается и надо приготовить ужин. Там, где шоссе перед мостом через реку описывало крутую дугу, он увидел в тумане фары грузовика, и вдруг грузовик занесло, швырнуло в его сторону – ослепительная вспышка фар, чудовищный удар, а потом рев в ушах и чернота, сдавившая голову. «Роллс-ройс» пробил парапет и, медленно переворачиваясь, заскользил вниз по склону, ломая и сминая кусты и молоденькие деревца. Машина перевернулась три раза, ударилась колесами о дно ложбины и замерла с разбитыми фарами, скрытая в густом тумане под завесой дождя.

На шоссе лучи фар ударили в пролом парапета, но под этим углом они только образовали светящийся нимб над ложбиной. Рядом вспыхивали фары других машин, и вскоре эта часть шоссе превратилась в чашу света. Два человека, разбрызгивая жидкую грязь, спустились по откосу. Направленная вниз фара полицейского мотоцикла выхватила «роллс-ройс» из темноты. Голос полицейского, говорящего в микрофон радиопередатчика. Другие голоса возбужденно кричали «алло», «алло», «алло».

Но прошло полчаса, прежде чем им удалось вытащить его из машины, уложить на носилки и унести вверх по склону на шоссе, где ждала машина «скорой помощи». Затем откуда-то издалека он услышал, как переговариваются санитары – невнятный ропот голосов, – и понял, что жив. Однако полной уверенности не было. После давящей черноты – сколько времени это длилось, он не знал – вокруг разлился мягкий белый свет, неся с собой покой и легкость. Но этот белый свет мало-помалу угас, и теперь он слышал голоса. Его челюсть невыносимо болела, а на грудь навалилась непомерная тяжесть.

Его доставили в травматологическое отделение городской больницы Сент-Майкл и вкатили в кабинку за приемным покоем. Вокруг него задернули занавеску. С него сняли пальто, вынули документы.

– Господи, председатель полицейской комиссии! – сказал кто-то.

Сообщили дежурной сестре, и она позвонила к нему домой. Трубку взял Хорлер, который сказал, что сейчас же приедет – ни жены, ни близких у коммандера нет.

Два врача занялись сломанной челюстью Айры Гроума. Его рот был полон крови, но они знали, что челюсть тут ни при чем. Они накладывали повязки и пытались дозвониться доктору Онслоу, хирургу.

Хорлер подошел к справочному столу. Весь посеревший, путаясь в словах, он пытался дать необходимые сведения девушке за машинкой, которая печатала очень терпеливо, а он стоял, вцепившись в край стола.

– Ближайшие родственники? – спросила она, и он объяснил, что жена коммандера умерла, а сын где-то в Африке. Ну, а кого следует известить немедленно, продолжал Хорлер, и вдруг запнулся. Ни одно имя не приходило ему на память. Никого, кто кинулся бы сюда как самый близкий и дорогой коммандеру человек. Никого. Потом он сказал:

– Ах да, миссис Финли, – но, диктуя ее адрес, он чувствовал себя неловко: все-таки замужняя женщина. – А, берите фамилию любой шишки! – сказал он. – Мэр, генерал-губернатор. Послушайте, а нельзя мне пройти к коммандеру? Он захочет меня видеть. Говорю вам, он захочет меня видеть, – сказал он угрожающе.