Текст книги "Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу"

Автор книги: Морли Каллаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

Ал был сыном преуспевающего оптового торговца скобяными товарами. Этот элегантно одетый уроженец Запада с темной бородкой и дерзкой усмешкой продемонстрировал, что между делом может защитить диссертацию, и с блеском. Друзья прозвали его Чемпионом. Что ни день у него появлялась новая девица, он мог сутками обходиться без сна, а в барах вечно ввязывался в драки, и тогда его карие глаза вспыхивали бешеным огнем. Ал был убежден, что, не работай он таксистом, рехнулся бы под гнетом жесткой университетской дисциплины. Жуткие вещи происходили в его такси. Семнадцатилетний наркоман чуть не пырнул Ала ножом за то, что он отказался отвезти его к месту, где тот мог «подзаправиться». Старухи норовили обойтись без чаевых. Смазливая проститутка по имени Мейбелл – сейчас они с ней друзья – все пыталась заключить с ним сделку. Она предлагала ему сорок процентов с каждого «гонорара» за рекомендацию клиенту, однако, если клиент посетит ее еще раз, вся плата ей. Пьяных девиц рвало в машине. Старые воры делились с ним своими заботами. Ал все записывал в дневник. «Я должен понять, что к чему», – твердил он себе. Он стремился к пониманию, основанному на строгом анализе.

Дневник он держал в верхнем ящике комода, под рубашками, в большой комнате, которую снимал у миссис Бёрнсайд на Монтет-стрит. Он довольно часто перечитывал и анализировал свои записи, пытаясь сделать выводы из своего жизненного опыта и тем самым обрести смысл существования. На одной страничке он записал, что стыдно отцу ничего не знать о собственном сыне. Четыре года тому назад он отказался приобщиться к торговле скобяными товарами. Они с отцом поссорились, и Ал, покинув отчий дом, пустился в странствия. Он колесил по стране до тех пор, пока отец ему не написал: «Наверно, в мире есть вещи и похуже, чем быть профессором. Во всяком случае, ты хоть не будешь слоняться по улицам».

Торговец скобяными товарами, плативший за комнату Ала до прошлого января, не знал ни про такси, ни про то, что Ал копит заработанные деньги на поездку в Европу. Но в январе отец неожиданно приехал в город на какое-то совещание оптовиков и позвонил Алу из гостиницы, чтобы сообщить, что приготовил ему чек для уплаты за три месяца. В тот вечер бушевала метель. Снег валил целый день и не перестал с наступлением темноты; все городские снегоочистительные машины вышли из строя. У Ала была вечеринка, он был в превосходном настроении и, поддавшись порыву, пригласил отца заглянуть к нему и познакомиться с его друзьями. В ту вьюжную ночь трудно было взять такси, и мистер Дж. С. Дилани приехал лишь к полуночи, когда все уже немного выпили. Он же был совершенно трезвый. Солидный лысеющий человек с апоплексическим румянцем на щеках. В темно-коричневом двубортном костюме. Его приняли как родного – он же отец Ала. Прежде всего оптовик узнал о том, что его сын – таксист. Дальше – больше. Он приготовился почтительно слушать ученые разговоры университетских студентов, а девицы вместо этого то и дело отпускали крепкие словечки. Затем Мэгги Саймонс, хорошенькая, но смахивающая на бродяжку девица, присев возле него на корточки, сказала:

– Поговорим про половушку, а то скучно что-то.

С застывшей на лице глупой улыбкой мистер Дилани вскочил с кресла.

– Где Ал? – спросил он, нервно оглядываясь по сторонам.

Но тут какой-то тип с седеющей шевелюрой затеял драку. Ал ринулся разнимать и получил бутылкой по голове. На пол закапала кровь.

– Выгони их всех отсюда! – закричал отец.

– Не обращай внимания, папа, – сказал Ал. – Это же вечеринка.

Торговец в бешенстве стиснул зубы и, глядя на сына так, словно тот на его глазах разрушил все святыни, попросил найти его пальто. Он не стал ждать, пока Ал вызовет такси, и исчез в снежном вихре. Чека он не оставил.

Все понемногу разошлись, а Ал до рассвета просидел за бутылкой с Джейком Фултоном. Время от времени он трогал свою голову, но куда больше, чем рана, его мучило недоумение.

– Ладно, пусть, хотя ясно – не даст он мне теперь ни цента. Но вот что меня угнетает – я ведь думал, что знаю своего отца!

С той ночи Ал жил только на то, что зарабатывал. Все сбережения ушли в уплату за комнату в доме миссис Бёрнсайд.

На следующий день после того, как в колонке Хилтона появилась фотография Шора, Ал защитился. Дело было сделано, и, можно сказать, на высоком уровне. Только что прошел сильный ливень, но сейчас, когда он шагал по направлению к парку, ярко светило солнце. Отощавший на рубленых бифштексах и кукурузных хлопьях, бледный, с горящими неистовой энергией глазами Ал был похож на Христа, только что вышедшего из пустыни.

Внезапно что-то вспомнив, он остановился, обернулся и в полнейшем недоумении уставился на здание университета.

– Чертов педант, – тихо ругнулся он, – мог ведь загубить всю мою карьеру! Ну да чего еще от него ждать?!

Он знал, что крупный ученый и известный в городе деятель культуры доктор Мортон Хайленд входит в экзаменационную комиссию. Студенты съезжались со всего континента слушать его лекции по теории литературы и изучать его систему. Ал никогда не испытывал ни малейшего страха перед этим маленьким, пухлым, рыжим человечком с короткими пальцами и большими коричневыми веснушками на лбу – не боялся ни его учености, ни его фальшивой кротости. Но мог ли он знать, что в то утро за завтраком доктор Хайленд съест кусочек перезревшей дыни и этот кусочек даст о себе знать как раз во время защиты.

– Назовите мне дублинскую гостиницу, где работала женщина, которой увлекся Джойс.

Ал вскинул на Хайленда удивленный взгляд: что за мелочной вопрос? В голове было пусто, однако никакой паники он поначалу не ощутил. Он поглядел на четыре тронутые сединой головы перед собой, затем скользнул взглядом по старым твидовым пиджакам и стоптанным ботинкам – отчего это профессора и джазисты вечно ходят в стоптанных ботинках, подивился он, и тут вдруг ему стало холодно и ужасно одиноко. Тишина, ни единого звука, лишь стучит сердце, и голос – совсем не его голос – говорит ему: «Ты ничто, Ал. Ничто».

– Минутку, – буркнул он и вышел из аудитории.

Он подошел к питьевому фонтанчику в коридоре. Его научный руководитель доктор Стил, спокойный, мягкий человек, взявший себе за образец для подражания богословов семнадцатого столетия, подошел к нему и с тревогой спросил:

– Вам плохо, Дилани?

– Нет, доктор Стил, все в порядке, – спокойно ответил Ал. – Просто мне захотелось пить. И я отнюдь не собираюсь обзванивать все дублинские гостиницы.

Он возвратился в аудиторию, улыбнулся доктору Хайленду и ответил на вопрос. Однако теперь, вспоминая о происшедшем, Ал не улыбался. Он был потрясен: тот миг страшного одиночества… Он не узнавал себя. Его чуть шатнуло – мимо спешили на обед студенты, но он лишь смутно чувствовал это движение, не видя их. В южной стороне, над зданием административного центра, сквозь облака пробился солнечный луч и засиявшая под солнцем зелень мокрой травы, отблески мокрых листьев на деревьях вдруг подступили так близко, так больно полоснули по глазам, что Ал вздрогнул. Затем вся картина покачнулась перед ним, и он еле удержался на ногах, ошеломленный, дрожащий. И в следующее же мгновение определил это свое состояние: так бывает, когда надерешься до чертиков. Что-то с ним неладное – это все от нервного перенапряжения и недосыпания: слишком он много занимался. Но в общем-то с ним, Алом Дилани, все в порядке. У него сегодня праздник. И он гордо зашагал по огибающей парк улице к дому на Монтет-стрит, где снимал отличную, большую комнату.

Монтет-стрит – короткий тупик. Несколько старых кирпичных домов отшлифовали песчаной струей, и хозяева стали сдавать дорогие квартиры. Миссис Бёрнсайд, вдова, истратила сотню долларов из полученной после смерти мужа страховки, тоже отшлифовала фасад и в четырех комнатах оборудовала альковы под кухню. Комната Ала на втором этаже выходила окнами на улицу. Заслышав его шаги, миссис Бёрнсайд распахнула дверь своей комнаты. Высокая седеющая блондинка с могучей грудью и заколотым шпильками узлом на затылке. Строгий белый воротничок – женщина-епископ, да и только, первая в истории человечества.

– Ну что, Ал?

– Все в порядке.

– Как всегда, на коне?

– На сей раз – да.

– Значит, все позади?

– Остается книга.

– Я тут кое-что себе сготовила, могу предложить тарелку супа. Принесу вам наверх.

– Что за суп?

– Мой фирменный – луковый.

– Шикарно, – сказал Ал, поднимаясь по лестнице. – Вот это женщина!

Просторная комната сверкала чистотой, на стенах – со вкусом подобранные картины импрессионистов-абстракционистов, книги на полках стоят аккуратными рядами. Его бумаги тоже в аккуратной стопочке на столе. Рухнув в кресло у стола, он тупо глядел на постель, покуда миссис Бёрнсайд не принесла ему суп.

– Чудесно, – сказал он.

Когда она вышла из комнаты, он глотнул супу, но рука не держала ложку. Глаза его снова обратились к постели. В конце концов он с большим трудом поднялся, повалился на постель и в то же мгновение уснул как мертвый. Разбудил его телефонный звонок в прихожей, и Ал сонно поплелся туда.

– Слушаю, – пробормотал он в трубку.

– Вас вызывает Лос-Анджелес. Говорите.

– Да-да?

– Ал? Это ты, Ал? Что-то не твой голос. – Звонил брат Ала – Дейв, который покинул отчий дом, чтобы освоить профессию бармена, а посему был волен ехать, куда ему захочется, и при этом неплохо зарабатывать. – Могу я тебя кое о чем попросить, Ал? – сказал Дейв.

– Конечно, Дейв. А что такое?

– Понимаешь ли, в чем дело…

И Дейв рассказал Алу, что его старший коллега – бармен, мастер высочайшего класса и очень уважаемый человек, – узнав, из каких мест Дейв родом, пригласил его к себе в гости и показал целое собрание книг какого-то Юджина Шора. Он показывает их, сказал он, потому что Дейв упомянул название города, где живет Шор. Он, Дейв, и не слыхивал об этом Шоре, но соврал, сказав, что его брат с этим Шором дружит и может попросить его надписать одну-две книги. Теперь вся надежда на Ала. Не может ли он выслать их авиапочтой, чтобы он мог их подарить своему другу-бармену.

– Минутку, Дейв. Ты сказал – Шор?

– Да, Юджин Шор. Запомнил?

– Запомнил. Постой, постой, Дейв! Какого черта… – Ему сначала показалось, что он чего-то не понял или что все это ему снится. Но теперь он разозлился. – Господи, Дейв! Я спал, а ты меня будишь с такими глупостями!

– Прошу тебя, Ал! От этого зависит моя репутация.

– А-а, к черту, Дейв! – простонал брат. – Ну хорошо, ладно.

Однако, положив трубку, Ал начал размышлять. «Ничего себе, – подумал он, – это же мне недешево обойдется». Спать ему расхотелось, он умылся и причесался. В пять часов он отправился в книжную лавку.

Пока он спал, прошел еще один ливень, но сейчас уже снова ярко светило солнце, подсушивая тротуары. Немного дальше по улице на грязноватом, мокром газоне возле одного из необновленных домов толпились люди. В их кругу недвижно лежал на земле ребенок в голубой пижамке, молча обводя взглядом склонившиеся над ним лица.

– Вот оттуда! – громко говорила какая-то полная женщина и показывала на дом. – Он выпал вон из того окна. А мать куда-то пошла. Вечно она где-то болтается.

– Ты как, ничего? – присев на корточки, спросил Ал.

Малыш молчал.

– Не трогайте его, мистер, – заговорили вокруг.

Доктора уже вызвали. Ребенок всхлипнул и закрыл глаза. Покуда Ал раздумывал, что ему делать, из подъезда одного из новых домов напротив вышла девушка – черноволосая, элегантная, уверенная в себе – и направилась было к маленькому красному автомобилю, стоявшему у тротуара.

– Лиза! – окликнул ее Ал.

Он ее немного знал по университету. Теперь она работала в одной из телевизионных студий помощником режиссера.

– Ал, да он весь дрожит! – Лиза присела на корточки возле ребенка. – Господи, он же схватит воспаление легких, лежит в этой грязи! – Она потрогала мальчику ноги, слегка подвигала пальчики. – Переломов нет, я уверена. Нельзя ему тут лежать! Давай-ка, детка, я тебя подниму. – И она взяла мальчика на руки.

– Эй, не делайте этого! – крикнул какой-то мужчина. – Его нельзя трогать.

Лиза пошла с мальчиком к дому. Ал распахнул перед ними дверь и вошел следом в гостиную. Положив мальчугана на кушетку, Лиза опустилась возле него на колени и стала ласково его успокаивать, пока не явился врач.

– Кто его перенес сюда? – спросил он.

Он все еще выговаривал Лизе, когда в гостиную влетела мать малыша и, услышав слова доктора, в свою очередь набросилась на Лизу. Наконец прибыла машина «скорой помощи».

Полицейский, приехавший вместе со «скорой помощью», наложил свою пятерню на Лизину руку повыше локтя.

– Вам следовало дождаться, когда явится полиция, мисс.

Как видно, он вознамерился сопроводить ее таким манером к двери. Лиза холодно поглядела на его лапу на своей руке, затем перевела взгляд на лицо. Ал насторожился, увидев, как она отвернулась от полицейского и как полыхнули огнем ее глаза. Что-то в ней, что толкнуло ее поднять с земли ребенка, мелькнуло и сейчас, в этой молчаливой яростной схватке с полицейским. Глаза ее хлестали наотмашь. Полицейский занервничал, поспешно отвел руку и вышел из гостиной.

– С мальчиком все в порядке, – сказала Лиза шоферу «скорой помощи», – если только доктор не считает, что ему необходимо было схватить воспаление легких.

Малыш, пока врач осматривал его, держал Лизу за руку. Синяк на коленке и еще один, довольно большой, на боку – вот все, что было обнаружено.

– И все же, – брюзгливо сказал врач, – его не следовало трогать.

– Боже мой, бред какой-то! – воскликнула Лиза.

«Скорая помощь» и доктор отбыли. Малыш все не отпускал Лизину руку. Она хотела было разжать его пальчики, но он заплакал.

– Уходите! Уходите отсюда! – сердито выкрикнула мать. Ей было стыдно. Она выпроводила Лизу и Ала за дверь.

На улице, повернувшись к Алу с милой, беспомощной улыбкой, Лиза сказала:

– Вечно я попадаю в какие-то истории.

– А я отлично лажу с полицией.

– Подвезти тебя?

– Пожалуй, до Бритнелла, если можно.

Он чувствовал себя несколько неловко. Вот уже год, наверно, как она не появлялась в университете, но он помнил, как оробел, когда впервые с ней встретился. Говорили, что она богата, умна и с характером.

– Как случилось, что мы до сих пор ни разу словом не перемолвились? – неожиданно спросила она.

– Не было подходящего случая.

– И что это за имя – Ал? Мне не нравится. С таким именем проигрывают.

– Правда? В таком случае жаль, что ты не англичанка.

– При чем тут англичанка?

– Один англичанин сказал мне, что у него на родине меня звали бы Берт.

– Так, значит, Берт?

– Увы, не получается. Я не Альберт, я – Александр.

– Александр Великий?

– Он самый.

– Ну как же, наслышана, – улыбаясь, сказала Лиза.

Они сели в машину. Когда они выехали из тупичка, Лиза спросила:

– За какой книгой ты едешь к Бритнеллу? Ты что сейчас читаешь?

– За Юджином Шором.

– Шор? Кажется, он живет в нашем городе.

– Смешная история…

И Ал рассказал ей о своем брате и бармене. Как видно, бармен коллекционирует книги. Эти помешанные обожают собирать никому не известных графоманов. Зажегся красный свет, и Лиза остановила машину. Отпуская шуточки в адрес коллекционеров, Ал повернулся к ней. Она слушала, глядя на светофор. Он было отвел глаза, но что-то вдруг поразило его. Какое странное выражение лица! Он будто застал ее случайно в состоянии какого-то удивительного покоя. Его охватило волнение, но вовсе не сексуальное, напротив – в этом своем покое она словно отодвинулась от него далеко-далеко. Однако ему вдруг почему-то показалось, что все кусочки и частички его жизни на какое-то мгновение сложились воедино – лишь на одно мгновение. Спохватившись, он откинулся на сиденье. Опять накатило, подумал он. Опять эта слепящая ясность мира, как там, на дорожке у парка. Все так ярко, отчетливо и совсем рядом. «А когда она дала отпор полицейскому, меня охватило такое же волнение?» – спросил себя Ал.

Они уже почти доехали до книжного магазина, но теперь он не мог ее отпустить – что-то с ним происходило. А купить книги и зайти с ней куда-нибудь выпить тоже не мог – не хватит денег. Он разозлился на Юджина Шора. Нелепо, чтобы какой-то неизвестный человек, до которого ему и дела нет, встал у него на дороге. Да ну его, этого мистера Шора, решил он и повернулся к Лизе.

– Магазин отменяется, – сказал он. – Едем выпить в Парк-Пласа.

– Одно другому не мешает.

– Отец мне всегда говорил: «Сын мой, не делай два дела сразу».

– Тогда поехали, – сказала она, будто догадалась, сколько у него денег в кармане.

Они свернули за угол, где находились две гостиницы и музей и откуда начиналась широкая авеню, ведущая к университету, поставили машину и направились к лифту, чтобы подняться на второй этаж. Но Ал вспомнил, что там могут оказаться его приятели – тогда от них не отделаться. Поэтому он предложил пойти в зал на первом этаже. В укромном уголке они были одни. Лиза сбросила пальто и осталась в строгом черном платье. Она откинулась на спинку красного кожаного кресла с бокалом «кровавой Мэри» в руке. Он взял шотландское виски.

Ал осторожно искал подступы к ней, его глаза вопрошали: кто ты? Он поинтересовался, какие события произошли в ее жизни за это время, и она небрежно ответила:

– Ничего особенного.

Жгучее любопытство в его глазах льстило ей. Пожав плечами, она сказала, что жизнь ее, как видно, несколько хаотична, может быть даже более хаотична, чем его. Если он помнит – впрочем, собственно, почему он должен помнить? – в университете она сначала занималась психологией, затем психология ей наскучила, и она перешла на искусство. И тоже бросила. Она может себе это позволить. Отец у нее крупный маклер, живет на Багамах и каждые три месяца присылает ей чек. Она катается на лыжах, играет в теннис.

А он играет в теннис? Она готова держать пари, что побьет его. Что же касается ее работы на телевидении, работа как работа, бывает интересно, бывает скучно. Ее начальник, милый, скромный, женатый человек, как будто немного ее побаивается.

– Еще бы не побаиваться, – сказал Ал.

– Это жестоко, Ал. Меня никто не боится.

– А полицейский?

– Но ты ведь не полицейский?

– Пока нет – ведь пока я еще и не профессор.

– Профессор?!

– А чем плохо быть профессором?

– Совсем неплохо. Разве что несколько отвлеченное занятие, я бы так сказала.

– Послушай, Лиза, – сказал он, – пятьсот лет назад я мог стать монахом, корпеть над манускриптами и пробивать себе дорогу среди крупных богословов, всех этих ловких малых, которые накалывали ангелов на булавки. Ну а теперь я в другой церкви, побольше и побогаче. Мы повсюду. Пятьсот лет назад ни один уважающий себя; принц без собственного духовного наставника не пошел бы и в нужник. А в наше время ни один крупный деятель, ни один политик не обходится без наставника. У каждого – свой Киссинджер. А ты говоришь «отвлеченное занятие»!

– Но ведь ты занимаешься изящной словесностью, Ал. Кого интересует язык?

– А кто задает тон в наше время? Кто направляет умы? Маклюэн – вот глашатай Мэдисон-авеню. Всего лишь профессор, писавший о Теннисоне, и все нынешние умники повторяют то, что сказал он. Кеннеди, Трюдо, Никсон – хочешь знать, отчего их речи смахивают на семинарские работы первокурсников, приступивших к изучению политических наук? Да потому, что их пишут ребята, понаторевшие в языке, а больше ничего и не требуется. Никсон хочет одного – чтобы его речи звучали.

– Однако у тебя есть собственная концепция, Ал, – вглядываясь в него, задумчиво сказала она. – Кого ни встретишь вокруг, никто ни о чем не думает, никто понятия не имеет, куда он идет. – Длинными сильными пальцами Лиза теребила салфеточку под своим бокалом. – Знаешь, мне нравится сидеть здесь с тобой, – вдруг призналась она и, взяв его руку, начала разглядывать ладонь. Потом нахмурилась.

– Что ты там углядела? – спросил Ал.

– Линию жизни. Ее каждый должен знать.

– А я вот не знаю.

– У тебя тут очень интересная линия.

– Ну тогда расскажи поподробнее.

– Да нет, пожалуй, не стоит. – И она опять нахмурилась.

– Почему ты не хочешь мне рассказать?

– Все рассказать?

– Ну конечно, Лиза. Надо же человеку знать, куда он держит путь!

– Что толку рассказывать? Ты ведь и так уверен, что знаешь.

– Но во что-то ведь надо верить.

– И во что же ты веришь, Ал?

– Я верю, – сосредоточенно глядя на нее, медленно начал он, – верю, что сейчас я еще чего-нибудь выпью.

Она моргнула, потом расхохоталась. Он всегда мечтал встретить женщину, которая так смеется: чуть хрипловатым, теплым смехом, идущим из самых глубин ее существа. Отсмеявшись, она сказала:

– Где же ты это подобрал?

– Я – ученый, – заявил он. – А первый завет для ученого: нашел – бери.

– Ладно, ученый, какие у тебя планы на лето?

– Водить такси. Кончить книгу. Может быть, съездить в Европу.

– Мне Европа очень нравится. А о чем книга?

– О выдающейся личности наших дней – о Мейлере.

– А-а, Мейлер, – улыбнувшись, сказала она. – Понимаю.

– Что понимаешь?

– Тебя понимаю. Мейлер – тут есть на чем порезвиться, правда ведь? – засмеялась она. – Тоже пойдешь маршем на Пентагон?

– Послушай, Лиза, – сказал он уже серьезно, как она и заслуживала, – я ведь не какой-то рутинер из прошлого века, отвлеченно взирающий на культуру. Ну уж нет! Знаешь, как называют в американском футболе игру на линии, где все позиции приготовлены для звезды, чтобы – она эффектно прорвалась? Это называют «играть в яме» – там ты принимаешь все удары, весь натиск. Вот где я хочу быть: все в себя вобрать и что-то из всего этого извлечь. Что-то важное для себя.

Слова лились сами собой. Рассуждая, Ал все приглядывался к ней в предвкушении новых открытий. Глаза у нее блестели. Шея длинная, на левой щеке маленькая родинка; кивнув, она облизнула губы.

Бар заполнялся. Мужчины приходили одни, без женщин, – вылощенные, элегантные, в дорогих костюмах. Маклеры, специалисты по рекламе, журналисты. Двое-трое поздоровались с Лизой. Ал, глядя, как она улыбнулась и помахала в ответ, испытал легкое раздражение. Обернуться он не соблаговолил. Она красивым, плавным движением снова откинулась на красную спинку, и Ал сказал себе, что Лиза очень притягательна в каждом жесте, в каждом движении – мягком, призывном. Улыбается каким-то своим мыслям, а он чувствует, как она следит за ним внутренним взглядом. Хладнокровно все проанализировав, он заключил, что странное выражение ее лица, которое поразило его в машине, того же свойства. Бессознательная уловка. А может, и сознательная. Секс-чары, подумал он. Ну так что же в этом плохого?

– Знаешь, Ал, а ты, оказывается, не такой, как я себе представляла. Я думала, ты позер. Да-да. А с тобой интересно поговорить. В нашем городе люди совсем разучились говорить друг с другом. Да и вообще разучились говорить. Никто ничем не интересуется. – Она дотронулась до его руки. – Ты только не сдавайся, Ал.

– Ты меня не знаешь, Лиза. Я как кукла-неваляшка – упаду и встану, упаду и встану.

– А поесть тебе не хочется? Мне очень.

– Поесть? – растерянно переспросил он.

– Может быть, перекусим у меня?

– Отлично!

Он расплатился с официантом, и они вышли под закатные лучи солнца. Лиза взяла его под руку.

– Нужно, чтобы кто-то был с тобой рядом, Ал.

Лиза жила в пяти минутах езды от университета, на Уолмер-роуд – тенистой улице с большими старыми домами, где теперь сдавались квартиры внаем. Лиза занимала верхний этаж. Перед домом рос каштан. В гостиной был беспорядок, на белых стенах ни картин, ни эстампов.

Она поставила на стол водку, холодный ростбиф. После напряжения последней недели, от выпитого виски и водки Ала совсем разморило.

– Ах, Лиза, – вздохнул он. – Мы одни, никого вокруг… – И обнял ее за талию – ему казалось, что это он медленно ведет ее по коридору в спальню. Она смеялась, поддерживала его, когда он спотыкался.

– Ну вот, Лиза… – С многозначительной улыбкой он сел на кровать. Но тут же повалился на бок и заснул крепким сном.

На рассвете его разбудили мусорщики, опоражнивавшие бачки за домом. Лиза лежала в постели рядом с ним. Он потянулся к ней.

– Погоди, – сказала она и отправилась варить кофе.

На ней была коротенькая голубая рубашка. Ни он, ни она не произнесли больше ни слова. Она принесла кофе, поставила чашку на туалетный столик и снова легла рядом с ним.

Она изумила его – ее руки, тело, осторожные нежные ласки. У него закружилась голова.

– Лиза, что это? – прошептал он.

– Ничего, Ал, ничего.

Потом он задремал, а когда открыл глаза, она, все еще в ночной рубашке, причесывалась за туалетным столиком. Потом положила расческу и подставила лицо под луч утреннего света. Ал замер – его охватило чувство удивительного покоя и полноты бытия. Вот она снова будто раскрывает ему себя: смотри, какая я. Дарит ему неизведанное. Встрепенувшись, он протянул к ней руки – ему казалось, что до сих пор он еще и не прикоснулся к ней.

– Лиза…

– А, ты проснулся?

– Еще как проснулся!

– Не вставай, – сказала она. – Тебе ведь хочется спать и спать, весь день напролет. И прекрасно, тебе это необходимо. А я съезжу к Бритнеллу и возьму книги. Спи.

Она собрала одежду и пошла в ванную. Ал слышал, как она пустила душ, потом пошла на кухню. Откинувшись на подушку, он попытался определить для себя, что он увидел в ее лице. Разрушилось бы это его удивительное состояние, если бы он проник в тайну ее покоя? Ну конечно же, у нее должно быть какое-то особенное мироощущение, у этой девушки, которая способна вдруг одарить его глубочайшей гармонией. Наверно, было в ее жизни нечто значительное, волнующее. Что-то за всем этим стоит. Знает ли сама Лиза, какая она? Сможет ли объяснить, почему произвела на него такое сильное впечатление? Нет, конечно. А сам он может объяснить? Он ведь всегда точно знает, почему та или иная картина или книга производят определенный эффект. Информация. Извлекай всю информацию. У него выверенный инструмент – анализ. Тайн он не выносит. Все должно быть объяснено. Вот почему он ведет дневник, записывает, что думает, чувствует. Тайны противоречили его мировоззрению, всему, что он воспитал в себе.

3

Он проснулся – что-то звякнуло в кухне: значит, Лиза вернулась с работы, но не хочет его будить. Поднявшись, он увидел, что вся его одежда убрана в стенной шкаф. Лизины платья сдвинуты в сторону. Брюки тоже аккуратно повешены на вешалку.

Приняв душ, он быстро оделся и, сидя на краю кровати, завязывал шнурки, когда вошла Лиза с пакетом в руках. На ней было простое желтое платье, но, кажется, очень дорогое.

– Привет!

– Ты просто ангел – дала мне поспать.

– Вид у тебя гораздо лучше, – сказала она, раскрывая пакет. – А вот тебе и книги для брата. – Она весело улыбнулась. – В компенсацию непредвиденных расходов. По правде говоря, времени на них я убила порядочно. В моем книжном магазине не нашлось ни одной книжки Шора. Пришлось посылать на склад. И вот, пожалуйста, профессор.

– Ну спасибо, – смущенно сказал он. – Не нужно было тебе этим заниматься. – И все еще растерянно усмехнулся: – Черт побери, теперь ведь еще надо добыть автограф. Вот морока!

– Надо отыскать этого Шора в телефонной книге, и всего-то, – сказала Лиза.

– Ты права. Ну что ж, пожалуй, мне пора отправляться домой.

– Что за спешка? Кого-то ждешь?

– Да нет, не жду.

– Я думала, ты со мной пообедаешь.

– Лиза… Это я должен бы пригласить тебя обедать.

– Еще пригласишь, – улыбнулась Лиза. Она, конечно же, поняла, что у него нет денег!

Пока Лиза занималась обедом, Ал отыскал в телефонной книжке Юджина Шора. Лиза сказала, что знает этот район – там неподалеку живет ее подруга. Отсюда минут пятнадцать езды.

Неужели она и вправду такая – сама доброта? Ал, тихо улыбаясь, наблюдал, как Лиза хлопочет с обедом. Лиза спросила, где он живет, и он рассказал, что ему очень хорошо у миссис Бёрнсайд, к тому же у нее всегда можно перехватить денег. Теперь ему, конечно, придется работать полный день. Он снова заговорил о своей мечте – поскорее закончить книгу о Мейлере и скопить деньги на поездку в Европу. Нахмурив брови, словно его планы близко ее касались, Лиза спросила, почему бы ему, собственно, не бросить такси и не посвятить все свое время работе над книгой, чтобы поскорее закончить ее?

– Увы, мадам, надо ведь на что-то жить, – сказал он. – И платить за квартиру.

– А-а… Ну да, понятно.

Но ведь всегда можно найти, где переночевать и поставить машинку. Почему бы ему не воспользоваться, например, ее квартирой? Она сказала это как бы мимоходом.

Он подумал, что она шутит, потому что как раз с этими словами она перешла в столовую и начала раскладывать на столе красивые итальянские соломенные салфетки-подставки. Прежде чем сесть за стол, он позвонил Шору. Какая-то женщина сказала ему, что она миссис Шор, а муж обедает в городе и должен вернуться около половины десятого.

Когда, усаживаясь за стол, Ал сообщил об этом Лизе, ему показалось, что она пропустила его слова мимо ушей, однако двадцать минут спустя, наливая ему кофе, она сказала:

– Может быть, положимся на случай и подъедем туда к его приходу?

Он с радостью согласился. Значит, они не расстанутся. Ему так хотелось снова оказаться возле нее в красном автомобильчике и ощутить этот ее удивительный покой.

Они доехали за десять минут; в этот час, когда уличные фонари просвечивали сквозь листву высоких деревьев, а в небе поднималась яркая луна, казалось, что ты посреди города вдруг попал на зеленый остров-парк. И тишина тут стояла такая же, как в парке. Городской шум остался по ту сторону оврага. Лиза поставила машину возле пешеходного мостика, и они медленно пошли по улице мимо широких газонов, которые при свете фонарей казались еще зеленее, чем днем.

– Вот тут. Кажется, это его дом, – сказал Ал. Большой, внушительный, весь увитый глицинией дом. – Хмм… Попахивает деньгами. Я просто слышу, как стригут купоны. Нет, не может он быть просто писателем. Черта с два он тогда бы тут жил!

По улице к ним приближался плотно сбитый господин – он шел выпрямившись, устремив взгляд прямо перед собой, – как идет человек, который хочет казаться трезвым и почтенным. Хотя нет-нет да и качнется в сторону или вдруг схватится за шляпу. Миновав Ала и Лизу, он продолжал все так же успешно справляться со своей задачей и лишь едва заметно пошатнулся, свернув к дому Шора. Остановившись у двери, он стал шарить в кармане.

– Бог мой, это же Шор! – сказал Ал.

– Ты уверен?

– На фотографии он в той же шляпе.

– Какая фотография? Я не видела никакой фотографии.

– Да в этой дурацкой колонке Хилтона.

– Не читала.

– Он под хмельком. И наверно, не прочь будет поболтать, – в раздумье заметил Ал. – Еще спросит, нравятся ли мне его книги.

– Скажи, что очень.

– Черт побери! Довольно-таки унизительное положение.