Текст книги "Чистая душа"

Автор книги: Мирсай Амир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 41 страниц)

12

Мухсинов изучал акты о работе ремонтно-строительной конторы. Чем больше он вчитывался, тем яснее становилось, что Ахметшай-Ахмет – крупный и ловкий жулик. Мухсинов уже решил, что должен быть беспощадным к этому человеку, и уже принял решение сегодня же арестовать Ахметшая, а про себя уже осудил его, по крайней мере, на десять лет заключения. Но не успел написать постановление, как Ахметшай сам явился к нему. Ввалился без стука, без разрешения, не предупредив о своем приходе. Только возникнув перед самым столом Мухсинова, с улыбкой спросил: «Можно?»

Как всегда, он был весел, юркие черные глаза поблескивали готовностью услужить. Иссиня-черные усы подчеркивали белизну зубов и придавали улыбке особенно угодливый вид.

Мухсинов не ждал его. Он даже не ответил на его вопрос и, собравши со стола бумаги, спрятал их в портфель.

– Как жизнь? – по-свойски спросил Ахметшай.

Мухсинов неохотно пожал его изувеченную, трехпалую руку. Однако как ни в чем не бывало спросил:

– А ты как поживаешь?

– Ничего, живу, – ответил Ахметшай, садясь в кресло. – Только вот в последнее время стали подкапываться под меня.

– Кто подкапывается? Из-за чего?

– Кто знает, из-за чего. Особенно председательница Ибрагимова. Почему-то невзлюбила меня. Прислала комиссию для проверки. Нет того, чтобы сначала поговорить со мной…

– Пусть проверят. Если не виноват, чего боишься?

– Как сказать – не виноват? Вряд ли найдется человек, который не был бы в чем-нибудь виноват. Да я не за себя боюсь. Боюсь, не потопить бы людей.

– Кого?

– Ну, мало ли кто пользовался моими услугами… Нажимали на меня. Кому крышу сделаешь, кому кирпича подвезешь. Или цементу. Или там лошадь дашь, машину. Случалось оказывать услуги кое-кому из очень ответственных. А из-за этого некоторые запланированные работы не были выполнены. Теперь с меня, говорят, потребуют ответа.

– Раньше не соображал, что когда-нибудь придется отвечать?

– Что ж! Не один буду держать ответ. Если бы попользовался для своих нужд – другое дело. Ну а раз для людей, чего мне бояться? За себя не боюсь…

– Выходит, ты за других беспокоишься?

– Да, беспокоюсь. – Ахметшай полез в карман гимнастерки. – Боюсь, товарищ Мухсинов, не запачкать бы и вас из-за какой-нибудь ерунды.

– Меня? – Мухсинов поднялся. – Почему – меня?

Ахметшай, порывшись в кармане, вынул несколько измятых листков бумаги.

– Сейчас с меня спрашивают: «Что для кого сделал? Кому что давал?» Приходится отвечать. Но с этими расписками что делать – прямо не знаю.

Мухсинов прищурил глаза:

– А ну-ка, что за расписки?

– Ничего особенного, – проговорил Ахметшай. – Вот это расписка о том, что вам отгрузили восемь кубометров дров.

– Когда я у тебя просил дрова?

– Не обязательно просить, дрова всем нужны. Не всегда бывают сухие дрова, – сегодня есть, завтра нет.

– Ты это брось. Ахметшай! Кто принял дрова? Я ничего не знаю.

– Я вас и не обвиняю. Ваша сестра дала расписку. Дрова у вас во дворе.

– Забери назад!

Мухсинов тут же понял, что эти слова его ничего не стоят. Да и Ахметшай не стал отвечать ему. Показал другую бумажку:

– А это насчет досок, которые отпущены вам для покрытия сарая.

Мухсинов молча смотрел в глаза Ахметшаю, как бы ожидая: «Еще что?»

– Вот тут вам давали краски и олифу. Десяток листов железа… Дефицитные материалы!..

Мухсинов не предполагал, что ему будут предъявлены эти бумажки. Как прокурор, он сразу понял, чем это пахнет. «Да, Ахметшай, конечно, не выдумывает. Так или иначе, эти товары взяты мной. Оправдываться перед Ахметшаем было бы бессмысленно».

– Хорошо! – коротко отрезал он. – Что тебе надо? По какому делу ко мне?

– Да вот спрашиваю: что делать с этими бумагами?

Мухсинов давно понял, что хотел от него Ахметшай. Ему хотелось, чтобы Мухсинов сказал: «Унич тожь эти бумажки!» Если он так скажет, ответ ясен: «С удовольствием порву, но если мне станет невмоготу, если начнут сваливать всю вину на меня – что тогда делать? Ты, прокурор, найди способ и себя не запачкать, и меня выручить».

Мухсинов считал, что он окончательно отошел от ошибок и грехов, а теперь вдруг оказался в довольно трудном положении. Чтобы быть честным и справедливым, он должен был не тянуть с Ахметшаем, а прямо сказать ему: «Делай что хочешь с этими бумажками, А за Мухсинова не беспокойся, он сам за себя ответит», – выгнать его и осуществить принятое решение об аресте Ахметшая. Однако у Мухсинова недоставало духу так поступить.

– Вот что, – сказал он, стараясь быть спокойным, хотя на душе у него кошки скребли, – сейчас мне некогда этим заниматься, потом посмотрим.

Ахметшаю только этого и нужно было.

– Хорошо, – поднялся он. – Я вас не тороплю.

Бережно сложив расписки, он спрятал их в карман и, сунув Мухсинову изувеченную руку, вышел.

– Жулик! – выругался Мухсинов, оставшись один. – Хочет меня шантажировать. С этим не шути!..

13

Прокурор понимал, что его вина не из больших. И все же документы Ахметшая хоть и не уличали его в преступлениях, но могли подорвать авторитет.

А ведь Ахметшай не один. В акте упоминается имя Раисы Лазаревны, за которой Мухсинов когда-то пытался ухаживать. Несомненно, и она, если у нее будут затруднения, придет за поддержкой к Мухсинову. Могут всплыть и другие факты, могут быть у него и другие просители из числа друзей.

Мухсинов, конечно, не может сделать скидку кому-либо, это для него ясно. Его тревожило другое: раз за ним самим есть грешки, имеет ли он право расследовать преступления? Не отвести ли ему себя?

Хотелось с кем-нибудь посоветоваться по этому вопросу. Но к кому пойти? С кем поговорить? Башкирцев? Да, Башкирцев, конечно, сумеет во всем разобраться. Но разговор с ним волей-неволей будет официальным… А надо – по душам. Хоть бы Джамиля была дома…

А Сания? В самом деле! И Мухсинов, не раздумывая, взял телефонную трубку.

Через полчаса он был у нее в кабинете.

Между ними в последнее время установились странные отношения. Мухсинов видел в Сании неподкупно честного человека, чувствовал ее превосходство над собой. А Сания все еще приглядывалась к нему. Она не отказалась поговорить с ним и быстро поняла его душевное состояние. На вопрос: «Могу ли я после этого занимать место прокурора?» – она неожиданно для него ответила:

– Почему же нет? Если вы могли раньше занимать его, когда у вас было иное понятие о честности, теперь тем более. Вы напрасно прервали вашу работу по делу Ахметшая.

– Ничего, – сказал Мухсинов. – Ахметшай от меня никуда не уйдет.

В тот же день ему принесли на подпись ордер на производство обыска в квартире гражданки Гашии Саляхетдиновой. Улик было достаточно. Мухсинов подписал ордер, еще не зная, что это дело также окажется связанным с Ахметшаем.

14

Гашия увидела в окно идущих к ее дому милиционеров и почуяла неладное. Она заметалась по комнате, не зная, куда спрятать только что принесенную клеенчатую сумку.

Прошла минута, и в дверь постучали. Гашия все же успела куда-то сунуть сумку и взялась за самовар. Как только стук повторился, она вышла в сени со спичками и лучинами в руках.

Вошли два милиционера и Полина Карповна, соседка Гашии, – видимо, в качестве понятого. Женщину в милицейской форме Гашия знала. Эта бледная, с суровым взглядом молодая еще женщина недавно начала работать следователем. Говорили, что она прогнала от себя мужа-пьяницу. «Видать, очень уж зла на пьяниц, коли в милицию пошла работать», – думала Гашия.

Милиционеров Гашия тоже видала. При встрече она здоровалась с ними. И сейчас встретила их приветливо:

– Заходите, заходите!

Однако лица вошедших были непроницаемы. Они не поздоровались с Гашией, а женщина-следователь достала из планшета листок.

– Мы должны произвести в вашей квартире обыск, Вот ордер.

Гашия не хотела легко сдаваться:

– Как же так? Разве я что-нибудь украла, чтобы меня обыскивать? Издеваетесь над честным человеком. Меня ведь все кругом знают. Сама Сания Саматовна знает меня. Спросите у Ибрагимовой, у самого председателя горсовета.

– Зачем? – спокойно сказала женщина-следователь – Ордер подписан прокурором, мы действуем по закону.

Строгое слово «закон» победило. Милиционеры начали обыск.

Проверили все ящики буфета. Когда один из обыскивающих достал дорогой столовый сервиз и начал открывать крышки фарфоровых мисок, Гашия ожидала вопроса: «На какие деньги ты купила это?» Но никто не задал такого вопроса.

Затем обыскивающие принялись за большой сундук. Как только его открыли, в комнате удушливо запахло нафталином. Здесь оказалось с десяток шелковых отрезов, много разных шерстяных тканей, громадные скатерти, байковые одеяла, кружевные покрывала и накидки, несколько пар женских туфель, две пары фетровых валенок, новенькие резиновые боты…

Обыскивающие молчали. Чувствовалось, что они ищут что-то другое, да и сама Гашия догадывалась об этом.

Заставили Гашию отпереть большой чемодан. В нем оказалось много разной одежды. Следовательница стала придираться.

– Откуда у вас столько тканей, столько одежды? – спросила она.

Ответ у Гашии был готов:

– Ну вот еще! У меня ведь дочь на выданье, сами должны понимать. Я всю жизнь копила добро дочери в приданое, отказывала себе в последнем куске.

– Где ваша дочь?

На этот вопрос Гашия ответила с горделивым видом:

– Где же ей быть? Разве станет моя дочь в военное время сидеть дома? В деревню ее послали, помогать колхозу…

Один из милиционеров вытащил из-под кровати небольшой черный чемодан.

– Это не мой, не мой! – закричала Гашия.

– Чей?

– Одной девушки, моей квартирантки.

Милиционер посмотрел на следовательницу. Та подала ему знак не спешить.

– Кто она? Карима Хуснуллина? Где она?

– Не вернулась с работы.

– Пора бы уж вернуться.

– Если пора, придет. Она ведь мне не докладывает. Может, пошла за ребенком.

Чемодан не тронули. Стали искать под подушками и перинами. Затем осмотрели сени. Нашли на полках большие запасы мыла, соли, керосина.

Вернулась Карима с Азатом на руках. Милиционеры спросили про чемодан, но женшина-следователь остановила их.

Она не в первый раз видела Кариму. Следователю, видимо, не хотелось обижать обыском молодую мать, работницу завода. Она ограничилась тем, что спросила Кариму:

– Это ваш чемодан? Ключ от него у вас?

– У меня.

Милиционер посмотрел на следователя и недоуменно пожал плечами: глупо, мол, – обыскать весь дом и оставить неосмотренным чемодан.

Женщина-следователь на мгновение задумалась. Но ей не хотелось менять решение. «Ничего, я ведь знаю, что за человек эта Карима», – успокоила она себя.

Карима с недоумением смотрела на разбросанные повсюду вещи. Гашия, заметив ее взгляд, пожала плечами, как бы говоря: «Я и сама ничего не пойму».

Проснулся и начал кричать Азат. Карима унесла его в боковушку, чтобы покормить.

В это время пришедшие с обыском люди закончили составление акта, заставили расписаться под ним Гашию и вышли. Ей предложили не выезжать из города без разрешения милиции.

– Да куда я денусь? – огрызнулась Гашия. – Сроду никуда не уезжала…

Она вышла проводить до калитки непрошеных гостей.

15

Карима заметила свой чемодан – он стоял посреди комнаты, заваленный всяким старьем.

В чемодане не было ничего, на что могли бы польститься люди. В нем хранились белье Каримы, старые тетради с переписанными песнями и несколько фотокарточек. Среди них самая дорогая – Шакира, Только подарил ее не Шакир: Карима выпросила ее у одной из девушек.

Карима подумала, не рылись ли в ее чемодане, и решила проверить. Открыла замок чемодана, и, к ее удивлению, крышка подпрыгнула кверху.

Карима увидела в своем чемодане туго набитую клеенчатую сумку. Под сумкой лежали нетронутыми ее вещи.

Карима заглянула в сумку. Там лежал большой газетный сверток, перевязанный бечевкой. Карима взяла сверток в руки, а в это время в дверях показалась Гашия. Она вошла, сердито ворча что-то себе под нос. Увидев сверток в руках Каримы, она застыла на месте.

– Карима! Что ты делаешь?

Гашия вцепилась в сверток.

– Зачем ты взяла? Давай сюда!..

Однако Кариму заинтересовала находка.

– Подожди, Гашия-апа, – сказала она. – Что это? Кто положил его мне в чемодан?

– Это аманэт[6]6
  Аманэт – поручение, вещь, которую необходимо сохранить и передать по назначению (тат.).


[Закрыть], Карима. Дали мне на хранение. Как увидела, что во двор идут милиционеры, сунула нечаянно в твой чемодан.

– Чемодан был закрыт. Где взяла ключ?

– Когда понадобится, найдешь! Голубушка Карима, ты молчи про это.

Карима поняла теперь – обыскивающие, несомненно, искали этот сверток. Но что там такое?

– Гашия-апа, что это?

– Говорю же – аманэт, который надо передать. Давай сюда!

Карима не спешила отдавать сверток.

– Может быть, это и в самом деле такая вещь, которую хранить у себя – преступление?

– Мне до этого дела нет. Хороший человек мне дал его.

– Уж не тот ли самый Ахметшай? Нет, Гашия-апа, надо посмотреть! Может, в нем спрятано что-то преступное. Милиция не зря пронюхала. И в моем чемодане!..

– Ну подумай, до чего ты упряма! – воскликнула Гашия. – Неужто ты хочешь мне зла-а, господи! Я относилась к тебе, как к родной дочери. Думала: бедная девушка по своей глупости попала в трудное положение, надо помочь, – пустила тебя к себе на квартиру. Родные отец с матерью отказались от тебя, а я приняла. Что, разве не так?

– Я ведь тебя не обвиняю, Гашия-апа, – возразила Карима. – Мне подозрителен этот Ахметшай. Из-за какой-нибудь его пакости мы с тобой можем оказаться виноватыми. Говори что хочешь, но я должна посмотреть своими глазами, что здесь такое. – И Карима начала развязывать бечевку, которой был перевязан сверток.

– Пусти, говорят! Ах ты проклятая душа!..

Бечевка, которой был завязан сверток, лопнула, и на пол посыпались серые бумажки.

В этот момент в дверь кто-то вошел.

– Что за крик у вас? На весь двор!

По голосу они узнали Санию.

– Что тут происходит? – спросила она. – Говорят, милиция приходила?

– Сания-апа! Погодите, не уходите! – сказала Карима. Она подбежала к двери и повернула выключатель. Зажглась лампочка.

Гашия торопливо собирала рассыпанные на полу бумажки.

Это были сторублевки. Среди них лежала пачка новеньких хлебных карточек…

В тот же день Ахметшай сбежал.

Глава восьмая
ЗА ГОРОД НАД ВОЛГОЙ

1

Год назад враг наступал на Москву, но, не добившись своего, вынужден был отступить и летом бросил все силы на юг. За этот год тяжелых кровопролитных боев на фронте была проделана большая работа по перестройке хозяйства на военный лад. Заводы стали выпускать значительно больше нужной для фронта техники. Однако результаты прошлогодних потерь еще сильно давали себя чувствовать. Преимущество в технике все еще было на стороне противника. Отсутствие второго фронта в Европе также было на руку гитлеровцам: они получили полную возможность бросить почти все свои силы на восток.

Наше положение на Южном фронте ухудшалось со дня на день. К концу лета враг дошел до Волги. В середине сентября жестокие бои шли уже на улицах Сталинграда.

Гитлер понимал, что если тяжелый путь, стоивший громадных потерь в живой силе и технике, не завершится взятием этого города, то операции, до сих пор считавшиеся победными, могут обернуться гибелью для Германии. Поэтому он требовал от своих генералов взять город во что бы то ни стало.

«Да, да, во что бы то ни стало! Каких бы потерь это ни стоило! Любой ценой! Сталинград должен быть взят!»

Так поставил вопрос Гитлер. Он не хотел успокаиваться, пока не сдавит в своем кулаке самую мощную артерию России – Волгу.

В то же время и наше командование издало твердый приказ:

– Какие бы жертвы ни потребовались – не отдавать врагу крепость на Волге!..

И там шло жестокое, не имевшее себе равных в истории сражение. На окраинах города, на улицах, в районах больших заводов день и ночь гремели бои.

Небо над Волгой многие месяцы было покрыто черными тучами дыма. Город с трех сторон был окружен. Самолеты со свастикой непрерывно сыпали сверху бомбы. А позади – Волга. Залитая нефтью, пылает вода. Когда на Волге появляются лодки или катер, вода бурно вздымается высокими фонтанами…

Наши герои вступили в рукопашную схватку со смертью. Они дрались, понимая, что на каждом вершке этого участка боев решается судьба страны.

«На том берегу Волги для нас нет земли!»

В те дни все думы были об одном. Каждый просыпался с мыслью: как дела на Волге? Работал день и ночь для этого города над Волгой. Засыпал с мыслью о нем.

Рифгат с Шакиром давно окончили училище, сели на танки и уже успели получить боевое крещение в жестоких боях на Изюм-Барвенковском направлении. Потом их бригаду направили в Саратов. Здесь бригада пополнилась машинами и людьми. Танкисты готовились к новым сражениям.

Рифгат с Шакиром все время держались вместе. Это было редким счастьем во фронтовых условиях. Все их товарищи по училищу давно разъехались по разным фронтам. А они и сегодня вместе. По-прежнему в одной бригаде. Оба лейтенанты. До сих пор оба были командирами взводов. Только здесь, в Саратове, Рифгата назначили командиром танковой роты. Кажется, это немного задело самолюбие Шакира. Он считал себя смелее и опытнее, чем Рифгат, да так оно и было на деле. Но командиру бригады, очевидно, понравилась большая дисциплинированность Рифгата. Он назначил командиром роты не лейтенанта Мухсинова, а его, лейтенанта Сабитова.

Наконец краткая передышка кончилась. Настала пора отправляться на фронт. Все чувствовали, что не сегодня-завтра будет приказ, и хоть старались казаться спокойными и даже беспечными, у каждого сердце ёкало при мысли о предстоящих боях.

Рифгат решил написать письма.

2

Был вечер. Уже клонилось к закату теплое сентябрьское солнце. Рифгат уединился в уголке двора, достал из планшета бумагу и принялся за письма. Но не успел написать первые строки, как возле него оказался Шакир.

– Опять пишешь? – спросил он беспечным тоном. – Миляуше?

– И Миляуше.

– От меня привета не посылай. Если будешь писать матери, тоже не упоминай моего имени.

– Почему? Сам напишешь?

– Нет, не буду писать.

Рифгат поднял на него взгляд.

– Напиши, Шакир. Не сегодня-завтра уедем на фронт. Неизвестно, что будет.

– Что там будет – мне все равно.

– Чудак ты, Шакир! Не хочешь писать Кариме – не пиши, пусть тебя забудет. Отца не любишь – тоже можешь не писать. А чем виновата мать? Надо все-таки считаться с материнским чувством.

– Оставь свои уговоры. По правде говоря, ты только раздражаешь меня.

– Что плохого я тебе сказал?

– Не думай, что я не замечаю, Рифгат. Вижу, чувствую: ты, конечно, убежден, что Шакир не вправе рассчитывать на любовь Миляуши. Дескать, только ты один достоин ее.

– Что? – Рифгат стал серьезным. – Дуэль?

– Насчет этого я все сказал тебе. Раз и навсегда. До конца войны не буду думать об этом. И не думаю. А ты все время пишешь ей письма, постоянно напоминаешь Миляуше о себе, о своей любви…

– А тебе кто запрещает? Почему ты не пишешь? Пиши!

– Не хочу писать. Чтобы сохранить между нами мир.

Шакир говорил об этом равнодушно, и это успокоило насторожившегося было Рифгата.

– Шакир, – сказал он, – я ведь никогда не говорил тебе: «Ты не имеешь права любить Миляушу», Дело не в том. По правде говоря, я не верю, чтобы ты действительно любил Миляушу.

Шакир в насмешливом тоне продолжал мысль Рифгата:

– «Потому что Шакир не думает о Миляуше», да? «Еще в училище он гулял с другими девушками. И в Саратове маху не дает… Одним словом, насчет женщин Шакир не теряется. Зачем ему мечтать о Миляуше?» Так?

– Хотя бы.

– Значит, если я вынужден есть консервы, по-твоему выходит, Шакир не любит пельмени?

Если бы Рифгат услышал такие рассуждения о любви от кого-нибудь другого, он, может быть, и рассердился бы. Но на Шакира он не рассердился, а только засмеялся.

– Пошляк ты, Шакир, как есть пошляк.

– Кто как понимает…

– Тут нечего сомневаться, – сказал Рифгат. – Если любишь, как можно не писать письма?

– А она мне пишет?

– А мне пишет?

– Раз так, зачем же ее баловать?

– Вот ведь ты какой, – сказал Рифгат. – Тебя злит, что нет писем от Миляуши. А меня это только тревожит. Потому что я люблю ее.

– Я тоже не переставал любить ее, – возразил Шакир. – Только я не пишу ей, как ты, заявления: умоляю любить меня.

– Заявления! – усмехнулся Рифгат. – Не преувеличивай.

– А к чему сводится смысл всех тех красивых слов, которые ты пишешь ей? Примерно вот к чему: «Баязитовой Миле. От командира танковой роты…» Хотя нет, сначала адрес, подробно: «Казанский государственный университет. Химфак. Студентке 1-го курса…»

«Вот именно – химфак!» – подумал про себя Рифгат. Ему вспомнилось, как давно-давно, разговаривая об этом с Миляушей, он сказал ей ультимативно: «Если любишь меня, пойдешь со мной на химфак, если же предпочитаешь Шакира, иди тогда на геофак или куда хочешь». Когда же он узнал, что Миляуша действительно поступила на химфак, то радостно подумал: «Значит, любит меня!» Химфак. Шакир смеется. Он не понимает, бедняга, какой глубокий смысл заключен для Рифгата в этом слове!

– Да, – сказал он Шакиру, – в твоем язвительном замечании есть доля правды. Что поделаешь! Для меня Совсем не безразлично, как относится ко мне любимый человек.

– Любовь капризна, Рифгат, – возразил Шакир. – Ее надо не выпрашивать, а завоевывать, Чтобы жен щины, даже самые большие гордячки, падали сраженные, если ты поведешь бровью…

– Пошляк, ей-богу, пошляк!..

– Ты думаешь, легко стать человеком, вызывающим восхищение у женщин? Для этого надо хорошо повоевать. Надо вернуться с войны с грудью, полной орденов. Подаешь руку – одного пальца не хватает. Не мешает, если на лице шрам! Придешь в таком виде к Миляуше – и растает Миляуша.

– А вдруг полюбит другого, у кого на гимнастерке одни пуговицы, на лице никаких шрамов, все пальцы на месте?

Их разговор перебили. Рифгата вызывал командир батальона.