Текст книги "Чистая душа"

Автор книги: Мирсай Амир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)

4

Через некоторое время Сания заняла кресло заместителя председателя городского Совета. Ее еще не успели утвердить на сессии, но она уже ушла с головой в работу.

Дел здесь было гораздо больше, и они оказались сложнее, чем думала Сания. Например, насчет хлебных карточек. Тревога ее оказалась не напрасной. Число жалоб росло с каждым днем, – люди с полуночи становились в очередь у хлебных магазинов. Сания взялась за проверку жалоб. Выяснилось, что муки с базы отпускают сколько нужно. И из пекарни хлеб вывозится в магазины в положенном количестве. Не увеличилось и число получающих карточки. Значит, где-то воруют. Кто? Как?..

Выяснить это нетрудно. Но одна милиция не в силах справиться. Нужна помощь населения. Городской Совет организовал эту помощь: для наблюдения за выдачей хлеба в каждый магазин были посланы верные люди. В двух-трех местах уже поймали жуликов, пытавшихся получить хлеб по фальшивым карточкам. Наблюдение продолжалось.

А Сания уже занялась другими делами.

Вот она сидит за зеленым письменным столом в большом кресле, спинка и подлокотники которого были когда-то обиты бархатом. На ней все тот же синий костюм. Черные волосы разделены прямым пробором, и косы сложены тяжелым узлом на затылке. Она склонилась над столом, глаза устремлены на бумаги.

Каких жалоб и просьб тут нет!

Сания задумалась над жалобой на начальника ремонтно-строительной конторы. Контора должна была произвести ремонт в квартире семьи фронтовика. Однако ремонт не сделали – контора не отпустила материалов. В то же время председателю одной артели контора выдала два кубометра лесоматериалов на постройку деревянного сарая. Это была уже не первая жалоба на начальника строительной конторы.

«Тут что-то неладно, – отложила бумагу Сания, – надо будет хорошенько проверить».

Она взялась за другую бумагу: жена фронтовика просила отпустить дров.

Ох, эти дрова! Для Ялантау это особо трудная задача. Все здесь отапливаются дровами. А зима-то нынче какая!

Дело не в дровах – они есть. Вон в лесу за Камой стоят штабеля, сложенные еще до войны. Бери сколько хочешь. Но как доставить их в город?

Да, транспорт сейчас самое больное место в городском хозяйстве. Большинство машин – к тому же самые исправные – взято на фронт. А с теми, что остались, зимой ничего не сделаешь. Главная надежда – на лошадей! Но самые сильные лошади тоже взяты в армию. Остались старые или хромые, на них далеко не уедешь.

Заявление о дровах огорчило Санию. Ведь просила жена фронтовика. «Обращаюсь к вам во второй раз… – писала она. – И дети мои легко одеты, простудились, хворают…»

Во второй раз? Где же первое заявление? Что ей ответили?

Сания порылась и нашла его в папке. Оказывается, по первому заявлению было предложено выдать этой семье фронтовика два кубометра дров со склада за Камой. Доставка была возложена на того же начальника строительной конторы. Но он до сих пор не дал лошади…

Опять та же контора! Может быть, следует поговорить о ней на сессии? В самом деле!

Сания взяла папку и пошла в кабинет председателя – посоветоваться.

Как всегда, Гарипов был не один. Перед ним сидела заведующая отделом здравоохранения Абрамова. На плечах пышный пуховый платок, в руке листки тонкой папиросной бумаги с отпечатанным на машинке текстом. Чуть подрагивая полным подбородком, она читала вслух этот текст.

Гарипов сидел, повернувшись тяжелой грудью к Абрамовой, и, поглаживая рыжие, с проседью усы, слушал. Не меняя позы, он посмотрел на Санию:

– Давай садись и ты. Послушай.

Абрамова уже дочитывала последние фразы. Повысив голос, продекламировала:

– «Вошь помогает Гитлеру. Чистота – залог нашей победы».

Гарипов, не дав ей дочитать, хлопнул рукой по столу.

– Хорошо, все ясно. Слышали, Ибрагимова? Это обращение ко всем, чтобы поднажать в вопросе санитарии. Что у тебя?

Сания развернула папку.

– Что делать с этой ремстройконторой?

– А что такое?

– Жалоб много. Тратят средства не по назначению. Может, поставим на сессии отчет?

– Нет, – сразу отрезал Гарипов. – Пока незачем. Их выбили из колеи некоторые внеплановые задания. Например, по складу Бабайкина. Сколько туда ушло материалов! Сколько сил!

Сания знала об этом.

– Это не напрасно потраченные силы. Вот придет весна – Бабайкин себя оправдает.

– Верно, согласен. Но это не могло не изменить ход работы стройконторы. Поэтому их отчет не нужен. Вот на носу у нас весна, санитарные дела плохи. – Он кивнул на Абрамову.

– Имеется случай заболевания тифом, – сказала та.

Сания вздрогнула:

– Тиф?

– Да, заболел один сыпным тифом. Боюсь, не было бы и брюшного. Во многих дворах уборные и помойные ямы переполнены. Начнет таять снег – будет плохо. Вот этот вопрос надо поставить на сессии, мобилизовать в поход за чистоту все население города, весь транспорт, все машины. Есть на этот счет твердое указание Совнаркома, – закончила Абрамова.

Сания согласилась, что вопрос этот действительно серьезный, что его следует поставить на сессии. И стала советоваться с Гариповым о подготовке к ней. Но тут позвонили из горкома: председателя и его заместителя срочно вызывали к первому секретарю.

– Пошли, – сказал Гарипов.

Абрамова закрыла папку и молча вышла.

Пока Сания одевалась, на ее столе зазвонил телефон. Как раз в эту минуту в двери показались рыжие, с проседью усы и коричневый малахай Гарипова.

– Ладно, пускай звонит. Пошли!

Но Сания уже взяла трубку.

– Да, я… Саляхетдинова? Не помню… Гашия?.. Да, да, знаю Гашию… Поймали?.. Да, их двое, она и дочь. Должно быть, две карточки… Сколько?.. Да, в одном дворе. Она у нас дворником… Ладно, отпустите ее… Знаю, знаю, до свидания.

5

После случая с валенками Гашия насторожилась. Гневное предупреждение Сании подействовало на нее.

«Беда! Если узнает про мои дела, не посчитается, что соседка… Она настоящая коммунистка, опасный человек».

Даже решила зайти к Сании, чтобы убедиться, что та ее простила.

– Ты, наверно, очень рассердилась тогда на меня, Сания-голубушка, – сказала она. – Да, сунулась я по темноте своей в грязные дела, могла ведь загубить свою голову. Спасибо, что ты научила уму-разуму. Теперь – боже сохрани! Теперь – все!

Санию тронули эти уверения: «Вот ведь понял человек, когда сказали ему по-хорошему…»

После этого отношения между ними опять наладились. Гашия, как и прежде, стала помогать ей в домашнем хозяйстве.

Однажды она вызвалась сходить в хлебный магазин.

– Зачем тебе самой ходить в очереди мучиться? Давайте ваши карточки, я принесу.

– Дадут ли на чужие карточки?

– Отчего не дать? Продавщица меня знает! Давайте, давайте…

И она быстро обернулась, получив хлеб на все карточки. С тех пор жильцы стали часто поручать ей получение хлеба.

Однажды Гашии пришла в голову мысль: а почему бы не прикупить одну карточку? Гашия знала тайны базара: карточками торговали возле уборных и за лабазами. Она договорилась с каким-то багроволицым инвалидом на деревянной ноге, и через некоторое время у нее в кармане была еще одна хлебная карточка.

Правда, когда Гашия вспоминала предупреждение Сании, на душе у нее было неспокойно. Однако скоро придумала себе оправдание: «Я же не ворую: и карточки и хлеб покупаю на свои деньги».

И вскоре к этой карточке прибавилась еще одна, А там еще и еще…

Цена простого ржаного хлеба на базаре была очень высокой. Гашия стала обменивать появившиеся излишки на мясо.

Наладив продовольственные дела, Гашия стала думать об одежде, о нарядах. На ржаном хлебушке нынче можно справить дочери приданое. Кто ее осудит за это?..

Разумеется, Гашия действовала осторожно. Хлеб она покупала в разных магазинах и никогда не брала с собой все карточки, даже если шла к самым надежным из знакомых продавщиц.

Не приходилось ей и в очередях стоять, – всегда оказывались приятельницы, и она, затесавшись между ними, умела быстро получить хлеб.

Но однажды Гашия попала в трудное положение.

Когда она подошла к прилавку и ей стали отвешивать хлеб, подошла какая-то русская женщина:

– Гражданка, вы на сколько человек берете? Покажите ваши карточки.

У Гашии екнуло сердце. Она сразу почувствовала, что вопрос задан не зря. Однако, чтобы не выдать себя, не спеша обернулась. Перед ней стояла незнакомая пожилая женщина в белом вязаном платке.

– А зачем тебе мои карточки? Какое тебе дело?

– Извините, я депутат горсовета. Вот мой депутатский билет. Проверяем, нет ли в хлеботорговле непорядков, нет ли обмана.

– Почему спрашиваешь только у меня?

– Не только у вас.

– Вон у той не спросили. И у этой тоже.

– Я их знаю, – спокойно ответила депутатка.

Гашия не потеряла спокойствия:

– Я это… сегодня беру на три карточки. Одна не моя.

– Врет она, врет! – крикнул кто-то сзади.

– Чья же?

Гашия про себя уже успела приготовить ответ.

– Деда Фахри, – сказала она.

– Ладно, получайте.

Вместе с Гашией депутатка вышла на улицу.

– Зайдемте на минутку в управление милиции.

– Зачем я пойду в милицию? Разве я украла что-нибудь? – закричала Гашия.

Однако вежливое спокойствие женщины заставило ее подчиниться.

– Ну что ж, идемте. Только меня дома дела ждут, некогда мне.

В управлении милиции ее долго не задержали. Записали имя, фамилию. Расспросили, кто такой дед Фахри, где он живет. Гашия не могла назвать номер дома. И принялась тараторить:

– Да что это вы?! Я сводила бы и показала бы вам сама, да ведь очень далеко живет. Меня все знают. Вон Ибрагимова знает меня. Она и деда Фахри знает…

– Какая Ибрагимова?

– Как – какая Ибрагимова! Сания! Неужели не знаете! Председатель горсовета, зам. Я и для нее получала хлеб. И для жены Губернаторова, мы вместе живем. В одном доме. Пожалуйста, спросите, она вам скажет. Вон телефон у вас, позвоните и спросите у Ибрагимовой…

И телефон действительно спас Гашию от беды.

Поговорив с Санией, милиционер отпустил Гашию. Даже извинился.

Но Гашия не успокоилась. Боже упаси, начнут доискиваться да привязываться: дескать, зачем ты носишь хлеб деду Фахри, кто он тебе такой?..

И Гашия отправилась в нижнюю часть города, навестить старика.

6

Три-четыре месяца назад Гашия уже приходила как-то к деду Фахри. Старик жил одиноко в маленькой комнатенке, в подвале старого деревянного дома. Но в дальнейшем выяснилось, что он был не так заброшен и одинок, как показалось Гашии. Младшая дочь Фахри, Нурания, жила на верхнем этаже того же дома. Однако присматривала за стариком не она, а его бывшая прислуга, старуха, которая когда-то вырастила Нуранию и теперь жила вместе с ней.

В других комнатах жили посторонние. Гашия расспросила и о них. Соседи были неплохие люди и не отказались бы помочь деду Фахри, но, по их словам, старик был груб и резок, к нему даже не хочется заходить.

В тот раз Фахри встретил и ее неприязненно. Она тащилась в такую даль, чтобы проведать его, а он даже знать ее не хочет.

Гашия попыталась спросить о здоровье, а он сразу:

– Что надо? Кто ты такая? Зачем пришла?

Гашия напомнила старику, кто она, и достала гостинец, а он опять:

– Что это? Кто тебе велел? Откуда?

Гашия терпеливо объяснила:

– Я тебе принесла от себя пышек, дедушка. Ешь, а коли понравятся, еще принесу.

– Ладно, оставь.

Старик отвернулся.

О благодарности и речи не было.

И все-таки Гашия не обиделась: «Озлоблен, бедняга! Разве он понимает, что говорит? Ладно, бог его простит!»

Гашия пообещала еще как-нибудь принести ему гостинцев, но не торопилась, убедившись, что есть кому ухаживать за стариком. А потом, когда на западе наши начали наступление, Гашия совсем забыла про неблагодарного старика. Пришлось вспомнить теперь из-за этой купленной на базаре карточки… И как это пришло ей на язык его имя? Ладно, если жив еще… А если и жив, ведь этому старому дураку надо будет все объяснить. Впрочем, со старухой можно договориться. Дед Фахри, конечно, сам не ходит в магазин. А старухе хлеб пригодится.

Гашия добралась в нижнюю часть города. Вот и дом старика. Стены его почернели и углы поотбивались, но, построенный на кирпичном фундаменте-подвале, он с улицы выглядел целым и крепким. Только дощатые сени покосились и осели, задняя стенка отделилась от крыши. В образовавшуюся щель видны на чердаке старые ведра, обручи, пустые бутылки, банки из-под красок; торчат ножки поломанных стульев, заржавленные, помятые жестяные трубы.

Гашия заглянула в окна подвала. Три окна над самой землей чисто отмыты, снег перед ними отброшен. А вот угловое окно почти доверху завалено снегом, – это и есть окно деда Фахри. Гашия потянулась над высоким, по самую грудь, сугробом – пытаясь заглянуть в окно. Но стекла были белыми от инея.

Гашия подошла к воротам. Здесь снег плотно утоптан и выглажен до блеска полозьями саней.

«Видать, это следы работы Хайруллы-возчика», – подумала Гашия.

Во дворе Гашии попался навстречу сам Хайрулла[4]4
  Он же в произношении Гашии – Хаюрла


[Закрыть], старый знакомый ее мужа. Повесив на руку хомут, он шел из сеней к сараю на другой стороне двора. Хайрулла все такой же, ничуть не изменился. Короткая полуседая бородка, а усы по-прежнему черные. Не старятся эти мужчины!..

– Здра-авствуй, Хаюрла-абый!

Хайрулла остановился как вкопанный.

– Ба-а, да это жена Муллазяна[5]5
  Так Хайрулла произносит имя Мулладжана


[Закрыть]! Это ты, Упрямая Гайша?

Прозвище «Упрямая Гайша» имело свою историю. Однажды, еще при жизни Мулладжана, Хайрулла попытался ухаживать за Гашией. «Жаль, досталась ты Муллазяну, – сказал он, – ну, да греха не будет, если поцелует тебя друг мужа». Он хотел обнять Гашию, но та была верной женой и наградила ухажера звонкой оплеухой. «Эко упрямая Гайша! – сказал тогда Хайрулла. – Если бы ты не была такой упрямой, и имя бы твое было не Гашия, а, как у людей, Гайша».

Не забыл, видно, старый проказник!

Гашия даже вспыхнула и по-девичьи кокетливо воскликнула:

– А ты, Хаюрла-абый, все такой же шутник! Ну как поживаешь? Жена жива, здорова?

– Постарела, совсем никуда не годна стала. Копейки не стоит.

– Отчего же? Ведь ты женился на молодой?

– Была молодая, да состарилась.

– Когда же ты постареешь?

Хайрулла чуть улыбнулся и уставился на Гашию черными глазами.

– Я вот гляжу на тебя: сама-то ты… После смерти Муллазяна ты помолодела.

– Где уж! Дочка с меня ростом.

– Вот как? Да, была у тебя малышка. Помню.

– И твой сын, наверное, уже вырос? Как он, жив-здоров?

– Парень получился что надо. Инженером стал мой Сайфулла. Да только вот ушел на войну.

– Не говори. Дай бог им всем вернуться живыми, здоровыми.

– Ну, а как ты попала сюда? Никогда тебя тут не видел.

– Пришла проведать дедушку Фахри. Стар ведь, бедняжка. Может, думаю, надо чем-нибудь помочь?

Хайрулла, бросив на Гашию косой взгляд, лукаво улыбнулся.

– Не ври! Думаешь, не знаю, зачем пришла? Догадываюсь. Но только зря ходишь. Думаешь, он тебе проговорится? Собственной жене не сказал, родной дочери не говорит. Разве ты не слыхала историю про два пальца?

Историю эту Гашия слышала еще при жизни мужа.

В годы войны между красными и белыми Фахруш, говорят, спрятал свои золотые и серебряные вещи и деньги, которых у него было немало. Он никому не говорил про это. Старший сын его служил у Колчака, убивал коммунистов и советских работников. Потом он отступил вместе с Колчаком в Сибирь. Увез с собой и жену. Зять и дочь Фахри уехали туда же. Только сам Фахри заболел тифом и отстал от них в дороге. Осталась с ним и его старуха. А сын с невесткой и зять с дочерью так и пропали где-то в Японии.

Потеряв своих детей, старуха, говорят, сказала однажды Фахри:

– Не знаешь, как обернется жизнь, времена теперь тяжелые. Может быть, скажешь, пока мы оба живы: где ты спрятал золото и серебро?

– Пока я в здравом рассудке, знай: никакого золота у меня нет! – ответил Фахри.

Когда старик заболел тифом и все думали, что вот-вот умрет, он стал прощаться со своей старухой. Та опять начала разговор:

– Очень плох ты, старик, вдруг отдашь богу душу. Скажи хоть теперь: где ты спрятал драгоценности?

Старик хотел что-то сказать. Но язык уже не слушался. Отчаявшись, он попытался что-то объяснить знаками, показал старухе два разведенных пальца. Старуха ничего не поняла. Когда старику стало лучше, она напомнила:

– Что ты хотел объяснить мне, когда показал два пальца?

– Хотел между двумя пальцами просунуть третий, да силы не хватило, – ответил будто бы ей Фахри.

Правда ли это или выдумка любителей пошутить, Гашия не знала. А все-таки говорят, что у старика Фахри где-то зарыт клад. На это и намекнул Хайрулла: дескать, Гашия хочет выманить у старика тайну, хочет завладеть его богатством. Вот ведь что выдумал!

– Эй, Хаюрла-абый, откуда пришли тебе в голову такие мысли?

– Ладно, ладно, знаем! Иди к нему, он очень плох. Говорю тебе: даже родная дочь потеряла всякую надежду.

– А эта, как ее, бывшая прислуга… Мукар-эби.

– Умерла! Скоро два месяца, как похоронили. В такие морозы задала нам хлопот старуха, дай бог ей место в раю. Говорю тебе, ты выбрала очень удачное время: у старика никого теперь нет. Только и приглядывает моя жена…

Хайрулла попрощался и направился к сараю.

«Не принюхивается ли он сам к золоту старика? – подумала Гашия, – А ведь, наверно, не зря болтают. Если есть золото, неужели не скажет? С собой же на тот свет не возьмет!..»

7

Гашия спустилась в темный подвал. Хоть у нее и были в кармане спички, она не стала их тратить, ощупью пошла в другой конец темного, холодного коридора. Нащупала одну дверь, другую. Наконец нашла третью, обитую старой рогожей, и, не стучась, открыла. В нос ударила духота. Гашия вошла внутрь, плотно закрыв за собой дверь. Здесь было теплее, чем в коридоре, и чуть-чуть светлее. Из темного угла она услышала стоны и скрип деревянной кровати.

– О-ох!.. Кто там?

Осторожно передвигая ноги, чтобы не споткнуться, Гашия направилась в угол, откуда донесся голос.

– Это я, Фахри-бабай. Пришла навестить.

– Ох-ох!.. Кто?

– Гашия я, Гашия! Та самая, жена Мулладжана…

– Что надо?

Глаза Гашии уже свыклись с темнотой. Она теперь ясно видела старика на грубо сколоченной кровати – он лежал, уткнувшись в старый, рваный тулуп. Нос заострился, глаза ввалились.

– Все хвораешь, Фахри-бабай? – сочувственно спросила она.

– Голова болит… сил нет!

Гашия поправила подушку больного, поплотнее укрыла его тулупом. Увидев недалеко от двери маленькую небеленую печь, приложила ладонь к ее шершавой стенке. Печка была холодная. Заглянула внутрь – в печке оказались дрова.

– Затопить печку, Фахри-бабай? – спросила Гашия, нащупывая в кармане коробку спичек.

Стоны старика перемежались сердитым ворчанием.

– Не надо! – крикнул он. – Сегодня не топить! Положи спички на место.

– Это мои спички, Фахри-бабай. Если тебе нужны, я оставлю, на!

– Не надо…

Около кровати стоял табурет, на нем кружка с водой и кусок хлеба. Гашия вспомнила, зачем пришла сюда.

– Дедушка, – сказала она вкрадчивым голосом, – где у тебя хлебная карточка?

– Зачем она тебе?

– Дай мне, я принесу тебе хлеб.

– Не дам. Сам получаю.

Считая, что старик не в себе, Гашия попробовала обмануть:

– Как сам получаешь? Вчера мне давал?

– А-а?

– Я принесла тебе хлеба, забыл, что ли? Вот он! – Гашия проворно положила на табурет принесенный кусок хлеба.

Старик поднял голову. Удивленно и испуганно оглядев Гашию, он с минуту не мог произнести ни слова. Затем шепотом пробормотал молитву и, отплевываясь, начал гнать Гашию:

– Кыш! Не путай меня, нечистая сила! Уйди прочь! Тьфу, тьфу. – Обессилев, опутил голову на подушку.

– Не бойся, дедушка, я не черт. Я Гашия. Если не веришь, вот… – И Гашия прочла молитву.

– Что тебе надо?

– Ничего не надо. Просто зашла проведать тебя, хлеба принесла.

– Оставь. Подай воду.

Гашия потянулась к кружке и, приподняв вместе с подушкой голову больного, напоила его водой.

– Пей, пей на здоровье! Вот так.

– Принеси еще воды.

– Хорошо. Где твое ведро?

– В кружке принеси.

– Сейчас…

Гашии давно хотелось глянуть, как живет Хайрулла, а тут и предлог оказался. Взяв кружку, она направилась к его двери. Ее встретила низенькая женщина в зеленой телогрейке, надетой поверх пестрого платья, и в шапке поверх платка, – очевидно, собралась выйти во Двор.

– Ты к кому?

– Да вот Фахри-бабай заболел, зашла навестить его «Прйнеси, говорит, воды»…

Старуха молча взяла кружку и прошла к печке. Гашия успела осмотреть комнату. И чего только тут не было! Стулья, столы, шкафы, сундуки, подушки, кровати, занавески, кружева, самовары, посуда густо набились в подвал – не повернешься.

Жена Хайруллы вернулась с кружкой.

– На, неси.

– Спасибо. Вы, наверно, присматриваете за ним, соседи ведь?

– Ты бы лучше прислала какого дохтура, – сказала жена Хайруллы. – Обовшивел он, заходить страшно.

Гашия поспешила вернуться к старику. Тот отнесся к ее возвращению с полным равнодушием.

– Дедушка, я принесла воды.

– Поставь.

– Надо бы тебе горячего чайку с медом. Куриного бульона тебе надо бы. Принесла бы, да нет у меня ничего, кроме хлеба…

Старик лежал с безразличным видом, словно совсем ничего не слышал. Гашия глубоко вздохнула.

– О господи-и! Видно, ты, Фахри-бабай, не подумал о черном дне! Ты ведь жил в достатке. Нельзя было разве припрятать немного, вот сейчас и пригодилось бы Все нашли бы: и мед, и масло, и лекарство нашли бы… Эх, если бы было у тебя золото или серебро! Могли бы достать все, чего душа желает…

Старик вздрогнул и издал какой-то странный хрип – то ли смех, то ли плач. Гашия насторожилась:

– Что с тобой, Фахри-бабай?

– Гы-гы-гы…

Гашии стало жутко.

– Что с тобой, дедушка?

– Смеяться хочу! Только вот… голова трещит, не могу…

Старик тяжело и сердито застонал.

– Вот что, – как тебя? – дочка. Иди-ка своей дорогой.

– Зачем гонишь, Фахри-бабай? Я и так уйду.

– Зря тут хитришь. Иди!

– Ладно, дедушка, я уйду. Не знаю, о какой хитрости ты говоришь. Смотри, как бы хворь твоя не оказалась плохой, – в Ялантау, говорят, тиф объявился.

– А? Тиф?!

– Да. А ты, говорят, обовшивел. Ну-ка, я сама посмотрю.

Не дожидаясь ответа, Гашия зажгла спичку и, отвернув тулуп, принялась осматривать ворот засаленной рубахи.

– Господи помилуй! – вскрикнула она в ужасе. – Так и кишат! Даже в бороде! Боже сохрани, если случится тиф, – всех соседей заразишь, весь Ялантау!

Гашия вдруг склонилась над Фахри и зашептала ему на ухо:

– Если у тебя хоть что-нибудь припрятано, скажи, безумный ты старик! Возьму тебя к себе, как за родным отцом буду ухаживать. Пропадешь ведь!..

Старик уже не слушал ее: он приподнялся и, сверкая страшными, широко открытыми глазами, бормотал:

– Тиф? На весь Ялантау?

«Бредит! – решила Гашия. – Надо позвать доктора!..»