Текст книги "Чистая душа"
Автор книги: Мирсай Амир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 41 страниц)
Однако дорога оказалась не очень счастливой. Вчера возчики утверждали: «Сильней этого мороза не будет, переломится…» Но сегодня, выехав за околицу, переговаривались: «А вчера было куда теплее».
И лошади утомились раньше, то и дело стали останавливаться. Сани и сбруя не выдерживали тяжелых грузов: то сломается что-то, то порвется.
Неожиданная беда случилась с Мариек Гавриловной.
В одном месте дорога круто пошла под гору, и все подводы бойко покатили вниз. Лошадь, подталкиваемая санями, ускорила бег. Сани бросало из стороны в сторону. Возчики оживились, послышались их громкие восклицания. Возчик Марии Гавриловны, увидев, что передние подводы двинулись рысью, пронзительно гикнул и начал подхлестывать лошадь: «Айда, не спи!..» Он даже запел песню и не сразу расслышал тревожный голос Марии Гавриловны:
– Дружок, останови лошадь… На одну минуту! Ради бога!
– Тр-р-р! Что случилось, тетя?
– Голова кружится.
Парень повернул лошадь на закраину дороги и помахал идущим сзади возам – те вскачь проезжали мимо.
Мария Гавриловна торопливо поднялась и протянула закутанного сына возчику.
– Подержи, я сейчас…
Ее тошнило. Ребенок проснулся и заплакал. Оттого, что он был очень плотно закрыт суконной шалью, голос слышался очень неясно.
– Смотри, как замотали! – пожалел ребенка возница. – Ведь задохнется этак! – И чтобы сделать отдушину, потянул подоткнутый край шали.
Ребенок, почувствовав облегчение, затих.
– Вот как хорошо! – обрадовался возчик. – А то закутывают так маленького, словно он не человек, а луковица.
Все подводы проехали мимо, и только последняя остановилась.
– Вот и папа ваш пришел! – сказал возчик.
– Что случилось? – спросил Карпов, узнав мальчика. – Маруся, что с тобой?
– Ничего, Вася, закружилась голова почему-то…
Мальчик по-взрослому заметил:
– Кутаетесь чересчур, поэтому голова и кружится. Вот у меня совсем не кружится.
Мария Гавриловна взглянула на горевшее кумачом лицо паренька.
– Ой, милый! Ты даже без тулупа!
– А нам не привыкать, – важно сказал паренек.
Мария Гавриловна передала сына Карпову.
– Подержи, Вася, я поправлю сиденье.
Она сгребла сено в кучу и уселась поудобнее. Потом взяла сына и прижала к себе.
– Ой, – воскликнула она испуганно, – кажется, развязалось! Надо бы перепеленать…
– Здесь ничего не сделаешь, – сказал Карпов, – Езжай, только прижми покрепче к себе.
Мальчик тоже принял участие в семейном совете:
– Ничего ему не будет в тулупе! Поехали!
– Ладно, с богом, – сказал Карпов.
Юноша свистнул. Отставшие подводы стали догонять обоз.
Они скоро догнали своих. Обоз застрял на поляне меж двух высоких холмов, где снег был особенно глубок.
– В чем дело? – крикнул Карпов.
Оказывается, на одном из возов лопнула завязка оглобли. Женщина-кучер, пытаясь связать порванные концы, обморозила пальцы. На помощь ей пришел старый возчик, но не справился и он. Затянуть завязку на лютом морозе голыми руками казалось невозможным.
Старик похлопывал рукавицей об рукавицу и беспомощно приговаривал:
– Э-э-эх! Силенки-то поубавилось! Эх!..
Наконец кое-как оглоблю привязали. Сани со скрипом двинулись вперед.
Между тем короткий зимний день шел к концу. Начало смеркаться. А по плану уже должны были добраться до берега Камы, до районного центра.
Марии Гавриловне на этот раз дорога показалась особенно длинной – по обеим сторонам ее все еще стоял заснеженный лес, застывший от мороза. И она крепче прижимала к себе спящего Вовочку, мечтая о теплом доме. От монотонной езды охватывала усталость. Медленно, скрипуче тянулся обоз. Мария Гавриловна заснула. Но сон был не крепок. Толчки на ухабах, покрикивания возчиков приводили ее в себя. В сонном мозгу возникали видения, заставлявшие вздрагивать и просыпаться.
Сколько времени провела в таком состоянии, Мария Гавриловна не соображала.
Очнулась, когда услышала над собой голос мужа:
– Вставай, приехали. Зайдем в этот дом.
Было уже темно. Онемевшими руками Мария Гавриловна прижимала к себе ребенка. И, сама не понимая, что хочет сказать, тревожно спросила:
– Почему он не плачет? Почему не плачет?..
– Значит, заснул.
Муж торопил ее:
– Вон и хозяйка вышла тебя встретить, иди обогревайся!
Карпов пошел проверить, как устроились люди, где поставлены подводы.
Для приезжих отвели Дом крестьянина. Но для всех там не нашлось места. Многих пришлось устраивать в домах местных жителей. В первую очередь в этих домах поместили женщин и детей.
И Мария Гавриловна попала в уютную комнату, теплую, по-городскому чисто прибранную. Хозяйка помогла ей раздеться. Приняв из ее рук ребенка, она бережно положила его на кровать.
– Спит? Ну и пусть спит. А вы погрейтесь пока.
Окоченевшая Мария Гавриловна прижала руки к теплой печке, согрела их и решила распеленать Вовочку.
Открыла лицо ребенка и невольно вскрикнула, – оно показалось ей каким-то чужим. Еще не веря страшному предчувствию, как бы удивляясь чему-то, тихим, беспомощным голосом проговорила:
– Ай! Что это?!
Трясущимися руками принялась торопливо разматывать ребенка и вдруг с воплем прижала его к груди:
– Вова! Вовочка!
Подбежала хозяйка, о чем-то ее расспрашивала. Но она не слышала, не отвечала. Окаменевшая, стояла без движения. Потом положила ребенка на кровать и зачем-то начала торопливо его укутывать. И снова остановилась. Снова вскрикнула пронзительным голосом:
– Вова?!
Вдруг отшатнулась от кровати и, прижав ладони» щекам, с криком бросилась к двери:
– Вася!.. Васи-и-илий!
– Подождите, куда вы? Наденьте на себя… – кинулась вслед хозяйка.
Не слушая, Мария Гавриловна выбежала на улицу, В темноте ночи слышалось, как она кричала душераздирающим голосом:
– Вася, Вася-а-а!
8– Неужели в самом деле?.. – проговорила испуганно хозяйка, но как бы боясь разбудить ребенка, подошла на цыпочках к кровати.
Она развертывала одеяло, и руки ее чувствовали безжизненный холод. Затем она увидела желтое, сморщенное, как сушеный урюк, личико ребенка.
– Ужасно! – произнесла она, отшатнувшись.
– Поздно!
Обезумевшую Марию Гавриловну перехватил на улице директор.
– Что с вами? Куда вы?..
– Вова! Мой Вовочка… мой маленький… – зарыдала она.
Аркадий Андреевич строгим голосом прикрикнул:
– Возьмите себя в руки! Простудитесь! Идемте!
Он привел ее в ближайший дом и послал за Карповым.
Марию Гавриловну привели на отведенную квартиру и уложили на диване. Ее бил озноб. Муж накрыл ее тулупом и сам сел у ее ног. Одной рукой он обнял ее, другой все время подтыкал края тулупа.
– Успокойся, Мария, успокойся! – приговаривал он.
Дом был полон людей. Тут и заводские, тут и сбежавшиеся женщины-соседки. Тихо шепчутся, вздыхают.
Пришел Аркадий Андреевич, шепотом отдал распоряжение:
– Товарищи, время позднее. Давайте расходиться, идите все спать.
Но никто не хотел уходить. Наконец одна из женщин заговорила:
– Товарищ директор, может, пока не потеплеет, переждете здесь? Стужа ведь, людей обморозите.
– И лошади отдохнут, – добавил один из кучеров.
– Нельзя, товарищи! – сказал Аркадий Андреевич. – Нам каждый день дорог. Война не ждет. Завтра надо быть в дороге…
Где-то – то ли за стеной, то ли на улице – прозвучали позывные московской радиостанции. Все знали, что вслед за этим будут передавать важное сообщение.
Воцарилась тревожная тишина.
Глава девятая
РАДОСТНАЯ ВЕСТЬ
1Каждый день перед Башкирцевым возникали новые задачи.
Вот он один сидит в своем кабинете. В учреждениях города еще не начинали работу. Его никто не тревожит звонками, он спокойно перелистывает листы большого блокнота, где записаны замечания по поводу выступлений товарищей на заседании бюро. Взгляд Башкирцева остановился на имени Сании.
«Школьную работу считаю равнозначной строительству новых железных дорог, поискам полезных ископаемых…»
Башкирцев одобрительно улыбнулся:
– Правильно! Все ли работники просвещения понимают дело так?..
В тот же вечер, когда в школах была закончена работа, в кабинете Башкирцева собралось около полусотни учителей, в большинстве женщины. Были тут и директора школ, и заведующие учебной частью.
– Много говорить не приходится, товарищи, – сказал им Башкирцев. – Положение в стране требует отдавать все силы на помощь фронту. Поэтому, возможно, мы недостаточно уделяем внимания делу просвещения и особенно делу школьного обучения. Некоторые из вас могут подумать, что школьные дела сейчас стоят на втором плане. И в самом деле кое-кто думает так…
Башкирцев привел факты, свидетельствующие об ослаблении дисциплины в ряде школ. Указал на то, что не все дети ходят в школу.
– Хочу сказать, что, если с нашей стороны контроль ослаб, значит, ответственность в этом деле целиком ложится на самих работников просвещения…
И тут Башкирцев привел слова Сании, записанные им в блокноте.
– Вот так, товарищи, будьте требовательны к себе, будьте контролем сами для себя.
Среди приглашенных в кабинет Башкирцева была и Сания. Ее особенно взволновало, когда секретарь, не называя имени, привел ее слова в своей речи.
– Товарищ Ибрагимова, – сказал он в конце заседания, – останьтесь ненадолго.
И когда все ушли, Башкирцев сообщил:
– Мы проверили ваше заявление насчет Баязитова, ему объявлен выговор.
Сания огорчилась.
– Не могу понять, – сказала она, – как Газиз-абый оказался таким?
– Нет, кет, его совесть чиста, – поспешно заметил Башкирцев.
– Как же так?!
– Дело в том, – сказал Башкирцев, отвечая на ее вопрошающий взгляд, – что прямой вины за ним нет. А есть неосмотрительность, недопустимая для руководящего работника… – И он рассказал о том, как злосчастный шарф достался Баязитову.
– Значит, он на самом деле невиновен? – обрадовалась Сания. – За что же такое наказание?
– Виновен! Для человека, сидящего на его месте, это большая вина.
– Да, – вздохнула Сания, – жаль, что так получилось. Мне хочется поговорить с ним, объяснить ему, почему не могла поступить иначе…
– Это ваше дело. Только вряд ли сумеете его увидеть.
– Почему?
– Он уехал в Казань. Возможно, оттуда направится прямо на фронт.
2Мысль об отъезде на фронт была для Баязитова не случайной. Участник гражданской войны, он уже не раз заявлял об этом. Его не отпускали.
Несмотря на усталость от затянувшегося заседания бюро и горечь в связи с обидной ошибкой, раскрасневшийся Баязитов в ту ночь возвращался домой с каким-то ощущением легкости.
«Теперь отпустят!» – думал он.
В другое время, как бы извиняясь за поздний приход, он всегда коротко нажимал на звонок. А сегодня дал длинную трель.
За дверью послышался испуганный голос жены:
– Кто это?
– Я, старушка, я! Открой!
Его «старушка», как бы не поверив, переспросила:
– Ты это, Газиз?
– Я, Гульниса, я. Не узнаешь, что ли?
Было слышно, как Гульниса отпирала внутренние запоры, потом раскрылась дверь. В коридоре, в свете тускло горевшей лампы, показалась одетая в халат Гульниса.
– Что случилось, Газиз?
– А что, разве заметно?
– Почему так звонишь?
– Ладно, иди, я закрою.
Гульниса давно привыкла к поздним возвращениям мужа. Для нее было вполне привычным дремать в полусне на диване и, заслышав шаги, вскакивать навстречу ему.
Пока Газиз открывал дверь, она стояла у порога. Хотелось скорее взглянуть в лицо мужа, спросить, что случилось.
Вот Газиз, захлопнув дверь, вошел в комнату. Он стоял, не опуская воротника, не снимая ушанки. От мороза лицо раскраснелось, он даже казался от этого Помолодевшим.
– Холодно на улице?
– Не почувствовал, – ответил Газиз, вешая пальто.
Гульниса все еще оглядывала мужа.
– Где же твой шарф? – спросила она.
– В кармане, не беспокойся.
– Разве тебе его для того подарили, чтобы ты носил в кармане?
Газизу хотелось ответить погрубее, но он пожалел жену. Он хотел подготовить ее, чтобы та спокойно восприняла принятое им решение. В полушутливом тоне сказал:
– Как видно, старушка, дрожишь тут без меня?
– Всякое думается, когда по ночам сидишь одна.
– А что будет, если я уйду?
Гульниса поняла, что ее предчувствия не были напрасными.
– Почему так говоришь, Газиз?
– Как же не говорить – время ведь военное.
– Что-то с тобой случилось сегодня?
– Что бы ни было, Гульниса, все не страшно. Давай чайку согреем.
И Гульниса поняла: на самом деле Газизу нужно что-то сказать ей.
3Газиз и Гульниса родились и выросли в одной деревне. В детстве они не знали друг друга – деревня была большая. Оба ходили в школу, но школы для мальчиков и девочек были отдельные, и Газиз не знал Гульнисы, как и она его.
После свержения царя жизнь в деревне переменилась. Даже школьники стали активнее, смелее. Стали устраивать вечера, играли в различные игры, которых до этого не знали в деревне. Вот тут Гульниса и познакомилась с Газизом. Только Газиз в это время выглядел настоящим парнем, а Гульниса казалась очень юной.
После Октябрьской революции, когда молодежь пришла с войны, деревня еще более оживилась. Парни и девушки осмелели настолько, что стали устраивать спектакли. Гульниса вместе с Газизом и его друзьями с удовольствием участвовала в них. Но эти веселые дни продолжались недолго. Время потребовало от молодежи серьезных дел. С установлением Советской власти все пожелали учить своих детей, а учителей не хватало. Гульнису, как хорошую ученицу, отправили в Ялантау, на педагогические курсы. Она вернулась о курсов, а Газиза в деревне уже не было. Сказали – ушел воевать против белых.
Что только не приходилось делать Гульнисе в это время. Она и учительницей была, и работала в отделе просвещения. Когда в деревню пришли банды Колчака, ей пришлось прятаться. Наконец вернулся из армии Газиз. Прошло немного времени, и они поженились.
Газиз прошел в Красной Армии хорошую выучку, закалился в боях. Его вскоре выбрали председателем сельского Совета, потом перевели в волость. А со временем – в Ялантау, центр кантона.
Не прошло года после свадьбы, как у них родился сын. Еще через два года – дочь. Гульниса, хоть и было трудно, продолжала учительствовать. Даже когда появился второй сын, она не бросила работу в школе.
В эпидемию умерли от гриппа оба сына, осталась дочь Миляуша. И Гульниса ушла из школы, чтобы всей душой отдаться воспитанию единственной дочери.
Когда Миляуша подросла, Гульниса решила было снова поступить на работу, но, почувствовала, что сильно отстала, отказалась от этой мысли. Надо было переучиваться заново.
Так Гульниса и осталась дома – матерью, женой, хозяйкой. Оба, и муж и жена, этим были довольны.
Казалось вполне естественным, что, в то время как Газиз отдазал работе все силы, Гульниса опекала мужа, заботилась о его здоровье и о воспитании дочери…
Сели пить чай, и Газиз в спокойном тоне, словно рассказывал о чем-то самом обыкновенном, поведал Гульнисе всю историю с шарфом. Он ни в чем не упрекнул жену, хотя вина Гульнисы в этом деле, касающемся чести мужа, была несомненна.
От неприятной новости Гульниса растерялась. Прежде всего ей хотелось обвинить во всем Раису Лазаревну. Но какая польза от этого? Обидно было и за Санию: разве не могла она предварительно поговорить с ней, Гульнисой, или с Газизом? Она была готова броситься в ноги мужу и просить прощения: «Я… я во всем виновата!..» Мягкие ее губы дрогнули, и Гульниса заплакала.
– Своими руками на твою шею накинула петлю…
Газиз сидел молча, склонив голову над столом.
– Да, – сказал он наконец. – Иногда приходится держать ответ и жене руководящего работника.
– Зачем ты держишь около себя эту змею? – вскрикнула Гульниса.
– Видно, не устоял я перед льстивыми поклонами Раисы Лазаревны, – виноватым голосом ответил Газиз. Однажды прямо заявил ей: «Не люблю подлиз!» Так ведь заплакала даже. Сказала, что уважает меня от всей души, а я ее обижаю. Пожалел. Неудобно обижать человека за то, что он уважает тебя… Ладно, будет урок. А на Санию не обижайся…
– Да и Сания тоже! Не дура ведь, могла бы шепнуть мне…
– Надо, Гульниса, ценить честных людей, – возразил ей Газиз, и супруги перешли к обсуждению того, как быть дальше.
Гульниса несколько успокоилась. Ей уже казалось нормальным, что придется проводить Газиза на фронт. Ведь не он один… Конечно, плохо остаться совсем одной…
Газиз, как бы сочувствуя ей, сказал:
– Если мне действительно придется повоевать, может быть, Миляуше лучше вернуться?
Но Гульниса уже взяла себя в руки.
– Нет, нет, – сказала она торопливо, – не надо. Не стоит отрывать ребенка от учения. Выдержу, пусть учится.
– Ладно, не будем торопиться. Еще ведь не извести но, что скажут в Казани.
4Просьбу удовлетворили. Но послали пока не на фронт, а в распоряжение Военного комиссариата республики, а оттуда на курсы подготовки политработников. Дали три дня, чтобы съездить в Ялантау и устроить семейные дела.
Первым делом Баязитов решил навестить дочку и отправился прямо в университет.
Как быть с Миляушей? Оставить в университете? Или вернуть к матери? Но пожелает ли этого сама Миляуша?
Все мечты Миляуши после окончания школы были об университете, но когда началась война, она не хотела уезжать из Ялантау – боялась расстаться с родителями в такое страшное время. Активная комсомолка, она никому не решилась сказать, даже самой себе не хотела сознаться в этом и объяснила свое нежелание ехать в Казань совсем другими причинами.
– В военное время полезнее, если я буду работать для фронта. Поступлю на завод у себя в Ялантау, буду делать оружие для Красной Армии, – говорила она.
Однако взяли верх советы родителей, и девушка уехала в Казань. Если судить по письмам, видимо, и учеба у них у всех идет не очень-то гладко. Да, коли предложить ей вернуться к матери в Ялантау, девушка, наверное, с большой охотой согласится.
Баязитов прошел мимо Ленинского сада, поднялся по кривой улочке, и перед ним предстал университет с его величавой колоннадой. С удовольствием оглядел протянувшееся на целый квартал здание. Ведь университет – слава Казани. Прославленный научный центр, он известен не только в Казани, но и по всему Союзу, известен всему миру!
Газиз с гордостью прочитал надпись над колоннами: «Казанский государственный университет имени В. И. Ульянова-Ленина».
Университет, где учился Ленин! Сейчас здесь учится Миляуша, его дочь. А он – сын мужика, который даже не знал о существовании известного всему миру научного центра в Казани. И пусть учится, разве можно ее отрывать от учения! Вот только… Эх, если бы не было этой войны, будь она проклята!..
Газиз поднялся по низким каменным лестницам и замешался в толпе. Кого только тут не было! Шли люди в котиковых шапках и в дорогих пальто, шли военные разных чинов, и одетые налегке девушки, и молодые люди с большими бородами, выращенными, наверное, для того, чтобы казаться старше, и наоборот, гладко бритые, безусые старцы.
Продвигаясь с толпой, Газиз вошел в университет. Длинные темные коридоры и площадки лестниц – все было заставлено какими-то аппаратами, приборами, высокими, как шкафы, ящиками. Как на вокзале, лежат чемоданы, связки бумаг, чайники. На чемоданах сидят пожилые женщины, как бы ожидая прихода поезда.
От такого зрелища Газизу стало не по себе.
«Да, война! – вздохнул он. – В таких условиях какая может быть учеба…»
Ему дали адрес общежития Миляуши, и Газиз направился туда. В пустом коридоре была только сторожиха.
Разговорившись с Баязитовым, она сочувственно проговорила:
– Не знаешь, учиться приехали или работать!
Газиз хотел посмотреть комнату, где жила Миляуша. В это время появилась шумная стайка девушек, и полутемный коридор сразу ожил. Несколько девушек в лыжных костюмах подошли к столу.
– Гайнамал-апа, писем нет?
Сторожиха открыла ящик и достала несколько писем.
– Возьмите. А где же Миляуша?
– Миля? Сейчас придет. Миля! Тебе письмо!
Дверь распахнулась, и, впустив за собой облако морозного пара, вошла Миляуша.
– Письмо? Мне? Где оно?
В коридоре было темно – она не заметила сидевшего около стола отца. На душе Газиза потеплело. «Бедняжка, как она ждет писем от нас», – подумал он, поднимаясь. Но Миляуша нетерпеливо назвала другое имя:
– Где письмо, девчата? Не от Рифгата ли?
Растерявшись, Газиз стоял в толпе девушек.
Ответила Миляуше сторожиха:
– Рифгат у тебя на уме! А тут отец к тебе приехал!..
Миляуша увидела отца и смущенно бросилась к нему:
– Ой, папа!..
Звонкий голос ее прозвучал как-то совсем по-детски. Она не кинулась ему на шею, как бывало в пору детства, но и сама не заметила, как очутилась в объятиях отца.
5Миляуша провела отца в свою комнату. Познакомила с подругами и сразу заговорила об университетских делах. Оказалось, учение шло плохо. Не только студентам, даже преподавателям приходилось отрываться от занятий. Вот и сегодня они работали на вокзале, выгружали вагоны, вернулись усталыми. В здании университета разместилось отделение Академии наук, эвакуированное из Москвы. Не только инвентарь, но и работники академии приютились здесь, пока найдут им соответствующее помещение и квартиры. Приехали из Москвы и Ленинграда и большие ученые…
Газиз поинтересовался, как питаются студенты. Девушки только переглянулись и засмеялись.
– Да, ведь нам пора идти в столовую! – сказала одна из них.
– Миляуша, пригласи отца. Идемте, Газиз Баязитович, посмотрите нашу столовую.
– Спасибо, я сыт. А вы идите.
Отец и дочь остались вдвоем. Газиз осмотрел Миляушу с ног до головы. Байковый лыжный костюм, который недавно послал ей Газиз, был сильно потрепан.
– Быстро же износила! – отметил Газиз.
– На работу надеваю. Все время на работе, как не износиться!
Отец снова сочувственно оглядел дочь.
– Трудно приходится?
Снизив голос, Миляуша призналась:
– Трудно, папа. Очень трудно. Сегодня выгружали дрова. Сырые, тяжелые…
«Ведь она считала за труд и мытье посуды», – подумал отец. Миляуша показалась ему жалкой.
– Скучаю по маме, – добавила Миляуша, – и по тебе…
– Как идет учение?
– Программу выполняем. Конечно, приходится много сидеть, даже по ночам.
– И питание, конечно, неважное, судя по словам твоих подруг?
– Где там до маминых перемечей!
Отец положил руку на плечо дочери и глубоко вздохнул.
– Поедешь домой, доченька, возьму с собой к матери.
Миляуша испугалась:
– Зачем?
– Тяжело тебе, доченька, продолжать учебу. И матери так легче будет, – сказал Газиз.
Он рассказал ей, что призван в армию и должен скоро уехать.
Эта весть не особенно удивила ее, она как будто давно ждала, что так и должно быть. Закрыв глаза, прижалась к груди отца.
А когда подняла лицо, Газиз увидел ее серьезный взгляд.
– Нет, папа, – сказала она тихим, но твердым голосом. – Из университета можно уехать только на фронт. А домой?.. Нет, не поеду, папа! Знаю, что маме будет тяжело. Но кому сегодня легко?
Газиз, как бы не узнавая дочери, пристально посмотрел ей в лицо. В самом деле, Миляуша ли это? Ребенок, три-четыре месяца тому назад ушедший из-под материнского крыла, когда она стала такой?
– Доченька!.. – Голос Газиза прозвучал взволнованно.
– Я ведь ничего теперь не боюсь, – сказала Миляуша.
– Доченька!..
Газиз хотел объяснить свои чувства Миляуше.
– Ты, видно, стала взрослым человеком, доченька. То, что дочь выросла, – для отца большая радость. Поэтому не буду тебя ни в чем уговаривать, оставайся, учись.
У Газиза были талоны в закрытую столовую областного комитета. Он повел дочку обедать туда. По дороге Миляуша расспрашивала о делах в Ялантау. За обедом написала письма.
– Матери передашь, – сказала коротко, – А это Сании-апа.
