Текст книги "Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки."

Автор книги: Марат Нигматулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

В отличие от простого невольника, – раб первой категории должен был усвоить весьма специфическую этику. В кратком виде смысл этой моральной доктрины сводился к следующему.

В самой по себе человеческой жизни нет никакого смысла. Однако же человек самостоятельно может наполнить свою жизнь каким-нибудь смыслом. При этом деньги или удовольствия на роль последнего никак не годятся, поскольку это явления эфемерные, нестойкие, приходящие, а потому суетные. Единственным же подлинным смыслом в жизни может быть только немеркнущая слава. Для того, чтобы этой славы добиться, – человек должен творить достойные деяния. Однако же совершать эти самые деяния просто так невозможно. Для того, чтобы творить великие дела, – человек обязан занять определённую жизненную позицию. «Стать под знамёна», как любила выражаться Солнцева.

Допусти, человек решил прославить себя на военном поприще. С одной стороны, он может стать наёмником или фашистским карателем (или же и тем, и другим одновременно) и прославить себя чудовищными военными преступлениями. С другой, он может стать партизаном и борцом за свободу и прославить себя совершёнными во благо народа подвигами. С точки зрения славы – эти два пути совершенно равны.

Однако для того, чтобы избрать тот или другой путь, – человеку необходимо сделать непростой выбор, избежать которого здесь никак нельзя. Если человек решает вступить на путь достижения военной славы, – он обязан сделать хоть какой-то выбор. Выбор этот может быть любым. Он вовсе не ограничивается двумя приведёнными выше вариантами (они просто являются в некотором роде предельными). Однако же выбор человек сделать должен.

А если человек боится делать любой выбор? Если он, условно говоря, одинаково не желает быть ни карателем, ни партизаном? Что тогда?

Известно. Тогда этот человек не сможет прославить себя ни преступлениями, ни подвигами. С одной стороны, если он вовсе не хочет быть карателем, то чудовищных преступлений ему точно не совершить. Если же ему не хочется быть партизаном, – то подвигов ему не совершить и подавно. Следовательно, военной славы такой индивид снискать не сумеет.

Следовательно, для того, чтобы добиться славы (военной, политической, литературной или любой другой) человеку просто необходимо занять определённую жизненную позицию, сделать выбор. Если же человек отказывается от выбора в принципе, – тем самым он напрочь лишает себя возможности добиться славы. А это значит, что он добровольно лишает свою жизнь всякого смысла.

Такой человек именуется филистером. Также его могут называть мещанином и обывателем.

Славы, конечно, можно добиться различными путями. Политика, война, искусство и наука предоставляют широкие возможности для желающего снискать лавры. Однако же это пути очень трудные и не слишком надёжные. Много лет нужно потратить для того, чтобы стать известным политиком, крупным учёным или даже авторитетным гангстером.

А что же делать простому школьнику? Слава ему нудна уже сейчас, а вот возможностей добиться этой славы традиционными путями у него нет.

Вот здесь и приходит такому школьнику на выручку рабовладельческая корпорация!

Да, школьник, разумеется, не может в одночасье стать великим полководцем или признанным поэтом. Но зато он может сделаться чьим-то рабом и прославить себя посредством ревностного служения своему господину.

А вот теперь самое главное.

Познавший эту философию раб становится просветлённым. И здесь необходимо пояснить, чем просветлённый раб отличается от раба простого, непросветлённого. Отличие же между этими двумя невольниками колоссально.

Обыкновенный раб, конечно, хранит верность своему господину. Однако де это верность неискренняя, притворная. Такой раб повинуется приказаниям либо потому, что боится восстать против хозяина, либо потому, что надеется рано или поздно возвыситься в иерархии рабов и начать властвовать над себе подобными.

Просветлённый раб – совсем другое дело. Он готов служить своему господину потому, что знает: благодаря ревностному служению он сумеет стяжать себе немеркнущую славу и обессмертить собственное имя в веках.

Обыкновенный раб любое хозяйское приказание исполняет безо всякого энтузиазма, нехотя, с ленцой. Для него исполнение господских указаний – всего лишь нудная обязаловка, отчуждённый труд.

У просветлённого раба всё иначе. Служение своему господину для него – главное дело всей жизни, единственный её смысл. Именно поэтому каждое господское повеление такой исполняет с великой радостью в сердце. Даже если это повеление связано с чем-то на первый взгляд неприятным.

Допустим, приказал своим рабам прополоть огород. Обыкновенный раб выполнит это задание, но безо всякого задора, без азарта, без интереса. Он будет стараться поскорее закончить неприятную ему работу, будет торопиться. Разумеется, ждать какого-либо усердия от такого человека бессмысленно. Нормально работать он сможет лишь под неусыпным контролем надсмотрщика. Если же этот последний отвернется, – раб непременно начнёт сачковать. Разумеется, это скажется и на качестве работы.

Короче, с таким невольником возникает огромное количество проблем. Самое большее, чего от подобного работника можно добиться, – так это того, чтобы он хоть как-нибудь выполнял порученное. Однако же заставить его работать с полной самоотдачей решительно невозможно. Тут не помогут ни кнут, ни пряник.

Совсем другое дело – просветлённый раб. Такой будет полоть господский огород изо всех сил. Он будет работать до полного изнеможения. И не просто работать, но ещё с большой радостью, со всем положенным энтузиазмом.

А всё потому, что такой раб знает: чем усерднее он будет пахать на господина, – тем большую славу в конце концов обретёт.

Впрочем, слава зависит совсем не только от проявленного при выполнении господских заданий усердия. Она также напрямую связана со степенью сложности этих самых заданий. Выполоть для господина огород – это одно. Пожертвовать ради господина собственной жизнью – совсем другое.

Да, кстати про пожертвование жизнью во имя хозяина.

Известно, что чем исправнее невольник служит своему господину, – тем более возрастает его слава.

Следовательно, источник славы для раба заключается в этом самом служении. А это значит, что высшее служение – дарует рабу наивысшую славу.

Но что такое служение?

Служение – это добровольное пожертвование собственными интересами во имя интересов чужих. В данном случае под последними разумеются интересы господина.

Если так, то что тогда является высшим служением?

Высшим служением тогда является полное, абсолютное самоотречение, полный отказ от собственных интересов во имя интересов чужих. Такое полное самоотречение, такой совершенный отказ от всех своих потребностей и желаний – есть пожертвование собственной жизнью.

Следовательно, пожертвование собственной жизнью во имя своего господина – для невольника является наивысшим служением. Ну, а наивысшее служение, как уже было сказано, – приводит раба к наивысшей славе.

Именно поэтому когда господин приказывает своему рабу отдать за себя жизнь, – невольник должен преисполняться великой радости. Ведь это значит, что судьба предоставляет ему возможность снискать наивысшую славу и обессмертить своё имя в веках.

Вот, собственно, краткое изложение той философской доктрины, что безраздельно владела умами наших рабов первой категории.

Вот такая вот специфическая форма экзистенциализма.

Так о чём я говорил?

Ах, да, конечно!

Если человек хотел стать рабом первой категории, – ему требовалось усвоить вышеизложенную философию.

Заметьте, – именно усвоить!

Не просто понять, а именно усвоить.

Даже не знаю, как бы вам этот вопрос получше разъяснить…

Понимаете, есть мнения, а есть убеждения. Хотя эти понятия часто смешивают, – на самом деле они в корне различаются.

Мнения – это просто ни к чему не обязывающие мысли. Вот сидят в Интернете какие-то дураки, пишут друг другу, обмениваются мнениями. Короче, понятно, о чём речь идёт.

Убеждения – это нечто другое. Это мысли, которые глубоко укоренились в сознании своего носителя, полностью подчинили его себя, захватили контроль над всей его нравственной жизнью, над всей его умственной и практической деятельностью.

Так вот. Для того, чтобы стать рабом первой категории, – человек обязан был усвоить всю описанную ранее философию как раз на уровне убеждений.

Недостаточно было просто выучить изложенные ранее принципы. Нужно было воспринять их эмоционально, прочувствовать их, а затем сделать принципами собственными.

Знаете, это всё напоминало некоторые восточные религии. Даосизм или дзен-буддизм, к примеру. Если эти учения рассматривать исключительно рассудочно, – то в них ничего особого найти не получится. Для того, чтобы просечь, в чём здесь фишка, – вам надо воспринять их чувственно.

Так же и здесь. Для того, чтобы понять всю красоту вышеописанной философской системы, – нужно воспринять её не как что-то отвлечённое, но как неотъемлемую часть своей жизни. Нужно именно пережить её.

Человек сперва должен понять, что в жизни самой по себе нет никакого смысла и что лишь он сам способен наполнить собственное бытие определённой значимостью. Потом ему требуется осознать, что единственное, к чему в жизни следует стремиться, – это слава. Затем необходимо твёрдо усвоить, что высшая слава для раба – заключается в служении господину. И, наконец, зарубить себе на лбу, что высшую славу раб может снискать только пожертвовав собственной жизнью во имя господина.

Когда эти четыре принципа прочно укоренятся в сознании человека, сделаются неотъемлемой частью его личности, его убеждениями, – эта философская система будет на самом деле и до конца познана индивидом.

Для того, чтобы принципы этой доктрины понять, – необходимо эти последние сделать своими убеждениями. А убеждения, как уже было сказано ранее, – это мысли, полностью подчиняющие себе жизнь человека. Иными словами говоря, для того, чтобы всё это познать принципы этого странного учения, – необходимо сначала полностью этим принципам подчиниться. Притом не просто подчиниться, но подчиниться добровольно и при этом с радостью.

Когда же человек этим принципам добровольно и радостно подчинится (то есть сделает их своими убеждениями), – жизнь его тотчас же наполнится смыслом. И, конечно, многократно улучшится.

Естественно, ведь когда невольник постигает изложенную выше философию, – он начинает получать удовольствие от своего труда на благо хозяина. И теперь чем больше он трудится, – тем больше удовольствия он получает. Это, конечно, сказывается и на качестве его работы. Просветлённый, постигший означенную мудрость раб всякое дело выполняет гораздо основательнее раба простого. Именно поэтому очень скоро такой невольник заслуживает поощрение, а затем и повышение. Такой человек быстро зашагает по карьерной лестнице и очень скоро, преодолев все иерархические ступени рабства, – сделается невольником первой категории.

И знаете, что я вам скажу? Что правда, – то правда! Многие из тех, кто без остатка принимал эту чудовищную доктрину, – в конце концов становились рабами высшей категории. Не все, конечно, но многие.

При этом других путей наверх попусту не существовало. Или ты принимаешь описанную ранее идеологию, а затем своим трудом взбираешься по трупам на самую вершину иерархической пирамиды, – или нет. Собственно, именно поэтому все без исключения представители высшего ученического сословия нашей школы – были настоящими фанатиками упомянутой доктрины.

Да, в жизни этих людей описанная ранее философская система играла колоссальную роль. Известное влияние оказывала она, конечно, также и на литературные предпочтения рабов первой первой категории.

Среди всех писателей в этой специфической общественной среде наиболее ценились Донасьен де Сад, Франсуа Рене Шатобриан, ТеофильГотье, Ипполит Тэн, ПросперМериме, Шарль Бодлер, Артюр Рембо, Луи-Фердинанд Селин, Габриеле д'Аннунцио, Генрик Сенкевич, Юкио Мисима и некоторые другие.

Среди философов наибольшим уважением пользовались МайстерЭкхарт, Фридрих Ницше, Освальд Шпенглер, Эрнст Юнгер, Юлиус Эвола, Хосе Ортега-и-Гассет, Рене Генон, Жак Бержье, Алистер Кроули, Антон Шандор Ла-Вей, Эммануил Сведенборг, Ямамото Цунэтомо.

Некоторый читательский интерес вызывали также сочинения отцов церкви и схоластов развитого средневековья. Среди первых особым расположением пользовались Блаженный Августин и Тертуллиан. Среди вторых более всего ценили Фому Аквинского и Святого Бонавентуру.

Большим авторитетом пользовались работы Бальдассаре Кастильоне, Антуана Гомбо и некоторых других тому подобных деятелей.

Определённый успех имели труды Иоанна Кронштадского и Константина Победоносцева.

Что касается тех рабов первой категории, что обретались при дворе Ангелины Летуновской, – то этим последним здесь были свойственны некоторые национальные особенности. Почти все эти люди были поляками. Те же немногие среди них, кто польской нации вовсе не принадлежал, – всё равно прекрасно владели польским языком. Знание де последнего позволяло этим людям существенно расширить круг чтения. В означенной среде были известны и пользовались немалой популярностью СтаниславОреховский, Лукаш Горницкий, Миколай Семп Шажинский, Шимон Старовольский, Хенрик Жевуский.

Таковы были литературные и философские симпатии нашего высшего класса. Что же касается его антипатий по этой части, – то эти заслуживают отдельного рассмотрения.

Из числа литераторов особого презрения со стороны этой социальной группы были удостоенывсе без исключения поэты Серебряного века, Михаил Булгаков, Александр Солженицын, Борис Пастернак, Василий Гроссман, Василий Аксёнов, Владимир Войнович, Виктор Ерофеев, Владимир Высоцкий, Булат Окуджава, Александр Галич.

Русская классическая литература также не пользовалась в этой среде ни малейшим почтением. Льва Толстого почитали убогим моралистом (равно как и Достоевского). Пушкина, Лермонтова, Гончарова, Тургенева и других классиков здесь почитали неимоверно скучными.

Несмотря на известное увлечение консервативной общественной мыслью, – русская религиозная философия в этих кругах уважения не снискала. Леонтьева, Данилевского, Соловьёва, Розанова, Бердяева, Франка, Булгакова, Флоренского, Шестова, Ильина, Лосева, Гумилёва и других тому подобных в среде рабов первой категории дружно презирали. Этих людей наши аристократы единодушно почитали унылыми буржуазными моралистами, корчащими из себя невесть что обывателями, вконец распоясавшимися мещанами.

Из числа зарубежных мыслителей такого же презрительного отношения удостаивались Айн Рэнд, Фридриха фон Хайека, Людвига фон Мизеса, Мюррей Ротбард и некоторые другие тому подобные авторы.

Впрочем, говорить о том, что нашим господам и рабам первой категории категорически не нравилось, – вообще довольно трудно.

Понимаете, в этой среде не было принято возмущаться чьим-либо творчеством. Господа и рабы первой категории могли часами обсуждать любимых ими авторов. Авторов же нелюбимых обсуждать считалось излишним. Таковых просто-напросто игнорировали, притом игнорировали тотально. Всякое упоминание этих людей или же созданных ими произведений считалось проявлением невежливости и дурного тона. Никто не ругал песен Галича и Окуджавы. Никто не возмущался фальшью романов Пастернака и Солженицына. Об этих авторах (равно как и об их творчестве) в этой среде просто никогда не заходило разговора.

Впрочем, это правило знало и свои особенные исключения.

Конечно, если между собой общались два раба первой категории, – то между ними никогда бы не завязалось разговора об Окуджаве. Но если один привилегированный невольник вступал в общение с каким-то человеком из посторонней среды, очевидно не владеющим всеми правилами аристократического этикета, – такой разговор (пусть и весьма лаконичный) завязаться всё же мог.

Это уж я знаю точно. Знаю хотя бы потому, что сам неоднократно побывал в роли того самого человека из посторонней среды, не знающего должным образом правил придворного этикета.

Далее я приведу несколько примеров таких вот неудачных разговоров, произошедших в своё время между мною и Светой Солнцевой.

Помню, заговорил я как-то про творчество Айн Рэнд. Дело было весной пятнадцатого. Май месяц на дворе стоял. Времена тогда были совсем не те, что сейчас.

Года до две тысячи четырнадцатого Рэнд в нашей стране была практически неизвестна. А потом, как раз на рубеже четырнадцатого и пятнадцатого годов, – началось что-то очень странное. Издательство «Alpina Publisher» вдруг начало огромными тиражами издавать сочинения Рэнд. Напечатано было практически всё, что эта полоумная баба за свою жизнь успела написать. Конечно, то же издательство и раньше печатало работы Алисы Зиновьевны, но тогда тиражи их были ничтожными. Теперь же всё кардинально изменилось.

Тогда же непонятно откуда стали вылезать на свет божий наши отечественные либертарианцы. Тогда они казались нам какими-то чудными и непонятными тварями, экзотическими зверюшками, завезёнными к нам из далёкой Америки. Тогда ещё никто до конца не понимал, какую опасность представляют эти сволочи. Либертарианцы представлялись нам субтильными мальчиками из интеллигентских семей. Мы смеялись над ними, наивно полагая, что в России не найдётся хоть сколько-нибудь внушительного числа людей, готового разделить эту жуткую человеконенавистническую идеологию, завезённую к нам из Америки. Боже, как мы тогда ошибались…

Ну так вот. На дворе стоит май пятнадцатого. Айн Рэнд на волне популярности. Только что вышла её биография на русском языке. Во всех журналах печатаются рецензии на произведения этой тётки.

Мы со Светой сидим на диване в гостиной. Разговариваем себе, обсуждаем всякое. За окном в это время светит яркое, уже почти совсем летнее солнце. И небо над городом не голубое, а белое, как молоко в чашке. Под окнами дома шумит раскачиваемая ветром молодая листва. Душный, наполненный ароматами уходящей весны и наступающего лета воздух вторгается в комнату. Само помещения погружено в приятный полумрак. Солнечные лучи сюда не проникают. Здесь царит лёгкая прохлада.

Итак, мы разговариваем. Вдруг мне приходит в голову мысль спросить Свету об Айн Рэнд. Спрашиваю как бы невзначай, будто вопрос не Свете совсем адресован, а всей вселенной.

Солнцева продолжает говорить о другом. Вопроса о Рэнд она будто бы и не услышала.

Думаю, возможно, что и впрямь не услышала. Спрашиваю ещё раз. Точно так же, как и до этого, – невзначай как бы.

Света по-прежнему говорит о другом, а вопрос о Рэнд игнорирует.

Тут я повернулся к девушке, положил ей руку на плечо, склонился прямо над её ухом, а затем тихо прошептал:«Mademoiselle, dites-moi s'il vous plaît, avez-vous lu Ayn Rand? Quepensez-vous de sa art?».

Тогда Света посмотрела на меня каким-то особенно мутным, томным и одновременно притворно доброжелательным взглядом. Так она смотрела на меня всякий раз после того, как я говорил какую-нибудь особенную глупость. Взгляд этот напоминал тот взгляд, каким сытый удав глядит на пробегающую мимо него мышь. Огромный змей смотрит на грызуна и как бы говорит ему: «Я бы съел тебя, но мне сейчас недосуг.».

Так вот, посмотрела она на меня таким взглядом. Прямо в упор посмотрела. Между нашими глазами, наверное, сантиметров пять было, не больше. Я увидел тогда её чудовищно яркие голубые глаза. Они казались мне тогда глубоко заплаканными. Вот так посмотрела она на меня посмотрела, посмотрела, а потом и говорит на французском с очень выраженным, почти карикатурным придыханием. Как раз такое придыхание отличало язык французской золотой молодёжи времён Термидора. Так вот, глядит она мне в глаза и говорит: «Oh, belle ami, ne gâchons pas un moment agréable avec une conversation sur un sujet aussi mauvais. L'ignorance de vulgaire ne mérite pas l'attention.».

Вот так! Невежество черни не достойно внимания. Собственно, это был единственный раз, когда мы со Светой говорили об Айн Рэнд. Больше к этой теме мы уже никогда не возвращались.

Нечто подобное имело место в тот раз, когда я попытался заговорить о Льве Толстом.

Дело было поздней осенью четырнадцатого. Я тогда как раз дочитал «Крейцерову сонату». Повесть произвела на меня некоторое впечатление. Произведение хотелось обсудить.

Так вот, сидим мы вместе со Светой в той же самой гостиной.

Света сидит за пианино (обычно это последнее располагалось в спальне, но в тот раз мы вместе перетащили его в гостиную), наигрывает приятную музыку и сама же поёт. Я сижу на диване и слушаю.

За окном утробно завывает ледяной ветер. Небо над городом висит ни то тёмно-серое, ни то тёмно-синее. Стучат по оконному стеклу мелкие капли дождя. Вся комната залита тёплым жёлтым свечением, исходящим от включённых электрических ламп. Журнальный столик заставлен едой.

Было бы, конечно, очень символично, если бы Света в тот раз наигрывала именно Крейцерову сонату. Но нет. Тогда эта девушка исполняла старую французскую песню «Vive le Roi quand même!».

Надо сказать, песня эта была очень популярна среди господ и рабов первой категории. Что же касается непосредственно Солнцевой, – то она эту замечательную кантату просто обожала. К тому же Света профессионально занималась музыкой и вокальным пением. На школьных праздненствах она часто демонтировала своё искусство. Впрочем, делала она это и во время приватных свиданий.

Помню, с каким удовольствием она исполняла эту старую монархическую песню. Когда доходило до припевов, – Солнцевався дрожала от приятного по всей видимости возбуждения. Дрожала и тянула:

Vive le Roi quand même!

Vive le Roi! Vive le Roi!

Так вот. Сижу я, значит, на диване, музыку слушаю, конфеты шоколадные лопаю…

И тут мне как раз вспомнилась «Крейцерова соната» Толстого. Ну, я и решил, что как только Света закончит, – я тут же у неё и спрошу, что она про это сочинение русского классика думает.

Наконец девушка исполнила до конца эту прекрасную песню. Я встал с дивана, подошёл к Свете и положил свои ладони на её нежные, белые как мрамор плечи. После этого я нагнулся прямо над ухом девушки и прошептал ей нечто такое, о чём я здесь писать не стану. Света тихонько засмеялась. Я аккуратно присел на банкетку. Места на ней было немного, а потому вышло так, что я как бы поневоле вплотную прижался к телу Светы. Впрочем, я был вовсе не против сделать это и по доброй воле. Тогда я посмотрел Солнцевой прямо в глаза и спросил наконец про «Крейцерову сонату». Ох, лучше бы я этого не делал…

Света посмотрела на меня всё тем же мутным и томным, ни то недоуменным, ни то порицающим взглядом, будто хотела спросить: «Ты серьёзно?!». Посмотрела она так на меня, помолчала немного, а затем и произнесла: «Марат, давай не будем обсуждать сейчас этот баптистский пасквиль!».

Собственно, только из таких вот ограниченных несколькими фразами разговоров и можно было узнать, какие авторы представителям нашей школьной аристократии не нравились. Иначе выяснить это было совсем невозможно.

Впрочем, довольно уже было нами сказано по поводу литературных предпочтений нашего высшего класса. Поговорим теперь о его предпочтениях в области политики.

С политическими взглядами у этих людей всё было довольно просто. Господа и рабы первой категории безусловно составляли привилегированную общественной группу. А как нам известно из данных общественной науки, – представители привилегированных групп в массе своей почти всегда занимают позицию исключительно реакционную.

Впрочем, реакция, как известно, тоже бывает разной. С одной стороны, конечно, существует реакция умеренная, либеральная. Со стороны другой, встречается также и реакция неумеренная, радикальная.

Наши школьные господа и рабы первой категории принадлежали безусловно к этой последней. Так можно охарактеризовать их политическую позицию в общем виде.

Анализировать их общественную позицию во всех подробностях несколько сложнее.

Дело в том, что политические взгляды этих людей были весьма нетривиальны. Именно поэтому классифицировать их привычным способом представляется несколько затруднительным во всяком случае для меня.

Честно говоря, мне самому пришлось немало времени потратить на то, чтобы хоть как-то попытаться объяснить происхождение такой вот необычной формы реакционности. Однако хоть сколько-нибудь убедительного объяснения этому факту мне разыскать так и не удалось.

Однозначно классифицировать разделяемые нашей школьной аристократией политические взгляды также оказалось весьма непросто. Много раз я пытался выполнить такую классификацию, но всякий раз вынужден был отступать.

Понимаете, эти люди все поголовно строго придерживались весьма необычной политической доктрины. И эта самая доктрина воистину не была похожа ни на что.

Помню, в шестнадцатом и семнадцатом годах, когда я уже учился в другом здании «Протона», – я часто заходил домой к Юльке Аввакумовой. Заходил с той же целью, с какой до этого заходил к Свете Солнцевой.

С Аввакумовой мы точно так же проводили время в беседах, обжорстве и сексе. Так вот, во время родной такой нашей застольной беседы Юлька умудрилась ненароком сформулировать всю политическую программу рабов первой категории.

Ох, как де хорошо я запомнил тот тёплый июльский вечер. На дворе было уже около девяти часов. Пропитанный запахом цветов тяжёлый душный воздух постепенно остывал, избавляясь от остатков полуденного зноя, небо розовело, а все окрестные дома теперь утопали в тускло-пастельном розовом молоке последних предзакатных лучей. От машин и зданий начали расползаться в стороны длинные, острые, будто ятаганы чёрные тени, всё удлиняющиеся и удлиняющиеся с каждой минутой. Последние желтые, с каждой секундой темнеющие и делающиеся даже не розовыми, а скорее багровыми лучи падали на выбеленные стены комнаты, на роскошный стол из полированного белого мрамора и на сверкающий янтарной глазурью паркет.

Мы с Юлькой сидели за столом. Аввакумова была одета в какое-то странное домашнее одеяние из белого атласного шёлка, напоминавшее одновременно и вечернее платье, и пижаму. Я был одет в длинные шорты, гольфы до колена и белую физкультурную майку с рукавами.

Мы жрали и разговаривали.

Наконец речь зашла о политике. Я тогда как раз и спросил Юльку про то, что она думает о Навальном и как хотела бы переустроить Россию.

Девушка тогда неспешно поднялась со стула. Выражение её лица источало какую-то чудовищную усталость и ненависть. Казалось, она сейчас скажет мне: «Как же ты достал!». И после этих слов зарежет меня.

Однако же ничего подобного она не сказала и уж тем более меня не зарезала.

Она встала, придвинула к себе свой хрустальный бокал, налила в него белого безалкогольного вина, зажала его ножку в пальцах, подняла на уровень своих глаз и затем произнесла нижеследующую речь.

– Оh, ma cher ami! – обратилась она ко мне. – Так ты всерьёз хочешь узнать о том, что же всё-таки я думаю относительно вопросов политических? Точнее же – не только я, но и всё то общество, к которому я принадлежу?

Последнее очевидно хотя бы потому, что человек вне общества существовать не может, что бы там ни говорили всякие напомаженные дуры.

Хорошо, ты получишь ответ на свой вопрос. Правда, боюсь, этот ответ не очень-то устроит тебя.

Что же, приступим к изложению нашей политической программы! А начнём мы, пожалуй, с вопросов наиболее актуальных!

Итак, ты хочешь знать, каково моё отношение к Алексею Навальному?

О, знал бы ты, ma chérie, насколько я ненавижу этого навозного жука, этого ничтожного уродца!

Возможно, ты спросишь меня, в чём причина подобной ненависти. Я отвечу тебе. Отвечу правдиво, именно так, как нас всегда и учили. Так знай же, ma belle! Очень трудно определить конкретный источник этой ненависти, поскольку этот уродец омерзителен для меня во всех своих проявлениях.

Начнём с того, что я глубоко презираю его как личность. Это убогий, жалкий, совершенно безликий серенький человечек. Да, именно человечек. Не человек, но человечек. Так, унылая пародия на подлинного, действительного человека.

Жалкий, совершенно посредственный ум, способный производить лишь самые пошлые и поверхностные суждения, заскорузлая приземлённость мысли, что лишена у него всякой интеллектуальной глубины, убогая посредственность дарований, отсутсвие не только всякого, пусть даже и не слишком высокого полёта духа, но также и всякого представления о нём.

Это и есть тот самый Навальный. Настоящий барыга, торгаш, купчик, в действительности совершенно тупой и посредственный, ничем принципиально не отличающийся от тысяч тому подобных дельцов, но тем не менее считающий себя венцом божественного творения. Убогий шоумен, дурак, обманывающий глупцов.

И ты хочешь спросить, что я думаю о нём? А что я по-твоему могу думать? На мой взгляд здесь и вовсе не надо думать: надо просто браться за автомат, – и всё!

Или я не права, ma ami?!

Вот именно это я могу сказать по поводу личности самого Навального.

Вот скажи: могут ли здравомыслящие люди всерьёз желать, чтобы их страной управлял выпускник Йельского университета? Нет, разумеется! Могут ли честные люди мечтать о том, чтобы их Родина оказалась во власти агента ЦРУ? Нет, никак не могут, скажешь мне ты! А возможно ли допустить, чтобы преисполненные внутреннего достоинства люди захотели вдруг оказаться во власти чудовищного торгаша с Черкизовского рынка, лишённого чести, совести и всяких представлений о морали? Нельзя, конечно, такое допустить!

А теперь подумай о том, можно ли представить, чтобы хоть одни здравомыслящий жители нашей страны пожелал видеть правителем государства человека, одновременно являющегося выпускником Йельского университета, агентом ЦРУ и настоявшим дореволюционным купчиком?! Разумеется, представить подобное невозможно!

Вряд ли кто-то будет оспаривать истину того, что личный фактор в политике играет определённую роль. Однако же при этом он вовсе не является определяющим.

В конце концов, belle ami, не думаешь же ты, будто Навальный делает все эти мерзости по собственному желанию, что никто не стоит за его спиной и не помогает ему? И я сейчас говорю вовсе не про его заморских хозяев.

Нет, речь идёт про совсем других людей, про наших российских обывателей, ведущихся на пустопорожнюю трескотню этого демагога.

Думаю, ты и сам превосходно знаешь, насколько же всё-таки омерзителен наш российский обыватель. Конечно, мещанин всегда противен, однако наш современный российский мещанин противен вдвойне.

Впрочем, тут надо различать. Ведь с одной стороны существует простой, традиционный в некотором смысле русский обыватель. Такого обывателя мы называем жлобом. Жлоб любит рыбалку и футбол, пьёт водку и закусывает её шашлыком, обжирается салатом оливье под Новый год, катается на отдых в Турцию или Египет. Он обычно поддерживает нынешнее правительство.