Текст книги "Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки."

Автор книги: Марат Нигматулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

И вот тут Меля почувствовала, что сзади кто-то подошёл к ней. Он будто стоял метрах в пяти от неё и жадно разглядывал девочку. Она обернулась. Там был Призрак.

Она сразу поняла, что это он. Это был высокий, даже слишком, худой мужчина в сюртуке, брюках и хромовых чёрных сапогах до полена. Сюртук на нём был и то серый, ни то тёмно-синий. Брюки были узкие и серые. На голове его красовалась фуражка с кокардой. Кокарда была серебряная и напоминала полицейский жетон. Только вот разглядеть, что было написано на ней, Меля никак не могла. Да и читать в то время она ещё не умела.

Она не помнила, о чём говорила с Призраком. Говорила ли вообще?

Помнила она только то, как взволнованный отец склонялся над ней и брал её на руки. Она получила тогда солнечный удар.

С тех пор Меля постоянно говорила с призраками.

 Глава семнадцатая. Школа.

Меля всегда училась плохо. Сколько себя помнила, Меля училась плохо. Она не испытывала ненависти к учёбе, но и никакой страсти к ней не питала. Учёба была ей попусту неинтересна.

Для некоторых школа становится отдушиной, местом, где заводят врагов и друзей, адом или раем. Для некоторых детей школа – это начало всей жизни.

Оно и понятно: что есть в их жизни, кроме этого унылого здания? Только дом, то есть ещё более унылое здание.

Девочки ходили в школу для того, чтобы общаться, обмениваться наклейками и прочими штучками, заплетать друг другу косички, дружить просто так и дружить против кого-то. Для них школа была ценна изза перемен. Уроки были для них лишь временем, которое надо перетерпеть для того, чтобы пообщаться.

Они ходили в школу за общением.

Были и другие. Их было меньше. Они ходили в школу за учёбой. Это были девочки из очень бедных семей. И то от родители так запудрили им мозги, то от им самим так опротивела их чудовищная бедность, что они изо всех сил старались добиться некоторого успеха. Для чего?

Заслужить похвалу замученных работой родителей.

Заслужить позвала учителей. Поступить потом в хороший вуз. Получить нормальную работу, чтоб получать не двадцать, а сорок или пятьдесят тысяч рублей.

Меля не относилась к числу ни тех, ни других. Она не участвовала в жизни класса: не ходила на экскурсии, очень редко принимала участие в школьных праздниках. Если даже она оставалась на концерт или другое подобное действо, то просто сидела в углу актового зала и думала о своём или рисовала в блокноте. Она никогда не готовила сценки для таких выступлений.

Меля жила другим. Ей не нужны были одноклассники. Она сама была как внутренняя империя. Она была человеком вполне самодостаточным.

Меля часто не ходила в школу. Если ходила, то школа проходила для неё мимо. Она приходила в класс, садилась за парту и просто ждала, когда всё пройдёт.

Учителя могли кричать на неё, а могли не замечать. На поведение Мели это никак не влияло. Она получала двойки и тройки, с трудом переползая из класса в класс.

Начальная школа прошла для неё как в тумане. Она не запомнила толком ни имён одноклассников, не сохранила у себя их контактов. Она ни с кем из них не общалась и не знала, кто из них как живёт.

Наконец, Меля перелезла через порог началки, и поступила в среднюю школу. Тут ей было особенно трудно. И поэтому она стала больше лентяйничать.

Меля плохо ориентировалась в школьных кабинетах. Она не знала, зачем переходить из одного класса в другой. Она не могла высидеть семь уроков подряд, не могла разобраться в немецкой грамматике, не могла сосредоточиться на сложных формулах математики. А ведь это был только пятый класс. Меля с ужасом понимала, что в будущем году к этим ужасам добавятся физика, а математика распадётся на алгебру и геометрию.

«Учиться – это так трудно! – думала Меля. – Зачем люди вообще этим занимаются?».

Но самым нелюбимым предметом Мели стала история.

Точнее, сначала Меля люто ненавидела её, а потом отношение её стало более сложным.

На первом же уроке, когда дородная учительница в очках начала рассказывать про древних людей, Меля не удержалась и почти сразу же перебила её. Она не помнила, что она говорила, но помнила, как злобно и насмешливо смотрели на неё другие дети.

Она говорила про летающие тарелки и инопланетян, посетивших Землю в доисторические времена и создавших человечество. Она рассказывала о тайнах египетских гробниц и ошибках теории эволюции. Она клеймила Дарвина и классиков русской истории, возвышала Задорнова, Хиневича, Трёхлебова и древних славяно-ариев.

В один момент учительница громко принялась кричать на неё. И учительница кричала долго, нудно, она отчитывала Мелю за всё, за что только могла. Тут всплыл и якобы недостаточно опрятный внешний вид, и неправильный тон, и то, что Меля якобы странная. Но больше всего досталось её дурному воспитанию, неправильным родителям и неправильным мыслям.

Толстая учительница отвела Мелю к директрисе. Та отчитала Мелю за неповиновение, долго расспрашивала об отце.

– Он охламон, – сказала в итоге директрису особенно строго, – его дочь серьёзно больна. Её надо показать психиатру.

После этих слов Меля схватила со стола директрисы грубую малахитовую шкатулку и запустила ей прямо в директрису. Она промахнулась. Шкатулка попала в стеклянную дверцу стоявшего за директорским креслом буфета.

После этого Меля, кипя невиданной злобой, убежала. Она накинула на себя куртку и резко выбежала на улицу. Следующие два дня она не появлялась в школе.

Её отца вызывали в школу на ковёр, но он не пришёл.

Он так до конца жизни и не узнал об этом инциденте:

ни классный руководитель, ни директриса так и не сумели дозвониться до него. Но даже если бы они дозвонились до него, он бы и не подумал прийти. Он забыл бы об этом инциденте минут через пять. Настолько этот человек был занят собой и своей работой. У него было слишком мало времён , чтобы думать о таком, и слишком мало сил, чтоб на такое злиться. И время, и силы его пожирала работа.

А вот Меля запомнила тот день навсегда. В кошмарах её посещали отнюдь не призраки и демоны. С ними-то она находила общий язык.

«Самые страшные существа на свете – это люди.» – неустанно повторяла про себя Меля.

Она помнила, как пришла в школу в тот солнечный, но холодный сентябрьский день. Это было начало сентября, но точно не первые числа. Для Мели лето заканчивалось только после числа десятогоодиннадцатого.

Вот Меля приходит в школу. Дикая толкучка в коридоре. Все орут, матом ругаются. По углам, сидя на собственных рюкзаках, переодеваются младшеклассники.

Первые три урока проходят спокойно. Учителя бурчат, но особо не ругают. И вот история. Меля входит в класс.

Осеннее солнце прорезает желтеющие листья и сквозь вымытые недавно окна вторгается в замусоленный душный класс. На стендах жутковатые фотки детей, которых Меля не знает, на полках – старые потрёпанные книги, в основном учебники, и пару пыльных чучел: ворона и галка, кажется.

Меля заходит в класс. Неприятно звенит звонок. За окном ветер колышет пожухлые листья на ветках. Они тревожно и громко шуршат прямо под окнами. Неприятно светят электрические лампы. Их свет заметно дрожит. Он не нужен здесь. Хватило бы и солнечного. Но учительница решила соблюсти санитарные нормы.

Меля садится за заднюю парту. За последнюю или одну из последних.

Входит учительница. Это старая, грузная, с пухлыми пальцами женщина. Её седые волосы собраны в большой аккуратный узел. На ней тяжёлые пластмассовые очки. Щёки её обвисли до подбородка как у бульдога.

Это была глупая, больная и очень уставшая женщина. Всё её в жизни раздражало, и сама жизнь тоже раздражала. Она готовилась умирать.

Меля не очень-то любила своих учителей. Ненависти она к ним не питала. Это были люди слишком уж жалкие, незначительные, чтобы она обращала на них хоть какое-то внимание.

Другие дети плакали, когда учителя начинали на них орать. Меля молча слушала их крики, не обращая на них особого внимания. Их голоса, казалось, не доходили до неё.

Ощущение было такое, будто она надела водолазную маску с трубкой и нырнула. Уши её оказались под водой. Она могла распознавать голоса людей, но они не были для неё оглушающими. Они звучали откуда-то издалека.

Мысли её были заняты своим.

В тот раз она прекрасно слышала все нотации директорстве, но по прошествии времени не могла вспомнить ни одну из них. Слова текли где-то мимо неё, точно огромные сонные рыбины. Они подплывали к ней, прикасались к ней своими хвостами и уплывали дальше.

На секунду директриса умудрилась каким-то неведомым образом разозлить Мелю. Вспышка гнева поднялась у неё не волной, а скорее китовым фонтаном. Один мощный толчок энергии, и она запустила в директрису малахитовой шкатулкой. На этом всё и закончилось. Поток ярости мигом ослабел. Меля снова стала вялой. Убежала она не в слезах, а в абсолютно спокойном состоянии.

Меля помнила директорский кабинет, пытавшийся изо всех сил казаться роскошным. Паркет смотрелся почти деревянным. Столы из тёмного ДСП отдалённо напоминали ореховую мебель высоких чиновных кабинетов. На стене весели здоровенные триколор и флаг Москвы из искусственного шёлка. Даже стеклянный буфет, который разбила Меля, старался выглядеть хайпово: это был такой недохайтек из «Икеи». Но верхом дурновкусия были красовавшиеся на столе огромная жаба из позолоченной керамиком, сжимавшая китайскую монету с дыркой посередине во рту, и та самая грубая малахитовая шкатулка, купленная на азербайджанском рынке.

Директрису была молодящейся худой женщиной лет пятидесяти. Она мазала лицо золотистым кремом и носила позолоченные очки. На золотые денег у неё не хватало. Она не привыкла, чтобы ей кто-то перечил.

Вообще Меля жила хорошо. В тот раз на истории она первый раз за четыре года учёбы в школе решила сама выступить на уроке. Без принуждения. По собственному желанию. Она озвучила свои мысли, свои взгляды.

Они оказались учителям не нужны.

«Что ж, – решила Меля, – если им не интересно знать, что я думаю, пусть не знают. Я думаю не для них.».

С тех пор Меля на истории старалась не отвечать.

Она выросла на передачах канала РЕН-ТВ. Их она любила даже больше, чем чернушные репортажи и жестокие так-шоу на НТВ и кровавые фильмы ужасов на

ТВ-3.

Голос Игоря Прокопенко был для Мели даже более родным, чем голос собственного отца. В доме чаще говорил Прокопенко, чем её папа.

Каждый день возвращаясь со школы, Мел обязательно заходила в продуктовый магазинчик и в газетный ларёк. В магазинчике она покупала себе карамель, чипсы, шоколад и прочие вкусногадости. В газетном же киоске она всегда покупала свою любимую газету «Телек». Иногда она также покупала что-то по своей теме: газету «Оракул», «Тайны истории», на худой конец мракобесную газетку ЗОЖ или «Московский комсомолец».

Да, девочка, родившаяся уже после того, как в России массово появился нормальный Интернет и смартфоны, – всё ещё читала газеты. Ну, точнее, одну газету она покупала постоянно, а другие – от случая к случаю. Всётаки Меля была ребёнком, и предпочитала тратить деньги на сладости, а не на макулатуру.

Она обожала читать «Телек».

Когда Меля довольная возвращалась домой со свежим номером этой газетёнки, она сразу же садилось в огромное, полное клопов кресло, брала дешёвую синюю шариковую ручку из прозрачного стекловидного пластика и начинала отмечать те программы, которые хотела посмотреть.

В их число неизбежно попадала «Военная тайна» с Игорем Прокопенко. Устоять перед обаянием программ про инопланетян и масонов Меля никак не могла. Соперничать с фильмами РЕН-ТВ в её сознании могли только самые крутые фильмы ужасов и программа «Следствие вели…» на НТВ.

Меля обожала РЕН-ТВ. Она смотрела его с самого детства. Первую программу на этом канале она посмотрела в шесть лет. Это был до одури страшные документальный фильм про перевал Дятлова. Ей тогда всё очень понравилась. Она была просто в восторге от фильма. Ей понравилось буквально всё: напуганные бедные жители, фотографии снежных людей, рисунки с изображениями уральской нечисти… А когда начали показывать нарисованные на компьютере синие и фиолетовые трупы, – Меля аж захлопала в ладоши от восторга. С тех пор она всем сердцем полюбила канал РЕН-ТВ.

Меля не верила в официальную историю. Она и не хотела знать её. Истории и другие науки (как гуманитарные и общественные, так и точные) она предпочитала изучать по фильмам канала РЕН-ТВ. Этот канал сформировал её мировоззрение.

– Зачем нам физика? – говорила иногда Меля сама себе. – Всё в этом мире можно освоить просто и популярно. Лучше бы вместо этих задачек нам в школе «Игры богов» ставили.

Она обожала фильм «Игры богов». Казалось, его она могла пересматривать бесконечно.

Ей нравилось сидеть на продавленном диване, грустить чипсами и не отрываясь смотреть на экран, где рассказывают про славяне-арийские веды. Она обожала веды.

«Если я захочу что-то узнать, – думала Меля, – в первую очередь я посмотрю, что об этом написано в ведах!».

Меля не верила в христианского Бога и никогда не ходила в церковь. До определённого момента. Впрочем, православной она осознает себя несколько позже.

Школьных подруг у Мели поначалу не было. Ну как, поначалу? Класса до шестого точно. Зато в шестом классе у неё появились друзья и даже одна настоящая подруга. А случилось это так.

    Глава восемнадцатая. Хорошая компания.

Меля в тот день пришла а школу рано, к третьему уроку.

Она точно помнила, что это был четверг.

Учебный год едва успел начаться, а у Мели уже было два выговора от учителей за прогулы и непроходимую лень в области исполнения домашних заданий. Меля проучилась в школе шесть лет, но так и не вспомнила, чтоб за всё это время она хоть раз делала когда-то домашку. Она была слишком ленива для неё.

Меля с трудом могла высидеть даже четыре урока. Она ужасно уставала. После тяжёлого учебного дня она сращу ползла домой, заходя по дороге магаз, где покупала обычно конфеты, плюхалась на диван и до ночи смотрела любимые каналы.

Она очень любила свой домашний диван. Это был огромный старый диван, обитый затёртым местами до блеска велюром. Когда-то велюр был тёмно-зелёный, такого благородного цвета. Но со временем он стал грязно-серым. Металлические ножки его давно подломились, и теперь этот уродец стоял прямо на полу.

Ах, сколько фильмов Меля пересмотрела сидя на нём!

Сколько воспоминаний детства с ним было связано!

Так вот, в тот день Меля пришла в школу к третьему уроку. Это была литература. Вторым уроком у их класса стояла физ-ра. На физ-ру Меля не ходила никогда в принципе. Даже в начальной школе она даст бог пару раз посетила занятия по этому предмету. В остальное время она эти занятия прогуливала, отсиживалась в буфете, бегала к врачу, чтобы симулировать, что ей плохо.

Ради того, чтобы не ходить на физ-ру и в школу вообще она регулярно притворно «болела». Она симулировала, что у неё простуда или грипп, что у неё болит голова и тому подобное. Так она добивалась того, что врачи оставляли её дома на неделю, а то и на две. Тогда она могла вволю лентяйничать: ложиться в пять утра и просыпаться ближе к вечеру, валяться в кровати целыми днями, ходить по дому в пижамах, лопать чипсы и сладости постоянно, заказывать шаурму и пиццу на дом, смотреть ужастики и любимые программы.

Вот и в тот раз она пришла в школу после очередной своей «болезни».

Глаза болели от яркого света, который, казалось, лился просто отовсюду. От свежего воздуха шла кругом голова, во лбу пульсировала сильная боль, которую не снимали лекарства. Нос тоже болел. Ноги тяжело гудели даже после небольшой прогулки. Меле очень хотелось поскорее отсидеть оставшиеся уроки и пойти домой, снова лечь в кровать и валяться, валяться, валяться без остановки много часов. Или раздеться до нижнего белья, лечь на диван с клопами, включить телек и лопать шоколадки весь вечер.

Меле казалось, она совсем разучилась ходить и теперь учится заново. А учиться она страшно не любила. Две недели затворничества давали о себе знать.

С большим трудом Меля дошла до школы. С не меньшим она поднялась на третий этаж, где её класс должен был заниматься литературой.

Холодный липкий пот ручьями тёк по нежной детской спине Мелании. Голова болела непереносимо. В носу, казалось, образовалась пустыня. Глаза болели и слезились.

Меля подошла к дверям класса и открыла дверь. Комната была пуста. С радостью Меля завалилась на ту парту, какую она обычно занимала. Она уселась на стул и распласталась на столе грудью. Руки она сложила перед собой, склонив на них голову. Рюкзак бросила на соседний стул.

Меля уже подумала, что у неё теперь будет отличная возможность поспать лишние пятнадцать минут: звонок с физкультуры ещё не прозвенел. Но тут дверь заскрипела, и в класс вошли.

Меля подняла голову. В дверях стояла девочка. На ней были чёрные, плотно обтягивающие джинсы, протёртые чёрные туфли-лодочки с дырочками в форме цветочных узоров, белая блузка и серый кардиган, купленный в секонд-хенде.

Это была милая девчушка с длинными светло-русыми волосами, собранными в хвост, со вздёрнутым носом, с пухлыми щёчками и губами. У неё был высокий лоб и большие зелёные глаза, недобро смотревшие из-под бледных и чахлых бровей.

Она чем-то была похожа на Мелю. Правда, Меля сразу не поняла чем. У неё тоже были длинные волосы, но они были каштановые, а не русые. У неё тоже были щёки, но не настолько пухлые. Губы у неё были бледные, скорее телесного, чем бледнорозового цвета. Лоб у Мели совсем не был высок. Нос был вздёрнут, но напоминал картофелину.

И ещё. В отличии от стоявшей в дверях девочки, Меля, несмотря на всю свою любовь к сладостям и фастфуду, к тому времени так и оставалась стройной, даже тощей девочкой. У неё не было ни намёка на лишний вес. В дверях же стояла хоть пока и не толстая, но всё же довольно пышная девочка.

– Привет! – сказала она. – Ты не знаешь, пересдача сочинения здесь будет.

Меля очень удивилась. Кто это подумает назначить пересдачу сочинения на середину дня?

– Я не знаю, – сказала Меля. Но обычно пересдачи бывают после уроков. Можешь пока посидеть у нас на задней парты, побездельничать. Ты из какого класса?

– Я из шестого «В», из твоей параллели, – ответила девочка.

Меля ничуть не удивилась. Со многими одноклассниками она никаких отношений не поддерживала. С ребятами из других классов вообще почти не пересекалась. Даже если они были в её параллели.

– Ты любишь лентяйничать? – спросила ни с того ни с сего Меля свою новую знакомую.

– Конечно! – высоким голоском даже не сказала, а скорее пропела девочка, собирая ладошки в сердечко на груди. – Обожаю бездельничать! Надеюсь, мне в этой жизни никогда не придётся работать!

– Как я тебя понимаю… – протянула Меля, лениво потягиваясь. – Посему все взрослые работают? Они могли бы воровать, к примеру.

– Мы с тобой можем воровать уже сейчас! – сказала прекрасная незнакомка.

Её идея Меле понравилась.

Так началась дружба, которой было суждено перерасти в нечто большее. Но пока что Меля и Крис (а её новую подругу звали именно Крис, то есть Кристина) были просто маленькими глупыми девочками.

Отныне они большую часть времени проводили вместе. Вместе валялись на промятом диване в квартире Мели, вместе смотрели ужастики, вместе сбегали с уроков.

Меля, до этого весьма ленивая и инертная, в компании Крис значительно ожила. Раньше её единственным удовольствием было валяться дома на диване, смотреть телек и безостановочно лопать. Крис начала приучать Мелю к подвижности.

Вместе они много гуляли по омерзительным спальным районам. Чудовищные грязно-серые дома из облупившихся, покрытых трещинами и слоями грязи бетонных плит возвышались над их головами на много десятков метров. Под их ногами шныряли здоровенные крысы, копошившиеся в ближайших помойках.

Мусор вывозили даст бог раз в две недели, так что под окнами домов лежали тонны гниющих отходов.

Меля и Крис любили свои спальные районы.

Они целыми днями могли петлять между многоэтажками, поедая на ходу чипсы и сникерсы.

Дома смотрели на них своими тусклыми окнами. Грязные, давно не мывшиеся стёкла обручающихся, заваленных хламом лоджий. По-вечерам они горели странноватыми алыми огнями – очень тусклыми, точно огни святого Эльма на ночном болоте, но в то же время очень притягивающими.

Тогда девочкам казалась, что из-за этих гор хлама, из-за старых велосипедов, пакетов, свёрнутых в трубы ковров и диванов, из-за обросших грязью и птичьим помётом окон на них смотрит нечто очень недоброе, а те огни, которые выбиваются оттуда на свет божий – ничто иное, как огни преисподней.

Так и гуляли девочки по замусоренным дворам.

Во дворах было ужасно мокро и слякотно. Когда начались их прогулки, на дворе уже стояла осень.

Стремительно приближалась зима.

Дожди лили почти не переставая. Крупные холодные капли падали с грозных, казалось, озлобленных на людей и эту местность небес. Они ударялись о крыши автомобилей, о витрины убогих магазинчиков. Эти капли проникали под автомобильную краску, разъедали ржавчиной двери старых девяток.

Меля очень любила машины. Она очень любила на них смотреть. Иногда проходя из школы домой мимо газетного киоска она покупала себе толстенный журнал «Автомобили и цены». Следующие несколько дней она всё свободное время разглядывала картинки в нём, читала хвалебные статьи о машинах, листала объявления и думала: интересно, какую машину она себе когда-нибудь купит? Или не купить, а украдёт. Это для неё не имело значения.

Они с Крис постоянно что-то ворочали. Заходили в «Пятёрочку» или «Магнит» и осторожно напихивали себе в рюкзаки еду. Потом брали возле кассы какиенибудь карамельки, оплачивали их и выходили из магазина. Потом усаживались где-нибудь на лавочке и жрали.

Так проходили их дни.

Их часто видели вместе, но редко видели в школе. В школе они обычно только встречались. На уроках они, конечно, тоже бывали, но там девочки не учились, а просто сидели за одной партой вместе и лоботрясничали. Чаще они просто убегали с уроков, чтобы слоняться по жилым кварталам или тусить в каком-нибудь ТЦ.

Недалеко от дома Крис был один такой. Он как раз превосходно подходил для тус.

Это был старый, наполовину разрушенный ТЦ. Когда в его здании располагалась ни то фабрика, ни то ещё чтото такое. В девяностые фабрику закрыли, и здание стояло пустым. В нулевые тут сделали ТЦ.

Это был очень убогий ТЦ. На первом его этаже располагался «Бургер-Кинг». Там девочки часто сидели по много часов. Они пили лимонад и холодный чай, жрали мороженое и бургеры, тратя деньги своих родителей. Второй этаж торгового центра занимали секонд-хенды и магазины дешёвой одежды. Там был магазин обуви для женщин с жирными ногами. Меля любила смотреть сквозь его пыльные витрины на выставленные там сапоги из кожзама.

«Когда-нибудь я куплю себе такие сапоги!» – думала она.

Третий этаж занимал убогий фудкорт. Там всегда было полно мышей, крыс и насекомых. Именно там обычно и ели девочки.

Там можно было купить очень вкусные чизкейки в коробочках, заказать ужасно дорогой, но невкусный кофе, от которого начинало болеть сердце, поесть печёного картофеля или шаурмы. Всё это девочки просто обожали.

Фудкорт был тёмный и тесный. Половина лампочек на потолке не горела. Пол его был выложен бедой, оранжевой и синей плиткой. Во многих местах она отлетела, и там был виден только цементный пол. В убогих лавчонках валящиеся от усталости с ног таджикские и узбекские женщины предлагали невкусную еду за большие деньги. Панорамные окна казались затемнёнными, но на самом деле их просто никогда не мыли. В воздухе было затхло и воняло так, будто тут кто-то сдох. Возможно, так оно и было.

Меля жила хорошо. Просыпалась она поздно, – обычно в одиннадцать или двенадцать. Обычно сразу шла тусить в ТЦ. Там же она встречалась с Крис. В школу она ходила нечасто. До ночи они с Крис слонялись бог знает где, а потом отправлялись домой к Меле. Там они лопали чипсы и смотрели кино.

Сначала Меля больше любила тусить в ТЦ. Она не привыкла много двигаться. Даже небольшая прогулка могла её утомить. Но со временем она полюбила слоняться по городу и стала отдавать предпочтение прогулкам. Тем более, когда они с Крис гуляли, то ни на минуту не забывали жевать. Обычно они пили на ходу дешёвые энергетики, ели чипсы и шоколадные батончики.

С каждым днём Меля всё больше внимания обращала на автомобили. К каждой хорошей машине она старалась подойти, заглянуть через окошко в салон, поглядеть на спидометр, поразглядывать глянцевые деревянные панели. Ей так нравились машины. Она очень хотела приобрести себе что-нибудь оригинальное, чтобы ездить. Чтобы все знали, кто едет.

Меля с детства привыкла к московским дворам спальных районов. Она любила их огромные пространства, любила чахлые кустики, под которыми в градах мусора лежали алкаши. Любила таджиков, которые этот мусор и этих алкашей убирали. Ей нравилось больные остролистые клёны и кладмены, делавшие под ними закладки. Ей нравились сизые голуби, стаями пасшиеся на жухлой траве, и огромные крысы, копошащиеся в мусоре.

Меля страстно любила свою страну. Она не только не испытывала никакой ненависти к окружавшей её действительности, – напротив, она любила то, что окружало её, то, что составляло её быт.

Иногда они с Крис выбирались в центр. Вот там Меле совсем не нравилось.

Тверская казалась ей огромной и совершенно чужой.

Она ощущала себя так, будто находилась за границей.

Улицы в спальный районах были для неё родными. Всё там было понятным, знакомым. У всего было своё место. Вот пакет летит по тротуару, подносимый ветром. Вот кошка сидит на пороге шавермы. Вот сама шаверма. Через окно видно, как там таджики работают. Толстые мужики с юга сидят за крохотным столиком, толкуют о чём-то и пьют кофе из пластиковых стаканчиков. Пьяницы на лавочках лежат. Голуби по тротуарам ходят. И дома все стоят такие нахохлившиеся, важные, точно старушки на лавочке. И в то же время такие родные. И небо серое – родное.

То от дело в центре. Там всё сияет постоянно. Мусора нигде нет. Всё вычищено, вылизано, отполировано. Дома стоят такие чистенькие, отреставрированные, всё мрамор да гранит новые. И улицы от этого кажутся ненастоящими. Не похожи они на настоящие улицы. Не ходят по таким улицам люди. И кажется тогда, я это всё просто декорации для какого-то фильма. Или что ты попала в кукольный домик большой. Что это не настоящий город, а модель, – город кукольных домов. И от этого Меле становилось страшно в центре. Ей казалось, что она попала в параллельный мир, в город, населённый злобными куклами.

Центр казался ей пустынным и отвратительным. Она не понимала, зачем тут столько бутиков. Они казались ей ненужными, пустыми и потому мертвенно-опасными. Их витрины подчас были оформлены как странные, пугающие инсталляции. Притом пугала в них больше всех их чахлая декоративность. Они были не просто неживыми. Они были имитацией.

Стены бутиков украшали гигантские плакаты с полуголыми стройными девушками, сжимавшими в руках сабли или слесарные инструменты. Но и от этих инструментов за версту разило бутафорией, а от самих девушек, от их поз – имитацией. Местами в салонах висели аляповатые модернистские картины. Точно так же, как и в тех девушках, в них не было никакого смысла. Одна имитация.

Здесь не было дешёвых кафе. Только полупустые роскошные рестораны, где одетые во фраки и вечерние платья люди неторопливо девали листики рукколы. Всё это выглядело каким-то странным, натужным и нездоровым.

Казалось, этим мужчинам и женщинам страшно неудобно в их пиджаках и платьях. Казалось, они испытывают жуткий дискомфорт от того, что находятся здесь, но при этом какая-то могучая сила удерживает их. Их глаза выглядели стеклянными. Еды в их тарелках была неаппетитна и напоминала пластиковые изображения еды для детских игр. Сами ресторанные залы казались пустыми и необжитыми.

Меля не любила центр. Она не видела тут жизни. Огромные, уходящие в небо громады кирпича, гранита и мрамора. Высоченные стены дорогущих отелей напоминали какие-то средневековые укрепления с бойницами. Казалось, всё это огромные замки нынешних феодалов, за стенами которых идёт другая, неведомая Меле жизнь. Или не идёт никакой.

Полупустые ресторанные залы наводили скуку и грусть.

От пустых бутиков делалось жутко.

Люди центра тоже анализ Мелю. Парни в плотно облегающих клетчатых брюках, начищенных до блеска штиблетах и укороченных пиджачках, тощие скуластые девушки в меховых шубах, загорелые блондинки с пухлыми губами, толстые чиновники на автомобилях с личными водителями, но особенно они.

«Они» – именно так Меля и Крис называли тех странных девочек и мальчиков, которых они так часто видели в центре, и которых, казалось, нельзя было отнести ни к одной категории.

Это были тощие рахитные девочки с пухлыми, немного красными от дешёвого алкоголя щёчками. У них были чуть прищуренные маслянистые глаза, подчас тоже немного красные от марихуаны. Они носили дорогие, за двадцать, то и тридцать долларов футболки, купленные в каком-нибудь интернет-магазине, с цветастыми принтами и надписями на русском и французском языках. На них были широкие клетчатые штаны из тонкой и мягкой ткани. Штаны были им коротки, и открывали бледные девичьи щиколотки и тощие, не знавшие работы икры ног. На ногах у них были яркие цветастые кеды. Их длинные жиденькие волосы струились по узким кривым плечам, выбиваясь из-под наркоманских панамок.

Рядом с невысокими рахитными девочками паслись такие же мальчики. Причёсанные по последней моде, с искусственными кудрями, с макияжем – они выглядели как куклы. На этих мальчиках были те же мешковатые майки с дерзкими надписями, те же укорочённые клетчатые штаны, те же панамы и тёмные очки. Те же дурацкие кеды с цветастыми носками.

Как-то раз Меля с Крис поехали на запад города. Они долго гуляли по тамошним спальным кварталам. Метро уже закрывалось, когда они пробрались на станцию Парк Победы. К этому часу посетителей там почти не было.

Были там только Меля и Крис. И ещё небольшая группа каких-то подростков, – две девушки и один парень. Все втроём они были пьяные и, кажется, чем-то упоротые. У девушек были наложенные ресницы и очень длинные фигурные ногти. Они были напудрены и пахли духами. На них были чёрные панамы с напечатанными на них зелёными листочками конопли, длинные мешковатые майки чёрного цвета, блестящие серебром пуховики. На одной были плотно обтягивающие чёрные джинсы. На другой – широченные штаны в красно-чёрную клетку. Парень был высокий и сильный. Его глаза скрывали тёмные очки с круглыми стёклами. На голове у него была огромная белая вязаная шапка. На шее болталась толстая позолоченная цепи. В метро было жарко, и он скинул с плачь свой пуховик. Под ним проступила чёрная футболка с лаконичной надписью: «Всё равно». В одной руке у парня была банка дешёвого энергетика, в другой – электрическая трубка для вейпа.