Текст книги "Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки."

Автор книги: Марат Нигматулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

Они собирались, пили чай, решали правительство, мэра, корпорации, глобализм, произносило речи и совещались по поводу того, что им делать дальше. Возглавляла это движение та старуха, о которой шла речь. Очень скоро к ней присоединился старый физикядерщик. Когда-то давно он преподавал ни то в Новосибирске, ни то в Томске, а потом переехал сюда. Он был человек необщительный, странный: жил на отшибе города в крохотном покосившемся домике в частном секторе, верил в торсионный поля, иногда давал интервью каналу РЕН-ТВ, водил для школьников экскурсии к местам силы и по слухам строил у себя в гараже машину времени. У него были толстые огромные круглые очки, казалось, приросшие к его огромному носу, грива как у Венедиктова и длинная борода. Поседевшие волосы с ещё кое-где проглядывающей чернотой он заплетал в хвост. Он носил чёрные кожаные брюки, ковбойские сапоги со шпорами и серый растянутый свитер. Этот мужик уважал Циолковского и называл себя коммунистом.

Вот эти двое и начали крутить весь движ. Очень быстро к ним присоединилась Софья.

А потом уже пошло что-то совсем иное, и жизнь стала становиться всё более и более странной, прямо как в старой английской сказке, написанной душевнобольным математиком под грибами.

В той же подсобке регулярно тёрлись разные леваки. Боже, до чего же они были убогие! Прыщавые, грязно одетые в какое-то рваньё школьники лет четырнадцати. Это был актив ВПД. Патлатые, всегда пьяные панки в дешёвых турецких косухах с банданцами на головах. Просто непонятные анархисты в спортштанах и куртках, тупые и злобные красные скины. Короче, всякая грязь тоже собиралась в подсобке вместе с дедами-сталинистами и суровыми мужиками сорока лет (из которых меньше половины были операми).

Вот тогда-то Сонечка и начала тусоваться с левачьём. Она быстро поняла, что это золотая жила. Сама Соня была совершенно не левацких взглядов человеком. Она любила канал РЕН-ТВ, читала старые отцовские книжки по бизнесу и успеху, старалась мыслить позитивно и всюду излучать позитив. Она презирала тех, кто ходит к психотерапевту и говорит о своих чувствах. Это она считала слабостью. Она так и не поняла, зачем нужен феминизм. Она любила дамские сериалы и женские гламурные журналы. При этом Сонечка до глубины души ненавидела америкосов, евреев и всех врагов русской нации, обожала Сталина и свято верила, что рано или поздно в стране произойдёт революция. В революцию она верила совсем не так, как в неё верили леваки. Для них революция была чем-то абстрактным, далёким, как другие галактики. Она ассоциировалась со свободой, творчеством, созиданием, миром. Соня мечтала о совсем другой революции. Ей хотелось видеть кровавый террор, который рано или поздно поглотит и её саму. Ей хотелось бросить весь современный мир в огонь этого террора. И ради чего? Ради свободы и братства? Нет. Над такими словами она бы только подсмеялась. Она не верила в старые лозунги Французской революции. Она готова была убить себя и миллионы других людей во имя мировой сталинистской диктатуры. Она ностальгировала по СССР, и очень хотела, чтобы люди во всём мире жили примерно так, как они жили в Союзе. В Союзе ей нравилось практически всё: она любила не только полёты в космос и подвиги пионеров-героев, но и брежневские шесть соток с дачей, самовары, отдельные хрущёвки на семью, «Жигули», санатории и всё то, что либералы называли когда-то словом «совок». Ей нравились тесные коммуналки. Она тешилась от вида лагерных бараков. Милыми ей казались унылые моногород, где не было ничего, кроме завода и двухэтажных бараков. Ей нравился совок. Она любила совок во всех его проявлениях. Она была фанатичкой совка. И она хотела, чтобы весь мир превратился в совок. В конечном счёте она мечтала о том, чтобы совок поглотил весь мир со всем его разнообразием, всю культуру этой планеты, всю её жизнь. Чтобы живое сделалось мёртвым.

Соня была совершенная, абсолютная мещанка. Все качества, какие есть у мещан, доходили в ней до конечного предела. Она была невероятно активной, а её талантам в заведении нудных связей могли бы позавидовать лучшие агенты ЦРУ. При этом она была настолько ленивая, что, пожалуй, ни разу в жизни не довела ничего до конца. Она была сентиментальной кисейной барышней. И при этом она готова была не задумываясь идти по трупам врагов к Олимпу. Её невежество не знали никаких пределов. Слово «конченый» она писала с двумя буквами «н». В то же время её нарциссизм и самоуверенность превосходили все мыслимые границы. Бесчувственность удивительным образом уживалась в ней со склонностью чуть что закатывать истерику.

Соня потому и не была похожа на типичную мещанку, что всё мещанское в ней было доведено до предела. Мещанство в ней было помножено на сталинизм и мракобесное мировоззрение (впрочем, тогда ещё секулярное). Короче, Соня была очень милой девушкой, и все парни были от неё без ума.

Оно и понятно: ведь Соня была просто душечка! Ну разве можно было просто взять и не влюбиться в это милое лички, в эти пухлые щёчки, в эти вечно улыбающиеся глаза, в этот нос картофелиной, в это нежное, слабое тельце, в высокий лоб, в жиденькие, но очень послушные и шелковистые волосы… По большому счёту Соню с трудом можно было назвать красивой. Она не была красавицей. Она была милой. Как котёночек, которого выкинули на улицу хозяева, и которому теперь все умиляются.

Соня решила, что она будет отличным связующим звеном между молодыми леваками в косухах и дряхлыми дедами-сталинистами. Из этого связующего положения она будет извлекать гешефт.

Соня быстро поняла, что все леваки – инцелы. Это вытекает уже из самой сущности левачества. Видела она этих леваков. Типичные тупые ребята. Низкорослые, хилые, унылые школьники с глупыши улыбками. На них большие им старые бабушкины куртки. В зубах – сигареты, в руках – банки дешёвого пива. Они все либо тощие, либо толстые, либо просто страшные. Почти у каждого эти мерзкие подростковые усики, у всех странные лица: не детские и не юношеские, а просто странные. Они все были какие-то зажатые, закомплексованные, инфантильные. Были ещё спортивные ребята: с суровыми лицами, высокие, подтянутые. Они носили беговые кроссовки или кожаные берцы, чёрные джинсы и спортивные штаны. Они надевали чёрные толстовки и прятали лица за капюшонами. Они свободно вели себя с девушками, были уверены в себе и старались жить по каким-то своим понятиям. Всем они старались показать, что они не какие-то интеллигентишки, а настоящие пацаны с рабочих окраин, – простые, открытые. На самом деле они сильно бычились, и за их яростью нетрудно было разглядеть ту же чудовищную неуверенность, что читалась в глазах прыщавых подростков. На самом деле эти спортивные парни были такие же маменькины сынки, такие же дети интеллигентов. И они сами были такие же интеллигентишки, которые точно так же огребали от суровых курганских гопников. Они бычилось, старались казаться крутыми, но на самом деле за их пафосом крылась пустота. Они ничего не знали, ничего не читали и даже близко не представляли, что делать. Они считали себя крутыми экстремистами. На самом деле они были лёгкой добычей для фээсбэшных оперов.

Соня быстро поняла, как легко будет ей завоевать влияние в левацкой среде. Леваку достаточно только намекнуть на женское внимание, как он тут же подчиняется любому её капризу. Леваку не нужен секс. Ему даже близость дружеская не нужна. Вполне достаточно показать ему, что ты готова с ним общаться, как он тут же начинает плыть от удовольствия. Ему достаточно и того, что пусть и не очень красивая, но довольно милая девочка готова общаться с ним.

Левак – всегда инцел. Только он хуже, чем просто инцел, потому что он инцел скрытый. Левак боится признаться всем, что он инцел. Он скрывает это за своим наивным наигранным пацанством или за общими фразами о свободе женщины от патриархата и гендерных стереотипов. Левак всегда несчастен. Притом несчастье его не личное. Оно общественное и экзистенциальное. Он не в силах решить свои проблемы сам. Отчасти это, конечно, обусловлено тем, что любой левак – тюха. Но это ведь ещё не всё. Наверное, некоторые леваки могли бы заработать денег, съехать от родителей, снять себе жильё, начать обеспечивать себя, завести девушку, семью, детей, реализоваться в жизни… Могли бы. Проблема в том, что для того, чтобы им реализоваться, – им нужно перестать быть леваками. Их самореализация возможна только тогда, когда изменится самая их внутренняя сущность. То есть когда наступит их духовная смерть. В этом и состоит трагедия любого левака: чтобы добиться успеха – надо умереть. Либо духовно, перестав быть леваком, либо по-настоящему, то есть погибнув в бою. Но левак труслив. Он боится смерти. Ему страшно умирать в обоих смыслах. Если левак решает погибнуть от полицейских пуль, он до последнего колеблется, боится, и если в итоге погибает, то смерть его в любом случае выглядит глупой, нелепой и вроде как случайной. Но куда чаще левак умирает духовно. Он боится этого, старается до последнего оттянуть свою окончательную смерть. Чаще всего это происходит постепенно. Он умирает, медленно деградируя и разлагаясь. Он постепенно выходит из движа. Движ выталкивает его как мёртвое инородное тело, и в конце концов он обнаруживает себя солидным мещанином с брюшком и женой и понимает, что умер. Это обычно повергает его в экзистенциальный ужас и чудовищную тоску. Это легко может кончиться запоем или самоубийством. Или тем и другим. Но самое страшное, что может случиться с леваком, – это ничего. Воистину, нет ничего более печального, чем левак, который так и остался леваком. Он не погиб в бою, не превратился в обывателя, – он так и состарился и остался леваком. В голове – та же чудовищная каша из геваризма, анархизма, ленинизма, троцкизма, маоизма… Вот это по-настоящему грустно.

Соня быстро поняла эту грустную суть левачества. Настоящий левак никогда не будет удовлетворён. Он просто не может быть удовлетворён, потому что он левак. Идеология предписывает ему жить для других, всем жертвовать во имя борьбы и блага других людей. Но левак – человек, и поэтому он вынужден страдать от материальных трудностей. Ему хочется жрать, спать, ему нужны друзья, девушка, свободное время. А этого нет. Левак – априори неудачник. Быть леваком – это и значит мало жрать, плохо жить и никогда не иметь девушки. Таково экзистенциальное положение левака: он вечно будет неудовлетворён, он и должен быть неудовлетворён. Левак по определению обречён страдать.

Идеология предписывает леваку бороться. Но окружающая действительность совсем не располагает борьбе. Простые люди заняты своими простыми делами: на майские праздники они едут жарить шашлыки, а не идут на демонстрации. Эта борьба им до лампочки. Люди не хотят бороться. Они хотят жить. Родители не поддерживают и считают идиотом. В школе смотрят как на девианта. Девушки тем более не интересуются. Вся жизнь вокруг говорит леваку: откажись от борьбы, жри, бухай, снимай шлюх, фарми бабло! Вокруг левака нет борьбы. В стране нет ни партизанского, ни рабочего, ни даже студенческого движения. Ему попусту некуда приткнуться. Он не может уйти в лес и примкнуть к партизанскому отряду, не может пойти на завод агитировать рабочих. Потому что в лесу нет ничего, кроме гор мусора и толп наркоманов, а рабочие на заводе только осмеют. Вокруг себя он может собирать только таких же леваков. В результате его борьба будет очень камерной. Разве развернёшь ты герилью, когда у тебя группа из четырёх подростков?

Леваки обожали Соню. Они обожали её не за какие-то личные качества, а просто так, за сам факт её существования. Если она появлялась на левацком сборище, все там забывали про повестку и смотрели только на Соню, слушали только Соню. До этого она бывала на собраниях стариков. Те хвалили её, дескать, новая поросль зла растёт, но в принципе были заняты своими делами. Они ценили её за то, что она была молола и активна, тогда как леваки любили её за то, что она Соня.

Она ведь прекрасно знала, что большинству леваков до лампочки и честь, и борьба, революция. Они любят пиво и махачи, любят красивых девушек и хорошую жизнь. Короче, они любят то, чего у них никогда не будет. Соня с четырнадцати лет шлялась по впискам и поэтому знала, что самая крутая левацкая вписка будет в сто раз отстойнее, чем самая занюханная вписка аполитичных подростков. Если левак пьёт пиво, его обязательно вырвет. Если левак полезет в драку, его обязательно изобьют. Никакая девушка никогда не будет состоять с леваком в отношениях. Удел левака – насмерть захлебнуться в собственной рвоте, лёжа под забором. Любой зэк, только что откинувшийся с зоны, любой алкаш будет привлекательнее для женщины, чем левак. Левак – сосредоточение всего самого мерзкого, что может быть в человеке.

Соня презирала леваков, но ненависти к ним у неё не было. Она воспринимала из как навозных жуков, как грязь под ногами. Она не испытывала ни малейших симпатий к левацкой идеологии. Ей были отвратительны эти дурацкие засаленные майки с портретами Че Гевары, тяжёлые кожаные косухи, перчатки с обрезанными пальцами и прочая дичь. Она испытывала немыслимое отвращение к левакам. Они были для неё как мясо.

И при этом Соня спала со всеми леваками Кургана подряд, ни для кого не делая исключений. А цели у неё было две – власть и деньги. Через секс она решила поработить леваков. И у неё это прекрасно получилось.

  Глава девятая. Акции и эксы.

А Соня Зверева тем временем жила хорошо. В жизни у неё дела шли всё лучше. У неё было очень много секса, очень много денег, наркотиков и удовольствий. Она ничего так не ценила в жизни, как удовольствия. Леваки сменяли один другого, кроме них была ещё толпа других партнёров: бизнесмены, закладчики, просто разные мужики. Все они рады были кормить Сонечку, делали дорогие подарки ей, всячески потакали прихотям. Левак, у которого зарплата была тридцать тысяч, брал кредиты и покупал ей то компьютер за что тысяч, то телефон за сорок. Соня не испытывала вины за то, что ей дарят. Она принимала это как должное. Отец учил её верить своей природе и не стесняться себя. Себя она и не стеснялась. Она знала, что человек живёт ради того, чтобы жить хорошо, и поэтому надо стремиться к здоровью и счастью. К ним она и стремилась.

Соня любила леваков. «Леваки – дураки», любила говорить девушка. На самом деле они были не столько дураки, сколько просто очень наивные, но закомплексованные люди. Каждый левак одержим комплексами. Он боится быть недостаточно решительным, боится быть слишком решительным, а в конечном счёте просто боится быть. Он не может быть никем. На него давит большое обществе в лице родителей, школы и прочего, но ещё сильнее на него давит его же локальное сообщество других леваков, – таких же закомплексованных, а потому вымещающих злобу на нём.

Соня давала левакам то, чего они никогда раньше не получали: успокоение и удовольствие. В обмен она забирала всё остальное. Леваки брали кредиты, забирались в долги ради подарков любимой Сонечке, несколько из них покончили жизнь самоубийством. Все те незначительные капиталы, которые они смогли скопить, были нещадно потрачены на любимую Сонечку. Она забирала чужой труд и чужую жизнь. Левак по двенадцать часов в день готов был работать в доставке, чтобы только купить подарок этой милой маленькой девочке.

Соня была полна желания. Она вся сама была одно сплошное желание. В ней не было ничего, кроме одной только голой жажды. Она жаждала. Жаждала славы, денег, власти. Но в конечном итоге она жаждала удовольствий. Целью её жизни было удовольствие и ничего, кроме удовольствия. Она хотела хотеть. Её волновал вкус вина и секс на бабушкином диване в старой хрущёвке, её волновал халявный кофе и чизкейк из дешевого кафе, её волновал вкус каждой крошки, каждого глотка, что попадал ей в глотку, её волновали похотливые соприкосновения, её волновала обтягивающая новая одежда и шёлковое кружевное бельё, её волновала бежевая кожа сидений старого BMW и жизнь как она есть. Соня была проникнута жаждой жить. Жить для неё значило получать удовольствия. Для неё не было жизни за пределами удовольствий. Она повиновалась только своим желаниям. Для неё не существовало ни долга, ни необходимости. Одно только удовольствие. Она вообще никогда не думала ни о чём, кроме удовольствия. Она бежала от мысли, её мечта была не думать о грустном, то есть в конечном счёте вообще не думать.

Соня боялась любого неудобства, любого напряжения и бежала от них. Она прогуливала школу, потому что боялась трудных уроков. Ей лень было делать домашние задания, и она заставляла служанку делать их за неё. Она не любила рано вставать, и приезжала в школу поздно. Долго сидеть на одном месте ей было трудно, и она спешила скорее уйти из школы прочь. Она бежала из душного здания гаражи, курила гашиш там с ребятами, пила энергетики, иногда водку, и была счастлива. Они много бегали по заброшкам, и ей это тоже нравилось. На забросках они тоже курили гашиш, пили, ели чипсы и загаживали окружающее пространство упаковками от фастфуда.

А вечерами они собирались на убитых бабушкиных квартирах. Это были убогие, разрушенные хрущёвки в аварийном состоянии. Там стояла старая, покрытая пылью и наполовину сгнившая мебель, жили насекомые, окна много лет не мыли, а большая часть лампочек в старых люстрах не горела. Молодёжь забивалась по тридцать человек в одну такую лачугу. К школьникам приходили студенты. Они приносили водку, алкоголь, наркотики. Все слушали громкую музыку, нюхали мефедрон и прочую гадость, курили траву, бухали, занимались сексом на глазах друг у друга.

Как же Соня любила такие посиделки. Ей нравилось, когда кто-то приносил гитару. У неё был высокий хриплый голос, который она считала прекрасным. Она любила орать песни под гитару. Как-то случилось так, что она зависала на одной квартире с бритоголовыми нациками. Затем книг присоединились несколько городских антифа. Все бухали, торчали, курили траву, к Сонечке клеился один мерзкий бон с бутылкой пива в руке, а сама она тянула гитарные струны и громко орала:

Русь свободная воскреснет,

Нашей верою горя,

И услышат эту песню

Стены древнего Кремля!

Некоторые подпевали ей, но больше смеялись. Для них она была лишь грязная шлюха, которая под мефедроном орала старую немелодичную песню. Но сама Соня считала себя великой революционеркой.

Она любила после школы или вечером принять чего-нибудь и пойти шляться по тёмным улицам в одиночестве. Она одевала наушники, врубала какую-нибудь психоделическую нью-эйдж электронику и шла. Просто часами шла по улицам, не ведая, куда идёт. Она просто шла, слушая музыку и ни на кого не обращая внимания. Её мысли были заняты собой.

«Мир быстро меняется, – думала она во время таких прогулок. – Мир совсем не так прост, как кажется. Он наполнен знаками, которые обычные люди не подмечают. В Кремниевой долине учёные открыли много всего. В Индии партизанят маоисты. Корея испытывает новую ракету. Запад готовится к войне с Россией. Другие люди не №идёт здесь связи, но она есть. Мир быстро меняется. Не все это видят, но он быстро меняется. Его изменения уже невозможно игнорировать. Мир не прост. Он полон знаков. Надо лишь научиться видеть их и разгадывать. Вот ворона сидит на проводах. Это она не просто так сидит. Я не знаю, зачем она сидит, но это не просто так. А вот машина припаркована старая. Это тоже неспроста. Ктото же на ней приехал. Может, агент ФСБ? А что он делает тут? Следит за мной, понятное дело. Смирений очень много тайн и загадок. Но если ты научился это понимать, жить становится намного проще. Вот небо. Нам кажется, что оно голубое, а на самом деле оно жёлтое. Сколько в мире тайн… Люди тоже совсем не так просты. Есть просто люди, есть демоны в обличии людей, есть Махатмы. Последним русским Махатмой был Сталин. Но теперь мир меняется. Скоро должен появиться новый русский Махатма. Данилевский не зря писал, что спасение мира должно прийти из России. Здесь родится подлинный спаситель мира. Старые идеологии устарели. Марксизм, коммунизм, фашизм, национализм… Это всё осколки прошлого. Мы вступаем в новую эпоху, где не будет идеологий. Идеологию сменит наука, меритократия. Религия останется, но она станет другой. Мораль изменчива, она гибка, она не должна основываться на запретах, на «нельзя», она должна меняться по ситуации. Всё зависит от того, кто делает и в каких обстоятельствах. Убийство и изнасилование могут быть нравственными поступками.

Мир очень быстро меняется. Нужен человек, который подготовит Россию к этим изменениям и займёт место последнего из русских Махатм. Этим человеком должна стать я.».

Так вполне серьёзно думала Соня.

Наступило лето. Соня с ребятами-коммунистами решила совершить экс.

Вообще для неё это была не первая акция такого рода.

Соня давно мечтала создать боевое крыло в составе «Коммунистов России». Позднее она то ли реализовала эту идею, то ли полностью охладела к ней. Этого мы, вероятно, никогда не узнаем.

Для приближения к означенной цели она и хотела совершить экс. Это должен был быть большой экс. Соня сама всё придумала и сама разагитировала ребят на подобное.

Они планировали вот что. Нужно было уехать на поезде в окрестности Сима. Там нужно было долго-долго идти по лесу от станции. Где-то в горах велось строительство моста. О нём она узнала подслушивая телефонные разговоры своего отца. Мост строила фирма, с людьми из которой он был знаком. Там, на стройке, имелся тротил. Тротиловые шашки и хотела похитить Соня.

Они с ребятами долго ехали на разных электричках. На поезде ехать не решились. Там при продаже билетов спрашивали паспорта. Добрались они с большим трудом до нужной станции. Дни тогда были солнечные, ничего плохого, казалось, и произойти не могло. При себе у них было два травматолог, которые просверлили так, чтоб они могли стрелять боевыми патронами. Один был у Сони, а другой у её знакомого. Они вышли на станции и долго шли. Сначала вдоль путей, а затем по густому лесу. Клёны и берёзы сменились елями. Наступила ночь. Они были на месте. Понадобилось совсем немного времени, чтобы набить рюкзаки толовыми шашками. Когда они хотели уже уходить, проснулась охрана. Они вызвали полицию. Охранники с фонариками бегали за детьми по туманному лесу, стреляли из своих пистолетов в темноту. Их толстые обрюзгшие тела в темноте и тумане напоминали туши демонов.

Туман всё расползался. Видно почти ничего не было. Ребята боялись включать фонари. Их было четыре человека, и один паренёк из них запаниковал, начал громко кричать. Соня велела ему, чтоб он прекратил, но он стал звать охрану.

– Мы погибнем в этом лесу! Нам конец! – кричал он, умоляя ребят, чтоб они сдались.

Когда он не прекратил кричать, Соня выстрелила ему в голову. Парень свалился замертво. Ребята дотащили его до реки и сбросили в холодный прозрачный поток.

Затем все вернулись в Курган.

Точнее, вернулись все, кроме Сонечки. Она поехала не в Курган, а в область, в коттедж родителей одного своего любовника. Этот её любовник был безработный тридцатилетний левак, но мать его была чиновницей в местном Минобре. Там Соня провела неделю, прежде чем вернулась в город.

Сонечки подарили чёрный кожаный плащ до колен, коричневые обтягивающие штаны, чёрные кавалерийские сапоги, блестевшие на Солнце, огромные перчатки из грубой чёрной кожи, пошитые швами наружу, кожаную фуражку со звездой и настоящий советский офицерский ремень с пряжкой. В таком виде она и ходила по Кургану. В таком виде она и отправилась на следующее своё дело.

Это было глубокой осенью, когда снег ещё не ложится поверх опавших листьев, но когда Солнце уже не выглядывает из-за мрачных снеговых туч. Высокое серое небо висело над безжизненным мёртвым городом, над городом, где жили только мертвецы, и который сам был мёртвый. В сосновых лесах плотно лежал туман, особенно по утрам. Из тёмных углов лезла всякая нежить. В городе участились наращения маньяков. Каждый день то в одном, то в другом месте находили мешки с расчленёнными телами, которые никто не мог опознать. В винных лавках стало больше народа. Люди больше пили, часто алкаши резали друг друга нонами или замерзали под лавочками. Соня проводила это время в коттедже родителей того тридцатилетнего левака. Они с ним много занимались сексом, а он в обмен делал ей всё, что она просила. А просила она не так много: укрывать её, кормить её, покупать ей разные подарки и, конечно, любить.

Последнее было проще всего. Каждый был рад любить Сонечку.

Каждое утро на коттедж ложился туман. Коттедж находился рядом с лесом, и оттуда каждое утро наплывал этот жуткий туман. Туман держался часов до одиннадцати, а потом начинал таять, но иногда стоял весь день до ночи.

Настал день акции. Как приятно было идти по засыпанной гнилыми листьями мягкой земле в новых, только что вычищенных до блеска сапожках. Земля приминалась под сонечкиными каблучками, будто это не земля была, а человеческая плоть. Рядом с Соней были её друзья. Её подруга была в косынке, во французских армейских ботинках с пристёгнутыми к ним кожаными гетрами, в новых ватных штанах и чёрной юбке, в американской кожаной куртке коричневого цвета. Парень рядом с ними был в чёрной кожанке, в кожаной кепке, в широких чёрных брюках и больших башмаках. Они шли сквозь затянутый дымкой тумана хвойный лес. Наконец перед ними встал высокий сетчатый забор, поверху обнесённый завитой в спирали колючей проволокой. вынула мощные кусачки и принялась работать с забором. Через пару минут она аккуратно отогнула нижний край сетки, и ребята пролезли внутрь. Вся техника на стройплощадке и вагончики строителей были заминированы. Серия взрывов раздалась через полчаса после того, как ребята покинули площадку. Они к тому времени были уже далеко. Соня вернулась в коттедж. Следующим утром она встала рано-рано, едва только просветлело. Она встала, вышла на крыльцо и босыми ножками пошла по ещё зелёной траве к озеру. Озеро было тёмное, торфяное, полное зла. Воды были чёрная, как чернила, и дна видно не было. Но если ты зачерпывал воду в ладонь, вода была прозрачная. Соня достала из кармана куртки свой пистолет, протёрла его спиртовой салфеткой от отпечатков во всех местах и бросила его в воду. Металл тут же пошёл ко дну. Соня вернулась в коттедж.

Вскоре в городе начались облавы. На друзей Сонечки завели уголовное дело, но поскольку улик следствию не хватило, всех в итоге отпустили, и никто не сел. Зиму и весну Соня провела у разных своих знакомых. По делу она проходила свидетельницей, но показания давать не хотела. Несколько месяцев она прожила у одного из своих парней – Андрея. С ним она познакомилась в кутузке, после того, как из обоих задержали на митинге полицейские. Андрея выгнала из дома злая мать, и он жил в старом кирпичном гараже в промзоне. Там же несколько месяцев с ним ютилась и Сонечка. Он даже предлагал ей навсегда остаться с ним жить в гараже. Она отказалась, а в мае уехала в Москву. После этого Андрей повесился у себя в гараже.

– Ишь ты, – сказала Сонечка, когда ей об этом рассказали московские леваки, до которых дошли слухи о смерти её парня.

 Глава десятая. В Москве.

Едва Соня приехала в Москву, она тут же начала кутить и транжирить деньги.

Отец Сонечки не очень одобрял её идею с переездом. Он понимал, какие проблемы может создать его дочери местное ФСБ. Но он же понимал, что в его силах некоторые из этих проблем замять. Как бы то ни было, его дочку точно не посадят. В этом он был уверен. Во всяком случае – пока она в Кургане. Насчёт Москвы уверенности было меньше.

«Лучше пусть она остаётся дома, – рассуждал он. – Натура у неё взбалмошная. В Москве она точно будет тусоваться с маргиналами, попадёт в неприятности. Лучше уж пусть будет под присмотром. Если и поедет, пусть лучше в Пермь или Томск.».

Но Сонечка не хотела ни в Пермь, ни в Томск, ни в какой другой уральский город. Она хотела в Москву. И сразу после выпускных экзаменов она собрала какие были вещи и поехала прочь, – в столицу. Отец знал, что она едет, выразил своё неудовольствие по этому поводу, но вообще ей никак не препятствовал. Наоборот, раз уж так, дал ей энную сумму денег наличкой и перевёл на карточку.

Всё-таки Георгий Зверев очень любил свою дочь.

Именно поэтому он сделал всё, чтоб её избаловать.

Соня приехала в Москву и поселилась у своих знакомых леваков. Это была целая семья леваков: там был мужлевак, весёлый мужичонка лет тридцати, жена-левак, которой было сильно за двадцать, но меньше тридцати, и их маленький сынишка, которому было только три года, – скорее всего, будущий левак. Муж и жена были сектанты. Они оба состояли в «Союзе марксистов» и вели марксистские кружки.

Когда Соня приехала к ним, она рассказала, что она сбежала от родителей, и теперь её будут искать в Москве, что у неё совсем не денег, и она вынуждена скрываться не только от родителей, но и о полиции, а потому пойти работать официально она не сможет, а неофициально она боится. На все расспросы ничего особенно внятного она пояснить не смогла. Муж-левак спрашивал Соню, кто её отец. «Важный человек» – отвечала Соня. Кто её мать, – спрашивала жена-левак. «Дизайнер» – отвечала Соня. По поводу полиции Соня тоже ничего особенного пояснить не смогла. То она говорила, что родители будто бы написали в полицию заявление, что их дочь пропала, и её теперь ищут, то она пыталась связать это с уголовным делом над своими знакомыми.

У леваков Соня прожила полтора года. Жила она хорошо. Отец постоянно присылал ей деньги (хотя и не очень много, чтобы дочка не ударилась в загул). Днём Соня обычно была где-то ещё, не дома. Занятия в университете ещё не начались, и лето она провела шляясь по городу. Она заходила во все бары, и к ней подсаживались мужики. Они угощали её вкусными блюдами, пивом и шампанским вином, гашишем и другими веществами. Иногда они увозили её на своих Ауди и БМВ в Метрополь или даже в Националь, снимали там номер и занимались с ней сексом. Они вместе курили гашиш или что покрепче, вели странные разговоры, а наутро расставались, чтобы потом увидеться снова. Они давали Сонечке деньги, и эти деньги очень быстро стали для неё главным источником дохода.

Она поступила в РГГУ на философский факультет. Так она и стала учёной.

Вскоре Соня как следует познакомилась с московскими леваками. Она шаталась по всем левым кружкам и сектам, всюду надеясь что-то урвать. Она быстро перезнакомилась со всеми троцкистами, сталинистами, леворадикальным, анархистами и другими маргиналами. Она завела знакомых в посольстве КНДР и среди квачковцев. У неё были знакомые везде, и она зналась со всеми. У неё были любовники-террористы и любовники-полицейские. Каждому она могла предоставить любую интересующую его информацию по поводу последних событий в левом движе. И она регулярно это делала: полицейским она сливала инфу про оппозиционеров, оппозиционерам рассказывала всё про полицейских, троцкистам выдавала сталинистские тайны, а сталинистам троцкистские. Её любили все, и все были готовы и покормить её в дорогом ресторане, и покатать на машине, и даже дать денег. Она быстро стала прикормленной.