Текст книги "Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки."

Автор книги: Марат Нигматулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

Одиннадцатый класс она закончила с золотой медалью, которую ей не вручили. Директриса сослалась на то, что медалей в этом году не хватило: однако дочь самой директрисы и сыновья местных богатеев свои медали получили.

Ну а Геля уехала в Москву. Она поступила на истфак МГУ и стала жить в Москве. Теперь ей было хорошо.

В Москве ничего хорошего не было. Ну, разве что учёба интересная. А остальном Геля жила как жила: сидела на Дваче, ходила в кафе, ни с кем особо не знакомилась, много читала и жила себе как ей хотелось. Друзей у неё тогда особо никаких и не было. Она просто жила своей жизнью, – и всё.

Потом она познакомилась с Алисой.

Отношения у них сразу не заладились, но Геля влюбилась по уши. Алиса была анорексичная снобка из очень богатой семьи. Она сидела на героине и работала в модельном агентстве. Не брезговала она и эскортом.

Алиса постоянно обижала и унижала Гелю. Потом она и вовсе разозлилась на неё, назвала мерзкой тварью и забанила во всех соцсетях.

Геля после этого заболела. У неё началась сначала тяжёлая депрессия, которая затем сменилась столь же тяжкой манией. Она то не ела по целой неделе, то предавалась обжорству. У неё начались головные боли, галлюцинации и диссоциации. Она долго лежала в больницах и совсем потеряла надежду.

Потом она немного пришла в себя, стала лечиться.

Она познакомилась с анархистами. Среди них ей особо никто не понравился. В массе своей это были тупые и злобные подростки-субкультурщики. Они ненавидели Гелю. Они постоянно бухали, употребляли наркотики, занимались сексом друг с другом, потом ревновали, били друг другу морды, обвиняли в своих проблемах друг друга и взаимно предавали то одного, то другого анафеме за то, что он неправильный анархист. Годы с этими людьми были бы впустую потраченными годами, если бы не одним момент. Именно в среде этих людей Геля познакомилась с Розой.

Роза была девушка из очень консервативной семьи. Она вместе с сестрой сбежала от своего патриархального отца. Он был псих с бородой, держал их всё время дома, открутил во всей квартире батареи, чтобы дочери закалялись, много пил и постоянно их избивал. В итоге Роза с сестрой сбежали от него. Сестра её так и осталась традиционных взглядов на семью и жизнь, хотя политически и стала левой. А вот сама Роза окуналась в весёлую московскую жизнь.

Эта жизнь и сгубила её в итоге.

Роза состояла в крутой и как бы почти подпольной организации анархистов, которая называлась «Самозащита народа». Возглавлял её старый субкультурный анарх-скинхед и ублюдок, который потом сбежал во Францию. Она возила в на угнанной машине коктейли Молотова в ящиках и самодельные бомбы, оружие и мефедрон. Она участвовала во всех делах и акциях.

А потом она заболела. У Розы обнаружили рак. К тому времени прошла очередная волна репрессий против анархистов. Организация распалась, лидер укатил за кордон, многих посадили. Роза с сестрой тоже уехали по политическому беженство в Швецию. Их лучший друг укатил в Перу воевать за «Сияющий путь».

Геля осталась одна и снова погрузилась в депрессию.

Потом один Азюков, с которым она училась вместе, познакомил её с Соней. Так она попала в коммуну на Кунцевской.

***

С Соней я через какое-то время разругался. Причин на то было много.

После того, как мне было рассказали о заговоре, я решил соединить несоединимое и познакомил Софью с Егоровым. Они не особо поладили. Соня захотела с Егоровым переспать, но он не побежал и быстро такие разговоры пресёк.

В марте 2017 года прошла инфа, что Соня провокатор. Нам с Гелей пришлось похитить сонечкины тетради, чтоб это выяснить. Для Гели значимых последствий не было, а мне Соня устроила такой скандал, что мало не покажется. Кончилось тем, что меня чуть не убили, но потом всё же отпустили. Возможно, потом расскажу об этом.

До конца нам подробности её сотрудничества или несотрудничества с Центром «Э» узнать так и не удалось.

Позднее мы восстановили отношения с Соней уже через других товарищей.

Короче, меня она знать не желает, но через других мы с ней контактируем и даже помощь от неё получаем.

Соня с весны активно участвовала в деятельности МТД – «Международного трансгуманистического движения». Возглавляла его женщина, которую все знали под псевдонимом Валерия Прайд. По совместительству она была директором фирмы «Криорус».

В мае в «Криорусе» начались проблемы. Акционеры захотели сменить гендиректора, а Валерия уходить не захотела. Когда её попросили, она просто послала всех и осталась на посту.

Затем они стали судиться против неё, а она начала выводить активы фирмы в дочерние структуры.

Потом несколько акционеров и бывших работников

«Криоруса» приехали в криогенное хранилище в Тверской области и, пользуясь тем, что место это вообще не охранялось, сорвали с ворот амбарный замок и вывезли на грузовике все криогенные сосуды с трупами.

Их они поместили в какое-то своё хранилище в Подмосковье.

Однако и там трупы долго не пробыли.

Валерия сама наняла людей и позвала активистов, которые нашли новое хранилище, приехали туда, разбили стену отбойными молотками и вывезли дюары вновь.

Потом сосуды вновь были похищены бывшими акционерами «Криоруса».

Чем там в итоге кончилось, я не знаю. Кажется, они так до сих друг у друга трупы и воруют.

Во всем этом Соня принимала самое непосредственное участие.

Из коммунарного движа её постепенно выжили. От полиамория она со временем отказалась и стала ярой моногамкой.

После начала военной операции на Украине – Зверева очень быстро сдрейфовала к самому карикатурному ура-патриотизму.

Несмотря на всё это, – «Союз» продолжает поддерживать с ней некоторые деловые отношения. Что ни говори, но Соня всегда содействовала нашей борьбе.

***

Кстати, был как-то в коммуне на Кунцевской такой курьезный случай.

Зашёл я как-то в коммуну вечером. Спрашиваю Соню.

Никто не отвечает.

Захожу на кухню. Вижу: сидят на за столом два в дупель упоротых человека. Один – парень лет двадцати пяти, здоровый такой детина, худой, длинноволосый, в толстых очках в чёрной пластиковой оправе, в темнозелёном худи. Другая – девушка лет двадцати, худая как скелет, на вид килограмм сорок, не больше, волосы коротко подстрижены и покрашены в фиолетовый цвет.

Оба сидят, пялятся в потолок, запрокинув головы. Шары размером с блюдце.

Я смотрю на них минут пять. Они никак не реагируют.

Потом спрашиваю парня: «Ты кто?».

– Я – Бог, – отвечает он, так же глядя в потолок огромными стеклянными глазами.

«Ну, окей», – подумал я.

– А ты? – спросил я девушку.

– Я – лягушка! – серьезно ответила она, глядя в потолок. – Понятно… – протянул и пошёл в комнату Гели.

Потом я узнал, что девушка была не последний человеком в РСД, а парень был известным коммунаром.

Вот такой – наш левый движ. Одни боги да лягушки.

  Глава двадцать шестая. Эльза.

– опять поправилась! – испуганно шептала себе под нос стоявшая на стеклянных напольных весах Эльза. – Опять поправилась!

Едва на экранчике высветились цифры веса, ей тут же сильно поплохело. Голова кружилась, в руках начались мелкие покалывания. В такие моменты она теряла ощущение собственного тела. Ноги и руки по-прежнему слушались, но теперь это не ощущалось как своё. Казалось, ты управляешь своим телом извне. В глазах всё поплыло, стали появляться разноцветные круги. Эльза закрыла глаза. Чтобы не упасть, она судорожно схватилась за керамическую раковину.

«Только бы ребята не услышали, – подумала она, задвигая весы в уголок ванной и отпирая защёлку, – я и так уже уйму времени в ванной сижу, всем мешаю. Не хватало мне ещё заорать тут или грохнуться.».

Наконец, она слезла с весов. Голова кружилась. Стоять было трудно.

«За это мама меня не похвалит, – подумала Эльза и всхлипнула. – Что я скажу ей? В жизни всё только хуже делается…».

Эльзе было уже двадцать три года, и она была студентка педагогического вуза. Это была среднего роста, немного упитанная белокожая девушка с огромными и очень грустными голубыми глазами. У неё были длинные светло-русые волосы, почти блондинистые, прямой аккуратный носик, пухлые щёчки. Она был очень застенчивая и сталактитов не смотреть людям в глаза. Возможно, это потому, что сквозь её глаза на окружающих смотрела чудовищная боль. Она знала, что люди стыдятся, когда видят чужую боль, и поэтому старалась не смотреть на них.

У Эльзы была трудная и невесёлая жизнь. Она родилась в маленьком городке. Городок был настолько маленький и настолько убогий, что даже посёлок Пролетарский казался по сравнению с ним роскошной столицей. Да и статус городка у него был больше по привычке, ещё с советских времён. Городок этот был так, хуже деревни. Собственно, ничем этот городок не был знаменит, кроме дурацкого названия и зверств местной полиции. Да, название было впрямь дурацкое. И кому только пришло в голову назвать этот город Пензой?

Говорили, город этот когда-то был очень даже ничего, но потом захирел. Когда развалился Союз, здесь закрылись все предприятия. Сейчас тут давно уже ничего не было. Весь город – одно непонятное скопление бетонных коробок и деревянных бараков. Хрущёвки, построенные здесь бог знает когда, за много лет так обветшало, что жить в них было уже нельзя. Поэтому те, кто мог это себе позволить, перебирались постепенно в убогие новостройки из бетонных блоков. Они были как хрущёвки, но хуже. Те, кто этого позволить не мог, ютились в деревянных бараках и дачных домиках в частном секторе. В центре стояли пустующие хрущобы. Во многих ещё жили люди, но не во всех. Город постепенно пустел и зарастал дикой травой и мелким кустарником. Бывшие промзоны окончательно превратились в пустыре. В центре на каждой улице было минимум два кабака и один сексшоп. Проститутки толпами стояли на въезде в город и на тротуарах широких улиц. В тёмных дворах регулярно кого-то резали. На лавочках там обычно сидели алкаши, под лавочками дремали наркоманы. Под любым кустом в городе можно было найти либо использованный шприц, либо закладку.

Сходить с городе было некуда. Ни театра не было, ни даже ТЦ приличного. Рынок только продуктовый и вещевой. Там же для садоводства всё продавали. Был ещё университет в городе, но он был так, хуже шараги.

Да что там! Что уж говорить, если лучшим зданием в городе была тюрьма. В отличии от других зданий, она была новая, красивая и стояла прямо в центре города. Это было лучшее здание из тех, что построили здесь с того времени, как развалился Союз.

Короче, в городе много пили, много торчали и ничего особо не делали. Делать тут было особо нечего. Политических партий в городе почти не водилось. Было тут захудалое отделение Народного Союза, но они там старались не высовываться. А левых в городе вообще не было. Очень уж в городе свирепствовала полиция. Правда, когда-то давно, лет двадцать назад, действовала там одна одна ни то коммунистическая, ни то анархистская организация. Было их человек двадцать. В одно время они начали рельсы минировать и пару раз даже закидали местный отдел полиции коктейлями Молотова. После этого в городе начали хватать вообще любых леваков, и скоро всех их переловили. Городской централ ломился от леваков. Среди них полицейские отделили двадцать два террориста. Их долго-долго пытали и мучили, и их крики разносились со стороны централа по ночным улицам. Потом должен был состояться суд над преступниками, но за несколько дней до суда все террористы в одну ночь покончили с собой. Говорили, что полицейские убили их. Эту история предпочли замять и забыть. С тех пор в городе и не было никаких леваков. Полицейские помнили о том, как они когда-то разгромили этих леваков, и с тех пор строго следили, чтобы в городе леваков не было. Поэтому их и не было. Были в городе разные праваки, но и они тоже в основном сидели по домам, и ничего не делали. В городе вообще было мало политических. В основном так, уголовники одни: кладмены, торчи, воры, проститутки разные, коты… Нехороший был город.

В этом-то самом городе и родилась Эльза. Родилась она в семье учительницы. Мама её преподавала русский язык и литературу в средней школе. Когда-то давно её мама уехала из родного города учиться в Москву. Сначала её мама (бабушка Эльзы) не хотела её отпускать и всё говорила, что ничем хорошим это не кончится и что ей нужно сидеть дома, помогать семье. Но мама всё-таки уехала в Москву и поступила там на филфак. Она хорошо училась в школе, а потому поступила не в петушитесь, а в нормальный вуз. Эльза любила разглядывать старые студенческие фотки мамы. Мама там была молодая, красивая, стройная, и она умела позировала на фоне огромного здания с высоким шпилем. Мама была в широченных штанах из бежевого бархата, в тёмных очках на половину лица, в кедах на высокой белой подошве, в кофте бохо. Здание на заднем фоне напоминало Эльзе какой-то сказочный замок. Это был очень старый вуз с большой историей. Там очень гордились этой историей и говорили, что вуз их в принципе немногим хуже европейских и вообще очень на них похож. Преподаватели там очень гордились этим.

В университете мама Эльзы познакомилась с богатым студентом-юристом. Он обещал ей свадьбу, обещал, что будет заботиться о ней. Потом он бросил её ради бывшей проститутке. Она и стала его женой. Мама Эльзы осталась совсем одна в большом, чужом, безразличном ко всему городе. Очень скоро она узнала, что беременна. Она едва закончила учёбу, а вот работу найти не могла. Никто не хотел брать её, – даже эскортные агенства. И она вернулась родной город к маме и устроилась работать в школу учительницей. Больше её никуда не взяли. Потом родилась Эльза. Это имя мама выбрала потому, что когда-то в детстве она любила смотреть американский мультик, где была девушка по имени Эльза. Мультик так впечатлил её, что свою дочь она тоже решила назвать Эльзой.

Эльза росла в милой мирной семье. Они жили в большом ветхом доме в частном секторе на окраине города. У них был собственный огород, сарай, курятник без кур и большой заросший сад. Мужчин в доме не было. Мама постоянно работала, и воспитывала Эльзу бабушка. Она была ещё совсем не старая, но на работу её уже не брали, поэтому она сидела дома и занималась с внученькой. Эльза росла тихой, замкнутой и очень наблюдательной девочкой. Она жила в своём мире. Она рано выпучилась читать и начала читать книги со старого маминого планшета. Она очень любила чтение. В доме у них был старый плазменный телевизор с дисководом и куча дисков. В детстве Эльза много смотрела старые мультики: «Смешариков», «Щенячий патруль», «Машу и Медведя», какие-то древние советские мульты. Ей нравились старые мультики. Новые она не понимала. А ещё ей нравились каникулы, особенно летник. Так приятно было проснуться рано утром, пойти на кухню, заварить себе чай с лимоном и пойти в сад, сидеть на до обеда в поломанном пластиковом кресле и читать, чувствуя как медленно накаляется от Солнца воздух. А когда станет совсем жарко, пойти поесть, а потом пойти полежать кровати, поспать. Так она и жила в детстве, так и проходили её каникулы: она целыми днями читала, смотрела мультики, каталась на велосипеде возле речки. В жизни она ни на что особо не обшарпала внимания, весь её мир был по большому счёту ограничен семьёй. Так прошло её детство. Потом она пошла в школу. Там тоже ничего особого поначалу не было. Эльза училась хорошо, уроки делала с мамой и потому проблем у неё не было. Потом, в третьем классе, у них на перемене произошла драка: один мальчик другого пырнул ножом. Учительницу уволили, а класс расформировали. Эльза тогда попала в другой класс, где всё было очень плохо с дисциплиной. Мальчики постоянно дрались, пили водку и говорили говорит, девочки много красились и обсуждали мальчиков. Так Эльза и закончила начальную школу. Потом она пошла в среднюю, но там было ещё хуже. К пьянству и дракам там добавились наркотики. Сама на не Бузаладзе и не употребляю, с мальчиками не знакомилась, после школы сразу бежала домой. В седьмом классе один мальчик попытался её изнасиловать. Она отошла в туалет во время урока, а он прошёл за ней и напал на неё. Девушка едва отбилась от него и нажаловалась директрисе. Директриса сказала, что раз не изнасиловал, значит не считается, и вообще Эльза сама виновата. После этого Эльза больше не жаловалась директрисе. Потом она закончила школу, слала экзамены и поехала поступать в Москву. В хороший вуз она не поступила, поэтому пошла в педагогический. Общежитие ей долго-долго не давали, и она вселилась к подружке. Так они прожили два месяца, а потом переехали в общежитие.

Эльза, привыкшая к мягкой, всегда чистой постели и маминым блинчикам на завтрак, вынуждена была переселиться в чудовищную общагу. Там она теперь жила. Эта общага была старым и страшным зданием.

Когда-то Вано оно принадлежало какому-то заводу. Потом завод закрыли, рабочих выгнали, а само здание решили отдать вузу. С тех пор там жили студенты. Здание не ремонтировали уже много лет, и оно давно разваливалось. Когда-то давно его украшала глазурная зелёная плитка и мозаики со спортсменами и космонавтами. Они давно осыпались, и теперь это была просто огромная девятиэтажная бетонная коробка, страшно уродливая, мерзкая и отталкивающая. Между бетонными плитами давно зияли огромные, с каждым годом всё расширяющихся щели. Окна здесь много лет не мыли и не меняли. Проводка вся была старая. Линолеум испортился до такой степени, что из коричневого стал бледно-жёлтым. При ходьбе он прилипал к обуви, точно свежая жвачка. Вентиляцию много лет никто не чистил, а потому она давно уже не работала. Здание кишело насекомыми. Крысы тоже водились.

Именно там и жила теперь Эльза. Жила не одна, с подругой. Они вдвоём вынуждены были делить крохотную комнатку площадью четыре квадратных метра – результат давившейся незаконной перепланировки.

В Москве Эльза познакомилась с леваками. Их было много в том вузе, где она училась. Так она стала левой активисткой.

***

Надо сказать, мы не были осторожны в своих действиях. Даже напротив, мы были беспечны.

Так, Егоров предостерегал нас от проведения рискованных акций, но мы всё равно их проводили. С 2016 года мы провели всего несколько акций с баннером. Одна была устроена на мосту в центре города ещё осенью 2016 года. Её исполнили Егоров и Данченко. Другая прошла зимой и была посвящена политзаключённым.

Её осуществили Валька и Кролик.

Третью акцию провели мы с Гелей в мае 2018 года также на территории МГУ.

Ко всем акциям мы долго и внимательно готовились, предпринимая при этом все возможные меры предосторожности. Нас ни разу не поймали за проведение подобного.

Кружки мы проводили целый год с некоторыми перерывами. Проводили мы их с декабря 2016 года по декабрь 2017.

Сначала Егоров очень загорелся этой идеей, долго думал, где можно обустроиться для всего этого. Потом он договорился с Кумариным, и тот свёл нас с одним человеком из левацкого рок-клуба. Прозвище к него было Дебил. Это был сорокалетний долговязый панк-хиппарь.

Тот дал нам собираться в Клубе при условии, что мы будем идти туда без телефонов и не будем ни к чему особо призывать.

Мы так и ходили туда. Кружки у нас были в основном по «новым левым»: Фромм, Маркузе, Адорно, Майнхоф.

Также изучали советских марксистов типа Ильенкова и Лифшица, разных теоретиков их стран Трьтьего мира (Фанона, например).

Потом, где-то в апреле-мае, нас всё-таки выставили оттуда. Егоров неосторожно высказался перед Дебилом, а поскольку тот боялся всего на свете, нас больше в Клуб не пустили.

Какое-то время мы собирались чёрт знает где, а потом перебрались в райком. Там прошли самые радикальные наши кружки. Потом нас выставили и оттуда, но не за радикализм, а потому, что мы не все состояли в КПРФ.

Ещё два кружка (последних, как потом оказалось) прошли в помещении партии ЛДПР. То помещение нам тогда Руслан организовал.

После этого по левому движу стали ползти слухи, что мы получили это помещение через моих знакомых в администрации президента.

Последние темы были – «Бредовая работа» Грэбера и «Двенадцать лет в борьбе против фашизма и войны» Отто Винцера.

Думали разобрать ещё «Партизанские ночи» Станислава Валаха, но не вышло.

Кружки проходили по следующему принципу: сначала все собирались у метро минут тридцать, потом столько же шли до места; сама лекция продолжалась часа полтора-два, а за ней следовали несколько часов обсуждения. Потом все вместе шли куда-нибудь пить чай и есть.

Самая важная часть – неформальная.

Егоров любил говорить, что для нас кружок – повод заговорить, повод начать более близкое неформальное общение. Также – возможность расшевелиться чужую мысль, столкнуть её на более радикальные позиции. На кружки приглашали только самых проверенных людей. Все оповещения были лично или в зашифрованных мессенджерах. В открытых источниках никто ни о чем не писал. Кружки не записывали и не выкладывали.

Если человек выражал интерес к радикализму в духе «новых левых», мы продолжали общение и постепенно выводили его к тому, чтобы он к нам присоединился.

Разумеется, постепенно.

При этом мы неоднократно проверяли кандидатов, прежде чем их завербовать.

Помню, первый раз, когда мы собрались в Клубе, там я встретил Эльзу. Это было весьма интересно.

Сначала мы минут тридцать собирались у метро

Университет. Я совсем замёрз за это время. Потом мы долго, ещё полчаса, наверное, шли на место. Набились всей толпой в крохотный клуб.

Ну, как, толпой? На некоторые кружки у нас больше тридцати человек собиралось, а на тот, первый, пришло всего человек десять.

Жерар читал доклад про Фромма.

Впереди меня сидела весьма милая, немного упитанная девушка в очках. Её длинные фиолетовые волосы ниспадали назад, на спинку обитого кожзамом старого офисного стула.

Я увидел, что взгляд у неё совершенно маньяческий.

После кружка я подошёл и немедленно заговорил.

Именно так я познакомился с Эльзой. Она была однокурсницей Вальки и состояла тогда в РСД.

Мы с ней быстро нашли общий язык и стали большими друзьями.

Глава двадцать седьмая. Жерминаль.

Подготовка нашего великого и патриотического заговора вышла на финишную прямую.

В этот момент по всей стране начались аресты.

Очень скоро возникли опасения, что давить в обозримом будущем начнут любую оппозицию, что скоро дело дойдёт и до нас. Именно поэтому мы ускорили подготовку заговора.

Регулярные кружки «Союза», на которых открыто призывали к терроризму и восхваляли таких людей, как Майнхоф, Кагол или Менигон, – прекратились после осени 2017 года. С тех пор они проходили нерегулярно.

Мы думали, это на время, но потом произошли первые аресты участников «Народной самообороны», и мы начали сворачиваться.

Тогда мы завербовали ряд товарищей и окончательно свернули публичную деятельность.

Среди завербованных в последнюю очередь были упомянутая ранее Эльза, Меля и Вика.

Вика была интересной девушкой. Ей было двадцать четыре или двадцать пять. Долгое время она состояла в «Левом Фронте», но разочаровалась и перешла в ВПД.

Потом её уже там начали бесить местные догматики. Она могла бы уйти тогда к нам, но её очень быстро утянули к себе ушлые эмтэшники.

Позднее она к нам всё же присоединилась.

По образования она была японистка. Она любила Юкио Мисиму, «Хагакурэ», кайданы и истории про мудрых и доблестных самураев. Она была полна ума и самурайского духа.

Также были установлены связи с некоторыми интернационалами.

Вскоре после этого людей начали арестовывать. Егоров и Данченко бежали за границу. Связь с ними была потеряна.

Официально купленное оружие они перед отъездом положили в схроны. Где эти схроны находились, я вообще не ведал.

Так и получилось, что я остался практически один, с несколькими неорганизованными товарищами без денег (доступа к криптовалютным счётам организации у меня не было).

Я внезапно почувствовал, что я обычный школьник.

Тем не менее, я решил продолжить начатое ранее нами дело. И я продолжил.

Глава двадцать восьмая. Больная любовь.

История эта началась тривиально, даже глупо. Осенью семнадцатого года, как раз ноябре месяце, Алиса Орлова впервые написала мне в ВК.

Алиса – невысокая странноватая девчонка с длинными прямыми светло-русыми волосами, очень густыми, с носом уточкой, с коренастой, но спортивной фигурой. Это потом она бросила спорт и растолстела на фоне ментальных расстройств.

Тогда она ещё хорошо училась, посещала школу, но депрессия уже подступала к ней.

Зря ругают зумеров за то, что они будто бы слишком нежны. На самом деле это стальное поколение, а на его судьбу выпадет, подозреваю, больше, чем на судьбы их отцов и дедов. Уже достаточно выпало.

Так вот, Алиса написала и попросила, чтоб я помог с заданиями. Так могла бы начаться история любви. На самом деле так началась история террора.

Алисе я помог дистанционно, но она попросила о

встрече. Мы встретились у ворот Филёвского парка (не у тех, что ведут на парковую площадь, а у тех, что возле перекрёстка, с двухглавым орлом над аркой).

Мы быстро обсудили задания, а потом начали говорить про философию, про политику, про общество, про наши с Алисой увлечения. Она рассказала о проблемах с родителями, про наступающую депрессию, про свои увлечения эзотерикой, радикальным ЗОЖем, передачами с РЕН-ТВ, теорией плоской Земли и много чем ещё. В том числе – и левым радикализмом. Феминизме, отмечу, в те годы ещё не вошёл в моду. Это был очень интеллигентный целомудренный разговор. Мы говорили несколько часов, а потом расстались, договорившись встретиться через некоторое время снова.

Я очень хорошо помню тот день.

Было пасмурно, но дождя не было. Одно время казалось, он почти стал накрапывать, но потом перестал. Небо было высокое, серое и совсем равнодушное. Деревья стояли голые. Дул прохладный ветер, сдувая последние высохшие листочки плакучих ив, а мы неспешно гуляли по парку.

На мне были брюки, ботинки для верховой езды на неубиваемой подошве, тонкая кожаная куртка, подарена мне крёстной. На Алисе – черные джинсы, кроссовки под её 34 размер и тоже кожаная куртка.

Мы неспешно шли по безлюдной в это время года Филёвской набережной, смотрели, как ветер рябит её тёмные воды, и беседовали о революции.

Никогда не забуду я тех разговоров.

Наши встречи стали регулярными. Они случались даже не разв неделю, а раз в два-три дня. Из школы нас видела только наша одноклассница Юля Степакова, но она этому значение не придала и никому особо не растрепала.

В «Протоне» знали только те, кто и руководил «Протоном», – господа и рабы первой категории, ещё, пожалуй, несколько учителей. Остальные не знали особо. Если даже и знали, то значение этому не придавали никогда и ни мне, ни Алисе вопросов по этому поводу не задавали.

Мы с Алисой встречались, много говорили, беседовали, рассуждали о Родине, о революции, о Победе, о нравственности.

Короче, обсуждали мы самые обычные темы. Потом мы решили создать кружок.

Тогда вообще модно было создавать кружки: марксистские, анархистские, ещё какие-нибудь. В Москве одних марксистских кружков было под пятьдесят.

С другой стороны, большая часть этих кружков не существовала долго: обычно они жили от нескольких месяцев до полугода, максимум – до года, лишним самые стойкие типа «Энгельса» или «Союза марксистов» держались дольше.

Тем более, кружок чаще всего делали один-два активных человека, иногда три, остальные просто приходили на мероприятия. В кружках очень редко всерьёз что-то учили. Обычно кто-то готовил небольшой доклад (чаще всего доклады делали одни и те же люди), а потом все этот доклад обсуждали. Ну, или просто задавали вопросы. Так чаще всего бывало. Доклад обычно делался по какой-нибудь классической работе Маркса, Энгельса или Ленина. У троцкистов добавлялись работы Троцкого, Теда Гранта, Тони Клиффа, у сталинистов – работы Сталина, Димитрова, книжка Отто Винцера и так далее.

Публика в целом была одна и та же: многие люди посещали несколько кружков сразу, на каждом из них обычно собиралось от восьми до тридцати человек. Текучка кадров была довольно большая, но не огромная: люди обычно варились в этой среде года по три-четыре, редко когда больше, но не часто, чтоб меньше.

Основная аудитория – московские студенты, преимущественно из провинции. Коренных москвичей было не так много, если такие и были, то из них большая часть – москвичи в первом поколении, дети тех, кто сюда понаехал ещё в восьмидесятые или девяностые.

Подробнее об этих левых студентах я расскажу дальше. Кружки появлялись, исчезали, снова появлялись. Это по большей части было связано с наличием или отсутствием сил у тех, кто эти кружки делал. Таких было немного.

Мы делали.

Наш кружок присоединился к огромному множеству разных политических кружков в Москве.

Назвались мы «Революционными школьниками города Москвы». Так впоследствии именовали нас и следователи.

Собирались в нашем школьном музее.

Наша учительница Ольга Андреевна Крайнева была очень хорошим преподавателем истории. Параллельно с этим она заведовал₽ ем самым музеем. Ну, и ещё она была монархических взглядов и сыграла некоторую роль в становлении движения царебожников в России. Мы с Алисой были в числе её любимых в учеников, так что нам она музей дала спокойно.

Нам помогал и Сергей Александрович. Он часто бывал на заседаниях кружка.

Говорили мы там о всяком. Если кратко, то мы славили Пол Пота, Гитлера, Энвера Ходжу и маньяков-убийц. Мы изучали мануалы по взрывному делу и основы конспирации (а потом и не только Основы), читали вместе книжки про подпольщиков, диверсантов и террористов (там и про большевиков было, и про «Молодую гвардию», и много про кого ещё).

Нас было немного: я, Алиса, Илья Даминов, Никита

Лемешев, Александр Дзыза. Потом добавились Ярослав Новиков, Александр Князевский и Михаил Морозов. Даминов больше всех хорохорился, и он же единственный обделался на допросе.

И да, если ты это читаешь, Даминов, знай, что я тебя ненавижу и желаю тебе смерти.

Про Алису я, по сути, всё сказал. Про других тоже надо хоть немного рассказать.

Илья Даминов был типичный школоло, который в другую эпоху скорее всего просто сделался бы нацболом, выписывал «Лимонку» и не переживал. И его бы никто не трогал, и другим е было бы вреда. Но он, к сожалению, родился в своё время. Это был типичный фрондирующий интеллигент в зачаточной стадии (на тот момент Даминову было лет четырнадцать, на момент уголовного дела – пятнадцать).

Несуразный, с пухлым лицом и прямым носом, с дурацкой копной волос цвета соломы, с глупыми голубыми глазами, болезненно худой, со слабыми пухлыми ручонками, – короче, симпатии он у меня не сильно вызывал. Тем более, он больше тянулся к раннему фашизму в духе д’Аннунцио и Маринетти, чем собственно к левизне.