Текст книги "Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки."

Автор книги: Марат Нигматулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

Ребята были далеко. Меля не слышала, о чём они говорили. Девушки громко смеялись.

Компания шла к дальнему концу огромной платформы.

Ребята всё сильнее удалялись от девочек.

Меля посмотрела подросткам вслед. Сначала ей стало их очень жалко.

«Как так? – подумала она. – Неужели и впрямь всё равно?».

И тогда Меля подумала, что это очень неправильно, очень грустно, когда молодые люди так себя ведут: одеваются незнамо как, курят, пьют энергетики, а ко всему прочему им ещё и всё равно!

И Меля поняла, что что-то нехорошее происходит в стране. И ребята эти тоже нехорошие. Она и до этого чувствовала, что с ними что-то не так. Меля всегда очень хорошо чувствовала людей. И всегда эти странные подростки в панамах и майках с принтами на русском ей очень и очень не нравились. Когда они были рядом, она старалась поскорее уйти, старалась не подходить к ним. Их присутствие вызывало у неё тревогу. Особенно в центре. Там, на Арбате, на Тверской, особенно на Китай-городе, – этих подростков были просто полчища. Они толпились на площадях, возле станций метро, кишели точно насекомые на грязной кухне. Меля всегда чувствовала с их стороны некую скрытую, неозвученную угрозу. Теперь эта угроза стала слишком явной.

Меля поняла, что эти подростки не просто глупые – они плохие. Они очень плохие. Они даже не просто плохие, – они испорченные. Это зло.

Именно тогда Меля стала ненавидеть таких подростков.

Её ненависть совсем не была жгучей, яростной и выедающей души. Именно такой ненавистью обычно ненавидят подростки. Чаще всего такая ненависть захлёстывает юношу или девушку настоящим ураганом. Чувства клокочут, изливаются на поверхность бесконтрольной злобой, выливаются в скандалы и шумные ссоры. Такая ненависть подчас бывает очень яркой, но редко когда бывает глубокой. Ещё реже она воплощается в реальное, а не игрушечное насилие. Те, кто ненавидит таким образом, предпочитают шумно ругаться вместо того, чтобы действовать. Меля была не из той категории.

Меля внезапно возненавидела этих весёлых ребят. И тех конкретных, что она встретила на станции, и всех им подобных вообще. Но это была не бурлящая подростковая злоба. Это была скупая на чувства, но очень глубокая злоба. Злоба, которая не полыхает лесным пожаром, а мерно горит синеватым газовым пламенем.

Злоба эта пришла как-то сразу, практически в одну секунду. Меля и сама не заметила, как она появилась у неё. Она вообще не привыкла следить за своими чувствами. Меля никогда не рефлексировала. Она и слова-то такого не знала – рефлексия.

Меля жила проще. Она знала, что есть неписаные и вечные моральные нормы. Эти нормы были когда-то даны людям великим всемогущим Господом. Они были даны от века: в них ничего не менялось и не прибавлялось. И от них ничего нельзя отнимать. Эти нормы были даны в глубокой древности, и с тех пор люди должны свято соблюдать их. А те, кто не соблюдают их, навлекут на себя гнев Господа.

Хотя Меля и была ленивой, у неё было одно качество, которое выгодно отличало её от сверстниц. У неё была великолепная память.

Создатели трешёвых программ на телевидении не рассчитывали, что кто-то будет всерьёз запоминать то, что там говорилось. А Меля запоминала. Более того, она запоминала всё очень хорошо: каждый фактик лежал на своём месте в её прелестной детской головушке.

Меля не любила паясничать. Она твёрдо знала, что весь мир – ничто иное, как иерархия. Наверху – Бог, под ним – дьяволы, ангелы и разные духи, дальше – люди. Она знала, что рептилоиды существуют, и что война с ними будет. Она знала, что Россия давно порабощена мировым правительством, что даже господин президент – всего лишь кукла в руках заокеанских спецслужб.

Она знала это не только из фильмов РЕН-ТВ. Как-то раз она была дома у Крис, а там был старый большой компьютер. На нём Меля и посмотрела фильм «Россия с ножом в спине». Он глубоко потряс её. Этот фильм Меля обожала. После него она окончательно убедилась в том, что Россия – это колония Запада, русский народ подвергается геноциду, и конец близок, если всё это не остановить.

Меля никогда не задумывалась о своём теле. Она знала, что думать о нём, а тем более лишний раз рассматривать его – грех. Она знала, что такое секс, и знала, что это очень плохо. Поэтому о сексе она не думала. Только один раз она увидела как-то рекламу по ТВ, где был секс, и подумала: «Боже, какая мерзость!».

И сразу же переключила канал.

Меля ненавидела секс. Она толком и не понимала, зачем он нужен. Она знала, что каждая девушка должна состоять в браке и рожать много детей. Рожать много детей в браке – это хорошо. А вот рожать мало детей или не рожать из вовсе – плохо. Не состоять в браке – ещё хуже. Она не сомневалась, что секс – это очень плохо, и девушка должна хранить девственность до смерти.

Меля знала, что миром правит мировое правительство.

Это было логично.

«Если это весь мир, то и правительство у него должно быть мировое», – рассуждала про себя Меля.

Она не сомневалась, что в мире есть рептилоиды, что совсем рядом, в одном городе с ней, действуют масонские ложи, что где-то в затерянных деревнях обитают настоящие колдуны, и Россия вообще кишит нечистой силой. В этом уж Меля точно не сомневалась.

По ночам она по-прежнему говорила с призраками.

Меля вообще никогда и ни в чём не сомневалась. Она твёрдо знала, и всё. Ей не требовалось учиться, чтобы всё знать. Она знала, – и точка! Люди, которые сомневались, вызывали у неё лишь презрение.

Вот и эти подростки теперь вызывали у неё презрение и ненависть.

Но это были не те подростковые презрение и ненависть. Ненависть не съедала Меле душу, не забирала её

жизнь. В отличии от своих сверстниц, она не помешала ненависть в центр своего мира, не обносила её золотым заборчиком, не делала из неё культа. Те, кого она ненавидела, существовали на самой периферии её сознания. Они мельтешили где-то в уголках глаз. Люди были для неё подобны дождю или другим подобным явлениям. Это были досадные мелочи, которые иногда мешали, но в целом оказывали не такое уж большое влияние. Те же подростки и пугали, и раздражали её, но не были для неё чем-то важным. Подобно мухам в жаркий день, они иногда появлялись, и сразу же исчезали. Они почти не вызывали эмоций. Только лёгкую досаду в те моменты, когда они появлялись на мир в её жизни. Ненависть к ним не была похожа на ненависть к людям. Для Мели они напоминали клопов. Те тоже кусали её по ночам, доставляя сильные неудобства. И она регулярно травила клопов, обитавших в старой квартире. Она испытывала к клопам странное чувство. С одной стороны, они были слишком незначительны для того, чтобы их ненавидеть. Страза и отвращения они тоже не вызывали. Меля с детства привыкла к домашним насекомым. С другой стороны, она всячески старалась их уничтожить. Такое же чувство вызывали у неё подростки в панамах и майках с надписями на русском. Правда, тогда она ещё не начала их уничтожать.

         Глава девятнадцатая. Просто жить.

А жизнь тем временем шла своим чередом. Меля и Крис закончили шестой класс. Перешли в седьмой. Потом и его с горем пополам закончили. Теперь они были восьмиклассницы.

Учиться Меля по-прежнему не хотела. Правда, теперь она начала читать книги. Началось это дело с того, что они с Крис как-то поехали на блошиный рынок. Он проходил ни то в Одинцов, ни то в Люберцах. Там они накупили кучу всякого барахла: в основном старые бабушкины шмотки из нулевых, а то и из девяностых, старый маленький телевизор Sony размером с чемодан и отличные серьги из посеребрённого железа с огромными зелёными фианитами.

На рынок они приехали с утра. Встали рано, часов в пять или шесть. К девяти утра добрались до места. Нашли друг друга не сразу.

На дворе стоял июль, и Солнце всходило рано. В семь часов на улице уже было было тепло. В девять начиналась адская жара.

Меля проснулась рано. Золотое Солнце уже уговор своими зайчиками на пыльных деревянных шкафах. Меля встала, лениво потянулась, сняла свои огромные пижамные штаны, переоделась в платье. Она умылась как следует и поехала бог знает куда на этот чёртов рынок. Людей на улицах было мало. Только таджики мели дворы своими мётлами.

В душной электричке, которую, кажется, не ремонтировали с восьмидесятых годов, Меля добралась до блошиного рынка. Рынок расположился на огромном пустыре, который местные жители использовали как парковку. Ещё там иногда проходили гонки на тюнингованных девятках – главное развлечение состоятельной молодёжи. Рядом находился чахлый лесок, где бегали бешеные ежи и енотовидные собаки. Под деревьями лежали горы мусора.

Меля обожала такие места. Так приятно бывает ехать летним утром на электричке по Подмосковью. За окном тянутся полные счета широколиственные леса. Проглядывающие сквозь их кроны солнечные блики пробиваются сквозь стёкла поела, скользят по заплёванному коричневому полу, по блестящим масляной краской старым скамейкам. Жутко трясёт. Ощущение, что сидишь в очень жёстком массажном кресле. Людей почти нет. Может, только пару бабушек в широких белых шляпах, цветастых платьях в пол и юбках войдут и сядут где-то в дальнем краю вагона и будут тихо читать газету ЗОЖ, изредка поглядывая в окно. Может, ещё скуластый, с тощим загорелым лицом работяга в спецовке и кепке-восьмиклинке и с ящиком инструментов в руках. Зайдёт толстая и важная контролёрша в синей форме. Потом пройдут коробейники, – мужчины и женщины, предлагающие всем за небольшую плату самые лучшие в мире лупы, обложки для паспортов, мороженое и другое добро.

Хорошо ездить иногда на электричке. Меля охотно покупала у коробейников мороженое и лопала его. Всю дорогу она что-то да лопала.

За окном тянулись те самые чахлые леса и покосившие двухэтажные бараки из почерневшей от времени сосны. Их пыльные окна не подавали признаков жизни. Возле таких бараков тянулись рады огородов. Рядом россыпями стояли зелёные и синие деревянные домики.

Меля очень любила всё это.

Наконец, она приехала на рынок. Встретила Крис. Они вместе накупили очень много всего. Старые берцы, куча бабушкины платьев по сто рублей за штуку. Меля взяла тот самый телевизор Sony. В девяностые он считался продвинутым. Это был небольшой телевизор размером с чемодан. У него была ручка, чтоб удобнее было переносить, и выкидной антенна. Он был цветным и пригасил до двадцати каналов. Меля очень любила телевизоры. Она понимала их лучше, чем компы. Ещё она взяла те самые серьги с огромными фианитами.

Они с Крис уже хотели уходить. Крис приволокла с собой огромную бабуину тачанку для походов на рынок. Она вся уже была забита до отказа. И тут Меля обратила внимание на прилавок с книгами. За ним стоял тощий мужичонка в белой хлопковой кепке-восьмилетние, в клетчатой фиолетово-чёрной рубашке с короткими рукавами. На одном из запястий у него были поддельные часы Rolex. Хорошая подделка. Видно, что постарались. На мужике были пыльные чёрно-Серве брюки, истрёпанный кожаный ремень и гопницкие шузы. У него был римский нос, с Котово сползали старые очки с толстыми стёклами, скреплённые сургучом и нейлоновыми нитками. У мужика были серые, казалось, выцветшие от солнца и жизненных невзгод глаза. Очень добрые и грустные глаза.

На прилавке у мужика лежали дешёвые, напечатанные на жёлтой и серой бумаге книги с выгоревшими и потускневшими за многие годы непромокаемыми обложками. Темы были как раз для Мели: тут были книжки про НЛО, пришельцев, учебники по чёрной магии, эротические и мистические детективы, книги про спецназовцев и бандитов, лечебники и справочники по народной медицине. Была здесь и вполне классическая книжка «Утро магов». Меля купила её, книгу по тибетской медицине, пару книжек про НЛО, фашистов и мировое правительство и старую книгу о власти над людьми и психологических манипуляциях. С этим добром девочки поехали домой. Книги были дешёвые – пятьдесят рублей за штуку.

В поезде Меля стала читать. Она решила начать с тибетского лечебника. Книга ей понравилась. А ещё ей понравилось читать. Понравилось настолько, что она читала без остановки всё время, пока ехала в электричке домой.

Так Меля полюбила книги.

Очень скоро началась школа. Девочки пошли в восьмой класс. Тут их дружба постепенно начала распадаться. Той же осенью Крис нашла себе парня, и стала встречаться с ним. Теперь он интересовал её больше, чем Меля. Появились и соответствующие заморочки: раньше Крис не обращала внимания на свою фигуру. Теперь де она стала озабочена лишними килограммами. Вообще Крис стала хуже после всего этого.

Раньше они с Мелей могли весь день шляться по заброшкам, драть чипсы, по ночам смотреть ужастики и трешёвые программы на РЕН-ТВ. Теперь это время навсегда ушло. Крис больше не хотела наряжаться в бабушкины платья и старые джинсы. Она начала краситься, следить за своей одеждой. Она теперь не хотела жрать по пять пакетов чипсов в день, боясь потолстеть. После зимних каникул она и вовсе решила записаться в спортзал.

Меля не пыталась её вразумить. Не таким она была человеком. Меля никогда не указывала людям, как жить. Ей было глубоко плевать на всех, – даже на неё саму. Она не учила людей жить. Она считала, что люди сами делают выбор, и отвечают за него. Вне зависимости от того, хотят они или нет. Она своей выбор сделала.

Меля не делала ничего, чтобы спасти свою дружбу с Крис. Она лишь молча смотрела на то, как разрушался выстроенный ими мир.

Меля давно ждала апокалипсиса. Она знала, что он будет. Знала, что дальше будет только хуже, и ей никто не поможет. Знала, что мир катится в тартарары, и остановить его ни она, ни кто-то ещё не сможет. Конец был близок, и Меля чувствовала это. Она не боялась. Когда-то давно боялась, но теперь уже нет. Она просто видела, как рушился мир. На её глазах происходило увядание. Куда бы ни глядела Меля, она видела лишь то, как на её глазах происходило умирание этого мира. Всюду были лишь смерть, мрак и деградация. Как ни странно, Меля смотрела на всё это очень спокойно. Она воспринимала это как данность, как то, над чем ни она, ни другие люди не были властны. Она смотрела на всё вокруг точно так же, как обычные смотрели на букеты цветов в хрустальных вазах. Хрупкая красота цветов была обречена на скорое увядание. Цветы чахли и погибали на глазах. Но люди смотрели на них и наслаждались их мимолётной красотой. Точно так же Меля воспринимала всю красоту этого мира.

Она спокойно наблюдала, как мир вокруг неё стремительно рушился. Она так любила старые хрущёвки на окраинах Москвы. И вот на её глазах в уютные московские дворики врывались смуглые белозубые строители, говорившие на непонятных языках и не понимающие всю красоту этого мира, вырывали с корнем высаженные жителями деревья, разрушали стены, выгоняли из подвалов кошек. Мир, в котором жила Меля, мир, который она любила и понимала, – стремительно умирал. На месте хрущёвок вырастали огромные многоэтажки с плотно зашторенными панорамными окнами и французскими балкончиками. Исчезали любимые Мелкй газетные киоски. Закрывались милые её сердцу шаурмячные. На их месте стремительно возникали барбершопы, веганские кафе и магазины здорового питания. Как же Меля ненавидела всё это!

Меля ненавидела всё это новое, европейское, «цивилизованное», всё это подражательство нашего среднего класса своим побратимам из Европы и США. Она и сам средний класс ненавидела. Тогда, правда, она ещё сама этого не осознавала.

Крис ушла от неё. Без криков и без скандалов ушла. Просто постепенно отдалилась. Ниточка, связывавшая их, становилась всё тоньше и тоньше, и наконец оборвалась.

Крис теперь была озабочена похудением, отношениями, карьерой и прочей дребеденью. Она перестала жрать чипсы, опасаясь, что может поправиться, записалась в спортзал. Это, однако, не мешало ей посещать тусы, вписки и прочие подобные мероприятия. Она теперь предпочитала проводить время со своим парнем и его друзьями, тусуются по чужим квартирам. В её жизни появился сначала алкоголь, а потом и травка и мефом. Ко всему прочему Крис стала чаще появляться в школе. Она готовилась поступить в медицинский класс, чтобы потом выучиться на аптекаря.

Но окончательно их дружба распалась после того, как Крис лишилась девственности. С тех пор она и сама больше не проявляла к Меле интереса. Теперь она считала бывшую подругу большим ребёнком и даже жалела её. Меля этого не замечала. Точнее, замечала, но ей было фиолетово до того, как к ней относится Крис.

Она просто жила.

Непонятно как, но Меля закончила школу и поступила в педагогический колледж. Она сама не понимала, как так получилось. Это было не её желание. Сама она этого по большому счёту не хотела. Отец тоже не особо хотел. Он даже был против. С мамой Меля этот вопрос никогда не обсуждала. Тем не менее, после девятого класса Меля пошла в педагогический колледж на учительницу начальных классов.

К тому времени она стала несколько более ответственная. Теперь Меля уже не забивала тотально на учёбу, как в школе.

Теперь это была очень милая молодая девушка с пухлыми щёчками, тонкой талией и крепкими мышцами. Она не была красива, но и уродлива тоже не была. Внешность её могла зацепить взгляд, но вряд ли кому-то запомнилась бы. Она носила длинные тёмные юбки в пол, рубашки и кофты с длинными рукавами (тоже, конечно, тёмные). Больше всего она любила свою хлопковую тёмно-зелёную юбку с красными цветами и такую же рубашку под неё с кружевными манжетами. А ещё Меля любила шляпки.

В политику Меля пришла странно. Ещё когда они дружили с Крис, им довелось пройти мимо коммунистического митинга. Это была та их последняя осень, когда Меля начала читать книги, а Крис – встречаться с мальчиками. В Москве тогда как раз прошли выборы в Госдуму. Коммунисты были недовольны фальсификациями.

Меля и Крис как раз гуляли по центру в тот день. Меля украла неплохой шарфик в одном из бутиков. Девочки уже собирались ехать домой, когда наткнулись на огромную толпу народа на Пушкинской площади. Что-то орали в мегафон ораторы, скандировали речевки активисты в красных дождевиках и толпа студентов и рабочих была на взводе.

Меля тогда оглядела толпу, и эта толпа очень ей не понравилась. Целомудренные женщины с суровыми, но добрыми лицами, старики в старых, но чистых куртках, выбритые наголо крепкие молодые люди в тяжёлых ботинках с красными шнурками, тощие очкастые студенты в растянутых свитерах. Меля с первого взгляда возненавидела этих людей своей глухой и невыразимой ненавистью. Но по-настоящему она вылезла в политику попозже, уже в колледже.

В колледже Меля училась исправно, но талантами особыми совсем не блистала. Была старательной троечницей. Русский язык у неё вела суровая пожилая женщина с худым, но не измождённым лицом, стальным взглядом, узкими монголоидными глазами и зачёсанными назад седыми волосами. Она одевалась всегда в строгие чёрные кофты и тёмные юбки. Муж у этой женщины был военный. Кажется, капитан или ктото ещё.

Меля ей понравилась. Она Меле тоже. В определённый момент случилось так, что эта суровая женщина предложила ямное прийти на собрание Союза истинно-православных женщин. Меля согласилась. Так она попала в правый движ.

            Глава двадцатая. Зов.

Меля жила хорошо. Училась она, правда, неважно, но жила хорошо. Несколько пожилых преподавательниц очень её любили за взгляды. Особенно ей покровительствовала русичка. Директор – толстый, коротко стриженный мужичонка лет пятидесяти, не обращал на это покровительство никакого внимания. Он был занят исключительно своими связями в министерстве.

Меля почти не общалась с другими ученицами. С Крис общение тоже прервалось. Случилось как-то, что она внезапно написала Меле, когда та уже училась в колледже. Писала, спрашивала, как дела. Меля сначала долго не отвечала, а потом что-то ответила. Она уже и сама не помнила, что именно. Крис писала, что Меле необходимо найти себе парня, и тогда у неё всё будет хорошо. Меля не ответила. Она считала, что у неё и так всё хорошо. Тогда её удивила сама постановка вопроса.

«Найти себе парня… – думала она. – Как же глупо это звучит! Разве же парень – это вещь, которую можно найти в груде хлама?..».

Короче, общение они тогда не возобновили. Меля узнала, что в колледж Крис не поступила. После девятого класса она сбежала со своим парнем, а он потом бросил её. Крис решила стать эскортницей. К тому времени она плотно подсела на мефедрон.

Прошло ещё полтора года, и Крис нашли мёртвой в каком-то лесу на обочине узкой просёлочной дороги. Полиция не особо искала тех, кто сделал, но Мелю на всякий случай вызвали. Кто-то сказал, что они раньше общались, вот и решили узнать: вдруг Меля знает чтото. Но Меля ничего не знала. Убийц так и не нашли.

Меля не думала обо всём этом. Она не осудила Крис за её выбор, и не переживала потом из-за смерти бывшей подруги. Она жила в своём мире. У неё были свои увлечения, своя жизнь.

Она не помнила имён своих однокурсниц, не хранила их контактов. Она и соцсетями начала пользоваться только в девятом классе, и то лишь потому, что руководство школы сильно капало ей на мозги.

– У тебя должна быть страничка во «ВКонтакте»! – говорила ей классная руководительница. – Я всем у кого нет говорила завести странички «ВКонтакте», чтобы вы могли заходить в нашу группу. Там выкладывают тестовые варианты экзаменов и контрольных работ!

В конце концов Меля поддалась воздействию, и завела себе страничку в ВК. Она заходила туда в лучшем случае раз в месяц, не чаще.

Мобильного телефона у неё тоже долго не было, и появился он примерно так же, как и страничка, и этот телефон был самый простой, кнопочный. Меля почти никогда не звонила по нему.

Девочки с её курса шептались за спиной, обсуждали её.

Иногда ей удавалась краем уза услышать их разговор. Меля не обращала на них большого внимания. Их мнение было ей попусту неинтересно. Она сама знала, чего хочет, и никто ей был не указ.

Девочки считали её странной. А когда Меля училась на последнем курсе, произошёл такой случай.

Это было в самом разгаре мая. День Победы уже миновал. На деревьях распускались молодые листочки. На фоне бледно-голубого неба нужно подрагивали салатовые капельки тощей московской зелени. Прохладный ветерок качал ещё не отошедшие от зимней стужи тонкие ветви. Кошки бегали по заросшему травой асфальтированному плацу, что расположился прямо возле вода в училище. Был грустный, меланхоличный солнечный день. Весенне солнце всегда грустное. Меля стояла в дверях и смотрела на эту природу. Был перерыв. До выпуска девушкам оставался всего где-то месяц. Тут к Меле подошла её однокурсница. Меля была в тёмной блузке с длинными рукавами, в длинной, в пол, юбке, в туфлях, которые не было видно. Однокурсница была в кедах и укорочённых широких джинсах, в майке с англоязычным принятом и больших тёмных очках.

Меля не помнила, о чём они говорили. Не потому, что у неё была плохая память. Просто она отвечала на вопросы машинально, почти не задумываясь и не особо вдаваясь в их суть. Так она всегда отвечала на те вопросы, которые казались ей странными. Так она говорила почти со всеми людьми. Очень немногие люди казались ей понятными. Единственное, что она запомнила тогда из разговора с той однокурсницей, так это те странные слова.

– Надо тебе парня искать, – сказала девушка как бы снисходительно, – а то так и будешь училкой для малолеток работать.

«Как странно, – подумала тогда Меля. – Я поступила в педагогический колледж, чтобы стать учительницей.».

Больше она об этом не думала. Она не считала это важным, и не хотела об этом больше думать.

Гораздо больше Меля думала о тех идеях, которые они обсуждали на собраниях Союза. А там постоянно обсуждали жидомасонский заговор, вышки 5G, чипирование и грядущий апокалипсис. Меля очень любила такие обсуждения.

– Нам необходимо защитить будущее нас и наших детей! – чеканила русичка из колледжа, стоя за рассохшейся кафедрой. Доски, из которых она была сколочена, покрывали десятки слоёв гладкой масляной чёрной краски.

Меля любила свой Союз. Она любила Истинно-православную церковь, в которую она некоторое время назад перешла.

Очень скоро Меля познакомилась и с другими правыми. Сначала у неё нашлись друзья из Истинно-православной церкви. Потом и другие. Русичка познакомила её с людьми из Всероссийского родительского сопротивления, с девушками и юношами из Российского общенародного союза, с ребятами и мудрыми женщинами из Монархической партии.

Общенародный союз и Монархическая партия в те времена уже который год находились в глубоком подполье. Выйти на них было весьма непросто.

По всей стране Общенародный союз располагал десятками тысяч активистов. Ради конспирации они были разбиты на небольшие ячейки. В одной только Москве таких ячеек было около полусотни. В крупных городах или могло быть пять или шесть, даже больше. В маленьких городах и посёлках было по одной ячейке. Люди оттуда придерживались строжайшей конспирации: они не афишировали своих знакомств, и если один член Союза встречал однопартийца на улице, они делали вид, что не знают друг друга. Собрания их обычно проходили глубокой ночью в безлюдных местах. Летом они собирались в оврагах, в лесах, на пустырях. Зимой собрания проходили на квартирах и дачах у активистов.

Федеральная служба внимательно следила за людьми из Союза. Многие из них часто замечали странные машины с тонированными стёклами у себя во дворе и суровых бритых налысо мужчин в пуховиках и лыжных шапках, которые фотографировали их издалека.

Периодически кого-то арестовывали, на некоторых активистов объявляли охоту. Тогда они вынуждены были бежать в другие регионы и даже ща границу. Руководство организации находилось в Бельгии, и очень многие партийцы, которых преследовали здесь, незаконно пересекали границу и отправлялись туда. Оттуда они потом возвращались, везя с собой оружие и агитационную литературу.

Несмотря ни на что, Союз постепенно рос. Его активисты вели агитацию среди школьников и студентов, среди жителей деревень и рабочих посёлков, прихожан церквей. Агитация шла от человека к человеку. Максимум, что ребята позволяли себе, – небольшие политические кружки. Конечно, на публике никто не называл их политическими. Официально они именовались кружками самообразования, философскими кружками. Если в ячейке был учитель или священник, такие кружки могли проходить при школе или при церкви. Тогда они назывались историческими или православными.

Партийцы усиленно тренировались. Они занимались страйкболом, ножевым боем, разными боевыми искусствами, фехтованием и много чем ещё. Эти занятия маскировались под клубы исторической реконструкции, военно-патриотические клубу, спортивные секции.

В ячейках всё держалась на личных знакомствах и связях. Много времени было нужно для того, чтобы войти к людям в доверие и выйти на других активистов. Всех же людей и всех тайн не знал никто, – даже руководство.

После окончания колледжа Меля по распределению поехала преподавать в небольшой посёлок в Белгородской области.

В училище как раз прошёл выпускной. В актовом зале директриса вручила девушкам их дипломы. Теперь их училище возглавляла директриса. Директора к тому времени сняли и засадили в тюрьму за коррупцию и педофилию. Делу решили огласки не предавать. Итак, все собрались в актовом зале, сдвинули парты, накрыли их бумажными скатертями и поставили туда бутерброды с колбасой и магазинные пирожные. Потом девочкам вручили дипломы. Все поели, вспомнили старое, а потом разошлись по домам. Некоторые девочки пошли праздновать дальше, но Меле это было не интересно.

Следующие два дня Меля просто отдыхала. Валялась в кровати, как раньше, смотрела телевизор, читала книжки. Потом ей позвонила русичка. Сказала, надо срочно встретиться.

Они встретились в небольшом тихом салу на окраине города. Сад был заросший и тёмный. Кроны яблонь и каких-то ещё деревьев закрывали небо над головой. Земля была мокрая, вкладная, и по ней прыгали коричневые травяные лягушки. Сад находился в окружении старых заброшенных домов конца позапрошлого века. Из теперь собирались сносить. Первые этажи этих домов были из белого камня и кирпича, а вторые – из дерева. Вторые этажи почти полностью сгнили. Тёмные доски сменялись гигантскими щелями и пустыми окнами, сквозь которые проглядывало небо.

Меля ждала свою учительницу на старой самодельной лавочке из гнилого дерева. Лавочка состояла из двух берёзовых поленьев, между которыми когда-то прибили доску. На этой-то досточке и сидела теперь Меля. Телефон она оставила дома.

Учительница вскоре пришла, и они начали непростой разговор.

– Я уже узнала, – сказала русичка, – куда ты попадёшь по распределению. Тебя посылают в посёлок Пролетарский в Белгородской области. Это у чёрта на рогах, но для нас очень хорошо. В четырёх километрах – граница с ЛНР. Относительно недалеко трасса Дон. Там и наркотрафик с Юга идёт, и оружие с Донбасса. Сам посёлок хоть и маленький, но там ФСБ разве что в каждое окно не заглядывает. С этим там очень плохо. Всех новых людей там сразу берут на карандаш. Но ты не особо была замечена где-то, так что к тебе большого внимания не будет скорее всего. Но осторожность не повредит. Контакты наших людей в тех местах я тебе дам.

В целом они говорили недолго. Меля быстро всё поняла, записала нужные контакты и пошла домой.

Через два дня она стояла на автовокзале с грудой вещей. Отец сопроводил её до вокзала. Они ехали на такси. Потом он загрузил сумки в автобус.

– Ну, вот ты уже и совсем взрослая, – сказал он, вытирая слезу. Впрочем, Селе тогда показалось, что плакал он от яркого Солнца. На часах было где-то пять тридцать утра, и гигантский золотой шар ещё только поднимался из-за горизонта. Было очень ярко, а отец стоял к Солнцу лицом.

К Солнцу лицом. Лицом к Солнцу.

Путь был неблизкий. Ехать было пятнадцать часов. Большую часть пути Меля читала, смотрела кино на своём планшетнике (да, теперь и у неё был планшетник!), лопала чипсы и смотрела в окно. А за окном-то и было самое интересное.

Меля вспомнила, как когда-то в детстве они с отцом ездили к маме в Одессу по таким же вот дорогам. Возможно, даже по этой же. И она вспомнила, что когда была маленькой, то любила смотреть на голые остовы полуразрушенных советских заводов, – гигантские бетонные скелеты, из которых тут и там торчали пучки железной арматуры. Огромные мозаики с надписями типа «Мы строим коммунизм!» почти обвалились, и теперь эти здания выглядели зловещими, но величественными руинами какой-то древней цивилизации, столь же далёкой от нас, как Античная Греция или Рим.

Но теперь за окнами не было ни этих заброшенных заводов, ни даже их руин. Теперь вдоль дорог тянулись огромные гипермаркеты и многоэтажные парковки, дома-муравейники и склады, склады, склады… Это был какой-то новый индустриальный пейзаж. Индустриальный пейзаж страны, которая ничего не производила.