Текст книги "Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году"

Автор книги: Леонид Шинкарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)

ду предприятиями отдыхают дети с Урала. «Всем, кто был тогда в кабинете

Генерального секретаря (в дни ввода войск мы практически не выходили из

здания ЦК, жили там почти на казарменном положении), стало не по себе.

Легко представить, что могло произойти, если чехи, вопреки ожиданиям,

окажут сопротивление и в районе детского сада начнутся бои. Брежнев

страшно разволновался, изменился в лице. Как же так, через три дня войдут

войска, ситуация непредсказуема, а там наши дети. Нервы не выдержали, он

стал говорить на высоких тонах, по щекам потекли слезы. Я достал валерь-

янку, она всегда была при мне, и протянул ему. Успокоившись, Леонид Ильич

дал указание любым способом вернуть ребятишек на родину», – вспомнит

К.Ф.Катушев, секретарь ЦК КПСС 19.

И вот последнее письмо Брежнева в Прагу от 17 августа 1968 года, уже

от имени Политбюро ЦК КПСС в адрес Президиума ЦК КПЧ : «Политбюро ЦК

КПСС хотело бы со всей серьезностью подчеркнуть неотложную необходи-

мость выполнения обязательств… Промедление в этом деле крайне опасно.

Направляя это письмо, Политбюро ЦК КПСС выражает уверенность, что Пре-

зидиум ЦК КПЧ отнесется к нему со всем вниманием, правильно поймет

нашу тревогу и озабоченность…» 20

До вторжения оставалось три дня.

Брежнев просил П.Е.Шелеста добиться от чехословацких «здоровых

сил» коллективного приглашения союзных войск и создания переходного

«рабоче-крестьянского правительства». Задуман был переворот. Существует

свидетельство Василя Биляка, будто бы по поручению Кольдера, члена Пре-

зидиума ЦК КПЧ, обращение передал в Братиславе Брежневу Радко Каска,

его помощник; Биляк тогда попросил Брежнева только об одном – принять

Каску. Проверить это было невозможно; Биляк, по его словам, сам письмо не

подписывал, а из тех, чьи подписи там оказались, никого нет в живых. Коль-

дер умер после тяжелой болезни в 1972 году, а Радко Каска, занявший пост

министра внутренних дел, через год (1973) погиб в авиакатастрофе в Поль-

ше.

Убедительнее версия Шелеста. По его словам, он «встречался, чтобы

сколотить такую группу, с Биляком и Ленартом. С Ленартом встречался в

Крыму по поручению, а с Биляком два раза в Закарпатье на границе. Там пе-

редавали “эстафету дружбы”, под этим прикрытием встречался. И на Бала-

тоне, когда отдыхал там с группой чехов. На Балатон я инкогнито приезжал

по поручению Брежнева. “Тебе надо обязательно с Биляком поговорить,

узнать, какая там обстановка”. Это уже в преддверии… Был где-то июль ме-

сяц» 21.

С Петром Ефимовичем Шелестом мы говорили 14 марта 1991 года у не-

го дома в Москве, на Большой Бронной. Четыре года спустя вышла его книга

«…Да не судимы будете. Дневниковые записи, воспоминания члена Полит-

бюро ЦК КПСС» (1995). Некоторые детали, мною в свое время записанные, в

книге опущены или с устным рассказом расходятся. Я изложу версию, как ее

услышал тогда от Шелеста и сохранил в магнитофонной записи.

Итак, 20 июля 1968 года военно-транспортным самолетом ВВС Шелест

по поручению Брежнева вылетает из Киева в Будапешт. На аэродроме его

встречает помощник Яноша Кадара, не подозревающий, зачем в страну тай-

но прибыл один из высшего советского руководства. «Я прямо с аэродрома

поехал к Кадару, передал ему привет от Леонида Ильича, от всех нас. «С чем

ты приехал?» – «Приехал, – говорю, – встретиться с Биляком».

Я спросил Шелеста, сообщил ли он Кадару о цели поездки – сколотить

группу чехов для государственного переворота. «Нет, я сказал ему: для пере-

говоров».

Под вечер Шелеста поселили на двухэтажной даче Кадара у озера. По

соседству, шагах в пятистах, отдыхал Биляк с семьей. Предусмотрительный

Шелест просил все сделать так, чтобы никто о встрече не узнал. С ним при-

летели из Москвы два офицера КГБ. Один Шелеста охранял, другой устанав-

ливал на даче потайное устройство для записи разговора с Биляком. С помо-

щью венгерского товарища, прикрепленного к Шелесту, прилетевшие офи-

церы разыскали Биляка, договорились о времени и месте встречи.

Ночью Шелест и Биляк обнялись на берегу озера.

Биляк предложил тут же поговорить, не откладывая, но Шелест насто-

ял пойти к нему на дачу. Записывающее устройство уже было наготове. Раз-

говор, по словам Шелеста, продолжался с 12 часов ночи до 5 часов утра. «Я

говорю: надо организовать группу. Ты можешь дать нам список людей, на

которых мы можем ориентироваться? Помялся он, помялся: могу, Петр Ефи-

мович, могу. Это опасно для нас, но я могу. Единственное, это надо Дубчека

спихнуть. А если мы этого не сделаем, то надо вводить войска. Это первый

мне Биляк сказал» 22.

На встрече руководства союзных стран в Братиславе (с 1 по 3 августа

1968 года) Биляк передал Шелесту список чехословацких политических дея-

телей, подписавших обращение к советскому руководству о вводе войск и на

кого можно опираться при подготовке переворота. Это было так: утром 3 ав-

густа в Братиславе к Шелесту подошел резидент КГБ: «Петр Ефимович, с ва-

ми хочет поговорить Биляк наедине и чтобы никто не знал». Шелест попро-

сил резидента устроить встречу в мужском туалете. Во время очередного пе-

рерыва, удостоверившись, что в туалете никого нет, резидент подошел к

Шелесту: «Петр Ефимович, можно!» «Я туда, и Биляк туда. Это было под ве-

чер, часов в восемнадцать – девятнадцать, уже смеркалось. Ну, говорю, как,

Вася? Он вынимает конверт, руки у него дрожат. Я разворачиваю, читаю…»

Это был список чехословацких политических деятелей, подписавших

обращение к советскому руководству о вводе войск и на кого можно опи-

раться при подготовке переворота. «…Из туалета мы вышли по одному, я по-

торопился к себе, у каждого была отдельная комната, еще раз перечитал. Ну

что же, надо докладывать нашему главе Брежневу. Захожу к Брежневу, а у

него кто-то из наших. “Леонид Ильич, мне надо с вами поговорить…” А он:

“Говори!” – “Я с вами хочу поговорить наедине”. Он закончил прерванный

моим приходом разговор, и когда третий человек ушел, я говорю: “Леонид

Ильич, у меня есть письмо”. Он растерялся: “Какое письмо?” – “То, что я обе-

щал дать, письмо о группе, которая…” Он взял письмо трясущимися руками.

Потом обнял меня: “Я тебя не забуду до конца!” Это письмо было оглашено

на закрытом заседании глав государств там же, чехов при этом не было…» 23

Сохранились два варианта обращения. Одно в том виде, каким его

написали авторы, второе чуть поправлено стилистически, скорее всего, со-

ветской стороной.

Приведем подлинник:

«Уважаемый Леонид Ильич, с сознанием полной ответственности за

наше решение обращаемся к Вам со следующим нашим заявлением.

Наш по существу здоровый послеянварский демократический процесс,

исправление ошибок и недостатков прошлого, и общее политическое руко-

водство обществом постепенно вырывается из рук центрального комитета

партии. Печать, радио, телевидение, которые практически находятся в руках

правых сил, настолько повлияли на общественное мнение, что в политиче-

ской жизни страны сейчас без сопротивления общественности начинают

принимать участие элементы, враждебные партии. Они развивают волну

национализма, вызывают антикоммунистический и антисоветский психоз.

Наш коллектив – руководство партии – совершил ряд ошибок. Мы не

смогли правильно защитить и провести в жизнь марксистско-ленинские

нормы партийной жизни, и прежде всего принципы демократического цен-

трализма, руководство партии уже не способно в дальнейшем успешно за-

щищаться перед атаками на социализм, не способно организовать против

правых сил ни идеологического, ни политического отпора. Само существо

социализма в нашей стране стоит под угрозой.

Политические средства и средства государственной мощи в нашей

стране в настоящее время уже в значительной степени парализованы. Пра-

вые силы создали благоприятные условия для контрреволюционного пере-

ворота.

В такой тяжелой обстановке обращаемся к вам, советские коммунисты,

руководящие представители КПСС и СССР, с просьбой оказать нам действен-

ную поддержку и помощь всеми средствами, которые у вас имеются. Только

с вашей помощью можно вырвать ЧССР из грозящей опасности контррево-

люции.

Мы сознаем, что для КПСС и СССР этот последний шаг для защиты со-

циализма в ЧССР не был бы легким. Поэтому мы будем изо всех своих сил бо-

роться собственными средствами. Но в случае, если бы наши силы и возмож-

ности были исчерпаны или если бы не принесли положительных результа-

тов, то считайте это наше заявление за настойчивую просьбу и требование

ваших действий и всесторонней помощи.

В связи со сложностью и опасностью развития обстановки в нашей

стране просим вас о максимальном засекречивании этого нашего заявления,

по этой причине пишем его прямо лично для Вас на русском языке. Индра,

Кольдер Драгомир, Капек, Швестка, В.Биляк» 24.

В своей книге «ХХ век как жизнь» Бовин напишет: «Засекречивание бы-

ло обеспечено. Я, например, узнал имена “подписантов”, только прочитав га-

зету “Известия” от 17 июля 1992 года. Расследование производил мой друг

Леня Шинкарев» 25.

Тремя днями раньше, во время встречи советской и чехословацкой де-

легаций на железнодорожной станции Чиерна-над-Тисой, когда план воен-

ной операции уже витал в воздухе, но чехословаки не принимали его всерьез,

считали саму мысль абсурдной и невозможной, на скамейке в ночном при-

станционном сквере сидели двое: Александр Бовин – консультант Брежнева

и его друг Иван Сынек – помощник Дубчека.

Той ночью в сквере Бовин сказал Сынеку: через две-три недели встре-

чай наши танки в Праге.. Он надеялся предупредить Дубчека о серьезности

намерений Брежнева и его окружения. Доверительная информация от Бови-

на, пусть после пары рюмок сливовицы в привокзальном буфете, но сказан-

ная человеком, к которому и Дубчек, и Сынек относились с уважением, могла

помочь чехословакам принять решения, способные предотвратить в Праге

худшее. А худшим могло быть кровопролитие, как за двенадцать лет до того

в Будапеште. Это было бы историческим бедствием равно для народов Чехо-

словакии, для народов Советского Союза, для всей Европы.

Сынек тогда возразил: «Вы не посмеете это сделать…» Бовин вскипел:

«Ты что, мальчик?! Не только посмеем, а сделаем, и будь здоров!» Он знал,

что ко времени встречи в Чиерне-над-Тисой уже были отмобилизованы два

военных округа. Об этом предупреждении, рискованном в устах человека,

близкого к Брежневу и Андропову, я впервые услышал не от Бовина, а от

Ивана Сынека, с которым встречался в Праге за полгода до разговора с Бови-

ным в Москве. По словам Сынека, до него не сразу дошел смысл их ночной

беседы. В дружеских застольях чехи часто пугали друг друга угрозой втор-

жения, но на самом деле в такую возможность никто не верил. Только позд-

нее Сынек понял, что в шутливом тоне, свойственном тогда чехам, упоенным

Пражской весной, его друг Бовин, хорошо знавший психологию Старой пло-

щади, хотел их вернуть к реальности.

Не вернул…

Года через полтора-два после ввода войск стран Варшавского договора

в Чехословакию Бовин оказался в Праге и пошел на квартиру Сынека, где ко-

гда-то не раз бывал. Он хотел обнять старого друга и извиниться перед ним

за все, что произошло. Сынек к тому времени был безработным. По воспоми-

наниям Лены Петровны (ей об этом рассказывал Бовин) 26, когда он посту-

чал в дверь, Иван дверь не открыл и попросил гостя уйти. После вторжения

это была типичная реакция чехов на встречу с советскими людьми, с недав-

но близкими друзьями. Пусть они были ни при чем – в глазах чехов и слова-

ков каждый из нас, кто не вышел с протестом на Красную площадь, нес вину

за преступления режима.

«Хорошо, – сказал через дверь Бовин, – сейчас десять часов вечера. Я бу-

ду сидеть у твоей двери до шести часов утра. Если за это время ты ко мне не

выйдешь – я уйду». Он слышал, как за дверью плакала жена Ивана. В пять

утра Иван вышел с мокрым от слез лицом, они обнялись.

Однажды Бовин сказал, что за день или за два до ввода войск он тайно

летал в Прагу. На мой вопрос – зачем, с какой миссией – отказался говорить.

«Есть вещи, о которых я никому не рассказываю. Они ушли на дно…» 27

Было бы искаженной картиной представлять Пражскую весну, как вне-

запный прорыв чехословацких реформаторов; их одних, обогнавших затор-

моженную российскую экономическую мысль, потому вызвавших нервоз-

ность Кремля. Это не вся правда. После ХХ съезда партии советское общество

тоже встряхнулось; в обеих наших странах негласно шли диспуты о том, как

выходить из тупика, в который всех завела строгая плановая система хозяй-

ства. Чехи переживали болезненней других. Если мы пожинали плоды своей

тоталитарной системы, то чехи разбирались с чужой, им навязанной. Усту-

пая кремлевскому давлению, они вынуждены были отказаться от «плана

Маршалла» 28, поверили в социалистическую экономику, сильно ее идеали-

зируя, и переняли модель управления хозяйством, самую бюрократическую

из возможных. Москва требовала от стран Восточной Европы планировать

свое хозяйство, ни на шаг не отступая от советских стандартов. Их вынужда-

ли заполнять даже формы советского образца для отчета о приросте поголо-

вья верблюдов 29.

По признанию О.Шика, чехам-реформаторам развязала руки нашумев-

шая в СССР статья Е.Либермана в «Правде» (cентябрь, 1962). Пусть предло-

жения, в ней изложенные, «cущественно отставали» 30 от тогдашних праж-

ских разработок, эта публикация легализовала в обеих странах диспуты и

зарождала надежды на возможность радикальных реформ. Чехи осознали

бессмысленность попыток повышать дисциплину труда без безработицы.

Новотный тоже это понимал, но боялся реакции Кремля на слова-

раздражители; было спокойнее, когда вместо красной тряпки «безработи-

цы» появлялось «равновесие между спросом и предложением рабочей силы»,

а вместо «реформ» значилось «совершенствование системы управления

народным хозяйством». Это была психотерапия для Брежнева. К чести Ново-

тного, он создал комиссию по экономической реформе, потребовал откры-

тых споров, взаимной критики, строго запретив единственное – вешать друг

на друга ярлыки.

Для работы ничего другого не требовалось.

Я бы не касался этой темы, борения страстей внутри одной тоталитар-

ной системы, в ней трудно выделить психологический аспект. Но в дискус-

сию о реформах оказались вовлечены «Известия» и мой коллега Геннадий

Лисичкин, известный московский демократ-шестидесятник, специалист по

чехословацкой истории, один из умнейших российских экономистов. Он был

единомышленник и приятель пражских реформаторов из круга Ота Шика. В

редакции он всех поражал спокойствием, обширными познаниями и редким

в практике газетчиков собственным опытом работы на земле. Окончив эли-

тарный институт международных отношений, Лисичкин мог блистать в сто-

лицах разных стран как аналитик мировой политики и экономики, а он,

удивляя друзей, подался в российскую глубинку, стал председателем колхо-

за, одного из самых захудалых, оставался там три года, пока не поставил хо-

зяйство на ноги. Потом был дипломатом в советском посольстве в Белграде,

изучал югославский опыт хозяйствования и перечитывал чудом уцелевшие

там книги русских эмигрантов. С этим багажом он позволил себе подать го-

лос в диспутах об экономической реформе. Москва многих слушала, но к не-

многим прислушивалась.

К Лисичкину прислушивалась.

В канун 1968 года советских и чехословацких экономистов объединяло

общее понимание абсурдной ситуации, когда в угоду идеологическим дог-

мам они вынуждены были строить концепции, которые под конец жизни от-

вергали сами классики марксизма. Они успели осознать, что призрак комму-

низма, бродящего по Европе, оказался иллюзорным, и хоронить капитализм

было рановато. В одной из своих работ Лисичкин приведет горькое призна-

ние Энгельса: «История показала, что и мы, и все мыслящие подобно нам

были не правы. Она ясно показала, что состояние экономического развития

Европейского континента в то время далеко еще не было настолько зрелым,

чтобы устранить капиталистический способ производства», что капитали-

стическая основа, на которой происходило его развитие, «обладала еще

очень большой способностью к расширению» 31.

Экономисты обеих стран, прекрасно друг друга понимавшие, устраива-

ли дискуссии, оттачивали формулировки, пугая власти, особенно в Москве,

непривычной в казенной партийной атмосфере раскованностью и способно-

стью говорить без оглядки. Они устали держать постоянно в узде свои мыс-

ли, повторять навязанные им формулы. Им больше не хотелось видеть в по-

нятии «социализм» звуковую оболочку без конкретного содержания, некий

тайный шифр, мало понятный даже тем, кто его повторяет через слово. Они

искали в понятии сокровенный, обнадеживающий, человечный смысл. В

большинстве своем это были сильные и эрудированные личности, склонные

к дискуссиям, лояльные к другим точкам зрения, готовые к ним прислу-

шаться, если они помогают найти приемлемые решения.

Чешские реформаторы сознавали, что от СССР вряд ли стоит ждать

поддержки их экономических поисков. И полной неожиданностью явилась

для всех публикация в 1966 году в «Известиях» статьи Лисичкина «Жизнь

вносит поправки» 32. Это было одно из первых открытых выступлений прес-

сы в защиту рынка, против формального понимания товарно-денежных от-

ношений и закона стоимости при социализме. Неслыханная по тем временам

постановка вопроса всполошила официальную экономическую науку. Власти

вынудили газету поместить ответ группы ученых «Что регулирует произ-

водство? В чем неправ Г.Лисичкин». По заведенному обычаю из всех подво-

ротен на автора стали бросаться другие газеты, соревнуясь, кто из них вер-

ноподданнее и кто больнее укусит. Лисичкину пришлось уйти из редакции в

один из институтов Академии наук.

Упрямый Лисичкин публикует в Москве книгу «План и рынок» 33. Ее пе-

реводят на чешский, словацкий, немецкий, польский, сербский, венгерский,

болгарский, румынский… Экономисты Восточной Европы поняли, что и в

Союзе мозги поворачиваются в ту же сторону, что их собственные. Главный

редактор «Правды» приглашает Лисичкина в экономические обозреватели.

И когда в Москву прилетит Ота Шик, он разыщет Лисичкина. «Знаете, хоте-

лось бы поговорить с вашими коллегами в узком кругу…» Лисичкин закажет

столик в ресторане «Арагви», пригласит Отто Лациса, Александра Волкова,

других друзей-рыночников. Эти люди будут хорошо понимать друг друга. У

них общее неприятие старой системы планирования и схожее понимание

рыночных отношений. Потом не раз московские реформаторы будут бывать

в Праге, а пражские у друзей в Москве, жить у них дома, и в отличие от мно-

гих политиков, которых ввод войск разведет в разные стороны, экономисты

друг друга не потеряют. Как потом мне скажет Лисичкин о чешских колле-

гах, «эти люди были настроены промосковски, просоветски, хотели быть

вместе с нами, но мы – идиоты! – их оттолкнули и этим погубили себя. Своих

друзей предали…» 34.

О вводе войск Лисичкин услышал, находясь в командировке в Белгоро-

де. Связался с «Правдой» и от приятелей узнал о звонке в редакцию из ЦК

КПСС. «Как там ваш еврей?» – спрашивали. «Какой еврей?» – не понимали в

редакции. «Лисичкин». – «Он не еврей…» – «Значит, у него жена еврейка!»

Но это уже не о Лисичкине, а только о ЦК КПСС.

Где-то в конце 1980-х годов Ота Шик, вынужденный эмигрировать в

Швейцарию и там преподавать в университете Санкт-Галлена, на свое 70-

летие пригласил из Москвы экономистов Рубена Евстигнеева и Геннадия

Лисичкина; вопреки всему, зачинатели реформ не теряли друг друга.

20 июля 1968 года аккредитованные в Иркутске корреспонденты цен-

тральной прессы были на собрании пленума обкома партии. Речь шла о

письме лидеров пяти стран чехословацкому руководству. Такие собрания в

те дни проходили по всей стране. У большинства иркутян повышенного ин-

тереса к чехословацким событиям не наблюдалось. Они спорили о том, прав-

да ли, что чехам продали или сдали в аренду озеро Байкал. Эти разговоры

возникли за четыре года до вторжения, когда растроганные встречами с Ир-

жи Ганзелкой и Мирославом Зикмундом члены рыболовецкого колхоза в по-

селке Култук на Байкале завязали переписку с чешским сельскохозяйствен-

ным кооперативом. Чехи прислали култукцам в подарок четыре бочки пль-

зенского пива, а култукцы в ответ отправили четыре бочки слабосоленого

омуля. И по городу пошло: «Слышали новости? Байкал продали чехам». –

«Что за чепуха…» – «Точно, в аренду на двадцать лет!»

События 1968 года иркутян не слишком занимали, были заботы неот-

ложнее. Моя жена по три-четыре часа толкалась на городском рынке в оче-

реди за десятком привозных яблок, чтобы уберечь дочь от авитаминоза, и

места себе не находила, читая в газетах советы европейских модных салонов

насчет яблочных масок для лица. Многим казалось, что чехи, поляки, венгры,

немцы, другие наши европейские братья, как говорится, с жиру бесятся. По-

пробовали бы жить в сибирской глубинке, научились бы дорожить тем, что

имеют. «Мы с ними делимся последним, лишь бы никуда не рыпались, а им

все мало!» – говорили на автобусных остановках. А в ответ неслось: «Ничего,

был бы хлеб, а мыши найдутся!»

Усталые, затурканные люди, раздраженные своей унизительной жиз-

нью, не слишком интересовались мировыми событиями; по горло хватало

хлопот – как устоять в многолетней очереди на жилье, где достать румын-

скую мебель, польский костюм, чешскую обувь и раздобыть к празднику хо-

тя бы банку латвийских шпротов. А политикой пусть занимаются власти,

они знают, что делают.

Только интеллигенция следила за событиями с явным к чехам сочув-

ствием, которое читалось в глазах, даже когда люди оглядывались и молча-

ли. Старания чехов реформировать экономику, возродить институты граж-

данского общества, критически переосмыслить выбранный путь грели

надеждой; мог появиться полигон для эксперимента по переходу от тотали-

таризма к демократии. Между собой люди недоумевали: ну зачем требовать

от чехов восторга по поводу советского планирования, процессов над инако-

мыслящими, социалистического реализма в искусстве? Кому это нужно, каж-

дое их сомнение объявлять святотатством? Пражским реформаторам многие

желали удачи, надеясь получить толчок хоть к каким-нибудь переменам у

нас.

Но на собраниях партийного актива особый народ.

Приглашенный наблюдателем как корреспондент «Известий», я по

обыкновению устраиваюсь в задних рядах, рядом с Виктором Федоровичем

Новокшеновым. Мы давно дружим семьями, встречаемся в моем доме в Ир-

кутске или в его доме в Ангарске, рады каждой возможности повидаться. В

зале восемьсот человек, за их спинами можно тихо разговаривать, никому не

мешая. На трибуне из года в год одни и те же лица, мы знаем заранее, что и

от кого ждать.

На этот раз, 22 июля 1968 года, все говорят о Чехословакии; я приведу

выдержки по протоколу, сохраненному среди архивных бумаг.

Соловьев А.И. (секретарь Иркутского обкома ВЛКСМ). «Молодежь пьян-

ствует, развратничает, давит друг друга мотоциклами и обрастает бородами,

читает двусмысленные стихи и слушает самодельные песенки с гнусавой

меланхолией или полублатной псевдоромантикой. Всю эту стряпню в разной

обертке оптом и в розницу идеологи буржуазии стремятся протолкнуть не

только на благодатную почву Чехословакии, но и в нашу страну, подсунуть

молодому человеку. И неважно, где клюнет червь сомнения: в теории, во

взглядах на культуру или в морали. Главное “разрыхлить” коммунистиче-

скую убежденность, подорвать веру в преимущества социализма».

Жигалина Е.С. (птичница Иркутской птицефабрики). «Когда я поехала

на актив, мои подруги наказали мне: “Скажи, Екатерина, от всех нас, что тру-

да и сил мы не пожалеем, чтобы Родина была богаче”. А еще говорили – пе-

редай, что верную политику партия и правительство ведут за сохранение

мира, укрепление социализма. Полностью и целиком одобряем ее и делом

ответим на решения Пленума ЦК нашей родной партии. В этом году за шесть

месяцев наша птицефабрика продала государству более 12 млн яиц, план

выполнен на 132 процента. Хороших показателей добились мои подруги по

работе. Шаньгина Вера за полугодие получила по 130 яиц на курицу-

несушку, Кокорина Нина и Борисова Елизавета – по 120 яиц…»

…Пленум постановил: «…Верные интернациональному долгу, коммуни-

сты и все трудящиеся Иркутской области, как и весь советский народ, гото-

вы оказать братскому чехословацкому народу всю необходимую помощь и

поддержку в защите социалистических завоеваний» 35.

Мало кто из участников иркутского собрания знает в лицо моего друга,

но наслышаны все. Он директор электролизнохимического комбината, один

из самых «секретных» людей в Союзе, первый руководитель атомного пред-

приятия, не из другой отрасли пришедший, а в отрасли выросший. Начинал

под Свердловском, делал первую атомную бомбу. «Мою руку Берия пожи-

мал!» Получил назначение в Сибирь, при нем вбивали первые колышки и

под конвоем водили на стройку заключенных. В 1960-е годы комбинат стал в

СССР, как напишут лет через сорок, «одним из решающих факторов глобаль-

ного увеличения производства обогащенного урана» и внес «существенный

исторический вклад в достижение ядерного паритета с США и другими

ядерными державами» 36.

Интерес атомников к Чехословакии ограничивался урановым место-

рождением Яхимовское в Рудных горах. С этим сырьем работали супруги

Кюри. Мария Склодовская-Кюри открыла новые излучающие элементы,

названные ею полонием и радием. Перед войной чешские руды привлекали

советскую разведку, но горный район оказался под германским протектора-

том. При немцах на рудниках работали лагерники, в том числе советские во-

еннопленные. К концу войны здесь скопилось больше ста тысяч тонн необ-

работанной урановой руды. В 1945 году всю эту массу перевезли в СССР, ис-

пользуя для создания первой советской атомной бомбы. И в последующие

годы, пятидесятые и шестидесятые, пятая часть советского ядерного оружия

производилась с использованием чешских урановых руд.

Знакомством с Виктором Федоровичем я тоже обязан чехам, а точнее –

чехословацким хоккеистам. Это был первый в истории закрытого города

случай, когда в автобусе с зашторенными окнами иностранцев повезли из

Иркутска в Ангарск, в зону расположения секретного комбината. Им пред-

стояла игра с «Ермаком», хоккейной командой атомщиков, одной из лучших

в Сибири. Идею предложил В.Ф.Новокшенов, страстный болельщик. В вы-

ходные пятидесятилетний директор с хоккеистами носился по льду и насто-

ял на международной встрече, гарантируя властям полную для комбината

безопасность. У входа на стадион было полно милиции и сотрудников госбе-

зопасности, билеты давно распродали, мои корреспондентские корочки не

вызывали никакого почтения. Я собрался было возвращаться в Иркутск, как

мне показали человека, здесь единственного, кто способен пропустить на

стадион. Чешской команде он был представлен как руководитель хоккеи-

стов «Ермака». Крупный, круглолицый, близорукий, похожий на Пьера Без-

ухова, в тренировочном костюме, вязаной шапочке и в распахнутой дублен-

ке. Я подошел и назвался. Видимо, он получал «Известия», повернулся к со-

провождающим: «Пропустите. А то он и нам в газете накостыляет!»

Так я познакомился с Виктором Федоровичем Новокшеновым. Инже-

нер, ученый, крупная фигура в военно-промышленном комплексе, лишен-

ный права выезжать за рубеж и вступать в контакты с иностранцами, он не

имел доступа к информации, кроме официальной, но тянулся к людям твор-

ческим, думающим, приглашал на встречи с атомщиками своих друзей и

единомышленников. В их числе были академики Виталий Гинзбург и Исаак

Кикоин, а еще Герман Титов, Ким Филби, Алиса Фрейндлих, Олег Ефремов,

Евгений Евтушенко. .

О директоре-атомщике хочу сказать отдельно, потому что для элиты

советской технической интеллигенции чехословацкие события имели осо-

бый смысл.

Когда мы сблизились, я спросил, как морально чувствует себя человек,

причастный к созданию атомной бомбы. Для меня, отвечал Виктор Федоро-

вич, никакой моральной проблемы нет. Когда этим занимаются те, кто угро-

жает или готов угрожать существованию моей родины, только паритет

удерживает другую сторону от соблазна. «Я был бы кретином, если бы ска-

зал, что меня терзают какие-то сомнения. Лети я в 1945 году в бомбарди-

ровщике над Берлином, я бы тоже бросал бомбы, даже зная, что внизу ни в

чем не повинные люди. Когда на карте судьба моего народа, как думать о

чем-то другом?. Вы первый, кто заговорил со мной на эту тему. Нужно! –

этот язык мы понимаем. Тяжело было бы нам без этого. Да и в характере

нашего народа показать, что мы тоже не лыком шиты».

Он человек твердых принципов; один из них: не опекай подчиненных,

доверяй им во всем, но если обстоятельства рискованны для жизни, иди сам.

И когда на заводе случилась авария, пришлось докладывать первым лицам

страны, он натянул противогаз и, не успев влезть в пневмокостюм, скрылся в

тумане. Как потом расскажет Нина Прокопьевна, жена Виктора Федоровича,

на четвертые сутки в четыре утра он позвонил, что едет домой, спросил, есть

ли молоко, попросил разостлать в прихожей старую скатерть. Жена поняла,

всю одежду предстоит сжечь. Из ванной она вывела мужа за руки, он почти

ничего не видел. Зрения было минус пять, стало минус семь, да еще нахва-

тался радиации.

Изречения Виктора Федоровича гуляют по городу как афоризмы: «Есть

две угрозы для человечества: атомная бомба и художественная самодея-

тельность…» Или еще: «Собрания продолжаются больше часа в двух случаях:

или руководитель ничего не понимает в вопросе, или собрал некомпетент-

ных людей». Однажды два инженера принесли ему на суд свой сценарий

фильма об Иване Грозном. Отзыв Виктора Федоровича был убийственный. А

в заключение написал: «Впрочем, если во время пуска завода! два инженера!

находят время писать сценарии! – то это, безусловно, талантливые люди».

Виктор Федорович пишет стихи: «Мы жили в неизвестных городах, / в

Сибири, Подмосковье, на Урале. / Сюда нас привозили впопыхах, / отсюда

выезжать не разрешали. / Не выбирали здесь мы горсовет, / здесь наши

письма вежливо читали. / Казалось, здесь советской власти нет, / но здесь-то

мы ее и защищали… / Когда откроют эти города, / о них напишут небыли и

были, / о нас вы вспомните тогда, / как мы работали, чем жили…»

Интересно, мы и наши семьи столько лет близки, все семейные празд-

ники вместе, а вот не получается перейти на «ты», только «вы, Виктор Федо-

рович», «вы, Леонид Иосифович…». А с иркутской трибуны продолжают по

бумажкам разоблачать «разгул антисоциалистических элементов» в Чехо-

словакии, называют имена антисоветчиков Ота Шика, Иржи Пеликана, Чест-