Текст книги "Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году"
Автор книги: Леонид Шинкарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)
литики ораторы выражали вымученными словами. Власти не могли пред-
ложить правдоподобные аргументы исторического, культурного, религиоз-
ного характера, способные убедить думающих людей в действительной
угрозе со стороны чехов и словаков. Хотя Дубчеку и пражским реформаторам
тоже приходилось впадать в партийную риторику, они тем и держали в
напряжении Кремль, что на резкости в свой адрес отвечали со спокойствием
и достоинством стоявшей за ними европейской цивилизации.
Если бы руководство СССР лучше знало отечественную историю, его
могло бы насторожить некоторое сходство развития событий в 1968 году с
европейской ситуацией в 1914 году. При всей разности конкретных обстоя-
тельств, разделенных половиной века, неизменной оставалась уверенность
России в державном праве наводить порядок на чужой земле. Тогда сербы
(теперь их назвали бы «здоровыми силами»), решая свои проблемы с Австро-
Венгрией, обвинившей их в убийстве эрцгерцога Франца-Фердинанда, обра-
тились за помощью к России. Власти объявили мобилизацию в защиту бра-
тьев-славян. В патриотическом угаре никто не представлял масштабы по-
трясений, ожидавших Европу и Россию.
Чехи с беспокойством наблюдали, как Кремль неотступно, с необъяс-
нимым, почти нескрываемым раздражением возбуждает себя и нагнетает
напряженность в стране. С надеждой сбить хотя бы чуть накал страстей пар-
тийная организация Министерства иностранных дел Чехословакии, отбро-
сив дипломатические условности, 17 июля 1968 года шлет дружеское письмо
партийной организации Министерства иностранных дел СССР. С советскими
коллегами чехословацкие дипломаты не один год вместе учились, сотрудни-
чали, встречались в разных странах и не могли поверить, что теперь упира-
ются в стену. «Мы полагаем, что наши друзья в некоторых социалистических
странах не понимают или неправильно толкуют многое из того, что у нас
происходит. Мы полагаем, что это является следствием недостаточной ин-
формированности и неправильного понимания и оценки новых явлений в
нашей современной жизни» 28.
Можно представить, как далеко зашло отчуждение, если люди, давно и
хорошо друг друга знающие, вынуждены объяснять коллегам, что дружба с
Советским Союзом и другими социалистическими странами «имеет не толь-
ко рациональные причины, но и глубокие эмоциональные основы». Им не-
понятно, почему «друзья опасаются» за происходящее в Праге и «неустанно
обращают наше внимание на опасность роста враждебных сил». Стараясь не
задеть самолюбие коллег, чехословацкие дипломаты уже в который раз
напоминают, что для беспокойства решительно нет причин; процесс демо-
кратизации проводит партия «при полной поддержке широчайших слоев
народа».
Мы стоим, говорится в письме, за единство социалистических стран, а
оно «может осуществляться только на основе признания и уважения раз-
личных условий и путей построения социализма в каждой отдельно взятой
социалистической стране». Чехословацкие дипломаты приглашают делега-
цию коммунистов МИД СССР в Чехословакию, чтобы «воочию убедиться в
фактах нашей жизни в настоящее время». Откуда им было знать, что в при-
граничных лесах 7-я воздушно-десантная дивизия уже отрабатывает взятие
Праги и захват Министерства иностранных дел?
За неделю до вторжения войск, 12 августа МИД СССР возвращает чехо-
словацким коллегам их послание, не слишком церемонясь: «…такого рода
действия, когда делается попытка навязать советским людям тенденциоз-
ную оценку событий в ЧССР и утверждается, что советские люди “не пони-
мают и неправильно толкуют” эти события, противоречат установившейся
практике в отношениях между нашими странами. Советская сторона не мо-
жет согласиться с методом, избранным чехословацкой стороной. Возвращая
письмо парторганизации МИД Чехословакии, МИД СССР выражает надежду,
что подобная практика в будущем не будет иметь места».
Таким тоном советские мидовцы позволяли себе говорить разве что с
американским госдепартаментом в худшие времена «холодной войны».
Едва машина свернула на Хорошевское шоссе, Камбулову стало ясно,
куда его везут. Единственным зданием в этом районе, где могли о нем пом-
нить, было Главное разведывательное управление Генерального штаба Во-
оруженных сил (ГРУ). Сюда круглые сутки идут потоки информации: данные
электронного, космического, радиотехнического слежения за действиями
чужих армий и властей; это неусыпный центр связи со спецподразделения-
ми в военных округах на территории СССР и в группах советских войск в Во-
сточной Европе. Лучшие умы Генштаба и военной разведки в те дни думали
над тем, как разрешить ситуацию, сохраняя Чехословакию в социалистиче-
ском сообществе и удерживая от вмешательства Запад. Станции перехвата в
СССР, на Кубе (Лурдес), во Вьетнаме (бухта Камрань), Бирме (Рангун), Мон-
голии, на кораблях в морях и океанах на пределе возможностей обрабатыва-
ли электронные сигналы со спутников и кораблей радио и гидроакустиче-
ской разведки, из зданий советских посольств, консульств, торговых миссий
по всему миру, с объектов разведки в столицах разных государств, в военных
округах, в группах войск, в армиях и на флоте. Как просчитывали аналитики,
вероятность мировой войны невелика, но было бы опрометчивым такой ва-
риант не учитывать. На скрытых полигонах готовят к операциям части
спецназа, подразделения военной разведки, способной свалиться с неба в
любую точку на земном шаре. Трудности военных, понимал Камбулов, не в
скудости информации, ее тут имелось достаточно, а в том, чтобы убеждать
политическую власть считаться с этой информацией, когда она расходится с
представлениями, давно сложившимися в головах.
С тех пор как в 1953 году это ведомство стало называться ГРУ, короткая
аббревиатура была окутана непроницаемой тайной, но люди с воображени-
ем, связанные с учреждением хотя бы косвенно, не зная ничего конкретно,
представляли снующих по всем материкам секретных агентов и начиненную
электронно-космической техникой паутину, плотно опутавшую земной шар.
Примерно такая картина рисовалась и Камбулову, который в этой системе
работал всю жизнь.
Камбулов шагал по коридору рядом с капитаном третьего ранга. Тут
никто не знал, чем занимаются в соседнем кабинете. Загадочным оставался и
начальник ГРУ генерал-полковник Петр Иванович Ивашутин, патриарх со-
ветской контрразведки, «дядя Петя», как его называли разведчики в своем
кругу 29. С Камбуловым они были полными тезками, Петрами Ивановичами,
да еще одного года рождения и почти в одно время попали в разведку. Но те-
перь Ивашутин – одна из самых влиятельных фигур в высшем руководстве
СССР, у него круглосуточная связь с Брежневым.
Разница в положении не задевала Камбулова, ему грех было жаловаться
на судьбу. Женился по любви на Елизавете Стефановне, она ему одна-
единственная, вырастили троих детей, начальство обещает переселить из
коммунальной квартиры с кухней на четыре семьи в отдельную квартиру. А
что еще нужно ветерану?
Но пока Камбулов не вошел к генералу Ивашутину, следует кое о чем
рассказать, чтобы понятнее был смысл их неожиданной встречи. В августе
1964 года Ивашутин подготовил записку «О развитии военного искусства в
условиях ведения ракетно-ядерной войны по современным представлени-
ям». Это была оценка высшим военным командованием перспектив возмож-
ной ядерной войны. Она отличалась от концепции американцев, главного
потенциального противника СССР. По сценарию американцев будущая ядер-
ная война может носить локальный характер. Но по расчетам Ивашутина,
атомный удар, даже самый малый, вовлечет в противостояние все ядерные
державы и, если его тотчас не потушить, перерастет в мировую термоядер-
ную войну. Любая вооруженная провокация в Восточной Европе могла вы-
звать использование ядерного ракетного оружия и привести к третьей ми-
ровой войне. События в Чехословакии становились спичкой, способной под-
жечь планету.
Ивашутин это понимал больше других.
Потом станет известно, что утром 12 апреля 1968 года во Львове гене-
рал-полковник М.И.Повалий, начальник главного оперативного управления
Генерального штаба в штабе командующего войсками Прикарпатского во-
енного округа показал генералу А.М.Майорову составленную им самим «Кар-
ту-приказ…» в одном экземпляре. Майоров запомнит выведенные тушью
слова: «…на вторжение 38-й армии… (был указан ее состав) в ЧССР с целью
подавления, а при необходимости и уничтожения контрреволюции на ее
территории». Под картой были подписи министра обороны А.А.Гречко и
начальника Генштаба М.В.Захарова 30.
Накануне оба маршала докладывали карту Брежневу.
«Андрей, – сказал тогда Брежнев маршалу Гречко, – готовься к больше-
му… Но, Бог даст, обойдется без этого» 31. Что он имел в виду под «большим»,
оба военачальника понимали. Брожение умов в чехословацком обществе уже
привело к власти реформаторов; у них появились сомнения, надо ли их ма-
ленькой стране слишком долго задерживаться в организации Варшавского
договора, не лежало к ней национальное чувство. С отменой цензуры люди
писали в газеты и об этом. А в Кремле такая политическая щекотка вызыва-
ла ярость. Тут еще натовское руководство назначило на сентябрь военные
учения с участием 18–20 дивизий. Впечатлительный Брежнев прислушивал-
ся к своему другу Гречко. Логика событий казалась очевидной: чехословаки
идут на чехословаков; вмешиваются западные армии, в Европе начинается
Третья мировая война.
В просмотровом зале ГРУ на экране показывали секретные военные
разработки НАТО. Кошмары становились навязчивыми. «На июньском засе-
дании Политбюро в Москве Брежнев с горечью мне сказал: «Если потеряем
Чехословакию, я уйду с поста Генерального секретаря ЦК КПСС», – будет
вспоминать посол Червоненко 32.
Брежнев и Гречко с полуслова понимали фронтовиков, чужие военные
воспоминания могли обоих доводить до слез. Но когда страну несло к пропа-
сти или так им казалось, чувствительность оставляла их. Они с трудом сдер-
живались, когда на заседании Политбюро кто-то предлагал ввести в Чехо-
словакию пару дивизий, вторгнуться символически, в уверенности, что мяг-
кие, податливые чехи тут же «подогнут хвост». Осторожный Гречко умоля-
ющими глазами смотрел на Брежнева: «Товарищи дорогие, вы решите прин-
ципиально, вводить или не вводить, и доверьте нам с Генеральным штабом
сделать это с полной ответственностью перед вами, перед историей». Бреж-
нев на заседаниях отмалчивался, а наедине говорил другу Гречко: «Пару ди-
визий – это мы решим на Политбюро, а ты готовь сколько надо». В первый
стратегический эшелон на Чехословакию Гречко определил двадцать диви-
зий, потом еще десять…
Летом во время учений «Шумава» на территории Чехословакии маршал
Якубовский, генералы Майоров и Дзур с командного пункта наблюдали, как
танковые части противостоят условному противнику. Подразумевались вой-
ска НАТО. Опустив бинокль, Дзур спросил Якубовского и Майорова, возмож-
но ли в случае войны применение атомного оружия. Оба ответили: «Да».
«Но там люди!» – воскликнул Дзур. «Удары мы будем наносить по ко-
мандным пунктам, по средствам атомного нападения противника, по танко-
вым группам, а не по мирному населению», – ответил Майоров. «Это не гу-
манно…» – упорствовал Дзур. «Война, соудруг министр, дело всегда негуман-
ное», – отвечал Майоров 33.
То, что одному генералу виделось чудовищным, не укладывающимся в
голове, невозможным для осуществления, для генерала с иной психологией,
выросшего в иной военной культуре, уже воевавшего и смотревшего, как го-
ворится, смерти в лицо, атомная война была нежелательной, но возможной.
Ивашутин Камбулова ждал.
Спросил, что связывает подполковника с чехословацким президентом
Людвиком Свободой. Камбулов доложил, как в довоенные годы по заданию
командования встречал интернированных чехов, развозил их по лагерям,
неотлучно при них находился, вместе со Свободой засылал на родину чехов и
словаков, завербованных как агентов. С батальоном, впоследствии корпусом,
прошел всю войну, в 1945 году вместе вступали в Прагу. Рассказывая, он пе-
ребирал в памяти неудачи, отступления, гибель солдат, но как ни силился, не
мог взять в толк, что именно могло стать причиной его вызова.
– Все? – спросил Ивашутин.
– Вроде все, товарищ генерал.
– Вы умалчиваете об одной истории, – Ивашутин не отводил глаз. – Что
произошло у вас под Киевом в 1943 году?
Камбулов напрягся.
– Чего-то особенного вспомнить не могу. .
– Ноябрь, вечер, командный пункт бригады. Впереди Киев. Вы рядом со
Свободой… Было такое?
– Так точно, товарищ генерал.
– А тут налет немецкой авиации… Что дальше? Ну?!
…И Камбулов увидел как наяву. Пылало над лесом закатное солнце.
Мимо раскаленного диска черными птицами неслись немецкие бомбарди-
ровщики, кружили над линией обороны. Свобода глазами провожал самоле-
ты. «Вдруг слышу нарастающий рев, бомба летела прямо на нас. Не знаю, как
это получилось, я толкнул Свободу в траншею, прыгнул на него сверху, при-
крыл, обхватил руками. Бомба взорвалась поблизости, осколки летели во все
стороны, но нас не задели. А ранило меня в похожей ситуации в другой раз…»
– будет мне рассказывать Камбулов.
– Вспомнили? – Ивашутин не отводил глаза.
– Так точно, товарищ генерал, – сказал Камбулов. – Но толкнул не силь-
но, даже синяков не было. Генерал Свобода может подтвердить.
Камбулов терялся в догадках, каким образом давно забытый им эпизод
дошел до руководства. Возможно, Людвик Свобода вспомнил в кругу воен-
ных, как приставленный к нему офицер безопасности под бомбежкой бросил
его в траншею и укрыл собою.
– Я отвечал за его жизнь, товарищ генерал!
Камбулов не знал, чем объяснялась некоторая пред ним робость
Людвика Ивановича, но мог догадываться, что дело не в этом происшествии,
на фронте обычном. Камбулов был одним из немногих, кто в конце 1930-х
годов был в НКВД ознакомлен с секретным досье на подопечного чешского
офицера и мог знать уязвимые моменты в его военном прошлом.
Камбулов и Свобода никогда не говорили об этом, понимали друг друга
молча, но чекист постоянно читал в глазах Свободы обращенный к нему во-
прос: знает? Не знает?
Уместно предположить, что генерал Ивашутин тоже был осведомлен о
деталях военной биографии Свободы, с точки зрения чекистов небезупреч-
ной, которую можно было использовать как психологический крючок.
Президент Свобода, сообщил Ивашутин, этим летом интересовался у
А.Н.Косыгина, как поживает соудруг Камбулов, и заметил, что неплохо было
бы повидаться. Теперь это в самый раз. Страны Варшавского договора наме-
рены протянуть чехам руку помощи, и очень важно, если в решающие часы в
Пражском Граде рядом с президентом будет наш человек, подполковник
Камбулов, которому президент многим обязан и полностью доверяет. Наша
задача, говорил Ивашутин, иметь стопроцентные гарантии, что при вводе
союзных войск чехословацкая армия не выйдет из казарм. Один недотепа-
солдат, неосторожно обращаясь с оружием, нечаянным выстрелом может
вызвать сокрушительный ответный огонь с непредсказуемыми последстви-
ями. Ведется работа и с министром обороны Дзуром, но главнокомандующий
есть главнокомандующий.
Ивашутин попросил Камбулова подождать пару минут в приемной.
В приемной за столами два офицера, помощники хозяина кабинета, пе-
ребирали газеты.
– И чего неймется этим вацуликам, прохазкам, когоутам, свитакам. . Они
допрыгаются!
– А эти, Ганзелка и Зикмунд… Мы же их принимали как людей. Корми-
ли, поили. Им чего не хватало? В политику полезли, путешественнички!
Камбулов мучительно соображал, при чем тут два чешских писателя. Он
не встречался с ними, но был наслышан, как их «Татры» объехали половину
земного шара. Они были нашими самыми близкими друзьями. На полке у
сыновей стоят их книги: «Африка грез и действительности», «Охотники за
черепами», «Между двух океанов».. Они-то как попали в антисоветчики? С
ними-то что случилось? Он ничего не понимал.
Наконец, Камбулова позвали в кабинет.
Ивашутин поднялся навстречу.
– Я сейчас говорил с товарищем Брежневым. Он вас помнит, вы встре-
чались в 18-й армии. Вас познакомил…
– Так точно, начальник контрразведки СМЕРШ 18-й армии полковник
Шмойлов.
– Леонид Ильич в курсе вашей поездки в Прагу. Он на вас рассчитывает.
Надо подстраховать ввод союзных войск. Ваша задача: находясь рядом с пре-
зидентом, своим присутствием исключить какое-либо сопротивление чехо-
словацкой армии. Людвику Свободе мы доверяем, он наш друг, но бывает
всякое. Если же возникнет перестрелка, армия НАТО перейдет границу Чехо-
словакии, тогда неминуема ракетно-ядерная война.
Генерал помолчал.
– С выстрела в Сараево, вы знаете, началась Первая мировая. Я понятно
говорю?
– Так точно, товарищ генерал армии.
– Вылет завтра утром. Конкретные указания получите на месте от
посла Червоненко.
– Разрешите идти?
– Подполковник, в ваших руках судьба Европы! – улыбнулся Ивашутин.
Камбулов не строил иллюзий на свой счет; он понял отведенную ему
роль. Его молчаливое, психологически давящее присутствие в решающей
сцене вынудит главных героев двинуться в сторону, указанную постановщи-
ком за кулисами.
На рассвете в московском аэропорту Шереметьево подполковник ГРУ
Петр Иванович Камбулов в экипировке спортсмена-туриста с чемоданчиком
в руке поднимался на борт Ту-104, вылетающего в Прагу. На летном поле
шла посадка в другие самолеты. Накрапывал дождик, трап под ногами поша-
тывался, а сверху поджидал овал дверного проема, как разинутая пасть.
Фотографии к главе 1
Чешские путешественники Иржи Ганзелка и Мирослав Зикмунд в чукотской тундре
…и в якутских снегах. 1963
Впереди Сибирский тракт…И.Ганзелка и М.Зикмунд (в центре) с Л.Шинкаревым (слева) и
А.Макаровым. Май 1964
Остановка в Черемхово
Начальник ГРУ, генерал Петр Ивашутин: «…Леонид Ильич на вас рассчитывает!». Москва.
Август 1968
Офицер разведки Петр Камбулов: «Так точно, товарищ генерал армии!»
ГЛАВА ВТОРАЯ. «Границы нет. Дом наш только
один…»
Ганзелка и Зикмунд за четыре года до вторжения. В «Татрах-508»
от Ангары до Енисея. «Нас хоронили в одних могилах». Станция
Зима: «Эти танки… Стыд-то какой перед людьми…» Чешская речь
в Нижнеудинске. «Спецотчет № 4» и переполох в Москве. Академик
Капица о «большом медведе»
Профессор-славист Горьковского (Нижегородского) университета
Александр Николаевич Свободов, человек старой русской культуры, вовлек
нас, девять первокурсников, в кружок славянской литературы. Мы обсужда-
ли книги, сочувствуя малочисленным нациям, вынужденным выбирать, к
какому сильному плечу прислониться; чехи тоже спорили – к немцам ли, к
австрийцам ли, к русским ли. Необходимость выбора оберегала от резких
движений, делала характер покладистей, но обостряла чувство собственного
достоинства.
Россия всегда была загадкой.
Триста лет Европа пытается разобраться в метаниях русской души и
ответить самой себе, почему соседние с ней народы вдруг начинают стра-
шиться ее непредсказуемости. Когда в европейских салонах заходит о рус-
ских речь, звучат имена Достоевского, Толстого, Чехова, но в исторической
памяти живы картины, как российская империя помогала австрийцам гро-
мить венгерскую революцию, дважды направляла армию усмирять польских
повстанцев, гнала их в Сибирь. А в сталинские времена свои порядки навя-
зывала монголам, среднеазиатским народам, прибалтам, другим нациям и
сама страдала больше всех. Возникло устойчивое представление о присущем
молодому русскому этносу беспокоящем начале, источнике постоянной
угрозы ослабевшей европейской цивилизации.
Между тем с древних времен, когда в 796 году на территории совре-
менной Чехии появилось государство Великая Моравия, на протяжении по-
чти тысячи двухсот лет у чехов не наблюдалось особой близости с русскими.
Ни в те времена, когда Прага стала столицей Священной Римской империи,
ни в средневековую пору брожения умов и сожжения Яна Гуса, ни при муд-
рой Марии-Терезии, современнице Екатерины II, открывшей век чешского
просвещения. Мало что изменилось и в позднейшие годы, когда чешскими
умами владели писатели, философы, духовенство, деятели культуры. Врож-
денная толерантность, мягкий склад характера, страх потерять лицо обере-
гали чехов от экстремизма, они старались ладить с разными людьми. В Рос-
сии уважали их образованность, прагматичность, мягкий нрав и ироничный
ум. Лев Толстой к своим идейным предшественникам относил Петра Хель-
чицкого (ХV в.), страстного проповедника непротивления злу насилием.
Первой чешской книгой, которую я прочитал студентом, был «Репор-
таж с петлей на шее» Юлиуса Фучика, тогда только изданный у нас под
названием «Слово перед казнью». Книга ошеломила меня. Потом, читая фу-
чиковские очерки о Советском Союзе, я искал героев его книг, переписывал-
ся, встречался с ними, а однажды с молодой дерзостью, не зная адреса, напи-
сал в Прагу Густе Фучиковой. Письмо дошло! Судьба Фучика стала одним из
моих самых сильных переживаний. Со студенческими агитбригадами мы ез-
дили по заводам, по полевым станам; друзья читали стихи, пели, танцевали,
а я рассказывал о своем герое. Наверное, слишком возбужденно; многие ду-
мали, что я говорю о родственнике.
Я увижу Густу Фучикову в Праге много лет спустя, уже как собственный
корреспондент «Известий» по Восточной Сибири. Впечатления будут слож-
ны; на них потом наслоятся свидетельства людей, встречавших Густу в 1968
году; вместе с противниками Пражской весны, сторонниками ввода войск,
она будет искать пристанище под крышей советского посольства, когда там
будут создавать «рабоче-крестьянское правительство», но об этом в свое
время.
А первыми «живыми» чехами для меня были Иржи Ганзелка и Миро-
слав Зикмунд. Путешественники обогнули полмира перед тем, как перепра-
вить из Японии во Владивосток на морском пароме две «Татры-805» и
начать странствие по Советскому Союзу. В те дни в Москве главный редак-
тор «Известий» Алексей Иванович Аджубей не без ревности говорил на ле-
тучке сотрудникам: «Ну, держитесь! Чехи вкатят нам такой арбуз!» Для
большинства из нас заграница оставалась недосягаемой галактикой, увидеть
саванны и джунгли было невообразимо, а эти двое молодых, тоже из мира
социализма, прорвались через «железный занавес»; в закрытом, зашоренном
СССР они стали идолами советских журналистов. Аджубей знал: два неуго-
монных чеха с их общительностью, аналитическим умом, тягой к труднодо-
ступным местам приоткроют нашу страну не только миру, но и нам самим.
Не пройдет и пяти лет, как на крутом повороте истории, с нарастанием
реформистского движения в Чехословакии писатели-путешественники Ир-
жи Ганзелка и Мирослав Зикмунд вместе с Людвиком Вацуликом, Эдуардом
Гольдштюккером, Яном Прохазкой, Иржи Пеликаном, другими деятелями
чехословацкой культуры станут на родине властителями умов. Унаследовав
глубину Карела Чапека, неожиданность Франца Кафки, улыбку Ярослава Га-
шека, эта плеяда интеллектуалов будет бродильным началом Пражской вес-
ны и привлечет к ней внимание мира. Никто из них не был радикалом, не
впадал в крайности, не помышлял навязывать свой образ мысли другим, но с
терпеливостью и упорством они добивались равного со всеми народами
права жить по своему разумению.
Пишу об Иржи Ганзелке и Мирославе Зикмунде не потому, что отвожу
им в событиях особое место, а по соображениям субъективного свойства.
Просто я знал их лучше других пражских писателей-реформаторов, встречал
их в разных обстоятельствах, прошел по их следам в Африке, Южной Амери-
ке, Австралии. Их история и судьбы, я надеюсь, дадут представление о том,
что это за люди, как воспринимали русский народ, революцию, социализм, и
что должно было произойти, чтобы Кремль отнес их к своим врагам.
Ганзелку и Зикмунда я увидел весной 1964 года в Иркутске. Власти за-
претили местным журналистам тревожить гостей, страшно занятых и уста-
лых, и я бы не стал искать знакомства со знаменитостями, когда бы в
корпункт «Известий» не позвонили из московской редакции: в первомай-
ский номер ждут беседу, как путешественники встречали этот праздник в
других странах. Затея была практически невыполнима; гостей разместили в
отдельной резиденции, усиленно охраняемой. Я упрашиваю приятеля из об-
кома партии взять меня с собой под видом электромонтера. Подхожу к воро-
там в поношенной куртке, через плечо сумка, будто с инструментами. При
виде моего приятеля милиционеры берут под козырек, мы проходим в ве-
стибюль, поднимаемся по широкой лестнице и стучим в первую дверь.
В дверях Иржи Ганзелка.
Страшно смущаясь, я передаю просьбу редакции.
– Дорогой товарищ, – улыбается Ганзелка, жестом приглашая войти,–
это никак не можно. У нас папка телеграмм от ваших газет, агентств, радио,
мы всем сказали «нет», немаме ни минуты. В Прагу семье, детям забыли, ко-
гда писали. Не поспеваем, такая у вас страна.
Могу представить, какое у меня было выражение лица.
– Пойдемте к Мирославу, услышите то же самое.
В соседней комнате Мирослав Зикмунд сидит на кровати, спрятав обе
руки в черный мешок, заправляет в фотоаппарат пленку.
– Да, – говорит Зикмунд, – это никак не можно. Что нам скажут другие
советские товарищи, которые телефонировали?
Я смиряюсь, но хочется потянуть время. Помню об их недавней поездке
по Северу и наобум спрашиваю, как им показались юкагиры. Не знаю, почему
эта вымирающая народность возникает в моей разгоряченной голове, но ла-
коничный ответ путешественников меня задевает. Когда-то юкагиров было
так много, что белые лебеди, пролетая над их кострами, вылетали черными,
а теперь мужчин и женщин в возрасте, способном давать потомство, оста-
лось человек двадцать. Что-то на меня находит, и мы спорим о юкагирах,
возбуждаясь и перебивая друг друга. Когда успокаиваемся и пора прощаться,
Зикмунд бросает на Ганзелку слегка виноватый взгляд. И как-то обреченно
спрашивает, какие у газеты к ним вопросы. .
Через час в моем блокноте были записи о первомайских праздниках в
Лионе, Претории, Буэнос-Айресе, Джакарте… Все в порядке! Но перед тем,
как утром диктовать беседу московским стенографисткам, надо уточнить по
справочникам русское написание услышанных имен, географических назва-
ний…
– Только, пожалуйста, поменьше ошибок! – протягивает руку Ганзелка.
– Не передам, пока сами не прочтете, – обещаю я.
– Все так говорят, а потом мы читаем о себе такое! – смеется Зикмунд.
Что за невезучий день! Одна библиотека на ремонте, в другой нет нуж-
ного тома энциклопедии… Время приближается к полуночи, когда удается,
наконец, все сверить. Но как вернуться к путешественникам? Как поднимать
людей среди ночи с постели… Черт меня дернул обещать.
Второй час ночи, накрапывает дождик. Я у резиденции, озираюсь по
сторонам и перелезаю через ограду. Парадная дверь заперта, обхожу вокруг,
нащупывая в стенах запасной вход. Одна дверь поддалась, я ныряю в темно-
ту; что-то сверху срывается и громыхает под ногами. Кастрюля! Я где-то на
кухне. В полутьме продолжаю шарить рукой по стенам. Вот еще проем, ве-
стибюль, крадусь по лестнице и на ощупь толкаю дверь. Зикмунд лежит в
постели, читает при свете ночника. Поднимает глаза как на привидение.
– Пришли! А я уже не ждал.
Он опускает ноги в тапки.
– Многие обещали показывать, но исчезали бесследно. И приучили нас,
приписывая нам свой образ мышления, утешаться юмором. Мы сами знаем
держать слово и в людях это ценим…
Когда начинает везти, то уж такова природа везения, что оно не обры-
вается, а имеет хотя бы короткое продолжение. Через пару дней мы уже вме-
сте кружим на машинах по Иркутску; реальность здесь так перемешана с ис-
торией, что каждая остановка угрожает спутать планы. Ну как проехать, не
останавливаясь, мимо Публичной библиотеки на улице Тимирязева и здания
в мавританском стиле с угловыми башнями на улице Карла Маркса (област-
ной краеведческий музей)? Их основал в ХVIII веке иркутский губернатор чех
Н.Ф.Кличка. И как не задержаться у каменного здания на улице Ленина, у
бывшего отеля «Централь», где обосновались бежавшие из Омска министры
Колчака, а в 1920 году в тех же кабинетах в Политотделе 5-й Красной армии
редактировал революционную газету на монгольском языке Ярослав Гашек?
А потом мы ели пельмени на кухне моей иркутской квартиры. Ввалился
прилетевший из Братска молодой, долговязый, возбужденный Евгений Ев-
тушенко, с ним пришел веселый и шумный сумбур. Мы пили кедровую водку
под соленого омуля, бессвязно говорили все разом, а счастливый поэт, все
еще хмельной от таежного города, где впервые читал новую поэму, все по-
вторял, как на плотине откуда-то из-под облаков лилась теплая струйка на
его непокрытую голову, а когда он вскинул глаза, увидел над собой кабину
портального крана. Молодая крановщица на вытянутых руках держала ма-
лыша, пока тот испускал струю вниз на непокрытую голову поэта.
– Не хватает яслей! – горячился поэт. – Матери-одиночки берут детей с
собой на работу. Юра, Мирек, вы должны это увидеть!
Ганзелка взмолился:
– У нас большое желание посетить всех. Но мы пока не можем это сде-
лать, много работы, а нам еще хочется побывать дома. Мои дети меня,
наверное, забыли. Когда я в последний раз вернулся в Чехословакию, дочка
показала мне мою фотографию: «Смотри, дядя, этой мой папа!»
Поэт не унимался:
– А на станции Зима идите прямо к Дубининым… Леня, Неля, у вас есть
черемша?
– Знаете, чем отличается наша поездка по Советскому Союзу? Здесь у
нас не было ни одного выходного дня!
– Как, вы ни-ког-да не пробовали черемшу?! Леня, Неля, ну, где черем-
ша?
– Думаю, правильно делает иркутский градоначальник, когда сносит
старые заборы. У англичан говорят: чем выше забор, тем лучше соседи, но
это, может быть, правильно для капиталистического мира.
– Как это в доме нет черемши!?
– …При социализме должно быть меньше заборов, люди будут ближе
друг к другу. Заборы тоже часть бытия, которое определяет сознание.
– Юра, Мирек, вы должны нас понять. Мы, русские, как пенёк: все вы-
держим, когда нас бьют. . Ну, где черемша?!
Поэт жестикулирует рукой с браслетом на запястье, подаренным то ли
индейцами Амазонки, то ли эскимосами Аляски, и смотрит на всех поочеред-
но влюбленными глазами. Он обожает Ганзелку и Зикмунда, и город Ир-
кутск, и всю за окнами Сибирь, и весь огромный мир, который готов обнять,
прижать к груди своими длинными руками.
И в страшном сне тогда не представить было, что четыре года спустя,
даже раньше, Иржи Ганзелку и Мирослава Зикмунда в СССР назовут антисо-
ветчиками, чешскими националистами, ярыми врагами социализма, а Зик-
мунд, видя у ограды своего дома советские танки, задыхаясь от обиды, будет
кричать в микрофон подпольной радиостанции: «В эти трагические минуты