Текст книги "Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году"
Автор книги: Леонид Шинкарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)
Он пропустил вперед Камбулова.
Друзья обнялись.
Когда Зое спустилась, в гостиной стояли отец, посол и человек в граж-
данском. На столе, против обыкновения, ничего не было. Даже стакана воды.
Президент не предлагал сесть. Он, как всегда, был в строгом костюме и при
галстуке. Без галстука отец не выходил из дома. Зое поняла, у них серьезное
дело. «Опустив глаза, я ахнула: на ногах отца домашние тапочки! Галстук и
тапочки! Но было не до смеха: отец, видимо, торопился встретить посла, за-
был сменить тапочки на туфли. Эти тапочки при галстуке остались в моей
памяти как знак абсурда, в который мы в эту ночь погрузились. “Войска
стран Варшавского договора сейчас вступают в Чехословакию”, – говорил
отец, кивая на гостей и расчесывая пятерней седину. Мне знаком был этот
жест, он выдавал крайнюю степень волнения. Я поздоровалась с послом и
вопросительно посмотрела на другого гостя. Его лицо показалось знакомым.
“А это Петр Иванович Камбулов”, – сказал Червоненко. Я тут же вспомнила:
советский офицер безопасности. Он и его напарник Мишин во время войны
были прикреплены к отцу и не отходили от него. Я привыкла видеть Камбу-
лова и Мишина вместе. “Здравствуйте, – повернулась я к нему. – Вы здесь
один?” Камбулов удивился: “Что значит, один?” – “Вы всегда ходили вдвоем,
Камбулов и Мишин” – “Вы помните?” – обрадовался он. “Как не помнить
1945-й год, наше освобождение. Это не забывается”».
Оставался час до момента, когда небо над Прагой разорвет гул военно-
транспортных самолетов с десантниками на борту, и с пограничных застав в
эфир полетят сообщения о чужих армиях, перешедших чехословацкую гра-
ницу. Посол сказал официальные слова и ждал реакцию. Президент перево-
дил взгляд с Камбулова на посла. «Василий Степанович, – произнес прези-
дент, – я предполагал, что этим кончится».
Свобода лучше других понимал, с кем имеет дело, и при натянутости
отношений в те дни между Москвой и Прагой, томимый предчувствиями,
просил по своим каналам, почти умолял советское руководство: «ни при ка-
ких условиях не вводить в дело войска; что угодно, только не войска; интер-
венция перечеркнет симпатии нашего народа к России» 18.
Его не услышали.
Время задержаться на ошибке, допущенной автором при подготовке
русского (2008) издания этой книги. Смущала давняя непонятная робость
Людвика Свободы перед Камбуловым. Была ли у Свободы причина чего-то
опасаться? В разговорах Камбулов прямо об этом не говорил – кто я ему? –
как умалчивал, очевидно, и о других ему известных тайнах, но давал понять,
что его уже «ничем не удивишь». Оставалась надежда разговорить его со
временем. Последующие наши встречи по разным причинам откладывалась,
а 9 декабря 1989 Петр Иванович Камбулов умер.
Какую тайну о Людвике Свободе восьмидесятилетний чекист унес с со-
бой? Догадка забрезжила, когда в книге «Генерал Дитерихс» (Москва, изда-
тельство «Посев», 2004) бросилось в глаза имя поручика Свободы, в 1919 го-
ду он три месяца был адъютантом генерала-монархиста М. Дитерихса, по-
томка древнего чешского рода, ярого врага русской революции. Московский
историк В.Ж.Цветков (составитель и автор книги) разыскал выросшего в се-
мье Дитерихсов их приемного сына Андрея Анатольевича Васильева;
наследник и хранитель семейного архива Дитерихсов, скитаясь после их
смерти по свету, обосновался на одном из островов у берегов Дании. Завяза-
лась переписка, Васильев прислал историку в Москву часть архивных доку-
ментов, с ними и фотографию времен гражданской войны: в штабе Западно-
го фронта командующий фронтом чешский генерал Я. Сыровы, начальник
его штаба генерал М. Дитерихс и его адъютант поручик Свобода (без иници-
алов). «Нынешний президент Чехословакии», – комментировал в письме
приемный сын Дитерихса.
Слегка возбужденное воображение историка, а с ним и мое, когда мы
встретились в «Посеве», помогало находить на старом отпечатке узнаваемые
черты. С согласия историка я использовал фото в московском издании этих
своих очерков. И послал книгу в Прагу Зое Клусаковой. Ответ привел меня в
замешательство. «Прошу Вас, сравните внимательно отца, его орлиный нос,
ноздри шире, чем у адъютанта, лицевые кости шире посажены, узкие губы,
уши не прилеплены к голове. У отца были темные густые волосы, другая
форма черепа, посадка головы…» – писала пани Зое. Ошибиться может экс-
пертиза, но не глаза любящей дочери.
Потом выяснилось: у 672-х легионеров была фамилия Свобода, трое из
них – Людвики, к тому же двое из Южной Моравии. По словам пани Зое, в те-
лефонном справочнике Праги более двух тысяч абонентов по фамилии Сво-
бода: «Когда отец стал президентом, разные люди присылали семейные фо-
тографии, уверенные, что на снимках будущий президент».
Оставался вопрос о Свободе, адъютанте Дитерихса. Приблизиться к
разгадке помог Александр Александрович Муратов, в прошлом доцент Киев-
ского медицинского института, теперь живущий в Праге, историк киевских и
волынских чехов. В февральском номере газеты «Čechoslovan» (1918) ему
попались имена редакторов издания, один из трех – Виктор Свобода. Вполне
вероятно, что после ликвидации газеты в 1918 году, писал мне Муратов,
именно этот Свобода, политически активный и пишущий, был в штабе гене-
рала Дитерихса.
Выходит, у президента Людвика Свободы, не было этой причины опа-
саться когда-то приставленного к нему советского офицера госбезопасности.
И если в августе 1968-го Брежнев с Ивашутиным именно Камбулову, про-
шедшему со Свободой дорогами войны, приказали быть в роковую ночь ря-
дом с президентом, то в уме они держали, можно думать, их обнадеживаю-
щую мысль: иностранцев, ощущавших хотя бы призрачную вину перед Сове-
тами, тем паче когда-то боровшихся против Советов с оружием в руках, не
покидал страх оказаться рано или поздно в карательных жерновах Кремля.
Само присутствие в Чехословакии, в резиденции главы государства в ночь
ввода войск подполковника КГБ Камбулова, давно близкого к Людвику Сво-
боде, задумывалось, можно полагать, на случай хотя бы минутных колеба-
ний президента.
Время (пражское) шло к полуночи, когда президент в присутствии Чер-
воненко и Камбулова позвонил министру Дзуру и начальнику генерального
штаба Русову, обоим приказал обеспечить полную лояльность войск к про-
исходящему. Старый воин, не утративший память, он понимал, какая сила
вторгается, и делал единственное, что был должен. Этим он спасал двести
тысяч солдатских жизней, молодую и сильную кровь нации. Потом найдутся
гордецы, которые примут его дальновидность за предательство, подобное
решению Гахи в 1939 году уступить немцам без выстрелов Чехословакию,
что от нее оставалось. Неразумные станут бросать в него камни, но прези-
дент принял на себя и этот крест. Как будет вспоминать Зое, отец «не желал
ввергать народ в сопротивление – народу нужно жить» 19.
Доверие к советскому государству, которое помогло ему высоко под-
няться, и без того подсказало бы президенту единственно мудрое в ту ночь
решение. А офицер советской разведки своим присутствием только выдавал
еще тлеющие в кремлевских головах на его счет сомнения. Как потом мне
скажет Камбулов, президент долго смотрел ему в глаза. Была минута, когда
показалось, что он колеблется, и Камбулов напрягся. Президент переводил
взгляд с посла на подполковника и обратно. «”Я только сомневаюсь, Петр
Иванович, необходимо ли участие в этом деле немецких войск…” – сказал
Свобода. У Камбулова отлегло от сердца. А президент продолжал: “Думаю,
наши люди не совсем правильно это поймут. У всех в памяти период оккупа-
ции Чехословакии”. Камбулов удивился: “Да ведь это, Людвик Иванович, уже
другие немцы!” “Я понимаю, – ответил Свобода, – но вот как народу это объ-
яснить?” Червоненко был очень доволен нашим разговором» 20.
Свобода решил тут же связаться с руководством партии.
«Насколько мне известно, – заметил Червоненко, – сейчас идет заседа-
ние президиума ЦК, первые лица там». Президент сказал, что отправится ту-
да незамедлительно, выскажет свои соображения, «чтобы глупостей не
наделали» 21.
Гости попрощались.
У Камбулова было отличное настроение. До конца дней у него остава-
лась уверенность, что той ночью в Граде он отвел от Европы войну.
Вернувшись в посольство, Червоненко прошел к себе в кабинет и по ВЧ
снова позвонил в Москву, в ЦК КПСС. Брежнева на месте не оказалось. По
словам помощника Брежнева, все руководство в Генеральном штабе. Посол
набрал номер Генштаба. Трубку снял министр обороны Гречко. Видимо, он
не отходил от аппарата. Услышав Прагу, маршал тут же передал трубку
Брежневу. Посол доложил о встрече со Свободой в присутствии Камбулова,
пересказал ночные приказы президента Дзуру и Русову. И добавил в духе ца-
рившей в те дни в посольстве военной атмосферы: «Задание выполнено,
Леонид Ильич!» Брежнев поблагодарил. Как потом расскажет послу маршал
Гречко, после телефонного разговора Брежнев ему скажет: «За одно это Чер-
воненко надо дать два ордена Ленина!» 22
Когда гости уйдут, Ирэна вздохнет: «Ну, если был Камбулов, пора соби-
рать вещи». НКВД она боялась. Людвик Иванович будет долго, очень долго
зашнуровывать туфли. А потом ответит: «Не спеши, там видно будет».
И у порога обернется: «Сделать из Праги Будапешт я им не дам!» 23
Около полуночи в зал заседания президиума ЦК КПЧ вошел президент
Свобода, всем кивнул и сел рядом с Дубчеком. Обстановка была тягостная.
«Может, это ты пригласил войска?» – повернулся к президенту Франтишек
Кригель, председатель Национального фронта. Кригель только что вышел из
оцепенения, в котором пребывали все за длинным столом. Свобода вскинул
обе руки над седой головой: «Нет, у меня руки чистые!»
Прошла вечность, раскололся мир, надвое разломилась история. Новая
эра началась несколько минут назад, когда Олдржиха Черника, председателя
правительства, попросили к аппарату правительственной связи. На проводе
был Дзур:
«Войска Советского Союза, Венгрии, Польши, Болгарии, ГДР переходят
границу и движутся в глубь страны».
Из воспоминаний Олдржиха Черника:
«Я был в состоянии шока, отказывался верить. Просто потерял дар ре-
чи. Становилось бессмысленным дело всей моей жизни. Как я потом узнал,
два летних месяца 1968 года в генштабе министерства обороны Чехослова-
кии тайно находился генерал Огарков, один из разработчиков плана ввода
войск. Никто не имел права открывать дверь в его кабинет, даже советские
офицеры. Возможно, только у Дзура была привилегия заходить к нему. По-
просив министра оставаться на связи, я вернулся в зал, сообщил об услы-
шанном Дубчеку и, получив согласие на ответ, вернулся к телефону. “Пере-
дайте по армии приказ, сказал я Дзуру, – никакого сопротивления!”» 24.
В зале все пришло в движение, люди вскакивали с мест, что-то выкри-
кивали друг другу. Члены высшего руководства, привыкшие повелевать, ви-
деть свои портреты над головами, вдруг ощутили эфемерность недавнего
собственного величия. «Всего за несколько минут мир стал неузнаваемым», –
напишет потом З.Млынарж 25.
Черник обратил внимание на лица Биляка, Индры, Кольдера. Они смот-
рели на него выжидательно, словно по известному им сценарию он должен
был что-то добавить. Ему в голову пришел разговор с Брежневым в мае 1968
года в Москве. «”Олдржих, – сказал тогда Брежнев, – если так пойдут дела, вы
можете очень скоро потерять пост премьер-министра”. “Знаете, – отвечал на
это Черник, – я вступал в партию не для того, чтобы возглавлять правитель-
ство. А главное, я убежден, что чехословацкий народ действительно заслу-
живает лучшего премьер-министра, чем я”. Брежнев обиделся и отошел. Ви-
димо, принял эти слова на свой счет» 26.
Это было три с половиной месяца назад – в другую эпоху. А в эту ночь
«все стояли, переходили с места на место, никто не сидел за столом. Дубчек
держался за голову: “Что они наделали! Почему так поступили с нами, со
мной! Они же знают нашу верность социализму!” Мы кричали друг на друга,
не понимая, как это могло случиться и кто их пригласил. Никто в этом не со-
знавался. Дубчек дал указание чтобы на заседание немедленно пригласили
президента Свободу».
Тем временем Млынаржу, Шпачеку, Цисаржу поручили подготовить об-
ращение руководства партии к чехословацкому народу. По наблюдениям
Черника, Биляк, Индра, их сторонники постоянно заходили в расположенные
рядом комнаты звонить. Им надо было удостовериться в переходе города,
первым делом средств массовой информации, под контроль советских войск
и сотрудничающей с ними группы чешских функционеров. В зале шли споры
вокруг текста обращения. В разгар споров и появился президент Свобода.
Перед тем, как обсуждать обращение, Дубчек попросил каждого отве-
тить, не по его ли инициативе в стране чужие армии. Ни один не признался.
После этого в текст обращения вписали фразу о том, что войска вошли без
согласия законных органов власти. Разгорелся спор вокруг того, чтобы слу-
чившееся признать актом, «попирающим фундаментальные нормы между-
народного права». И хотя промосковская группа настаивала считать ввод
армий формой братской помощи, большинство (7:4) согласилось с первой
формулировкой. Обращение поддержал и Свобода, формально права голоса
не имевший. Шла первая проба сил в обстановке фактической оккупации, до
конца еще не осознанной. Противниками оказались когда-то личные друзья
(Дубчек и Биляк, например), за которыми теперь стояли одна против другой
бессилие и сила: 15-миллионный чехословацкий народ и Советская армия.
Потом Олдржих Черник мне расскажет:
«В первом часу ночи мы стали расходиться по рабочим местам: соби-
рать правительство, парламент, членов ЦК партии. Когда я направлялся к
зданию правительства, на улицах были толпы людей, возбужденных нашим
обращением, уже прозвучавшим по радио. К зданию правительства подъез-
жали министры и работники аппарата. Минут через сорок сотрудники чехо-
словацкой службы безопасности начали регулярно передавать в мой каби-
нет и в ЦК партии информацию о продвижении танковых колонн. На такой-
то улице… на такой-то… движутся к зданию правительства.
В домах зажигались огни, люди смотрели в окна, не понимая, что про-
исходит, лихорадочно набирали номера телефонов органов власти. На ули-
цах танки! Со второго этажа из окна кабинета я видел, как группа танков и
бронетранспортеров разворачивалась у подъезда нашего здания. Минут
двадцать было тихо. Видимо, командир части ждал указаний. Звоню Дубче-
ку: что происходит? Наконец, в мою приемную поднялся советский полков-
ник в сопровождении майора и лейтенанта, все в полевой форме. Не поздо-
ровались, не представились, не предъявили документов. Как будто пришли к
врагу: “Мы представители Советской армии!” В приемной были мой замести-
тель Штроугал, министр внешней торговли Гамоуз, министр планирования
Гула, министр образования Кадлец, другие сотрудники. Их увели в подвал, а
меня попросили задержаться. “Мы пришли помочь вам покончить с контрре-
волюцией”, – сказал полковник. “Я должен поговорить с президентом рес-
публики”, – ответил я и потянулся к телефону. Лейтенант резко выдернул
шнур. Телефонные шнуры оказались выдернуты у всех телефонных аппара-
тов в приемной. В том числе у аппарата ВЧ, по которому мы связывались с
Москвой.
Меня тоже препроводили в подвал. Там сорок-пятьдесят человек. “За-
чем нас сюда привели?”, По какому праву?” Женщины плачут. Наверху совет-
ские солдаты с автоматами. Штроугал резко повернулся к офицерам: “Вы хо-
тя бы знаете, кого вы взяли в плен? Это премьер-министр Чехословацкой
Республики и член президиума ЦК КПЧ!” Офицеры поднялись наверх, минут
десять их не было. На меня сыпятся вопросы. “Что случилось?”, “Вы знали об
этом?”, “Кто их пригласил?” Я пересказываю обращение руководства к наро-
ду и уверяю: это большое недоразумение.
Скоро офицеры возвращаются и ведут меня обратно в мой кабинет. В
течение часа туда приводят из подвала всех членов правительства. И секре-
таря приемной. Часы показывают около трех часов ночи. Военные исчезают,
мы сидим в кабинете, отгороженные от внешнего мира. Ничего не остается,
как строить догадки. Тем временем у здания собираются другие министры,
но солдаты никого не пропускают, хотя у всех документы.
Часа в три ночи разрешают пройти делегации парламента. Ее привела
вице-председатель Национального собрания Мария Микова. Требует отве-
тить ей, что происходит: здание парламента тоже занято советскими воен-
ными, связи нет, депутаты шли по городу пешком. Направились было к ЦК
КПЧ, но туда солдаты их не пустили, и вот они здесь. Мы говорим часов до
четырех. Не успевают они уйти, как в кабинет входит знакомый мне генерал
Козлов, советник чехословацкого министерства внутренних дел, приятный
человек с европейским складом мышления, неплохо знающий чехословацкие
проблемы. Приглашает в коридор для разговора наедине. Мы садимся за ма-
ленький столик. Он протягивает записку от Драгомира Кольдера, члена пре-
зидиума ЦК КПЧ, моего земляка из Остравы. Когда-то мы оба были там сек-
ретарями обкома партии. Кольдер просит немедленно явиться в советское
посольство для важного разговора. Написано рукою Кольдера, а подписи две
– Кольдер и Биляк. Отвечаю на обратной стороне записки: “Я не намерен
присутствовать ни на каких переговорах в советском посольстве без участия
первого секретаря ЦК КПЧ Александра Дубчека”. И протягиваю Козлову. Он
пробегает глазами и в упор смотрит на меня: “Вы подписалиcь под своей
судьбой”. “Что поделаешь, – отвечаю, – это мое убеждение”.
Попрощавшись с Козловым, возвращаюсь в кабинет и рассказываю
всем, кто там был, что произошло. Мое решение поддерживают. “Ты вел себя
честно”, – говорит Штроугал.
За окнами светает.
Мы сидим в кабинете, ждем свою судьбу».
Некоторое время спустя к зданию правительства подъехал бронетранс-
портер, появились военные. По мнению Черника, сотрудники советской без-
опасности. Им надлежало взять премьер-министра. К нему вошли два под-
полковника и капитан, предложили следовать за ними.
«Когда они вошли в мой кабинет, у меня сидели сотрудники аппарата.
Офицеры никого не трогали, они пришли за мной. Попросили не противить-
ся: “Было бы недостойным председателя правительства, если бы вокруг его
отъезда в городе возникла какая-либо суматоха”. Мне позволили со всеми
проститься. Я молча обнялся с каждым, у людей на глазах были слезы. У вхо-
да в здание бронетранспортер. Я забрался внутрь, за мной офицеры, и маши-
на тронулась. Люк был приоткрыт, но определить местонахождение можно
было в узкое окошко перед водителем. Мы кружили по городу, я ориентиро-
вался с трудом и понял, где находимся, когда бронетранспортер въехал на
площадь с памятником Ленину. Это район Дейвице, мы несемся в сторону
аэродрома. В городе уже светло. Люди с балконов смотрят вниз. “Мне душно,
я задыхаюсь”, – говорю подполковнику и прошу чуть приоткрыть люк. Вдруг
люди узнают меня и сообщат другим, кого и где видели.
Бронетранспортер громыхает по улице Ленина. Я приподнимаюсь, де-
лаю вид, что хочу подышать, и приблизив голову к проему в люке, высунув-
шись, насколько можно, кричу: “Это я!” и слышу, как на балконе голоса: “Это
Черник! Везут Черника!” Военные стаскивают меня вниз. Я доволен, было бы
обидно исчезнуть бесследно.
Бронетранспортер прошел ворота аэродрома и, сбавив скорость, пока-
тил к концу летного поля. Было около семи или восьми часов утра. Погода
пасмурная, накрапывает дождь. Мне разрешают выйти, я прогуливаюсь во-
круг бронетранспортера. Это продолжается весь день, до семи вечера. Есть и
пить не предлагают, я и не прошу. Под наблюдением двух офицеров, майора
и лейтенанта, хожу взад-вперед. Пытаюсь с офицерами заговорить: “Зачем
вы к нам пришли? Зачем меня сюда привезли? Вы даже не знаете, кто я”. От-
вечают, что это не их дело и просят об этом с ними не говорить. Некоторое
время спустя все же разговор завязывается. Им интересно, так кто же я, есть
ли у меня семья, где учился. Пока мы прогуливаемся, на другом конце поля
садятся и взлетают военные самолеты. У одного из ангаров замечаю группу
офицеров в форме восточногерманской армии. В Москве я скажу об этом
Брежневу и Гречко, упрекая их, как они позволили, чтобы в Праге оказались
немецкие военные. Брежнев будет уверять, что это неправда, немецких во-
енных там быть не могло. Потом станет известно, что немецкие воинские ча-
сти будут остановлены на границе, в страну войдут штабные офицеры и об-
служивающий их персонал.
Наконец, стемнело. К нам подъехала черная “Волга”, в ней тоже совет-
ские офицеры. Меня посадили на заднее сиденье между ними. Впереди ря-
дом с водителем устроился майор. Машина понеслась по летному полю и
остановилась под крылом самолета. Это был военный Ил-18. Меня попроси-
ли выйти из машины и по дюралевой лестнице, довольно крутой, подняться
на борт. Тут произошла заминка. Я все время думал, как вырваться из этого
плена. Нельзя было исключить любого поворота событий, но что бы ни слу-
чилось, пусть происходит на чешской земле. И когда, ничего не объясняя,
мне предложили войти в самолет, я представил, что больше не увижу свою
родину. Мысль об этом приходила еще на краю поля, когда прогуливался у
бронетранспортера. Там были предположения, совсем не те чувства, какие
приходят, когда наступает момент действия. Я отказался подниматься в са-
молет.
Офицеры не ожидали сопротивления.
Меня стали поднимать силой, заламывали руки, боролись со мной ми-
нут десять. Я пришел в неистовство и кричал, что я пока на земле Чехослова-
кии, председатель правительства страны, а они пришли, как враги, как окку-
панты, оскорбили наш народ. “Тише, тише, не кричите, пожалуйста…” В этот
момент из самолета спустился по трапу советский генерал; судя по знакам
отличия, генерал авиации. Офицеры отпустили меня. Генерал сказал: “Никто
не собирается вывозить вас в Советский Союз как в тюрьму. Вы будете до-
ставлены на переговоры. Вы должны в них участвовать вместе с вашими
друзьями, которые уже на борту. Не надо осложнять ситуацию”.
Если это так, сказал я, пусть мои друзья выйдут из самолета, я хочу их
видеть и спросить, куда их собираются увозить, и если они меня убедят, что
я должен быть с ними, я поднимусь. “Мы не можем это сделать, – сказал ге-
нерал, – вы зря драматизируете ситуацию”. Тогда я ответил, что это они, со-
ветские военные, осложняют ситуацию: пришли на нашу землю и предлага-
ют мне оставить родину. “Вы едете на переговоры с Брежневым, Косыгиным,
Подгорным. Я генерал Советской армии и гарантирую, что ни один волос не
упадет с вашей головы”. Вокруг нас уже толпились военные. Силы оставляли
меня, сказалось, видимо, что ночь не спал и весь день не ел. Поверив генера-
лу, я сам, без чужой помощи, поднялся на борт. Когда вошел, увидел Дубчека,
Шпачека, Смрковского, Шимона… У всех были слезы на глазах. Рядом с каж-
дым, по обе стороны, сидели советские офицеры… Разговаривать между со-
бой не разрешалось. Когда я вошел, Дубчек не удержался: “И ты здесь!”
Со мной тоже сели рядом капитан и лейтенант. Весь полет прошел мол-
ча. Я оказался в хвостовой части самолета, мимо меня другие проходили в
туалет.
Через полчаса самолет совершил посадку в Легнице, на польской тер-
ритории, где советская военная база, штаб армий Варшавского договора. Нам
разрешили спуститься на летное поле. Рядом аэродромные службы. В сопро-
вождении солдат можно было прогуляться до туалета. Там я встретился с
Дубчеком, с ним двое солдат. Мы перебросились парой слов о том, что с
нашей страной происходит что-то страшное. “Я думаю, это конец”, – сказал
Дубчек. Он ощущал происходящее острее других, поскольку жил в Советском
Союзе и ему понятнее было, с чем мы имеем дело. Тем не менее я не верил, не
хотелось верить, что это конец.
Теперь нас никто не принуждал, мы сами вошли в самолет и полетели
дальше. Не помню, сколько времени были в воздухе, но когда приземлились
и вышли, оказались снова на летном поле, нас поджидали легковые машины.
Стали рассаживать по местам, снова возникла суматоха. Я не хотел быть от-
дельно от Дубчека, мы шли вместе, а военные попытались оторвать нас друг
от друга, увести в разные стороны. Это были офицеры не армии, а безопасно-
сти, все в штатском, при галстуках. На вид от тридцати до сорока лет. Они не
решались применять силу. Возможно, на них произвел впечатление крик
Дубчека: “Что вы делаете, я первый секретарь ЦК партии Чехословакии, со
мной рядом премьер-министр правительства. Что вы себе позволяете!” Че-
кистам непонятно было, как себя вести. Похоже, им в первый раз приходится
обращаться с руководителями партии и правительства другой страны. Жда-
ли делегацию, которую надо куда-то сопровождать, а из самолета сошли лю-
ди, практически арестованные. Чекисты не хотели драки. Напротив, прояв-
ляли к нам почтение и просили сесть в указанные каждому машины; они вы-
полняли приказ.
Мы смирились. В каждой машине был шофер, с ним рядом офицер, а два
других офицера устраивались на заднем сиденье по обе стороны от “гостя”.
Была ночь; по пути я спросил, куда мы едем. Ответили: недалеко. Мы про-
ехали Мукачево и стали подниматься в карпатские горы. Густой лес, ограда,
дачный поселок. Машина остановилась. Меня проводили в один из неболь-
ших двухэтажных домиков. На первом этаже гостиная и спальня.
Я отправился отдыхать, закрыл за собой дверь, но офицер предупредил, что
дверь должна оставаться открытой. По обе стороны от двери сидели офице-
ры, тоже в штатском, но с автоматами. Так безопасно мне не приходилось
спать никогда в жизни.
Где мои товарищи, я не знал.
Утром был неожиданно учтивый завтрак: бутылка грузинского вина,
шпроты, колбаса, масло, черный хлеб, чай. Не знаю, чему мы были обязаны,
но положение наше явно улучшалось. После завтрака я вышел прогуляться и
на асфальтовой дорожке встретил Смрковского. Мы обнялись. Он достал
свежий номер “Руде право”, в нем ночное обращение президиума ЦК к наро-
ду. Мы поговорили четыре-пять минут, пока офицеры не попросили нас вер-
нуться в свои домики. Я сидел там снова один, ничего не делая, не представ-
ляя, что происходит с другими. В середине дня зазвонил телефон. Я услышал
голос Дубчека. Он сказал, что скоро за мной заедут и нас отправят в Москву.
“Это я тебе сообщаю, чтобы ты больше не сопротивлялся”.
В Москву нас отправляли в разных самолетах.
Я летел на военном грузовом Ил-18. Как потом оказалось, на таком же
увозили Дубчека. Сопровождение было все то же, штатское. В аэропорту
Внуково ожидала “Чайка”. Никого из встречающих не было. Машина неслась
в город. Я оказался в каком-то здании, то ли это был Кремль, то ли ЦК на
Старой площади. Скорее всего, это здание ЦК, поскольку Брежнев потом за-
метил, что здесь заседает Политбюро. Меня ввели в комнату, там за большим
столом сидел Дубчек, напротив Брежнев, Косыгин, Подгорный, Воронов…
Мы пожали друг другу руки. Ни я, ни они не пытались обняться, как в преж-
ние времена, с моей стороны это было невозможно. Мы с Дубчеком оба были
сдержанны и холодны. Зрелище малоприятное: они все в белых рубашках и
при галстуках, а мы небритые, грязные, в костюмах, давно не бывших под
утюгом. Я не знаю, о чем шел разговор до моего прихода, но при мне первым
заговорил Брежнев. Не будем, сказал он, упрекать друг друга, отметем про-
шлое. Положение у нас с вами трудное, его можно повернуть и в одну, и в
другую сторону…»
Письмо М.Зикмунда в Иркутск (6 декабря 1990 г.)
…Отвечаю на твой вопрос. Весь 1968 год мы с Иржи очень много работали – я в
Злине, он в Праге. Заканчивали новую книгу «Цейлон. Рай без ангелов», писали ста-
тьи, выступали на радио, шли на митингах в поддержку Пражской весны. Мы были
убеждены в способности власти исправить деформации прошлого, опираться, в
первую очередь, на возможности самого чехословацкого общества, а не стран совет-
ского блока.
Мысль о реальности военного вторжения никогда не приходила в голову. Мы с
женой, сыном, мамой жены две недели отдыхали под Сплитом, на берегу моря. Ле-
тели туда туристической компанией «Чедок», 60–70 чехов и словаков. Прекрасно ку-
пались, загорали, а в последний день, 19 августа, был торжественный ужин. Меня
там все знали, спрашивали о разном, в том числе о том, возможен ли в нашу страну
ввод советских войск. Я отвечал без тени сомнения: с точки зрения международного
права и ситуации, как она складывается, военное решение бессмысленно и невоз-
можно. Утром 20 августа я отправил тебе почтовую открытку; в этот день с
группой мы возвращались в Прагу. Домой добрались к вечеру.
А между часом и двумя ночи раздался звонок. Звонил мой друг Карел Пав-
лиштик, доктор философии, заместитель директора областного музея: «Мирек,
включи радио!» И бросил трубку. Ничего не понимая, включаю радио и слышу заявле-
ние наших властей в связи с вводом в Чехословакию войск стран Варшавского дого-
вора. А скоро послышался гул, он до сих пор у меня в ушах, страшный гул сотен само-
летов. Где-то в девять утра диктор сказал, что советские танки уже окружили
пражскую радиостудию, и если начнется исполнение чехословацкого гимна, это бу-
дет означать конец передачи.
Я не находил себе места. Было чувство, что меня оскорбили. Несколько часов
назад я убеждал своих земляков, что мы знаем Советский Союз и военное вторжение
в нашу страну невозможно, нет причин, нет логики… И вот над нами гул самолетов.
И в Праге танки! Мы с Иржи чувствовали себя последними дураками. . 27
Танки давно были в Праге, когда в Иркутске я получил почтовую от-
крытку с красивой глянцевой фотографией: Далмация, подножие зеленой
горы, синева Адриатического моря и на берегу белоснежный отель «Лагуна».
В этом отеле отдыхал с семьей Мирослав Зикмунд. В день возвращения из
Сплита домой, на родину, он отправил в Сибирь открытку с югославским
штемпелем, не догадываясь, что до перехода войсками чехословацких гра-
ниц оставались часы.
Открытка М.Зикмунда в Иркутск (20 августа 1968 г.)
Леня, дорогой, очень много думал о наших сибирских разговорах и о настоящей
дружбе. Большое тебе спасибо за отличную книгу 28. Жму тебе руку и надеюсь, что
мы скоро увидимся. Твой Мирек (Зикмунд) 29 .
Дата на открытке его рукой: 20 августа 1968 года.
«Скоро увидимся…» Мы были плохими провидцами.
Увидеться с Миреком нам теперь удастся через двадцать два года. Это
будет у него дома в Злине, в феврале 1990-го. «Скоро» по меркам вечности,
но не короткой человеческой жизни.
Фотографии к главе 4
Прага, май 1945
…и 23 года спустя
Прага, 21 августа 1968
Президент Чехословацкой республики, Верховный главнокомандую-
щий ее вооруженными силами генерал Людвик Свобода, 1960-е гг