Текст книги "Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году"

Автор книги: Леонид Шинкарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

что выгляжу предателем и меня надо отдать под трибунал…» «Не валяй ду-

рака, – сказал Форманек, – возьми свой пистолет, придет время, разберемся».

Риппл исчез, больше его не видели.

«Тем же вечером сотрудники управления собираются в кинозале. Че-

тыре сотни человек. Зал битком набит. Я зачитываю приказ. Люди подходят

к микрофону и рассказывают, как их вынуждали сопровождать советские

танки к зданиям ЦК партии, правительства, редакциям радио и газет. Неко-

торым это поручали в полдень 20-го, за двенадцать часов до ввода войск.

Люди каются, повторяя, что их обязывали Шалгович и Риппл.

Одной группе, человек пятнадцать, еще в десять вечера приказали быть

в аэропорту Рузине, занять контрольные службы, наблюдать, чтобы не было

помех при посадке первого самолета. Так бывало при встречах особо важных

персон; группа не знала, кто летит на этот раз. Из первого самолета выпрыг-

нули десантники, заняли службы управления полетами, стали выталкивать

автоматами их самих, чехословацких чекистов: “Пошли вон!” Чекисты, вла-

девшие русским не слишком хорошо, переспрашивали, куда советские со-

удруги просят переместиться».

Форманек оставался в своем кабинете двое суток.

В ночь с 22 на 23 августа в кабинет вошел советский полковник, с ним

лейтенант и солдаты. Форманека вывели из здания, посадили в бронетранс-

портер, повезли на Летну. Там под конвоем сопроводили в главное здание

министерства внутренних дел, оставили в пустой комнате, поручив охрану у

дверей советскому солдату с ручным пулеметом.

Так Форманек провел еще два дня.

26 августа в 3.30 утра советский офицер и солдаты снова посадили

Форманека в бронетранспортер. Там уже сидел майор Янкерле. Форманеку

показалось, что их везут в тюрьму Рузине, расположенную в том же районе,

что и аэропорт. Он хотел было заговорить с Янкерле, но офицер прикрикнул:

«Ни слова!» Форманек будет вспоминать это утро, как самое кошмарное в

жизни: брезжил рассвет, город в клубах сырого тумана, пришла мысль, что

их везут на расстрел.

Когда пленников вывели из бронетранспортера, они увидели над собой

крыло военно-транспортного самолета. Их подняли по трапу. Вдоль фюзе-

ляжа, спинами к стенке, сидели заместитель министра Станислав Падрунек,

помощник министра Ладислав Пешек, начальник отдела контрразведки Ми-

лан Хошек… Появился знакомый советский полковник, с ним молоденький

лейтенант с хорошим чешским языком; потом оказалось, лейтенант учился

на философском факультете Карлова университета. Когда Форманек собрал-

ся поприветствовать коллег привычным «Агой!», полковник оборвал: «Толь-

ко по-русски!»

В шесть или семь утра самолет оторвался от земли. Увидев в иллюми-

натор ландшафт с угольными бассейнами, Форманек спросил полковника, на

сколько часов перевести стрелки. «Не надо переводить, – успокоил полков-

ник, – вы летите не в СССР».

Самолет приземлился под Дрезденом.

Их повезли на окраину города, разместили, судя по всему, в явочной

квартире КГБ. Некоторое время спустя перевезли в гостиницу советского во-

енного гарнизона. Развели по комнатам, подходить к окнам запрещалось. У

каждой двери и у окон дежурили солдаты.

Во второй половине дня знакомый полковник привел напарника, тоже

полковника. «Это ваш следователь». Форманек вспылил: «Я не арестант, вы

не смеете обращаться со мной, как с преступником!» Следователь смотрел на

Форманека с усмешкой. «Вам бы лучше помолчать. У вас в стране контррево-

люция, а вы здесь. Нужны ли юридические формальности?» Из вопросов бы-

ло ясно, что следователь осведомлен о каждом. Видимо, советским следова-

телям помогали чехословацкие чекисты из провинции. Следователь был ха-

моват, относился к так называемому типу «злодеев», и по законам жанра его

должен сменить другой следователь, из «интеллектуалов»; подследствен-

ный, доведенный первым до отчаяния, теперь скажет, что требуется.

«Интеллектуал» не заставил себя ждать.

Нового следователя занимала не контрреволюция, не связи чехов с За-

падом, а сама личность Форманека. Почему человек с его образованием и

опытом сам не может разобраться, что в стране происходит; интересовало не

что чекисты делали, а почему так думали. К пленным не применяли насилия,

не повышали голос, не вытягивали признаний, как бывало при политиче-

ских процессах в Восточной Европе пятидесятых годов и как можно было

ожидать теперь, а допрашивали вяло, словно тянули время. Ждали указаний

из Москвы, а их, видимо, не было; Центр выжидал, подпишет ли дубчеков-

ское руководство «московский протокол». Группа Форманека была заложни-

ком кремлевских переговоров.

Форманеку пришла пора снимать гипс. Солдат повел в советский воен-

ный госпиталь. В рентгенкабинете русская медсестра предложила конвоиру

выйти за дверь: здесь возможно облучение. Когда солдат скрылся, женщина

зашептала: «Кто вы? Почему здесь? Что у вас происходит?» Форманеку, давно

не встречавшему интереса к себе, так хотелось поговорить, рассказать, рас-

спросить. Но никому из русских он больше не верил.

Было 9 сентября, когда за чехословацкими чекистами снова пришел со-

ветский полковник: «Собирайтесь в Прагу!» «Переводят в чешскую тюрьму?»

– спросил Форманек. «Ну что вы, товарищи, – сказал полковник. – Вы воз-

вращаетесь к работе, на свои посты. Будем и дальше крепить дружбу наших

органов…»

Советский полковник вряд ли знал, что в те дни на столе Брежнева бу-

дут «Некоторые замечания по вопросу подготовки военно-политической ак-

ции…», а в них программа взаимодействия советских и чехословацких спец-

служб на период «нормализации». Важнейшая задача видится в «установле-

нии действенного контроля над органами МВД. Устранение Павела лишь в

незначительной степени ослабило позиции правых в МВД. Этот важнейший

государственный орган до сих пор остается важнейшим рычагом контррево-

люции. Цель не будет достигнута, если органы МВД будут просто нейтрали-

зованы. Их необходимо заставить работать над укреплением основ социа-

лизма, вести решительную борьбу как с происками иностранных разведок,

так и с внутренней контрреволюцией. Без кардинальной чистки невозможно

стабилизировать положение в стране, но эту чистку мы должны проводить

руками чехов, т.е. руками органов МВД…

В органах МВД должна быть проведена кардинальная чистка, и эту ра-

боту нельзя откладывать» 35. Не знал советский полковник, что эти пятеро

чехов, офицеров безопасности, в дни «нормализации», при чистке партии бу-

дут уволены из органов на том основании, что считали ввод союзных войск

интервенцией. Заместитель министра Подрунек, по образованию историк,

пойдет на стройку каменщиком. Начальник отдела контрразведки Пешек

будет торговать на улице овощами. Помощник министра Хошек устроится в

магазине кладовщиком. Форманеку повезет больше: его возьмут юристом в

управление метрополитеном. Его заместитель Янкерле будет искать работу,

пока не умрет от рака.

Мы встретимся с Форманеком после «бархатной революции», во време-

на правления Вацлава Гавела, в мае 1991 года в его пражском доме на Ени-

шовской. В успешном предпринимателе с монашеской бородой непросто бу-

дет узнать одну из ключевых фигур органов безопасности Чехословакии ре-

форматорских времен. Он вспомнит и устыдится своего молчания в ответ на

порыв русской медсестры что-то понять про его страну, умягчить его душу

состраданием. «Я прихожу в ужас, когда думаю, что моя настороженность

при встрече с этой женщиной могла оставить у нее впечатление, будто все

чехи закрыты, раздражены, озлоблены, каким был я, подполковник с гипсо-

вой ногой. Но скажите, мог ли я, офицер чехословацкой безопасности, после

всего пережитого верить хоть одному русскому?»

– А сегодня? – спросил я. – Сегодня верите?

– Поживем – увидим.

На второй день оккупации на Высочанах тайно собрался ХIV съезд пар-

тии. Кружа переулками, заметая следы, делегаты пробирались к назначен-

ному месту. В истории большевизма известны случаи, когда при идейном

расхождении братья по классу бывали друг к другу нетерпимее, чем к закля-

тым врагам. И когда Венек Шилган, профессор экономики, член горкома пар-

тии, ехал на пражском трамвае по сообщенному ему адресу, не подозревая,

что придется пять дней замещать Дубчека, увезенного в Москву, он затруд-

нялся объяснить себе, от кого у себя в стране должна прятаться правящая

партия и почему на чехословацкий «социализм с человеческим лицом» у

Кремля аллергия острее, чем на откровенный европейский антикоммунизм.

Какое надо иметь воображение, чтобы представить, как в разделенном

мире, висящем на волоске от войны, у одной из двух сверхдержав, облада-

тельницы ядерного оружия, двое суток не было в Европе задачи важнее, чем

в оккупированной ею социалистической стране поставить на уши свою ар-

мию, посольство, органы безопасности с единственной целью: найти и разо-

гнать подпольный съезд коммунистов, своих единомышленников.

Над Прагой плыла тень Франца Кафки.

Пару дней назад Шилган был по делам в моравском городке Пршерове.

Утром вышел из гостиницы в киоск за газетой. Толпились люди; старая

женщина причитала, схватившись за голову: «Будет война! Русы пришли!»

Шилган не понимал, каким странным образом в голове женщины сплелись

два слова: русы и война. Понял, когда развернул свежую «Праце».

«…Президиум ЦК КПЧ считает этот акт не только противоречащим основ-

ным принципам отношений между социалистическими государствами, но и

попирающим основные нормы международного права…» 36

Под конец лета Шилгану иногда приходило в голову, что теоретически

это может случиться, но мысль была невероятная, он ее гнал, как наважде-

ние. Намеки на недовольство Брежнева чехословацкой политикой стали по-

являться в феврале; Кремлю казалось, что чехи не договаривают, что-то де-

лают за спиной. Под конец весны Шилган был в Москве в правительственной

делегации по вопросам СЭВа, встречался с советскими товарищами, среди

них была дочь Серго Орджоникидзе, человека из окружения Сталина. Она

врач, стажировалась в Праге; от нее и друзей в ее доме он услышал, что из ЦК

КПСС систематически рассылают «закрытые» письма о Чехословакии, по то-

ну все более жесткие. Его это удивило, об этом вряд ли догадывалось руко-

водство чехословацкой партии. Они знали, Кремлю не нравится кое-кто в

пражском руководстве (Смрковский, Кригель, Пеликан и т.д.), они объясняли

это себе предвзятой информацией, не думая, что кому-то придет мысль кад-

ровые вопросы, внутреннее дело любой партии, только ее одной, решать во-

енной силой. Нет, говорил Шилган себе, надо совсем потерять разум, чтобы

на это пойти.

Идея сдвинуть открытие съезда с 26 сентября на 22 августа, собраться

немедленно, пришла в голову многим и спонтанно; делегаты связывались

друг с другом. Вечером двадцать первого, когда Шилган поездом вернулся в

Прагу и добрался до дома, жена Люба на пороге сообщила о звонках делега-

тов из Праги и Средней Чехии: «Тебя ждут, ты должен идти!» Записала адрес:

Высшая экономическая школа на Жижкове. Он обнял детей, у них трое, обе-

щал скоро вернуться. Не знал, что уходит на неделю.

На улицах стояли танки, люди тащили первых убитых.

«Когда добрался до Жижкова, было шесть вечера. В школе семьдесят–

восемьдесят человек. Все знакомы, обращались друг к другу по имени; нико-

го из руководства не было. Член горкома партии, я оказался как бы главным.

Все уже знали, что Дубчека увезли неизвестно куда. Надо было действовать;

решили предложить делегатам собраться в Праге и обсудить положение. О

проведении съезда тогда не думали, искали только, где разместить почти

тысячу человек. Дворец съездов не подходил из-за ситуации. На площадях

армейские части. Безопасней казалось на заводской территории под охраной

рабочих. К ночи окончательно остановились на Высочанах, на заводе ЧКД.

Связываться с генеральным директором Антонином Капеком не стали, он

мог помешать. Предпочли заводских партийцев; все бросились к телефонам,

нашли иносказательные формы, и скоро делегаты по всей стране (около

1500 человек) знали: сбор утром на Высочанах» 37.

Дата ввода войск (в ночь с 20 на 21 августа) не была случайна. Через

пять дней (26-го) должен был состояться съезд словацких коммунистов; ес-

ли его не опередить, позволить избрать новый состав словацкого партийно-

го руководства, а большинство в нем оставалось бы за сторонниками ре-

форм, создание послушного Москве «рабоче-крестьянского правительства»

было бы еще затруднительней. А если допустить ХIV съезд и избрание ново-

го ЦК, тоже бесспорно дубчековского, упреки Праге в разгуле контрреволю-

ции утратят смысл. Тогда вряд ли нашелся бы сумасшедший, готовый при-

гласить в страну чужую армию.

В Москве намечали варианты, как пойдут события после ввода войск,

но не учли способность малой нации к мгновенной сплоченности. Когда

больше нечего ждать, люди шутят над собою и над врагом. Этот характер

тысячу лет обеспечивал этносу выживание, моральную победу.

С утра 22 августа трамваи в сторону Высочан шли переполненные. Не-

которые делегаты добирались на грузовых машинах; из дома уходили, как на

фронт: «Давай рубашку, я поехал!» У проходной завода следовало предста-

виться (списки делегатов были у секретарей низовых организаций, стояв-

ших рядом с охранниками), каждому показывали, как пройти к рабочей сто-

ловой. Прибывали делегаты Пльзня, Карловых Вар, Южной Моравии, Север-

ной Моравии… Некоторые успели добраться из Словакии, но поезд из Брати-

славы идет в Прагу десять-пятнадцать часов, причем нерегулярно; словац-

кие делегаты продолжали прибывать вечером и на следующий день.

На всех дорогах к Праге войска проверяли документы, выявляя делега-

тов; перешедшие на сторону консервативных сил сотрудники чехословацкой

безопасности и офицеры КГБ группами по три-четыре человека сновали по

городу в поисках района, где мог открыться съезд. Впервые так явно обна-

ружился страх кремлевских идеологов перед чехословацкими партийцами,

тогда одним из самых сильных коммунистических отрядов в Европе.

Зал столовой был Шилгану знаком; там проходила высочанская парт-

конференция, он был на ней как гость весной, в апреле. «Мы тогда оказались

рядом с Дубчеком. “Знаешь, – я говорил ему, – кажется, у нас не все в порядке,

противники реформ слишком суетятся, и мне это не нравится”. – “Что же ты

хочешь? – отвечал Дубчек. – До съезда надо выдержать, потом они уйдут. А

если попытаются устроить в партии путч, мы их уберем, не дожидаясь съез-

да”. Он имел в виду Биляка, Индру, Ленарта. Мы стояли рядом и говорили,

глядя в глаза друг другу».

К десяти утра в столовой собралось больше 800 делегатов. По обыкно-

вению, из представителей областей выбрали президиум. Делегаты расска-

зывали, как в городе за ними охотятся, ищут место сбора; на территорию за-

вода в любую минуту могут войти войска. «Нас большинство, у всех на руках

мандаты, этого достаточно, чтобы провозгласить наше собрание съездом

партии». «Прежний ЦК по уставу уже не действует, сегодня нет другого по-

литического центра, готового взять на себя ответственность», – слышались

голоса. Шилган поддержал: «Мы имеем право объявить себя съездом и из-

брать новый состав Центрального Комитета». К одиннадцати часам был из-

бран президиум и рабочие комиссии, вести съезд поручили Венеку Шилгану.

Зал принял обращение к народу, потом к коммунистическим, социал-

демократическим, рабочим партиям мира.

В зале сидели известные в стране люди, в их числе Зденек Гейзлар, Ми-

рослав Галушка, Эдуард Гольдштюккер, Иржи Пеликан, Ян Прохазка, Фран-

тишек Водслонь, Божена Махачова, Иржи Ганзелка, Мирослав Зикмунд… Да-

вали выступить каждому, кто хотел, но не более двух минут; никакой исте-

рии, только по делу. Выходившим за регламент с мест кричали: «Долго гово-

ришь!» Обсуждали предложения, возвращали тексты на доработку комисси-

ям, возникавшим тут же. Угроза появления чужих войск требовала самодис-

циплины; все были, как скалолазы, связанные одной страховочной веревкой,

и надо карабкаться выше, поддерживая друг друга.

Опыта справляться с таким перенапряжением чувств, с таким объемом

страстей, быстро меняющихся, перетекающих одна в другую, ни у кого не

было. Появлялись делегаты, добиравшиеся издалека; на улицах, говорят,

полно танков, бронетранспортеров, на площадях горят костры. Не поспева-

ют только словаки, многих задержали на границе Словакии и Моравии; они

ищут обходы, но военные повсюду. В городе ожидались массовые обыски и

преследование сторонников реформ. Шли разговоры о планах советского по-

сольства создать «рабоче-крестьянское правительство» и «революционный

трибунал». Участники съезда – сотрудники чехословацкой безопасности –

советовали звонить домашним: уничтожать записи, нежелательные для чу-

жих глаз. Ганзелка дозвонился до дома, попросил жену и бабушку (ее маму)

спуститься в подвал, найти в шкафах кое-какие письма, сжечь их.

«Нужна была связь с миром; на соседнем заводе радиопередающих

устройств рабочие помогли быстро собрать аппаратуру. Пришли люди с

чешского радио Камила Моучкова и Гонзович (не помню имени), стало воз-

можным слать телеграммы, общаться с другими странами. Потом офицеры

КГБ будут недоумевать, как нам удавалось говорить, с кем хотели, когда они

перекрыли все линии связи. Они просто не знали: железнодорожники предо-

ставили съезду ведомственную связь; обычно по ней передают транспорт-

ную информацию, но для нас сделали исключение, и наши сообщения пошли

в Германию, и Францию. Со Словакией я говорил по линии связи энергоси-

стемы. Через пару фраз я спрашивал: “Ты меня понял?” – “Понял”. – “Могу

продолжать?” – “Продолжай…” Я ничего в технике не понимал, но вокруг бы-

ли рабочие, и все получалось. Скоро в столовой оборудовали настоящую ра-

диостудию, и можно было выходить в эфир прямо из зала заседаний. Рабо-

чие нам приносили хлеб, сосиски, чай, кофе, сахар…»

При выборах ЦК первыми назвали Дубчека, Черника, Смрковского,

Шпачека, Шимона, Кригеля, вывезенных в Советский Союз. Никто не знал,

что с ними, представляли занесенные снегами сибирские лагеря. Делегаты,

люди неверующие, как многие потом признавались, молили Бога, чтобы дал

их товарищам в Москве все выдержать и сохранить достоинство.

В ЦК избирали совесть нации, хотя именно этих людей советская пресса

относила к вождям «контрреволюции»: Иржи Гаека, Ота Шика, Иржи Пели-

кана, Эдуарда Гольдштюккера… Теперь от высочанских избранников будет

зависеть, сохранит ли партия решающее влияние в обществе. Как ни мало

было времени и как ни хорошо все знали друг друга, каждую кандидатуру

обсуждали. Спор разгорелся вокруг имени Иржи Ганзелки. Все зачитывались

книгами путешественников, теперь работающих с ними рядом на съезде, но

смущал партийный стаж, по сравнению с другими небольшой. И все же Ган-

зелку избрали членом ЦК, а Мирослав Зикмунд предложил вместо себя Ка-

рела Павлиштика, доктора философии; с ним согласились.

«Работу съезда, – будет вспоминать Шилган, – закончили в двенадца-

том часу ночи. Утром люди должны вернуться к рабочим местам. «Докумен-

ты знаете?» – спрашивал я. «Знаем!» – «Разъезжайтесь, и пусть предприятия

работают, дети ходят в школу, жизнь продолжается. Мы должны себя вести

как нормальные граждане. Это наша страна, и мы отвечаем за то, чтобы все

шло обычным путем. А с войсками не будем иметь никакого дела, для нас

они не существуют. Ну, расходимся, друзья. Всего доброго!»

Во время перерыва к Иржи Ганзелке подошла сотрудница Министер-

ства внутренних дел, протянула написанный от руки список: двенадцать фа-

милий. Первым значился Ганзелка, за ним Эдуард Гольдштюккер, всех не за-

помнил. В министерстве, говорила девушка, шло совещание консервативных

сил, они утвердили этот список, указанных в нем лиц предписывалось аре-

стовать в любом месте, где бы ни находились. Рядом с Ганзелкой стоял Ми-

рослав Зикмунд, но вчитаться не удавалось, девушка торопилась передать

листок в президиум. Шилган огласил список и предложил названным в нем

делегатам пока не выходить в город, оставаться на заводской территории;

здесь охрану несла народная милиция и рабочие отряды, а руководил ими

полковник Генерального штаба чехословацкой армии, известный военный

теоретик, участник съезда, избранный членом ЦК. Для Ганзелки и Зикмунда

в этом было что-то ирреальное: находиться под защитой вооруженных

охранников в родной Праге, где в 1947 году ликующий город провожал обо-

их в первое путешествие по Африке. . Приехали!

Ночевали в конструкторском бюро, в кабинетах инженеров, технологов,

конструкторов. Появились железные кровати, кто-то устраивался на полу,

положив под голову папки с бумагами. С утра 23 августа Ганзелка и несколь-

ко других членов нового ЦК сели работать над документами съезда. Все

мысли были о том, где сейчас Дубчек, Черник, Смрковский, другие товарищи.

Пока не вернулся Дубчек, руководить всей работой поручили Шилгану.

На следующий день в Прагу пришла московская «Правда». Высочанский

съезд был назван «незаконным контрреволюционным сборищем». Кремль

требовал от чехословацкого руководства все решения съезда аннулировать.

Делегаты читали о себе несусветные вещи. Их не задевала грубая работа –

насмотрелись! – все желали только быстрейшего возвращения лидеров пар-

тии, а дома как-нибудь разберемся.

Иржи Ганзелка с другими членами ЦК работал над письмом Людвику

Свободе. Президенту советовали, пока он в СССР, не принимать окончатель-

ных решений, а быстрее вернуться, почувствовать ситуацию. Но передать

письмо президенту станет возможным только по возвращении в Прагу.

Мирослав Зикмунд и его семья (жена, мать жены, сын) вечером 20 авгу-

ста вернулись, напомню, после отдыха на Адриатике в Готвальдов (Злин), в

свой дом с садом и выходящей на улицу каменной тумбой. Ночью он услы-

шал о вторжении войск, увидел в темном небе самолеты, а утром позвонили

друзья, тоже избранные делегатами съезда, и сообщили, что съезд будет

чрезвычайным и надо выезжать; он рассовал по карманам нужные бумаги, а

партийный билет спрятал в носок, чтобы не нашли при обыске.

В ночь с 21 на 22 августа Зикмунд и его спутники неслись на машинах в

Прагу. Всю дорогу молчали. Оказаться в оккупированной стране было невы-

носимо. Добравшись до Высочан, оставили машины на окраинной улице и

пешком пошли к заводской проходной. На улицы вышли рабочие патрули,

готовые сопровождать делегатов к месту. Зикмунда поразила четкая органи-

зация: у проходной дежурили машины Красного креста и люди в белых хала-

тах – это были участники съезда, – под видом медицинских работников они

развозили по нужным адресам принятые документы. Их озвучивали по ра-

дио и передавали в редакции газет.

Утром 23 августа перед возвращением домой Зикмунд пошел пешком к

зданию пражского радио. «На Виноградах кошмар: везде танки, переверну-

тые трамваи, полыхает огонь. Фасад Национального музея на Вацлавской

площади изрешечен пулями. Похоже, стреляли из автоматов очередями. По-

чему? Зачем? Чтобы лишний раз задеть наши национальные чувства? У меня,

как у всех чехов, огромное уважение к этому историческому зданию, постро-

енному сто лет назад, гордости европейской архитектуры. Памятники наше-

го прошлого чем провинились? На танках советские солдаты. “Зачем вы

пришли?” – спрашиваю. Солдат держит у бедра автомат, рука на спусковом

крючке. Если ему что-то не понравится, он может нажать на крючок.

Солдаты просят у прохожих воды. На площади жарко, а тут еще танко-

вая гарь. Никто не двигается с места. Жалко несчастных солдат, но это форма

сопротивления, одна из немногих, доступная людям. Потом переводчик

наших книг на русский, хорошо нас знавший, скажет мне с укоризной: что же

вы были такие безжалостные, не дали солдатам попить. Я отвечу ему: “Это

ваши генералы должны были дать им воду”. Мы понимали, что не отзывать-

ся на просьбы попить безжалостно. Танки стояли без горючего, солдаты бы-

ли без хлеба и без воды, сердце болело на них смотреть. Но как иначе чехи

могли выразить свою к интервентам ненависть?

Стою на Вацлавке, слышу странные звуки: то ли стук, то ли звон. Люди

достают из карманов ключи, связки железных ключей, бьют ключами о клю-

чи, и над площадью, над головами стоит тупое громыхание. Солдаты пе-

реглядываются, не зная, как реагировать. То была старая католическая тра-

диция: когда кто-то умирал, прихожане в костелах били ключами о ключ,

напоминая об отошедшей душе. На занятой танками площади одновремен-

ное перезвякивание ключей имело свой смысл: уйдите!» 38

Всю обратную дорогу домой, в Южную Моравию, Мирослав Зикмунд

обдумывал, что предпринять. В Готвальдове стояли танки; жерла орудий

смотрели на гостиницу «Москва», на здание телеграфа, на корпуса знамени-

тых обувных фабрик Томаша Бати, переименованных в предприятие «Свит».

Дома он написал обращение к советским друзьям, а утром следующего дня

приятели повели в оперный театр, в оборудованную там нелегальную ра-

диостудию. Когда пробрались через декорации к закутку со студийной тех-

никой, радисты включили передатчик. Зикмунд достал текст, стал торопли-

во читать по-русски. Это была последняя передача свободного радио Южной

Моравии. Привожу выступление по магнитофонной записи, переданной мне

Мирославом Зикмундом в Злине в 1990 году.

Радиообращение М.Зикмунда 25 августа 1968 года

Дорогие советские друзья!

Говорит с вами один из старых людей, которых вы так часто называли по

имени и отчеству – Юрий Федорович и Мирослав Антонович. Или чаще просто по

имени, Юрий и Мирослав. Мирек и Юра. Или, как читатели, просто Ганзелка и Зик-

мунд. Путешественники, чехословацкие писатели, журналисты, кинооператоры,

которые в течение многих лет шлялись по 80 странам Африки, Америки, Европы,

Азии и в заключение своих кругосветных путешествий посетили вашу страну.

Вы, естественно, помните, сколько раз мы с вами выпивали по рюмке за здоро-

вье, за дружбу, за новые встречи. Сколько раз мы ночами говорили о наших впечат-

лениях, о нашем совместном будущем – в бесчисленных беседах в сибирской тайге, на

вечной мерзлоте Якутии, вблизи вулканов и гейзеров прекрасной Камчатки, на вер-

шинах Памира. На заводах в Норильске, Кемерово, Новокузнецке, Челябинске, Сверд-

ловске. На встречах с рыбаками и моряками в Петропавловске, Тикси, Владивостоке,

с геологами в Удокане, Чите, Талнахе, в Алдане и в Мирном. С нефтяниками в Марково

и Сосново, с молодыми журналистами в Барнауле, с художниками в Красноярске, со

строителями гидростанций в Братске, Дивногорске, в Чернышевском на Вилюе. С

научными работниками в Академгородке в Новосибирске, Москве, Алма-Ате, Таш-

кенте и Хабаровске, в Иркутске и Листвянке, на вашей жемчужине Байкале, и в Ду-

шанбе. .

И вы очень хорошо знаете, дорогие наши друзья, что мы увезли от вас не толь-

ко чувства человеческой теплоты и дружбы, но и убеждение, что все недостатки,

которые вы перед нами не скрывали, надо устранять у вас и у нас, устранять тер-

пеливо, упорно, но деликатно, проявляя взаимное уважение. Когда в январе этого го-

да у нас началось устранение этих недостатков, огромных недостатков, которые

накопились в течение последних лет и грозили парализовать всю общественную

жизнь, когда под руководством компартии Чехословакии началось это возрождение,

политическая весна, к нам приехал товарищ Брежнев и сказал: «Это ваше дело!»

С тех пор у нас началось всенародное движение за демократизацию всей жизни.

Учредительное Национальное собрание Чехословакии приняло закон об устранении

цензуры. Со страниц печати народ узнал о страшных деформациях режима Антони-

на Новотного, бывшего президента и первого секретаря ЦК партии, узнал о ката-

строфическом положении, к которому довел Новотный и его окружение нашу эконо-

мику. Узнал, сколько тысяч честных и невинных людей в течение прошлых лет сиде-

ло в тюрьме.

Но ваши представители сделали все для того, чтобы советские люди ничего об

этих фактах, обнародованных у нас, не узнали. Наоборот, процесс демократизации

стали называть контрреволюцией, увидели в нем намерение Чехословакии перейти к

капитализму, хорошо зная, что если мы с успехом завершим начатое и покажем ми-

ру, что социализм можно строить без концлагерей, без смертных приговоров, без

цензуры, то это стремление не ограничится только пределами Чехословакии. <…>

Что случилось с той поры, когда Брежнев подписал Братиславскую деклара-

цию? На улицах наших городов появились десятки и сотни тысяч советских «путе-

шественников», но не туристов, которые к нам до сих пор приезжали с улыбками, с

теплыми словами, с традиционными фотоальбомами и бутылочками грузинского

коньяка – подарками друзьям.

Улицы наших городов на этот раз заполнили советские люди, которые явились

без приглашения, в военных самолетах, в танках и броневиках. Они захватили здания

ЦК Коммунистической партии Чехословакии, насильственно прекратили заседание

президиума и на броневике увезли первого секретаря ЦК Александра Дубчека. Они за-

хватили здание правительства и арестовали премьер-министра Олдржиха Черника,

захватили министерство иностранных дел, чехословацкую Академию наук и один из

самых старых университетов мира – Университет Карла IV , Союзы чехословацких

писателей и чехословацких журналистов, редакции, полиграфические предприятия,

вокзалы, стратегические пункты...

Народ Чехословакии ошеломлен этими трагическими событиями.

Шесть лет во Второй мировой войне наш народ в оккупации воевал против

фашистских захватчиков и дождался помощи советских воинов. Более 20 лет он был

уверен в настоящей дружбе между нашими народами. И вдруг за одну ночь чувству-

ет себя вероломно преданным.

До сих пор он встречал советских людей словами – «С Советским Союзом на

вечные времена!» Через четыре дня насильственной оккупации весь народ пишет на

асфальте, на домах, автобусах, железнодорожных вагонах и витринах другие слова:

«Отцы – освободители, сыновья – захватчики», «Ваша сила – танки, наша сила –

идея», «Позор советским захватчикам!» «Идите домой!».

Что вы скажете своим детям?

Что значит «дружба»? – мы встречаем вас с презрением.

В эти трагические минуты моей родины я, Мирослав Антонович, обращаюсь к

вам, дорогие друзья – Володя, Толя, Таня, Женя, Валя, Виктор, Гаврила, Лидочка, Леня

– все вы, бесчисленные наши друзья, которые нас встречали как родных и которым

вы верили. Я обращаюсь к вам с вопросом: вы верите, что мы, Мирослав Зикмунд и

Юрий Ганзелка, что 14 миллионов чехов и словаков, которых вы все называли самы-

ми верными из всего социалистического лагеря, вы верите, что мы – контрреволю-

ционеры?

Я настойчиво прошу вас – требуйте от своих руководителей, от Леонида