Текст книги "Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году"

Автор книги: Леонид Шинкарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

стиковый мешок с круглым светлым футляром. В нем находятся мои контактные

линзы. Их достать нелегко. Если они найдутся, очень тебя прошу прислать их мне

как заказное письмо, хорошо закрытое, чтобы физиологический раствор не вылился

(сухие линзы испортились бы).

2. Лев Николаевич Николаев из ТВ Программы Р 1 обещал дать мне магнито-

фонную кассету с нашим разговором (приблизительно 1 час). НЕ дал. Я очень хотел

бы эту кассету для Мирка и для нашего архива.

Лев Николаевич тоже обещал прислать нам кассету VIDEO с редактирован-

ным интервью. Очень прошу, напомни ему! И в-третьих: обещал прислать теле-

грамму, когда наше интервью пойдет по экрану.

3. Поверь или нет, но я забыл записать адрес Андрея П.Капицы. Очень прошу,

пришли его! Нужно отправить ему 4 книги, которые я (очень рад) обещал.

4. Не помню, кто мне обещал поэму Юрия Левитанского «Плач Влтавы» 25. Если

она тебе попадет в руки, прошу, не забудь обо мне!

5. Анна А. обещала книгу писем Петра Леонидовича к власти. Она никогда не за-

бывает. Но если бы так получилось, было бы совсем бестактно напоминать. В том

случае я попросил бы тебя привезти книгу с собою. Очень хочу ее прочесть 26 .

6. Кодовый номер адреса АА. не знаю (твой, например: Москва, 107553). Если

знаешь коды Анны А. прошу, напиши.

7. Твой друг Володя в редакции (с усами, мы вместе обедали) не сказал мне от-

чество, ни фамилии. Знаю, что Володя Сварцевич – фотограф. А редактор Володя

как?

8. В марте прошлого года, как я тебе рассказывал, засняли работники москов-

ского фильма у Мирка в Готвальдове разговор для серии «Эпопеи двадцатого века».

Ко мне не добрались. Миреку до сих пор ничего неизвестно о дальнейшей судьбе разго-

вора. Можешь ли, оба просим, узнать и хотя бы очень коротко в основном сообщить.

Снимал штаб под руководством Клима Лаврентьева (заместитель Климентьева,

председателя Союза работников фильма) и Герман Гурков.

Если я тебя очень расстроил, прости, Леня. Действительно нужны линзы (если

найдутся) и адрес Андрея. Все остальное только если будет у тебя время и если

удастся без трудностей. И вот, как я у тебя нахально располагаюсь твоим соб-

ственным временем! Еще полчаса (всего) пропало. Извини, друг мой дорогой, судьба

уже такая. Разве нужно было тебе пробиваться ночью в Иркутске в особняк? В то

время ты все это начинал, не подозревая, что это навсегда!.. 27

Письмо И.Ганзелки в Москву (3 октября 1989 г.)

…Снова читаю с радостью оба твои письма (от 5.9. и от 16.9., которое я полу-

чил после 13 суток, 29.9.). Поздравляю с компьютерной премьерой! Полная удача!

Открытка из Пицунды: похожие получаю очень часто. Очевидно, у писателей

есть почему остаться незнакомыми. Тем больше я уважаю Берана за его письмо

«Известиям». И я очень рад, что ты получил такой отзыв от нас и из СССР.

Удалось тебе разговорить нашего знакомого Ч. 28 ? Могло бы получиться очень

интересное интервью. И есть не менее известные друзья, которые готовы реагиро-

вать ответами.

Спасибо за книжку академика Баратова 29. Буду благодарен, если ее привезешь.

И за страницу «Собеседника», получилось по-моему хорошо. Многие друзья у нас чи-

тали с удовольствием и благодарностью.

Жалко, что ты не смог остановиться у нас на пути в ФРГ или на обратном.

Представь себе лишь бы часик при чашке кофе в аэропорту! Уже больше месяца жду

твоего звонка (как ты последний раз обещал). Жаль, что ты не дозвонился. Мы по-

чти постоянно дома (с исключением двоих суток, когда мы оба отсутствовали).

Надеюсь, что на будущее ты успеешь. Очень бы хотелось услышать тебя.

Спасибо за новости от Гуркова! Поживем, увидим. Хорошо понимаю, что не все-

гда все удастся, но мой адрес и телефон у него есть.

Книги Петра Леонидовича я, к сожалению, до сих пор не получил. Анна Алексе-

евна подарила мне еще в Москве книгу «Эксперимент, теория, практика». И два ин-

тереснейшие номера «Нового мира» с письмами П.Л. матери. Но книги этих писем я

до сих пор не получил.

Твоя подборка писем, в том числе И.Г. 30, была принята среди моих друзей с

огромной радостью. Я именно должен передать приветы и благодарность Иржи Г.

Он с полным пониманием принял сокращения. Кажется, что это не была ваша по-

следняя встреча.

Ленька, как получился разговор для «Недели»? Тоже не знаю, вышел ли на экран

«Под знаком Пи» 23.9. со Львом Николаевичем.

Я надеюсь, что ничего не забыл. Приближается половина ночи, почти придется

исправить дату в заголовке на 4 число.

Ленька, очень хотелось бы писать о работе, которая сделана и продолжает

делаться. По-моему ты читал бы с удовольствием. Но дождемся, если осень, о кото-

рой пишешь 5.9. останется только на уровне метеорологии.

Прилагаю, друг мой дорогой, приглашение от Мирека и свое. Очень тебя ждем, с

нетерпением и любовью. Юлианка, Мирек и я. Искренний привет Неле! Обнимаю те-

бя! Юра 31 .

Письмо И.Ганзелки в Москву (5 ноября 1989 г.)

Дорогой Леня. С радостью – но тоже с не совсем спокойной совестью – я читал

твое письмо от 21 октября. Стало мне легче, когда я услышал твой спокойный го-

лос.

Очень уважаю серьезность, мудрость и отвагу не только автора «Жатвы» 32 , но тоже – а не меньше – редакции. Вполне понимаю обстановку, заботы и

стремление.

Для тебя нетрудно догадаться, с каким огорчением у нас читали разговор чле-

на правительства с «Газетой выборчей» в конце октября. Чистый пример мышления

старого, 21 год назад.

Уже не надо разворачиваться в подробностях. Мы с Юлианкой и с друзьями не

можем дождаться, хотелось бы ноябрь и первую половину декабря вырезать из ка-

лендаря, чтобы тебя обнять уже завтра! А именно сесть за стол и наговориться.

Событий много, сюрпризов тоже. Обоих. . 33

Самое время рассказать о встречах с Александром Дубчеком.

Ни одна осень второй половины ХХ века не потрясала Восточную Евро-

пу таким числом непредсказуемостей, как на исходе 1989 года. Бурлила При-

балтика; протестуя против пакта Молотова–Риббентропа, заключенного

полвека назад, десятки тысяч людей вышли на улицы, взялись за руки, жи-

вой цепью соединили свои страны. А тут поляки первыми из восточноевро-

пейских народов поставили главой правительства человека некоммунисти-

ческих взглядов; немцы начали ломать берлинскую стену, а главы стран, чьи

войска входили в Чехословакию, признали военную операцию вмешатель-

ством в чужие внутренние дела. Пусть запоздало, но все же!

А под конец года возвращается Дубчек, почти из небытия.

Кто-то заметил, что он из тех народных любимцев, исторических сим-

волов, у которых чистые и прекрасные намерения, массам понятные, ими

поддержанные, приводят к результатам, противоположным задуманному.

При нем людей оставил страх, к нему потянулись, за ним пошли с душевным

подъемом, но что-то он недоучел, не просчитал. И все закончилось вторже-

нием войск, гонениями, эмиграцией, двадцатью годами национального уни-

жения. Одна из причин просчета, возможно, в том, что в исторической памя-

ти Дубчека и его окружения – личность Томаша Масарика, а в исторической

памяти Брежнева и окружения – личность Иосифа Сталина. В разделенном

надвое мире оба коммуниста, Брежнев и Дубчек, были по одну сторону, но

историческая память давала импульсы каждому свои.

В 1975 году к Дубчеку в Братиславу приезжал Зденек Млынарж. Они

встретились в загородном доме; Млынарж предложил Дубчеку спуститься к

лесному озеру: на воде не так опасны подслушивающие устройства. Когда

они поплыли, следившие за Дубчеком агенты столкнули в воду лодку, но

приближаться к пловцам не решились. Как мне потом расскажет Млынарж,

из лодки им закричали: «Долго еще собираетесь плавать?!» «Ничего, мы еще

молодые, а вы в лодке, чего вам?» Когда мы отплыли далеко и чуть сбавили

темп, спрашиваю Дубчека: «Саша, ты вообще-то чего хочешь?» Он говорит:

«Главное, партия должна сказать, что я не контрреволюционер и ни в чем не

виноват. Пусть меня реабилитируют, сделают хоть секретарем райкома,

остальное буду добиваться сам» 34.

Он оставался обиженным ребенком; не было для него ничего слаще,

чем милость обидчиков, готовых снова его принять в свои игры. И это в то

время, когда люди писали на фасаде домов: «У нас все театры бастуют, толь-

ко КПЧ продолжает играть…» В Болонье итальянские коммунисты привели к

гостинице, где Дубчек остановился, две тысячи человек. Толпа скандирует:

«Вива, Дубчек!» У него на глазах слезы. Он уверен, что так к нему относятся

во всем мире. И был страшно горд, когда университет в Болонье сделал его

почетным доктором наук и надел на него черную мантию. «Я не хотел его

ранить, – скажет мне Млынарж, – и не стал говорить, что в Болонье дают

звание почетного доктора всем подряд. Дали это звание и Муссолини за 25

страничек текста о Макиавелли, которые тому написали помощники. А у

Дубчека даже такого текста не было. У меня сердце сжималось смотреть, как

он стоит, одинокий и нелепый, в черной мантии, и плачет».

В начале января проездом в Карловы Вары я остановился в Праге. Мои

приятели, с Дубчеком хорошо знакомые, попросили его принять корреспон-

дента «Известий». Это было через несколько дней после его избрания пред-

седателем Федерального собрания. Почти в то же время Вацлав Гавел стал

президентом республики. Два предновогодние эти назначения (28 и 29 де-

кабря) гасят неутихавшую забастовку пражского студенчества; «бархатная

революция» завершилась без пролития крови.

Познакомиться с Дубчеком была большая честь; он вызывал симпатию,

я видел в нем мягкого, доброжелательного, артистичного человека, врож-

денного романтика, многое в жизни пережившего. Мне показалось, когда я

всматривался в его фотографии, что человек с такой улыбкой и обаянием

всегда ищет в людях лучшее, верит в них.

Дубчек не успел обжить новый кабинет в здании Федерального собра-

ния: книжные шкафы полупусты, на письменном столе ничего, кроме рас-

крытого еженедельника с первыми записями. Он строен, подвижен, в хоро-

шем расположении духа. Но как будто постоянно смотрит на себя со сторо-

ны, следит, чтобы ничем не выдать, что пришлось пережить. Когда «норма-

лизаторы» освободили его от всех постов, он вернулся в Братиславу, страдал

от круглосуточной слежки, согласился ехать послом в Турцию, но долго не

выдержал, снова появился на родине и тут узнал, что исключен из партии.

Он с трудом нашел место слесаря где-то в словацкой глуши, в лесном хозяй-

стве. Но те годы, как он говорит, не были потерянными. Вспоминая мир, из

которого выломился, он научился ценить простые радости жизни. Он улыба-

ется, и трудно представить, что у этого милого человека на московских пере-

говорах не выдерживали нервы, он срывался и был единственным, при ком

дежурили кремлевские врачи с успокоительными средствами.

Улыбаясь, он ждет вопроса, все об этом спрашивают, зачем он подписал

«московский протокол», и хотя я не собирался говорить об этом, бередить

рану, он стал отвечать, словно вопрос постоянно растворен в воздухе и уйти

от него не удается. Все его мысли тогда были, и он это повторяет в тысячный

раз, только о том, чтобы избежать кровопролития и сберечь нацию, каждого

чеха и словака. Хотя Кадар ему сказал, что Дубчек не вполне понимает, с кем

имеет дело, потому не верит в реальность ввода войск, в Москве он как раз

понимал, но не хотел выглядеть отчаянным патриотом, сделав заложником

свой народ. Он не понимает политиков, готовых добиваться своего любой

ценой, не идя на компромиссы. Он готов распоряжаться собственной жиз-

нью, но не чужой.

Его задевает, что Кремль не торопился пересмотреть оценку тех собы-

тий.

– Прежнее догматическое руководство нашей партии и государства

пользовалось молчанием советских официальных кругов, зубами вцепив-

шись в свои посты. Если бы пять лет назад или даже два-три года, появились

хотя бы намеки, что в СССР намечается к августовским событиям новый под-

ход, ослабляющий позиции нашей верхушки, обновление пришло бы к нам

много раньше 35.

Дубчека настораживает жажда иных политических деятелей находить

внешних врагов и сплачиваться только в борьбе против… против… против…

– Когда внешних не хватает, они находят внутренних врагов. Это ниче-

го не приносит, не ведет вперед. Мы политику строили на обратном: на

сближении классов и социальных групп, на готовности со всеми объединять-

ся в борьбе за… за… за…

Слушаю и вспоминаю рассказ генерала Золотова, как в те дни, когда

Дубчека увезли на переговоры в Москву, на его родине, в Тренчине, совет-

ские офицеры встретились с партийными активистами города. Они подни-

мались к трибуне и говорили об одном: «Мы против сталинских методов,

наводим у себя порядок, ну зачем вы пришли?!» Поднимается старая женщи-

на, говорит по-русски: «Соудруги, товарищи, мне 74 года, вместе с семьей мы

долго жили в Советском Союзе. У нас там много друзей, для нашего сына это

была вторая родина. Не буду спрашивать, зачем ваша большая страна напала

на нас. Скажите, где мой сын?»

Это была мать Дубчека.

Как вспоминал Золотов, он тогда не знал, где Дубчек, но поспешил

успокоить мать. «Я сказал, что нет причин для беспокойства, с Александром

Степановичем будет все в порядке. И когда через пару дней делегация вер-

нулась в Прагу и выступила по телевидению, у меня отлегло от сердца, вы-

шло так, что я женщину не обманул» 36.

…Прощаясь, Дубчек говорит:

– Советскому Союзу пора как-то исправить свой грех…

Я даже вздрогнул; это что же должно было случиться, какие муки надо

было пережить, чтобы в лексику Дубчека, с его партийно-политическим сло-

варем врезалось библейское понятие «грех» – проступок или помышление,

противное людским законам и закону Божьему.

Второй раз я увидел Дубчека пять месяцев спустя, в мае 1990 года, в

горбачевской Москве. В честь председателя Федерального собрания шел

прием в чехословацком посольстве. Российские демократы первой волны ру-

гали прежнюю власть, а он стоял смущенный, как старый актер на бенефисе:

думал, публика его забыла, а ему аплодирует поднявшийся зал.

Под конец вечера Евгению Евтушенко и мне за ним, как за ледоколом,

удалось протиснуться к Дубчеку ближе. Он стоял с бокалом в руке, и мне

снова вспомнился эпизод, рассказанный генералом Золотовым и относя-

щийся к маю 1969 года. В Праге шел прием по случаю присвоения новых зва-

ний чехословацкому генералитету. На приеме был и Дубчек с женой Анной.

Зашел разговор о событиях, для всех неприятных, и когда генерал Радзиев-

ский протянул Анне фужер с вином, она поднесла к губам и так сжала паль-

цами стекло, что фужер хрустнул, на губах женщины смешались вино и

кровь.

Теперь председатель Федерального собрания говорил о кремлевской

реакции на усилия Латвии выйти из состава державы.

– Знаете, – сказал Евтушенко, – как человек, переживший несколько

разводов, я хорошо знаю, что лучше расставаться, избегая последствий, тя-

желых для всех. Ведь у нас общие дети.

– Общие… что? – смутился Дубчек.

– Общие дети. Культура, например. .

Дубчек согласился:

– Я много думал над этим. Сколько мы говорим о «братстве»! Но брать-

ев не выбирают, это данность, куда от них денешься. А выбирают друзей,

каждый по вкусу и желанию. Потому дружественные отношения выше, чем

братские. С братьями мы целовались, а что получилось. ?

И неожиданно:

– В Москве ко мне возвращается чувство успокоения 37.

Мне показалось, что в эти минуты в нем снова говорил вернувшийся в

родную стихию коммунист.

…Пройдет чуть больше двух лет, и в дождливый день сентября 1992 го-

да на восемьдесят восьмом километре трассы Прага – Братислава машина с

Дубчеком попадет в автокатастрофу. Врачи будут бороться за его жизнь, но

спасти не удастся. Что бы ни говорили, при всех исканиях, заблуждениях,

ошибках он был искренний человек. Для своего времени и среды – неправ-

доподобно искренний.

Фотографии к главе 11

«Дружеские отношения выше, чем братские. С братьями мы целовались, а что получилось?».

Александр Дубчек с Евгением Евтушенко и автором книги в Москве. Май 1990

Константин Катушев в 1968-м…и в 1998-м.: «В Пльзне ко мне подошла дивчина: «Почему вы

не предупредили, мы могли вас цветами встречать! А я ей: «Милушка моя, если бы мы преду-

предили и кто-то, подготовившись, начал стрелять, а наши солдаты в ответ, было бы

много трупов»

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. «И все же, зачем вы при-

шли?»

Встречи с чешской эмиграцией. Зденек Млынарж, друг Михаила

Горбачева. У президента Вацлава Гавела в Праге. Иллюзия массо-

вого сознания: «Нас не любят, потому что мы сильные…» «Юра

уже более 12 месяцев в больнице». Католики и православные в

1968 году. Зикмунд о Ганзелке: «Мне очень жаль, что я никаким

способом не могу ему помочь…» Чем отличаются чехи и русские

В городах Европы и США чешская эмиграция продолжала вечный сла-

вянский спор «о временах грядущих…». Эти разговоры я слышал в марте

1990 года в Мюнхене на кухне чешского экономиста Иржи Сламы; он от-

кликнулся на одну из моих публикаций о чехословацких событиях и в пись-

ме предложил встретиться. Прошел год, прежде чем я оказался в Германии и

позвонил ему. У Сламы были экономист Иржи Коста и историк Карел Кап-

лан; за столом пришла мысль позвонить в Инсбрук Зденеку Млынаржу (он

был профессором в университетах Инсбрука и Вены), и часа через три, пере-

махнув на машине через границу, Млынарж появился в Мюнхене. С порога,

чуть картавя, с милым чешским акцентом он кричал на кухню: «Двадцать лет

не пил пива с москвичами!»

На родине им, отовсюду изгнанным, пришлось бы идти в землекопы,

лесорубы, каменщиками на стройку, водопроводчиками, женщины с высшим

образованием шли в уборщицы, санитарки, посудомойки, и они бежали не от

работы, никакой работы они не гнушались, а только от унижений, от невы-

носимости дышать в своей оккупированной стране одним воздухом с бес-

сильными, предавшими народ властями. Чехи были востребованы в универ-

ситетах Европы и Америки, но изучать там продолжали собственную страну.

О Млынарже хочу сказать особо.

Он был единственным в чехословацкой партийной верхушке, кому не

требовались помощники. В партийном аппарате мало кто умел формулиро-

вать мысли лучше, чем он. Из-под его пера вышли значительные документы

Пражской весны, в том числе апрельская «Программа действий». Блиста-

тельная эрудиция влекла к нему сокурсников на юридическом факультете

Московского университета. В их числе был самый близкий друг Михаил. В

летние месяцы, когда крестьянский сын Михаил Горбачев возвращался на

Ставропольщину и садился на трактор, подрабатывал на продолжение уче-

бы, Зденек возвращался в Прагу, в стены библиотек; средневековые залы

хранили атмосферу времен великих мыслителей, работавших за теми же

столами. «Из Праги в 1950 году я послал Мишке почтовую открытку. Он мне

потом рассказывал, как едет на тракторе по полю, вдруг наперерез мото-

цикл, на нем вспотевший на жаре начальник райотдела милиции. Это была

сенсация: первый раз в село Привольное пришла открытка из заграницы!» –

будет он вспоминать 1.

Во времена Пражской весны Млынарж и Горбачев станут крупными по-

литическими деятелями: один – секретарем ЦК КПЧ, другой – вторым секре-

тарем Ставропольского краевого комитета партии. Подобно большинству

реформаторов, Млынарж даже мысли не допускал о возможном вмешатель-

стве армии в их внутрипартийные споры. За три недели до вторжения войск,

в дни братиславской встречи, в Праге был с делегацией комсомола генерал

Д.Д.Лелюшенко; его 4-я гвардейская танковая армия участвовала в освобож-

дении Чехословакии в 1945 году. Млынарж рассказывал: «На приеме гене-

рал, выпив лишнего, стал откровенен, хлопал меня по плечу: “Не бойся, Зде-

нек! В случае чего, мы вас снова будем спасать. Сразу! Армия уже наготове!” –

“Спасибо, – смеюсь, – не надо нас спасать, все в порядке!” А он свое: “Ты по-

нял? Чуть что, мы – сразу!” Я рассказал об этом Дубчеку, мы посмеялись. Ви-

димо, генерал уже что-то слышал, а у нас не укладывалось в голове. Невоз-

можно жить с мыслью, что вот-вот придут танки, и делать вид, что ничего не

происходит. Мы могли быть глупыми, но никогда не были хитрыми и ковар-

ными» 2.

После «московских переговоров» Млынарж, тогда секретарь ЦК и член

Президиума ЦК КПЧ, видя распад единства ориентированных на реформы

членов руководства и невозможность осуществить свои политические кон-

цепции, попросил приятеля Мирослава Галушку, министра культуры, помочь

перейти на работу в Национальный музей, в отдел энтомологии. Последним

толчком стал ноябрьский партийный пленум. Ему с Йозефом Шпачеком по-

ручили подготовить проект резолюции. А потом узнали, что в ночь перед

пленумом Дубчек, Черник, Гусак тайно встретились с Брежневым (кажется, в

Варшаве), с ним проконсультировались и утром предложили пленуму доку-

мент с формулировками, отличными от тех, которые были первоначально.

Характер поправок, а главное, способ, каким все делалось, убедили, что ему

не удастся совмещать с новым порядком свои этические принципы. Остаток

жизни он предпочел провести среди жуков. Это его страсть с детских лет. За

год до ввода войск, находясь в командировке в Грузии, он заехал к Горбаче-

вым. Горбачев был тогда главой Ставропольского городского комитета пар-

тии. Два дня оба собирали в степи жуков для коллекции Зденека. Могли ли

они тогда представить, что события разведут их в разные стороны и только

жуки будут напоминать безработному Зденеку о надеждах молодости?

«Ты с ума сошел!» – говорил Галушка Млынаржу, уже ушедшему с высо-

ких постов, но все еще члену ЦК. «Нет, я с ума не сошел, просто знаю по опы-

ту: лучше опережать события». «Ладно, – сказал министр Галушка, – дадим

тебе персональный оклад 8 тысяч крон». «Ни за что! – отвечал Млынарж, – за

привилегии меня быстро выгонят. Дай оклад, какой положен». – «На две с

половиной тысячи тебе не прожить». – «Но другие живут!»

С первого января 1969 года Млынарж стал заниматься жуками; раз в

месяц приезжает черная машина, привозит материалы для члена ЦК, он их

бросает в урну. В следующем году из партии выгнали министра Галушку. Тот

пришел к Млынаржу: «Зденек, не нужен ли музею швейцар?» – «Раньше надо

было думать!», – обнял друга энтомолог. Недавний министр культуры, про-

свещенный человек, близкий Дубчеку, устроился в сельской мастерской,

торговал парниковыми конструкциями. «В зимние месяцы он ежился от хо-

лода, завидовал мне и моим жукам; мы находились в теплом помещении, и

меня мучила совесть».

А семь лет спустя Млынарж участвовал в написании «Хартии-77 », его

исключили из партии, выгнали из музея, посадили под домашний арест. Без-

работный, он пишет письмо Иосипу Броз Тито, с которым был знаком, наде-

ется найти какое-нибудь дело в Белграде, но вождь югославских коммуни-

стов, уже глубокий старик, ответил через посольство в том духе, что если че-

ловек думает о своем политическом будущем, ему лучше оставаться на ро-

дине. «Но я думаю не о политическом будущем, – ответил Млынарж югослав-

скому послу, – мне приходится думать о простом человеческом будущем.

Будьте здоровы…»

Млынарж эмигрировал в Австрию. Он не был рожден мучеником, это не

в его характере, и он принял приглашение австрийских университетов. «Я

попал в мир нормальных людей, не привилегированных, не купленных си-

стемой. И всю жизнь за рубежом изучаю оставленный мною мир, в котором

жил и в котором живут миллионы. Вот самое страшное, что я понял: система,

которой я усердно служил, делит людей на тех, кто ей нужен и кто не нужен.

Идол, на которого мы молились, унизил нас и пинком сапога указал наше ме-

сто. Пражская весна – предупреждение всем “малым народам”. Надо дер-

жаться вместе, хватит с нас мифов о благородстве “больших”».

Горбачев же оставался встроен в систему, которой был обязан своим

положением, и никого не интересовало, что он думал о чехословацких собы-

тиях, о причастности к ним друга молодости. Он должен поступать, как

предписывала партийная дисциплина, и не ему одному приходилось рвать

душу между служебным долгом и совестью. В дни чехословацких событий

второй секретарь обкома Горбачев публично громил земляка Ф.Садыкова,

известного в крае доцента, защитника дубчековских реформ, за крамольные

мысли. Эти мысли впоследствии, в другие времена, войдут в программу гор-

бачевской перестройки. Горбачев тогда рубил с плеча, но больная совесть

долго не давала покоя; на склоне лет он сам рассказал об этом в автобиогра-

фической книге.

После ввода войск Москва послала в Прагу двух партийных функционе-

ров, Егора Лигачева (Томск) и Михаила Горбачева (Ставрополь), помочь че-

хословацким «нормализаторам» вводить жизнь в берега. Горбачев не стал

разыскивать чешского энтомолога. Был уверен, что старый друг, знающий

советские порядки, войдет в его положение и не будет держать зла. Млы-

нарж воспрянул духом, когда Горбачев стал лидером СССР.

В 1987 году Горбачев прилетел с официальным визитом в Прагу. Чехам

доставляло радость читать, что Горбачев и Гусак впервые ограничились по-

жатием рук, избежав крепких объятий. Это был намек на будущий характер

отношений. Но чехи обманулись; Млынарж, по его словам, «собственными

глазами видел на экране телевизора, что ритуал был соблюден, как обычно.

Возможно, присутствовавшие при встрече журналисты этого не видели. По-

целуйщиков заслонили охранники, которых было больше обычного» 3.

В Праге у Горбачева не было времени узнавать, где старый друг, как

поживает. Млынарж его понимал и не обижался. Задело другое. Двадцать лет

чехи ждали, вот придет в Кремль сильный, великодушный русский человек,

найдет слова, чтобы умягчить оскорбленные души. Таким казался Горбачев.

И трудно было взять в толк, почему вольнолюбивый Мишка, теперь на вер-

шине власти, выступая перед пражанами, не торопился осуждать предше-

ственников в Кремле, ни словом не обмолвился о вводе войск. Пусть он в

этом не участвовал, не несет ответственности, но от Москвы ждали гаран-

тий, что рецидива никогда не будет.

И все-таки каждый раз, когда журналисты пристают к Млынаржу с во-

просом, как понимать Горбачева, почему об интервенции, этой чешской бо-

ли, он упорно молчит, Млынарж брал старого друга под защиту и просил о

понимании. Слишком сложной была внутренняя ситуация в СССР, лидер

страны не мог в угоду чехам с этим не считаться. Но что бы по этому поводу

Горбачев ни говорил, я знаю, настаивал Млынарж, он хорошо понимает не-

обоснованность вторжения 4. В шкале ценностей Млынаржа понятие «друг»

опережало понятие «политик».

При Горбачеве вернули из ссылки Сахарова, стали издавать книги за-

прещенных авторов, но в маленькой Чехословакии ничего не менялось. В

1985 году сторонники «Хартии-77» с горечью напишут, что хотя в Европе со-

рок последних лет царит мир, им обидно, что «именно в эти мирные годы

наши граждане теряли и продолжают терять ощущение, что земля, на кото-

рой они родились, на которой трудятся и воспитывают детей, по отношению

к которой у них есть твердые обязанности, является их родиной» 5.

В середине декабря 1989 года Млынарж прилетел в Москву и встретил-

ся с Горбачевым, Генеральным секретарем ЦК КПСС. А после приехал ко мне

домой, возбужденный, с сияющими глазами. Я не позволял себе вопросы, ко-

торые могли казаться неделикатными, но когда мы вышли на балкон и

смотрели на город с восемнадцатого этажа, Зденек сказал:

– Знаешь, он человек чрезвычайных способностей, готов прислуши-

ваться, совсем не авторитарный. Удивительно, как человек такого склада

мог подняться до высшего поста. За эти годы он стал осмотрительнее и муд-

рее. Хорошо, что с ним рядом Раиса, она плохого не посоветует.

За крышами домов виднеются залитые вечерним солнцем Сокольники.

Зденек ищет глазами их с Горбачевым общежитие на Стромынке, бывшую

казарму петровских времен. В общежитии жили и их будущие жены Раиса и

Ирэна.

– Однажды Мишка взмолился: «Ребята, вы все про балет да про балет, а

я в жизни не видел балета. Возьмите меня в театр!» Там, в столовой общежи-

тия, Михаил и Раиса гуляли свадьбу. Я приехал из Праги, пришел на свадьбу

в новом костюме и уронил на брюки кусочек масла… С этого началась моя

запятнанная репутация!

Не знаю, импровизирует ли Зденек, или перебирает в памяти утренний

разговор с Горбачевым, но без всякого перехода он заговорил о марксизме,

который оба изучали как единственно верное учение. Теперь это для него

один из возможных подходов к общественным проблемам. Вопросы, постав-

ленные Марксом, оказались глубже ответов; вопросы и сегодня волнуют, но

ответы оказались упрощенными, – как во времена французской революции.

– Нас учили, что все решает партия и ее политика. Ничего они не реша-

ют. Они должны давать рамки, в которых могла бы развиваться нормальная

человеческая жизнь. Если она эти рамки суживает, с ней надо бороться.

Возбуждаясь, он говорит, как будто хочет с кем-то доспорить.

– Мне повезло, что я был секретарем ЦК. Знаешь почему? Больше нет

«соблазна 13-й комнаты», я уже знаю, что за той таинственной дверью…

Спохватившись, виновато улыбается:

– Прости, я чувствую себя как человек, который выступает на свадьбе и

рассказывает об опыте своего развода.

В следующий раз я увижу Млынаржа в дождливой Москве в середине

октября 1991 года. Мы будем сидеть на Пушкинской площади, в моем каби-

нете в «Известиях», он снова приедет после встречи с Горбачевым. Двух лет

не прошло, а как все переменилось! Он видел другого, трудно узнаваемого

Горбачева, еще не пришедшего в себя после изоляции в Форосе, крушения

великой державы, после ухода с поста первого президента СССР, обессилен-

ного противоборством с неприятным ему Б.Н.Ельциным. Утешало, что друг

Михаил старался не опускать рук, с ним оставались умные политики, его не

предавшие, и снова кружилась голова от планов, как дальше работать, не ро-

няя достоинства. Млынарж уговаривал Горбачева вместе писать книгу, от-

кровенный диалог о том, что произошло с обоими 6.

Мы говорили о России.

Народное хозяйство продолжало разваливаться, на полках районных

магазинов шаром покати, откормленные продавцы и толпы голодных поку-

пателей готовы вцепиться в глотку друг другу; порядок наводит милиция,

выносящая продукты для себя со служебного входа. Люди уезжают в Изра-

иль, Германию, США; навстречу волне гражданских отъезжающих в обрат-

ном направлении катится волна российских военных; возвращаются по же-

лезной дороге из Венгрии, Чехословакии, бывшей ГДР с танками и артилле-

рией. Солдат высаживают на полустанках; подготовить жилье не успевают,

ставят брезентовые палатки на снегу.

Млынарж не единственный из демократов, еще недавно решительных,

у кого теперь, когда в обеих наших странах победила, казалось, демократия,