Текст книги "Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году"

Автор книги: Леонид Шинкарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

боевой ротой.

Из письма рядового Успенского:

Восьмого июня часть построили на плацу. Командир полка сказал:

«Сынки, впереди тяжелые времена, и надо потерпеть месяца три-четыре».

Несколько полковых бензовозов ЗИЛ-157 подготовили как на парад: на две-

рях кабин нарисовали гвардейские значки, колеса окантовали белой краской

и послали на командно-штабные учения войск Варшавского договора в Че-

хословакии. Учения смахивали скорее на показные, чем на необходимые. Это,

объясняли офицеры, – предупреждение чехам, пусть знают, происходящую у

них неразбериху можно прекратить в любое время. Вернулись машины через

месяц. Пока шли учения, говорили солдаты, их встречали с цветами, а когда

все закончилось, а части не уходили, тянули время, отношение изменилось.

Чехи подбрасывали записки с требованием убираться. Подразделения отво-

дили в леса, приказывали занять круговую оборону. В конце концов, части

пришлось вывести. На политзанятиях вернувшимся говорили: «Ничего, ско-

ро все туда пойдем» 8.

В воскресенье 28 июля в полку снова зашла речь об «учениях». Когда

часть поднимали по тревоге, танки обычно выходили на четвертой минуте

(зимой с чуть большим интервалом), готовые вступать в бой. На этот раз со-

бирались основательно; нам даже разрешили погрузить с собой в машины

матрацы. Колонны начали движение в темноте. Пройдя через Дрезден и

Пирну, остановились у городка Кенигштайн, оттуда двинулись в горы, ближе

к чехословацкой границе. «Нам говорили: у чехов тайники с оружием, чест-

ных коммунистов преследуют, готовится государственный переворот. При-

езжают бывшие немецкие и чешские хозяева, расхаживают по своим преж-

ним поместьям. Чехи открыли границы для безвизовых поездок: плати день-

ги и езжай, куда хочешь. Это было дико; граница социализма, учили нас,

должна быть на замке, иначе мы пропали».

Еще из писем Николая Успенского:

«…Мы слышали об оборонительной миссии наших войск в ГДР, но у нас

в батальонах висели “Перспективные карты”. Нашей дивизии, например, в

случае чего, предстоит выступить против 5-й танковой дивизии бундесвера,

и через восемь дней после начала движения мы должны пройти по ФРГ и

Франции и выйти к Ла-Маншу.

Пойти в рейд по чужой стране всегда интересно, мы же нигде не быва-

ли. А тут интернациональный долг. Офицеры говорили в своем кругу: не хо-

телось бы на чехов идти. Один младший лейтенант, не запомнил фамилию, в

этой обстановке стал пить, писал рапорты об увольнении. Несколько моло-

дых командиров танковых взводов, недавно окончивших училища (к вечеру

20 августа их взводы стояли на границе с Чехословакией), после зачитки

приказа сильно напились и кричали: “Идем открывать Третью мировую

войну!”».

«В августе из нашей дивизии сбежал с оружием солдат кавказской

национальности. Тогда было легко уйти в ЧССР и оттуда в ФРГ. Окруженный

в горах группой захвата, он застрелился. После этого проверку личного со-

става стали проводить 24 раза в сутки. Самовольных уходов из части с ору-

жием и попыток уйти в ФРГ за время службы было немало. Я считал это без-

рассудным; в чужой стране далеко не уйдешь» 9.

18 августа под деревушкой Кота Успенский и три солдата принимали с

танков на зарядку аккумуляторы. В роту вернулись утром следующего дня. А

20 августа в 9 часов утра роте зачитали приказ: после получения сигнала

любой ценой через четыре часа выйти к юго-западной окраине Праги. На

провокации не поддаваться, но на выстрел отвечать выстрелом. Эта часть

приказа вызывала недоумение. Как разобраться, где провокация, а где нет?

Даже случайный выстрел требовал ответных действий. Нас инструктирова-

ли, как себя вести при нападении на колонну, выдали индивидуальные ме-

дицинские пакеты, по сухому пайку (предупредив, чтобы без приказа не

ели). После обеда раздавали по сто двадцать боевых патронов.

«…Расскажу о психологической обстановке в роте. Был у нас старшина

Бердов из-под Пскова. Солдаты его терпеть не могли; после оглашения при-

каза он понял, что дела плохи: обиженных им много, в боевой обстановке

можно “нечаянно” получить пулю в затылок. Через немецких ребятишек,

бродивших вокруг нашего лагеря, он достал спиртного и пригласил особо им

недовольных в машину-“летучку”, крытый фургон. Я в число приглашенных

не попал. Скоро половина роты была пьяной. И начался “концерт” до вечера.

Стоит в карауле мой земляк Якубовский из-под Новочеркасска, еле держится

на ногах. Подхожу к нему. “Хочешь, – спрашивает, – с одного выстрела попаду

в зеркало вон той “летучки”?” Вскидывает автомат, нажимает спуск – вы-

стрел! А из “летучки” выходит заместитель командира полка, подполковник.

Пуля проходит рядом с ним. Что тут началось! Потом земляк размазывал

слезы по лицу. Успокаиваю: впереди, говорю, у нас такое, что все забудется.

Около трех часов дня дали команду получить патроны. В одном из фур-

гонов – оружейная комната. Нашли старшину, ключ у него. Он пытается от-

крыть дверцу фургона; подползет на четвереньках, кое-как вскарабкается, а

рукой до замка не дотягивается. И смех, и грех. После трех-четырех заходов

командир роты забирает у него ключи, и мы получаем патроны. А старшину

запираем в фургоне. Он очухается на следующий день уже под Прагой. Выле-

зет опухший, мокрый, растрепанный. Если бы отменили бросок на Прагу, я

думаю, на следующий день половина роты пошла бы под трибунал».

11-ю гвардейскую дивизию вводили в Чехословакию полностью.

Из полка «Черные крылья» в гарнизоне оставался только музыкальный

взвод для охраны складов, казарм, семей офицеров и сверхсрочников. К по-

ловине двенадцатого ночи полк приблизился к чехословацкой границе,

остановились в метрах пятидесяти от шлагбаума. Справа здание пограно-

храны, там двое чешских пограничников. Успенский и еще ребята вылезли

из машин, подошли к ним. Показывают на пустые кобуры, повторяя: «Пи-

столь… пистоль…» Оказалось, когда танки подошли к границе, немцы свой

шлагбаум подняли, а чехи, ничего не понимая, не имея приказа, отказались

свой поднимать. Армейские разведчики чехов разоружили и обрезали линию

связи: не дать им сообщить о переходе границы. Головной танк снес чехо-

словацкий шлагбаум. До сих пор колонна двигалась во тьме на подфарниках,

чтобы не тревожить немецкое население, а с пересечением границы пришел

приказ дать полный свет – и вперед!

На дороги, по которым шли танковые колонны, выходили толпы лю-

дей, впереди женщины и дети; под их прикрытием часто велась по солдатам

стрельба. Когда появлялись женщины и дети, а машину на скорости не оста-

новишь, механику-водителю приходилось зажимать один тормоз, машина

переворачивалась, сваливалась в кювет. Экипаж по двое-трое суток ждал,

пока свои разыщут. Голодные, солдаты ждали однополчан. Чехи из близле-

жащих сел тайком их подкармливали. Бывало, едет мимо чешская машина,

из нее летит на дорогу сверток с продуктами. Это при том, что за помощь

солдатам людей могли наголо остричь, избить.

«Но вот едем и видим на дороге чеха и с ним мальчишку в пионерском

галстуке. Остановились. Они подошли. Чех начал рассказывать – он комму-

нист, его сын тоже коммунист, а это внук, пионер. Честных коммунистов, го-

ворит, у нас изгоняют, спасибо, что пришли на выручку. Но это был, пожалуй,

единственный случай в нашу поддержку, который я сам видел. Больше было

протестов, да еще в невероятных формах. В Праге под колеса нашей машины

бросилась женщина с ребенком. Хорошо, что ехали не быстро, водитель

успел затормозить. Женщина не пострадала, но как она плакала, как крича-

ла, когда ее оттаскивали от машины! Можно отнести это к психозу, а можно –

к отчаянной, бессильной любви к родине.

Гибли люди – кто попадал под гусеницы и колеса, кто сам бросался, как

эта женщина с ребенком. Морально нам было тяжело. После возвращения в

Германию из нашего полка несколько человек отправили в госпиталь. Я по-

дозревал, и слух был такой, что от увиденного в августе в Чехословакии у

некоторых солдат и офицеров случилось расстройство нервной системы. Я

не говорю, что сошли с ума, но какой-то сдвиг произошел».

Николай Успенский вспомнил, как на пути от Кладно до Праги колонна

растянулась, машина от машины шла в трехстах-четырехстах метрах. На од-

ном участке стояла толпа. Пропустив первую машину, толпа сомкнулась,

преградив путь остальным. Когда подъехали ближе, в руках людей увидели

булыжники. Николай не успел испугаться, как машина вошла в толпу и с

трех сторон посыпался град камней. Была слепая, безудержная ярость лю-

дей, готовых все разметать, разнести в клочья. «Не вздумай останавливать-

ся!» – он крикнул водителю, прикрыв открытое окно сумкой с противогазом.

Наконец, удалось прорваться и только за городом остановиться, перевести

дух. Подошли другие бронемашины, солдаты выскакивали потные, возбуж-

денные. Двое в роте оказались ранены в голову, несколько машин побиты.

Как выяснилось, по вине головной машины колонна промахнула поворот,

предстояло возвращаться к месту побоища. Разгоряченные солдаты настаи-

вали: око за око! Возник стихийный митинг. «Ну, мы им сейчас дадим!» –

неслись голоса. И уже начали разворачивать машины.

Казалось, случится непоправимое. Куда-то исчез командир роты, ко-

мандование принял на себя инженер-электрик полка капитан Шлапак. «Он

выскочил из машины в каске, с пистолетом в руке, всех построил: “Ребята,

надо успокоиться! Представьте, мы дома проснулись, а под окнами чужие

танки. Разве людей не понять? Все по машинам! Объедем городок сторо-

ной…” Он был прекрасный человек, мы ему верили, и все обошлось. С тех пор,

когда я думаю о совести русской армии, у меня перед глазами посреди доро-

ги, в каске и с пистолетом в руке, весь в танковой гари капитан Шлапак, ко-

торый не дал случиться непоправимому».

Капитан Шлапак… Шлапак… Когда я перечитывал это письмо Успенско-

го, показалось, что я встречался с капитаном, с этой фамилией. Да что там

показалось, я был уверен, что полузабытым капитаном мог быть только он,

когда-то встреченный мною капитан – характер тот же!

Это случилось в верховьях Лены, когда летом 1967 года мы с друзьями

сплавлялись на карбасе «Микешкин» до Ледовитого океана. Оставалось со-

всем немного до цели, когда ветры с гор понесли карбас на прибрежные пес-

ки. Наша посудина села на мель. Никаких сил не хватило бы нам, пятерым

членам команды, вытолкать карбас против ветра к большой воде. Мы уже

отчаялись, как слышим откуда-то с берега хриплый голос: «Эй, гвардейцы,

подать трап капитану!» Утопая сапогами в мокром песке, по-медвежьи пере-

валиваясь, к нам приближался армейский офицер в звании капитана. Откуда

он в этом краю? Приехал на побывку к родным в рыбацкий колхоз? Мы спу-

стили трап на песок. Капитан поднялся, каждому протянул руку, заглядывая

в лицо: «Иван Иванович. Простой, как говорится, Иван!»

К тому времени на берегу собирались из окрестных мест рыбаки в ре-

зиновых сапогах и с длинными баграми. Мы спустились на мокрый песок,

убрали трап и плечами навалились на борт. «Раз, два, взяли!» – командовал

капитан, упираясь в бортовые доски руками и лбом. «И еще раз, взяли!» – ка-

питан расстегнул ворот гимнастерки, засучил рукава кителя. Карбас чуть

шевельнулся, и, не давая ему опомниться, мы впечатались в борта плечами.

Вода поднялась до верха резиновых сапог рыбаков, они вернулись на берег. С

нами в воде остался Иван Иванович. Он упрямо, шаг за шагом, продвигался

вперед, напрягая короткую сильную шею, наваливаясь на карбас всем туло-

вищем. Его сапоги и галифе были под водой, уже достававшей ему до пояса,

он уже скорее плыл, чем шел. «Еще раз, взяли!» – хрипел он, багровея.

Обессилев, он вернулся к берегу, снял китель, стянул сапоги, вылил из

сапог воду, сбросил галифе, выжал их, разделся до трусов. И раскинув руки,

снова вошел в воду. Никогда не забуду эту картину. Сжавшись от холода, ка-

питан то ли шел, то ли плыл по воде и с криком «Россия не подведет!» нава-

ливался рядом с нами на корму. «Давай, ребята, не жалей спины! Москва за

нами!» Карбас полз и полз по мелкому дну; когда мы совсем выбились из сил,

и вода подступила почти к подбородку, и зуб на зуб не попадал, карбас кач-

нул бортами. Он был на большой воде!

Кто мы были капитану, мы – случайные люди на Севере?

Просто свои, свои люди.

«Вот такие капитаны снимают с мели всю Россию…» – заметил, выжи-

мая джинсы, Евгений Евтушенко, один из нашей команды.

Шлапак… Шлапак на забитой бронемашинами дороге от Кладно к Пра-

ге… Снова перечитав письмо Успенского, я зарылся в свой архив и в

бортжурнале карбаса «Микешкин» нашел имя нашего спасителя в низовьях

Лены. Увы, очень похоже, но не Шлапак. Наш был Шейпак. Капитан Совет-

ской армии Иван Иванович Шейпак.

Два эти человека, один из чехословацких писем солдата, другой, встре-

ченный мною на Севере, остаются в моей подкорке навсегда совмещенными

в одном служивом человеке России, верным долгу, совести, чести. Не знаю,

как лицами, но натурой оба в прадеда, капитана Тушина из 1812 года, артил-

лериста на поле Бородина.

Сейчас, когда я пишу эти строки в другом, сильно изменившемся мире,

занозой сидит в подсознании обращенный к себе вопрос: зачем вспоминать о

временах, уплывших в небытие, вряд ли способных послать сквозь толщу лет

прагматический, о чем-то предупреждающий, небесполезный сигнал? Эпоха

ушла в прошлое, но не исчезла из генетической памяти, живет в наших пред-

рассудках, в стереотипах восприятия, в мифах о народах и странах. И все-

таки устная история, передаваясь, от чего-то может уберечь.

Расскажу об исповеди генерал-майора Александра Антоновича Ляхов-

ского, участника войн и локальных конфликтов в Афганистане, Чечне, При-

балтике, Анголе, Эфиопии, автора серьезных книг и главного редактора из-

вестного журнала. Он почти забыл, никогда не вспоминал, как двадцати-

двухлетним лейтенантом, окончив в 1968 году военное общевойсковое учи-

лище, получил назначение в Прикарпатский военный округ, принял под

свою руку мотострелковый взвод (27 солдат) и, не успев к ним присмотреть-

ся, 20 августа со своим взводом двинулся на Чехословакию. От места дисло-

кации в Мукачево взвод на трех бронетранспортерах шел в составе 149-го

полка 128-й дивизии через Чоп и Кошице в Южную Чехию, в район Ческе-

Будеёвице. Всю дорогу лейтенант следил, чтобы у солдат не было соблазна

сделать выстрел. Хотя с собой везли боеприпасы в немалом количестве, был

строжайший приказ не стрелять.

Через несколько дней колонна подошла к австрийской границе в Юж-

ной Чехии, неподалеку от городка Ческе-Будеёвице, когда-то известного

торговлей солью и серебром, вошедшего в историю первой в Европе (1832)

железной дорогой на конной тяге, связавшей чешский город с австрийским

Линцем. Полк разбил палатки в лесу, взвод в составе полка четыре месяца

наблюдал за австрийской границей и нес охрану командного пункта полка.

То ли по молодости, когда жизнь только начинается и все вокруг пре-

красно, то ли по той причине, что со школьных лет чехи вошли в сознание

как очень близкий славянский народ, но уже в начале перехода, оказавшись

в Кошице, лейтенант был удивлен тем, с какой раздраженностью чехи и сло-

ваки встречали советских солдат, которые ничего плохого им не сделали.

Мало ли что происходит между политиками, между властями, но причем тут

солдаты, выполняющие приказ? А люди вытаскивают из брусчатки камни,

швыряют в машины с солдатами, разбивают стекла, шлют ругательства, вы-

мещая свою ненависть к политикам на безответных солдатах, вчерашних

школьниках и молодых рабочих, растерянно смотревших вокруг.

Сегодня генерал понимает, откуда была болезненная ненависть чехов и

словаков к вошедшей к ним армии, но это не помогает освободиться от воз-

никшего тогда в молодой душе психологического надлома. Последующие

встречи надолго вытеснили былую к этому народу симпатию. Будь они вра-

ги, не так было бы обидно, но это же «наши» чехи и словаки.

Этнонациональная картина мира многим представлялась в виде пира-

миды, на вершине которой «старший брат», а место остальных зависит от

близости к «старшему». Братья-славяне ближе многих, но вот мы пришли,

пусть в танках, но ведь не стреляем, с добром шли, с освободительной мисси-

ей, помочь хотели, а они в одну ночь забыли русский язык.

«Знаете, что всего больше задело? Говоришь с человеком, а он смотрит

на тебя как на ничтожество, ты для него, цивилизованного, не существуешь.

Ты существо даже не третьего, а десятого сорта. Никто!

Говорят, во времена протектората, когда немец входил в помещение,

люди вскакивали с места, не дай Бог было вызвать его неудовольствие. А тут

заходишь в магазин, продавщица тебя в упор не видит, тебя не существует. И

ведет себя так, потому что ты ей не опасен. Знай она, что я могу выхватить

из кобуры пистолет, а продолжала бы презирать “оккупанта”, я бы ее даже

зауважал. А вот так, когда ей ничего не грозит, и она об этом знает, и демон-

стрирует свое высокомерие, свое презрение, это вызывало ярость; у меня,

молодого, нервы были на пределе, и если бы не запрет стрелять, я не знаю,

вряд ли бы удержался…» 10 Генерал долго не может успокоиться.

«Я бывал в разных странах, но только к чехам возник психологический

барьер. У меня в доме нет ни одной вещи чешского производства, не хочу

напоминаний. Умом понимаю, отрицательный личный опыт надо забыть. Не

получается!» 11

Советские офицеры и солдаты выполняли приказ добросовестно, но без

энтузиазма. Это не Отечественная война; воевать без подъема, без «Вставай,

страна огромная…» можно, но радости победно обнимать однополчан и с

гордо поднятой головой возвращаться на родину, – от вторжения в Чехосло-

вакию такого счастья не было.

Не было радости и в душе капитана Эдуарда Александровича Медведе-

ва, когда в числе первых он со своей частью ворвался на улицы Праги, захва-

тил ратушу, взял под арест мэра (приматора) города, всех его сотрудников.

Начальник штаба дивизиона, он нес службу в Северной группе войск,

его часть стояла под Берлином. В июле всех вывезли на мариенбургский по-

лигон для боевых учений с применением ракет. Не успел дивизион вернуть

на места свои восемнадцать 122-миллиметровых гаубиц, капитана вызвали в

штаб армии. Там оказалось еще пять офицеров из других частей. Начальник

штаба 20-й армии генерал-майор Радзиевский назначил над ними старшим

подполковника Иванова и приказал шестерым офицерам срочно выехать в

район Дрездена. Они попали в палаточный лагерь советских и немецких ди-

визий. Там прибывших объявили направленцами; каждому дали подразде-

ление для быстрого захвата и охраны особых объектов в Праге.

«В дрезденском лагере не понимали, кто мы и откуда, полагая, что мы

группа крупных чекистов из Москвы. Сами мы, как нам было приказано,

молчали. Отправляться на задание мы должны были по сигналу: “Желтые

листья”» 12.

Сигнал «Желтые листья» прозвучал по войсковому радио 17 августа.

Частям предстояло блокировать в Праге важные стратегические объек-

ты, а направленцам надо было прибыть к месту заранее, стремительно, пер-

выми, и удерживать объекты до подхода главных сил. Каждому офицеру-

направленцу вручили лист крупномасштабной карты на русском языке. На

карте Медведева красным кружком была обведена ратуша – там мэрия горо-

да. У других в кружках оказались резиденция Дубчека, Вацлавская площадь,

телецентр, предместье Праги (там стоял чехословацкий танковый полк)…

«Все это с ходу надо было взять под охрану. Мне дали танковую роту, стрел-

ковый батальон, потом подключили взвод десантников. При нас был также

противотанковый взвод и зенитный взвод.. У кого, например, Вацлавская

площадь, тому войск давали побольше. Все командиры частей были в нашем

распоряжении, у направленцев. Мы спрашивали, можно ли применять ору-

жие. “По усмотрению”, – отвечали нам».

Направленцы с командирами частей обошли колонны, проверили го-

товность – запас продуктов, воды, походные кухни и т.д.

20 августа 1968 года между 17 и 18 часами поступил приказ: по маши-

нам!

Перед границей с Чехословакией колонны остановились. Было часов

10-11 вечера. В чем дело? Бежит подполковник Иванов: «Давайте выгружай-

те своих солдат, командуйте – к бою готовсь!» Прошел слух: будто чешская

танковая дивизия под Прагой вышла на боевые порядки, у нее 350 танков.

Солдаты стали выскакивать, готовиться к бою. Медведев обходил подразде-

ления. У пехотинцев дрожали руки, не получалось вставить в гранату запал.

Гранатами в армии редко пользуются, даже на учениях. Для большинства это

было трудно и опасно. Многим Медведев сам помогал. Почти час готовились

к бою, но тревога оказалась напрасной. У полосатого шлагбаума стояли чеш-

ский пограничник и советский солдат. Они вдвоем подняли шлагбаум, и ко-

лонны пошли. Был час ночи. Медведев осмотрелся; слева, справа, впереди –

сплошной дым, назад повернешь голову – колоннам не видно конца. На всех

дорогах танки, бронетранспортеры, крытые бортовые машины с пехотой.

Горький воздух забивает ноздри. Сквозь ночь, дым, грохот отовсюду слепят

прожекторные лучи. Низко над головами шли самолеты. Это прибывали и

прибывали десантники. На дороге от аэропорта Рузине к Праге десантники

«выкидывали чехов из легковых машин, автобусов, грузовиков. Захватывали

все подряд транспортные средства, даже с иностранными номерами. Проси-

ли выйти, сами садились за руль, а при сопротивлении отбирали ключи. По-

том беспризорные машины долго собирали по всему городу».

Было пять утра, когда подошли к Праге.

«Дорога поблескивала булыжником. Чуть пережмешь скорость, машина

на булыжниках вращается, как юла. Для танкистов, привыкших ездить по

полям, по грязи, по рытвинам такая дорога оказалась испытанием. Сколько

танков сползало в кювет. Их потом вытаскивали шедшие в арьергарде спе-

циальные части. Когда пришли на место, свою танковую роту я не мог со-

брать; ее разбросало по кюветам. То неисправности в двигателе, то оплош-

ность водителя. Один танкист не сумел справиться с машиной и на дороге

задавил девочку. Колонны шли, не останавливаясь».

Танки поднялись на возвышенность.

Виднелись улицы старого города, красные черепичные крыши, готиче-

ские шпили костелов. Часов в шесть утра рабочий класс шел на работу, не

обращая внимания на танковые колонны. Некоторые смеялись и, глядя на

танки, крутили пальцем у виска. Но скоро прохожие становились другими;

выходили на дорогу, окружали танки, мешали следованию, а в руках плака-

ты: «Возвращайтесь домой! Вам здесь нечего делать!», «Убирайтесь вон! До-

лой из Праги!».

Людей становилось все больше, трудно продвигаться. Медведев прика-

зывает выстроить БТРы в три ряда, уступами, по ширине улицы, и идти на

первой скорости поочередно. Когда прохожие одну машину держат, две дру-

гие продвигаются, потом подходит третья. У Медведева на БТРе люк открыт,

он наблюдает за происходящим, высунувшись из машины. Кто-то схватил

рукой его погоны. Прикрыв люк, он по рации дает команду быть осторож-

ными, ни в какие контакты не входить. У каждого задача скорее выйти к

объекту, указанному кружком на карте. «Мы движемся к своему. Наконец,

выходим в нужный район. Кругом толпы народа, полно наших войск. Я оста-

навливаю бронетранспортер, спрыгиваю на площадь, зову к себе автоматчи-

ков и десантников. Появляются человек десять. Я обвешан гранатами, рука-

ва закатаны; со стороны, видимо, выгляжу, как фашист. Куда ни посмотрю,

моей мэрии нет. Люди проходят мимо, смеются. А я смотрю карту: где же мой

объект? Останавливаю прохожих, спрашиваю – молчат.

Наконец, из толпы выходит, идет мне навстречу старушка с интелли-

гентным лицом, в белом берете. “Вы ищете мэра? – говорит с акцентом по-

русски. – Идите за мной, только на расстоянии, чтобы люди не подумали, что

я вас веду. А то разорвут на части. Я вам рукой покажу”. Мы проходим мимо

Исторической библиотеки, памятника Яну Гусу, пересекаем Староместскую

площадь, оказываемся у ратуши. Старушка незаметно делает мне знак рукой

и исчезает в толпе».

Потом Медведев скажет, как трудно ему давалось понять ту седую чеш-

ку, когда на глазах охваченной ненавистью толпы, рискуя репутацией, а воз-

можно и жизнью, она отважилась помочь советскому офицеру. Вряд ли ей

нравились непрошеные войска, но над разными чувствами, ее охватившими,

верх брало, видимо, ощущение стыда за внезапную дикость отношений меж-

ду людьми, которые до этой проклятой ночи были братьями. Женщина

страдала от людской озлобленности, независимо от того, на чьей стороне

была правота.

«Я представитель Советской армии, мне приказано блокировать мэрию

Праги», – сказал капитан Медведев приматору Людвику Черному. Приматор

сочувственно улыбался: капитан годился ему в сыновья. «Ну что же, малыш,

пойдем ко мне!» Капитан взял с собой двух автоматчиков, остальных оста-

вил у входа, приказав проверить и блокировать все входы в здание. Подня-

лись на второй этаж. В кабинете приматор достал из буфета бутылку недо-

питого коньяка. «Мне нечем вас угостить, вы так рано пришли, обед подво-

зят позднее, но сегодня вряд ли будет обед, вы перекрыли все дороги». Ка-

питан послал своего солдата принести поесть из полевой кухни. Солдат вер-

нулся с буханкой черного хлеба, мясными консервами и флягой спирта. «Мы

с приматором выпили и перекусили. Я говорю: пожалуйста, скажите своим

служащим, чтобы никто из здания не выходил. У всех дверей мои часовые.

Давайте договоримся: мы будем здесь стоять, а вы будете выполнять свою

работу».

Приматор продолжал улыбаться. «Вы же победители, малыш. Как у рус-

ских говорят: “Против силы не попрешь?” Спросил, сколько времени все это

может продолжаться. А мы только пришли, сами ничего не знаем. Я поставил

двух часовых у входа в кабинет и разрешил часовым выпускать мэра только

в туалет напротив».

Медведев обошел ратушу, поднял с солдатами на крышу пулемет. Со

всех соседних зданий свисали полотнища и содранные со стен бумажные

обои с лозунгами, для российских глаз очень неприятными. «Загадили Прагу,

теперь возвращайтесь загадить свою Москву!»

Капитан Медведев вышел на Староместскую площадь.

Потом газета «Праце» напишет, как в восемь утра у памятника Яну Гусу

соберутся сотни пражан. «Чехословацкий солдат и человек в гражданской

одежде подняли на памятнике чехословацкий государственный флаг. Прямо

под башней Староместской ратуши заслуженная артистка Власта Храмостова

говорит советскому капитану:

– Зачем вы пришли? Ведь вы наши друзья. А друзья не приходят в гости

с оружием…

Проход на Староместскую площадь со стороны Целетной улицы закрыт

советскими солдатами. Над головой величественного памятника Гусу разве-

ваются знамена. На одном углу площади граждане поют национальный гимн.

Дискуссия с советским капитаном продолжается. Он говорит:

– Все будет в порядке.

Люди возражают:

– Но когда? Только когда вы уйдете домой» 13.

Рассказывает капитан Медведев:

«Мы сидим сутки, двое… На площади полно народу. Спим, кто где. Я на

диванчике в кабинете мэра, он тоже в кабинете пристроился. Все в таком

напряжении, что даже не помню, спали ли мы.

Однажды, это было на второй или третий день, я беседовал на площади

с молодежью – что творится в Чехословакии и почему мы вошли. Беседы бы-

ли до хрипоты, но мирно, никто ничего. Школьницы поднимались на броню

к солдатам, разговаривали. А в нескольких шагах группа девушек лет семна-

дцати-восемнадцати, на глазах наших молоденьких солдат с неподражаемы-

ми эротичными ужимками раздевалась до трусов, весело кричала и подпры-

гивала. На солдат было невыносимо смотреть. Особенно на ребят из Средней

Азии. Они угрюмо отворачивались, но плоть брала свое, и минуту спустя

украдкой посматривали на грешное представление, пока не спохватывались.

В это время из здания напротив ратуши раздался выстрел. Пуля задела ногу

солдата, но не нашей, а соседней части. Подъехала машина, увезла раненого,

но что тут началось! Со всех сторон солдаты мои и другие начали палить кто

куда, наверх и вдоль площади поверх голов. Не знаю, как я уцелел, не попал

под эти шальные пули. А тут еще танкисты заряжают орудие. Ну, думаю, не

дай Бог. Это же ужас! Чехи стали прятаться под машины, на площади паника,

стрельба идет сплошная. Рядом со мной солдат; диск один кончился, вытас-

кивает из сапога второй. Я ему: подожди! Стоп! Прекрати стрелять! Смотрю,

а пушка уже разворачивается. Бегу к ней… Кое-как все утихомирилось. Про-

сто счастливая случайность, что никого не убили».

Три дня спустя в части капитана Медведева кончился паек. Приматор

Черный отвел капитана в сторонку: «Что дальше будем делать, малыш? Хо-

рошо, я посижу голодный, вы будете сидеть голодные. Но в мэрии есть жен-

щины, у них дома дети». Медведев не знал, что делать, никакой связи с руко-

водством армии. «Ну вот что, – предложил приматор, – давайте что-то пред-

принимать; я вас назначаю комендантом Праги».

Капитан тогда не знал, что командование группой войск назначило ко-

мендантом столицы и области генерала И.Л.Величко, командарма 20-й тан-

ковой армии. Забытый своим начальством, не имея представления, что во-

круг происходит, Медведев стал строить планы, как навести в городе поря-

док. Чехословацкое руководство, по слухам, в полном составе вывезли в

Москву. Управления частями фактически нет. «Не дай Бог, если бы чехи в те

дни сплотились, как в свое время венгры, они перебили бы нас, и масса кро-

ви была бы», – будет вспоминать Медведев. А приматор повторяет: «Малыш,

надо что-то делать. Я больше не могу держать здесь людей».

Медведев попросил связать его с советским посольством в Праге.

Трубку снял посол Червоненко. Так и так, говорит Медведев, я капитан,

нахожусь у мэра города, здание блокировал, прошло три дня. Здесь много

женщин – машинистки, уборщицы… Что делать дальше? Их выпускать? Дер-

жать? Ко мне обращается мэр: город остался без питания, машины не про-

пускают. Я мэру объяснил причину: бывают случаи, когда на продоволь-

ственных и санитарных машинах перевозят оружие, листовки. Но мэр спра-

шивает, что делать.

«Я не в курсе, что вы там находитесь, – отвечает посол. – Вы обращае-

тесь не по адресу». Медведев спрашивает: к кому же обращаться? Посол по-

весил трубку.

Приматор помог Медведеву еще раз позвонить в посольство, военному

атташе. «Знаешь что, капитан, – сказал военный атташе, – я ничего тебе при-

казать не могу. Сам видишь, что происходит. Действуй по обстоятельствам».

Капитан стоял перед приматором в растерянности, не зная, что делать со

свалившейся на него властью. То, что он три дня слышал на площади от че-

хов, взбудораженных приходом войск, не испытывающих страха, а смеющих-

ся ему в лицо, унижало его. Как хорошо, думал он, что все это не видят близ-