Текст книги "Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году"

Автор книги: Леонид Шинкарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

Брежнева, от Косыгина, от Суслова и других членов Политбюро, требуйте от своих

руководителей на заводах, в научных учреждениях, в редакциях, чтобы оккупация мо-

ей родины была сию же минуту прекращена.

Требуйте объяснения этому беспримерному вероломству у ваших государ-

ственных деятелей, которые принесли идею социализма в жертву великодержав-

ным интересам, внесли раскол в интернациональное коммунистическое движение и

оплевали честь советских людей.

Требуйте, чтобы в ваших газетах была высказана чистая правда и чтобы с их

страниц исчезла ложь, страшная ложь, которая недостойна культурного и та-

лантливого советского народа.

Я прошу вас, академик Келдыш, академик Лаврентьев, академик Капица – за-

явите протест против этой агрессии от имени всех ученых Советского Союза.

Я прошу тебя, мой хороший друг Женя Евтушенко, не молчи!

Если я вам сегодня это говорю один, без Юрия Федоровича, то есть без Юрия

Ганзелки, это не значит, что он другого мнения. Наоборот. Дело в том, что агенты

КГБ разъезжают по всей нашей стране, как у вас во времена сталинского террора,

чтобы арестовать тысячи наших людей, которые виноваты в том, что стреми-

лись к настоящему социализму, социализму с человеческим гуманным лицом, к сво-

боде, независимости и суверенитету народов всего мира, включая Чехословакию.

Я прошу вас – не молчите об этой страшной агрессии! 39 .

Позже станет известно, что в тот же день, 25 августа, тоже в десять утра

по пражскому времени (в полдень по московскому), когда из подвала опер-

ного театра Мирослав обратился к советским людям, в Москве, на Красной

площади, у Лобного места семерка советских граждан, по мистическому сов-

падению – в те же минуты развернула плакаты: «Руки прочь от ЧССР!», «За

вашу и нашу свободу!». Из моравской студии еще неслись в эфир умоляющие

слова, когда семерке москвичей, обращения не слышавших, но отозвавшихся

синхронно, инстинктивно, послушно собственному сердцу, чекисты заламы-

вали руки за спину и тащили к машинам.

Мы к этому еще вернемся.

…Когда я приеду в Злин к Мирославу осенью 1990 года, мы спустимся в

подвальное помещение; там на полках и в ящиках две тысячи перевязанных

тесьмой картонных папок с бумагами, собранными за шестьдесят лет путе-

шествий, сто тысяч кино– и фотонегативов, дневниковые записи, которые

Мирослав ведет каждый день с 1934 года. Как не понять глубину обиды, пе-

режитой Ганзелкой и Зикмундом. Мы не знаем других зарубежных пишущих

людей, кто бы столько лет наблюдал, изучал, любил Россию и бывал в ме-

стах, куда мало кто из советских журналистов добирался. Мирослав берет с

полки Большой русско-чешский словарь (Прага, чехословацкая Академия

наук, 1962 г.), пятый том. И, не скрывая торжества, на 248-й странице указы-

вает место, просит меня прочесть вслух. В толковании русского слова «уко-

ротить» приведен пример из повести Ивана Лаптева «Заря», изданной в

Москве в 1950 году. Реплика героя забытой, неизвестной россиянам повести

после ввода войск будет у чехов на устах: «Давно пора Брежневу хвост уко-

ротить…»

Повесть Лаптева была опубликована, когда «наш» Брежнев работал на

Украине и никакого отношения к литературному герою не имел, имена сов-

пали по чистой случайности, но в шестьдесят восьмом году чехи повторяли

друг другу эту простодушную угрозу с веселым остервенением. Пора, давно

пора Брежневу хвост укоротить!

Фотографии к главе 7

Московский правозащитник Борис Цукерман в 1968 году вступился за министра иностран-

ных дел Чехословакии Иржи Гаека

Иржи Гаек: «Я всегда говорил, что людей, в трудное время не унизившихся и сохранивших со-

весть, было больше, чем мы думаем…» 1989

Честмир Цисарж в 1968-м…и в 1998-м: «Психологический барьер тогда возник, и сегодня

нужны большие усилия, чтобы его сломать…»

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. «…Утонули люди. Но это все ме-

лочи»

У Густы Фучиковой. «Рабоче-крестьянское правительство» или

оккупационный статус? Ленарт: «Одна мысль сверлила меня: пло-

хо мы работали, если дошли до этого…» Брежнев угрожает граж-

данской войной. Как подписывали «Московский протокол».

«Неужели Чехословакия будет бороться за Кригеля?» У Ривы на

Сметанце. Петр Шелест: «Если б я был антисемитом…»

За посольской оградой, во внутреннем дворе, кипит таборная жизнь.

Сюда привозят на транспортерах «здоровые силы», как называют противни-

ков реформ, в том числе тех, кто подписался под приглашением войск. Как

беженцы военных лет, они спят на полу в кабинетах, их кормят в подвале за

общим столом. Это для посольства «свои» люди. Некоторые преданны

Москве больше, чем Праге. Они резерв «рабоче-крестьянского правитель-

ства» и возможного «революционного трибунала». 23 августа А.Бовин запи-

шет в дневнике: посол Червоненко «запросил дополнительно 150 раскладу-

шек и 100 банок красной икры» 1. Прежде, чем продолжить, позволю себе

воспоминание, не имеющее прямого отношения к нашему повествованию, но

это как посмотреть.

«Как много силы в этой маленькой женщине с четкими чертами лица и

большими детскими глазами, в которых столько нежности. Партийная рабо-

та и частые разлуки сохраняли в нас чувства с первых дней: не однажды, а

сотни раз мы переживали пылкие минуты первых объятий. И всегда одним

биением бились наши сердца и одним дыханием дышали мы в часы радости

и тревоги, волнения и печали…» 2. Эти строки из «Репортажа с петлей на

шее» c послевоенных студенческих лет вошли в мою душу; на них был отсвет

трагедии двух людей, разлученных мировой катастрофой. Когда в последние

часы Юлиус Фучик писал о Густе, он не знал, что она в той же тюрьме Пан-

крац, только этажом ниже.

Эти строки у меня перед глазами, когда 12 января 1965 года я оказыва-

юсь перед шестиэтажным, довоенной постройки, домом на улице Югослав-

ских партизан. Памятная доска: «Здесь жил национальный герой Юлиус Фу-

чик. Родился 23.02.1903 в Смихове. Погиб 8.09.1943 в Берлине». На пятом

этаже в квартире № 24 живет Густа Фучикова. При мне ей звонил Иржи Ган-

зелка: «Густинка, помнишь ли ты студента с берегов Волги, с которым пере-

писывалась пятнадцать лет назад?» Как было бы славно пройти по всем эта-

жам, постучаться в каждую дверь: что за люди сегодня живут в доме Фучика?

В каком-то приближении это был, возможно, срез чешского общества. Такого

путешествия, по квартирам одного дома да еще в другой стране, у меня не

было. В подъезде рассматриваю список жильцов. Пожилая женщина вытира-

ет тряпкой перила. «Просим, тувариш?» Спрашиваю, кто в доме главный,

вроде председателя домового комитета. «О, розумию, тувариш. Это Либуша

Ингрова, квартира 30».

Поднимаюсь на шестой этаж.

Либуша Ингрова все понимает с полуслова. Она здесь с 1937 года, когда

построили дом. Живет одна, муж погиб в Освенциме. «Знаете, что случилось

во время войны? Густу Фучикову арестовали в апреле 1942 года, а в мае, по-

сле покушения на Гейдриха, пришли за мной. Нас тогда брали как заложни-

ков, три тысячи человек. В Равенсбрюке у меня был номер 22172. Однажды

вижу, к санитарному блоку идет с двумя ведрами воды, еле передвигая ноги,

заключенная № 22062. У пояса позванивает железная кружка. Всматрива-

юсь: Густа, моя соседка по дому! Она тоже смотрит, не узнает, я была наголо

острижена, в такой же полосатой лагерной форме. “Либуша, ты?!” До осво-

бождения мы жили в одном бараке».

Прощаюсь с Либушей и спускаюсь на этаж ниже (теперь Густа живет на

пятом).

Нажимаю на кнопку звонка.

Хочу напомнить, что это происходит в середине 1960-х годов, еще во

времена тоталитарной власти, когда многие чехи, не бывавшие в СССР,

сверстники Юлиуса Фучика, наивно представляли по его репортажам «стра-

ну, где наше завтра означает уже вчера», не допуская мысли, что они одур-

манены мифами, сочиненными искренним коммунистическим пропаганди-

стом, впоследствии погибшим в фашистских застенках. Это потом к читате-

лям придут сомнения и разочарования, потом Густа Фучикова будет в одном

ряду с противниками реформ, а в тот год, когда я оказался в доме на улице

Югославских партизан, оба имени были у чехов неприкасаемы.

…Густа водит меня по квартире, как по музею, делает это, судя по всему,

не в первый раз. Тут все о Фучике. Альбомы с фотографиями: вот он школь-

ник, а вот солдат, а вот в Средней Азии. А здесь в обнимку с Густой на высту-

пе скалы где-то в Татрах. Она в черном берете, прижалась к нему, а он с непо-

крытой головой, волосы разметал ветер. Молодые и счастливые.

В шкафу пиджак с потертостями на локтях, белая сорочка, черные брю-

ки, ботинки, галстук, обычные предметы. Это вещи Юлиуса, когда он скры-

вался от нацистов в Хотимерже и писал там этюд «Борющаяся Божена

Немцова».

– Когда немцы заняли Прагу, Юлек повторял мне, что в тяжкие времена

стоит прислушаться к голосу чешской литературы, и услышишь живой голос

народа…

Густа приносит коробку, в ней тонкие стеклянные пластины. Вынимаю

одну, вторую… Под стеклом желтоватые странички, мелкий аккуратный по-

черк, без помарок. Это рукописи «Репортажа с петлей на шее». Чешские стек-

лодувы покрыли страницы прозрачной оболочкой, они теперь, как в янтаре.

Мне хотелось побывать в квартире, где Фучики жили до войны. Поднимаем-

ся на шестой этаж. Там живут юрист Ян Шимак и его жена Людмила. Густа

показывает: здесь был письменный стол, за ним работал Юлиус, а здесь –

стеллажи книг. В окна видна панорама района Дейвице.

Возвращаемся на пятый этаж, пьем кофе. Перебираю в памяти строки

фучиковских писем. «…Напишите мне, пожалуйста, что с Густиной, и пере-

дайте ей мой самый нежный привет. Пусть всегда будет твердой и стойкой, и

пусть не останется наедине со своей великой любовью, которую я всегда

чувствую. В ней еще так много молодости чувств, и она не должна остаться

вдовой. Я всегда хотел, чтобы она была счастлива, хочу, чтобы она была

счастлива и без меня…» 3

Счастлива ли она?

Густа просит мой блокнот и пишет по-русски:

«Дорогой Леня, я вижу перед моими глазами Юлиуса Фучика, которого

знала очень близко. Это был человек, от роду предназначен стать журнали-

стом. Во время встреч с рабочими Юлек убедился, что, работая в качестве ре-

волюционного журналиста, он должен быть честным, не может писать не-

правду, несмотря на то, что это иногда, но всегда только временно, выгодно.

Журналист трудно приобретает доверие читателей, а легко его теряет. У

Юлека я убедилась, что революционный журналист не смеет быть поверх-

ностным, что он должен глубоко проникать в каждую проблему, о которой

он хочет в газетах с читателем говорить. Он должен быть твердо убежден во

мнении, которое публикует. Так он может заинтересовать читателя и приоб-

рести его. Ваша Густа Фучикова, которая желает Вам от всего сердца много

успехов в Вашей журналистской деятельности. Прага, Чехословакия, в янва-

ре 1965 г.» 4.

«…Он должен быть честным, не может писать неправду…» Но ведь не-

правду пишут чаще всего непреднамеренно, в уверенности, что это и есть

правда. Ситуация для совестливого журналиста трагичная.

Один вопрос даже в молодости возникал у меня при чтении фучиков-

ских очерков о СССР. Он с восторгом писал о людях Страны Советов, массо-

вом энтузиазме, он не хотел, не видел смысла уводить читателей в сторону

от прекрасного – он в это верил – переустройства мира. Пусть другие пишут

о голоде в деревнях, бесправии, политических процессах, пусть копаются в

трудностях тридцатых годов. Этот подход не для коммунистического агита-

тора. Но все же, как причина сомнений, как предмет тайных разговоров с

близкими, со своей любимой, – он знал, что на самом деле происходит в СССР

тридцатых годов? У него были в Москве друзья, ему шептали про страхи, что

ночью за тобою придут, он понимал, что это за процессы над «врагами наро-

да»? Представлял, сколько у тюремных ворот женщин с детьми, жаждущих

узнать, что с их мужьями? Намекал он на это в письмах? Или, возвращаясь,

вышептывал жене о том, что разрывало сердце и о чем он не мог, не позво-

лял себе писать?

Спросив об этом, я испугался.

У Густы расширились зрачки, она стала тяжело дышать.

– Не было у вас тридцать седьмого года! Вы сами все придумали! Поче-

му не успокоитесь?!

При воспоминании об этих минутах у меня до сих пор пылает лицо. Кто

за язык тянул? Вывести из себя вдову национального героя! Я же с юных лет

ее боготворил, переписывался с ней и преклоняюсь, как перед Лаурой или

Беатриче, какой она была, мне казалось, Юлиусу Фучику. Как я позволил себе

быть таким бестактным и жестоким!

Наконец, Густа успокоилась.

Было неловко нам обоим.

Прощаясь, мы обнялись, обещая не терять друг друга.

Но больше не встретились.

Я слышал, что в августе 1968 года Густу Фучикову видели среди тех, кто

прятался в советском посольстве в те дни, когда там собирались создавать

«рабоче-крестьянское правительство». Говорят, она трудно передвигала но-

ги, как когда-то в концлагере Равенсбрюк, только без железной кружки на

поясе.

А я вижу, хочу ее видеть, как на старой фотографии, в черном берете,

красивой и веселой, в обнимку с белозубым Юлеком, сидящей на выступе

скалы где-то в пронизанных светом Татрах, когда они были молоды и луч-

шее в жизни казалось впереди.

За полгода подготовки к военной операции наметились три варианта

управления Чехословакией после ввода союзных войск.

Основной вариант предложили «здоровые силы»; они надеялись в ре-

шающую ночь стать большинством в президиуме ЦК и взять власть в свои

руки. Чужие армии пусть стоят на площадях, ни во что не вмешиваясь, но

своим присутствием, готовым к бою видом отрезвляют горячие головы,

обеспечивают общий покой. Может быть, не сразу, после коротких дискус-

сий, но мирную передачу власти поддержат все, утомленные нервными пе-

регрузками: партия, парламент, народ.

Идея выглядела беспроигрышной.

У советского посольства был свой верный круг: Василь Биляк, Алоис

Индра, Драгомир Кольдер, Антонин Капек, Олдржих Швестка, Йозеф Ленарт

– люди честолюбивые, бескорыстные, по натуре разные, гордые поддержкой

Москвы, казавшейся более важной для их судьбы, нежели близость с рефор-

маторами. Всего-то и надо было: в историческую ночь склонить на свою сто-

рону двух-трех колеблющихся, получить перевес голосов. Замысел казался

безупречным, но существовал запасной вариант, на случай, если ночные

ожидания не оправдаются и перевеса голосов не будет. Власть переходит к

«рабоче-крестьянскому правительству», жесткой структуре с единым пар-

тийно-государственным кулаком. Эта идея, говорил мне С.В.Червоненко,

«возникла у чехов где-то ближе к августу. Они подали эту идею, но не разра-

батывали. Я как посол значения ей практически не придавал. Нам не следо-

вало вмешиваться и решать, какое должно быть правительство, это вопрос

чисто чехословацкий» 5. В августовскую ночь, когда «здоровым силам» на за-

седании президиума не удалось стать большинством, под утро в зал заседа-

ния вошли офицеры советской и чехословацкой безопасности забрать Дуб-

чека, Смрковского, Кригеля, Шпачека. На вопросы заседавших, кого они

представляют, чекисты назвали «революционный трибунал» и «революци-

онное рабоче-крестьянское правительство во главе с Алоисом Индрой» 6.

Эти структуры были в планах.

Только 22 августа, когда Дубчек и его соратники оказались вне страны,

в советском посольстве начали обсуждать, кого включить в состав новой

власти. Выбор невелик: кандидаты из прежнего руководства, привезенные в

посольство на бронетранспортерах, были здесь – Биляк, Кольдер, Индра,

Швестка, Павловский, Якеш… Все среднего и старшего возраста, для боль-

шинства карьерный взлет позади, перед каждым мучительный выбор между

интересами нации и «интернациональным долгом». Страдая от невозможно-

сти соединить несоединимое, они полагались на посольство. В их сознании

оно ассоциировалось с исторической надеждой на славянское единство. Кто

же всех объединит, если не Великая Россия?

Из претендентов на власть Червоненко выделял троих.

Биляк, по его словам, «будучи местным украинцем, с одинаковым ува-

жением относился как к чехам, так и словакам. Его считают напористым, и

это правда, он доводит до конца все, за что берется. Его откровенность ино-

гда принимают за жесткость; он может быть резким в оценке шагов, кажу-

щихся ему опрометчивыми, в том числе с нашей стороны. Он не относился к

тем, кто одобряет все советское без разбора. Когда затрагиваются интересы

Чехословакии, он неумолим, строго следит за тем, чтобы Судеты снова не

оказались у немцев. Иногда чувствует себя ущемленным: ему кажется, что по

внутреннему потенциалу и динамизму он заслуживает более высокого по-

ложения, чем то, которое занимал».

Индра «твердо придерживается социалистического выбора, это бес-

спорно, но не каждый раз готов возглавить борьбу за этот выбор. Он, мне

кажется, тоже жил с уверенностью, что в полной мере пока не востребован.

Он сильно пережил ввод войск, у него было шоковое состояние, он вышел из

строя, и когда чехословацкая делегация после подписания “Московского

протокола” возвращалась в Прагу, он еще с месяц оставался в Москве подле-

читься. Может быть, сказалась нервная и физическая изношенность. В окру-

жении Индры рассчитывали на него как на первое лицо в стране. Непредви-

денные ситуации, возникшие с вводом войск, и невостребованность Индры

могли сбить его настрой».

Ленарт – «это боец с мягким характером. Человек в высшей степени

честный, всегда стремящийся к компетентности в том деле, которым зани-

мается. Он вполне заслуженно занимал высокие посты, особенно во времена

работы в Словакии. Думаю, лучшую кандидатуру на пост первого секретаря

ЦК словацкой компартии трудно было придумать. В рамках федерального

правительства он мог бы возглавить Национальное собрание или занимать

другие посты, вплоть до президента республики. Он честно служил стране и

не способен был сойти с курса из корыстных побуждений. Но из-за мягкости

характера, повторяю, он мог бы уклониться от острой схватки» 7.

Привести иностранца в дом Ленарта было для Зденека Горжени небез-

опасно, но мы давно знаем друг друга. Известный публицист, он написал

книгу о Ярославе Гашеке как журналисте (ее перевели и издали в Москве),

был верен профессиональному братству, помогал московским коллегам

лучше понимать, что происходит на его родине. За неделю до ввода войск

его утвердили заместителем главного редактора «Руде право» и срочно вы-

звали в Прагу. Не успевая устроить для друзей прощальный банкет, он обе-

щал через неделю вернуться, заказал в ресторане стол, но в назначенный

срок не он появился в Москве, а его советские друзья, многие из них, при-

глашенные на банкет, оказались в Праге – одновременно с войсками. «Чтобы

сорвать мой прощальный ужин с коллегами, необязательно было посылать

столько танков!» – шутил он грустно. В годы «нормализации» Зденек Горже-

ни был главным редактором «Руде право» и хорошо знал Ленарта.

Старый политический волк Йозеф Ленарт в шестьдесят восьмом – сек-

ретарь ЦК КПЧ, один из кандидатов на пост председателя «рабоче-

крестьянского правительства». В новые времена его исключили из партии,

отстранили от дел, он почти не выходил из дома; его ждали обвинения в гос-

ударственной измене и судебный процесс.

10 мая 1991 года мы с Горжени едем к Ленарту.

Ленарт живет в небольшом особняке На Мичанце с дочерью и внуком.

Убранство комнат простое, почти спартанское. Он изредка поднимается из-

за стола и подходит к окну, вглядываясь в темень, не маячит ли кто на улице.

Беспокойство, как видно, не о себе, он привык к слежке, а о гостях: не стать

бы причиной возможных для них осложнений. Под конец жизни, многое пе-

режив, он никому не желал повторения собственной слепоты.

«Знаете, у нас в деревне Липтовска Порубка, где я рос, были две партии:

национально-христианская (протестантская) и коммунистическая. Моя се-

мья, с ее рабочими корнями, тяготела ко второй, в деревне многие были дру-

зьями СССР, я тоже, с самого детства; нашу деревню называли Малой Моск-

вой. Такие социальные предпочтения в двадцатые и тридцатые годы были у

большинства словацких деревень. Люди верили в светлые идеи, восприни-

мали их, как свои, целыми деревнями шли за партией. И я очень жалел, мне

было горько, что в шестьдесят восьмом году наш кумир Советский Союз взял

на себя такую некрасивую в народном сознании миссию» 8.

Политике, занятию жесткому, не удалось до конца освободить его дере-

венское мировосприятие от философско-романтической окраски. В графике,

говорит он, две краски, черная и белая; но в действительности белая – сумма

всех других цветов; если сквозь призму смотреть на солнечный свет, разло-

жить его, мы увидим набор множества цветов. Жизнь, говорит он, пестрее,

чем радуга, человеку не хватает отпущенных лет, чтобы разобраться во всех

оттенках.

Предвидел ли он ввод войск?

«Я был секретарем ЦК по международным вопросам, но ни от кого из

советских или других товарищей об этом не слышал. Незадолго до августа

мы с сотрудниками отдела были в Будапеште, в гостинице “Геллерт”, гото-

вили международное совещание. От польской партии берет слово Клишко и

в крепких выражениях начинает критиковать “некоторые братские партии”,

конкретно итальянцев, за поддержку Пражской весны. Он еще не закончил

речь, когда горячие итальянцы схватили блокноты, наушники, что было под

рукой, стали стучать по столам, а в перерыв покинули помещение. Тогда я

взял слово и попросил их вернуться. Минут через двадцать они заняли свои

места, а я предложил чехословацкий вопрос оставить решать чехословакам,

не вмешиваться, не делать из оценки ситуации яблоко раздора в мировом

рабочем движении.

В середине августа мы со Штроугалом провожали Чаушеску после его

встречи с Дубчеком. На летном поле было жарко. “Ты какой-то бледный, –

говорит мне Штроугал после проводов, – как самочувствие?” – “Голова не-

много кружится, что-то с давлением…” – “С этим не шутят”, – сказал Штро-

угал и посоветовал ехать в больницу. Врачи заставили проваляться у них три

дня, а когда вернулся домой, лег спать и часа в три ночи слышу за окном

шум. Люди на улице, в небе самолеты! Я вызвал машину и поехал в ЦК. Одна

мысль сверлила меня: плохо мы работали, если дошли до этого…»

Смотрю на руки Ленарта, вытянутые на столе. Крупные, с набухшими

венами, руки обувщика с фабрики Томаша Бати. Молодым он работал на

этой фабрике. Коммунистический режим вычеркивал имя Бати из народной

памяти, выбрасывал из учебников, выдирал из исторических книг, но чехи,

даже люди во власти, преклонялись перед обруганным «капиталистом», од-

ним из самых успешных предпринимателей ХХ столетия. Не афишируя при-

вязанности, старались следовать ему в организации производства, само-

управления, сбыта продукции. Батя начинал с обувной мастерской с 80 рабо-

чими, а оставил промышленную империю с 70 тысячами рабочих мест. На

предприятиях, помимо обуви, производили технологическое оборудование,

искусственное волокно, спортивные самолеты, были филиалы во многих

странах. Для чехов он их Тейлор, их Форд, их Эмерсон. Как слышал Ленарт, в

начале 1930-х годов Сталин присылал в Злин группу советских инженеров

учиться организации труда на фабриках Бати.

Но что мог подсказать опыт прошлого в августовские дни, когда совет-

ские военные вывезли из страны Дубчека и Черника, а одиннадцать их со-

ратников, руководителей страны, и Ленарт в их числе, находились в совет-

ском посольстве, не зная, как выбираться из ситуации. Червоненко звонил в

Москву, предлагал формировать новое правительство, легализовать ввод

войск, а дальше все образуется. И участники разговора не заметили, как уже

стали примерять на себя, друг на друга высшие посты.

Я спрашиваю о «рабоче-крестьянском правительстве».

«Возглавить новую власть меня уговаривал Штефан Садовский, первый

секретарь братиславского горкома партии. Другие предлагали Индру. Не

знаю, почему не подумали заранее, но на моей памяти разговоры о времен-

ном правительстве возникли в первые два дня после вступления войск. Ни-

кому не хотелось в этом участвовать под дулами орудий. Это было равно-

сильно, как если бы себе сделать харакири, еще больше усложнить ситуацию.

Мы желали другого: законная власть должна войти в контакт с оппонентами

и вместе искать решения. Ни к чему было следовать опыту Венгрии с ее “ра-

боче-крестьянским правительством”. В отличие от Венгрии у нас не было

гражданской войны, оправдывающей временную власть».

В первый день прихода войск бронетранспортер привез Биляка, Индру,

Кольдера и Ленарта из советского посольства в Пражский Град к Людвику

Свободе. Спорили о переходном правительстве, но договориться не смогли.

Пришла идея попытаться уговорить Свободу возглавить новую испол-

нительную власть. Поздно вечером посол и его собеседники снова едут в

Град.

Приглашенные на встречу к президенту действующие министры

(Штроугал, Махачова, Гамоуз и другие) откажутся входить в любое прави-

тельство без Черника. Посол будет настойчив, но убедить никого не сумеет.

Людвик Свобода тоже не захочет позорить седину: «Если бы я на это пошел,

народ выгнал бы меня из Пражского Града как паршивую собаку!»

И те, кто приходил к президенту, и сам президент одинаково понимали,

как опасна может быть в этот период в обществе концентрация растерянно-

сти, раздраженности, недоверия функционеров друг к другу. И хотя в кори-

дорах власти прохаживались люди, для которых важнее всего было сохра-

нить в критический момент свой статус и при этом не потерять лицо, боль-

шинство сотрудников властных структур держались друг друга, держались

спокойно, достойно, сплоченно – это и были индикаторы психического со-

стояния общества.

В годы «нормализации» Ленарт почти двадцать лет еще будет у власти,

возглавит Коммунистическую партию Словакии (1970–1988), но к тому вре-

мени, когда мы с Горжени придем к нему, он три года будет не у дел. Проку-

ратура обвинит Йозефа Ленарта вместе с Милошем Якешем в легализации

интервенции и участии в переговорах «о формировании так называемого

рабоче-крестьянского правительства». Уже мало кто помнил, о чем речь, но

каждому времени нужны на заклание свои овцы. К огорчению новых хозяев

жизни, жаждавших самоутвердиться, в том числе через шумный процесс, суд

вынужден будет оправдать обоих «за недостатком доказательств». Но след-

ствие окончательно подорвет его здоровье. В кругу семьи угасающий Ленарт

тихо отметит восьмидесятилетие, а вечером 11 февраля 2004 года его душа

предстанет перед высшим Судом.

На случай, если не сработают первые два варианта и Дубчек будет

упорствовать, не примет московские решения, как третью возможность для

Чехословакии готовили оккупационный статус, подобно тому, как это было в

Германии в 1945 году. За юридическое оформление статуса взялась было

группа, созданная в Москве 23 августа 1968 года: заместитель министра ино-

странных дел СССР В.С.Семенов (за его плечами был германский опыт),

В.М.Фалин, В.В.Загладин, О.Н.Хлестов, А.Е.Бовин. По воспоминаниям Бовина,

«собирались у Семенова, смотрели, как это было у немцев, вызвали стено-

графисток, пару дней работали, не больше, но дальше философских разгово-

ров дело не пошло» 9.

Местом создания нового правительства должно было стать советское

посольство в Праге, но что в те дни там происходило, запомнил А.Н.Яковлев,

заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС, прилетевший из

Москвы:

«Удар по мозгам я получил, добравшись до посольства. Вокруг полный

беспорядок, непонятно, кто что делает, к кому ни обратись, никто ничего не

знает. Нас разместили на третьем этаже, всюду ютились чехи, много чехов.

Во всех кабинетах койки. Начальник генерального штаба был с дочкой. Чеш-

ские генералы в форме.

У советника-посланника Удальцова жили Павловский и Швестка.

Нашедшие там приют “здоровые силы” производили жалкое впечатление.

Бегали в коридор, там телефон стоял, потные, пьяные, куда-то звонили. Не

все, конечно. Биляк вел себя достаточно мужественно. Он отправил семью на

Украину, в посольстве не ночевал, уходил домой. Ленарта я ни разу не видел

пьяным, мы как-то стояли в коридоре, часа три разговаривали, было впечат-

ление, что происходящее в городе его никак не касалось. Он размышлял о

том, как дальше двигаться стране. Все жили слухами, которые приходили с

улиц и площадей. Я говорю Швестке, главному редактору “Руде право” – да-

вай, выпускай газету. “Не могу идти в редакцию, меня там убьют!” Елки-

палки, думаю, ты больше пяти лет возглавлял коллектив и теперь боишься

показаться ему на глаза? Ну, ребята, вы доруководились!

В посольство приходили какие-то рабочие, предлагали устроить в Пра-

ге демонстрацию, но им советовали воздержаться, боялись кровопролития.

Я разыскал Мазурова. “Вы привезли листовки?”, – спрашивает. Нет, от-

вечаю, нам с собой ничего не дали. “А, – говорит, – это все у военных.. ” Ока-

зывается, в Москве напечатали и уже доставили в Прагу огромное количе-

ство листовок “революционного рабоче-крестьянского правительства”, под-

писанных как бы уже назначенным председателем А.Индрой, который в те

дни прятался в квартире советника-посланника И.Удальцова. Эти обращения

к народу должны были сбрасывать с военных самолетов. Но президент

Л.Свобода создавать новое правительство не согласился, и вечером в посоль-

стве обсуждали, как уговорить старика через дочь и зятя, но к утру стало яс-

но, что ничего не выйдет. Во дворе, на зеленом газоне, наши полковники

бросали листовки, мешок за мешком, в большой костер» 10.

Всю ночь в небо над Прагой с территории посольства восходили дымы,

и это было все, что оставалось от кремлевского замысла, предназначенного

для Чехословакии, от затерянного в истории среди других мифов «рабоче-

крестьянского правительства».

Когда 23 августа в здании ЦК на Старой площади в Москве доставлен-

ный с аэродрома Дубчек впервые после ввода войск встретился с Брежне-

вым, они оба были уже не те, какими выглядели в Чиерне-над-Тисой и в Бра-

тиславе. Они стояли друг против друга, одинокий нервный пленник и хозяин

положения, не желающий смириться с провалом. Тому и другому надо было

держать себя в руках, искать выход из ситуации, проигрышной для всех. Но

пока Брежнев и его окружение могут покуражиться над выбитым из колеи и

насильно доставленным сюда «Сашей».

Брежнев не знал, что в аэропорту Рузине, перед посадкой в советский

самолет командир 7-й воздушно-десантной дивизии Л.Н.Горелов уговаривал

Дубчека оставить обращение к народу, но Дубчек упрямился и вообще не хо-

тел подниматься в самолет. «Не я, так другой…», – убеждал полковник. И

вдруг с Дубчеком что-то случилось, он понял, что упрямство бессмысленно, и

словно уже увидел себя в холодной России, среди таежных костров и сторо-