Текст книги "Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году"
Автор книги: Леонид Шинкарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)
моей родины я, Мирослав Антонович, обращаюсь к вам, дорогие друзья – Во-
лодя, Толя, Таня, Женя, Валя, Виктор, Гаврила, Лидочка, Леня – все вы, бес-
численные наши друзья, которые нас встречали как родных и которым вы
верили. Я обращаюсь к вам с вопросом, верите ли вы, что мы, Мирослав Зик-
мунд и Юрий Ганзелка, что 14 миллионов чехов и словаков, которых вы все
называли самыми верными из всего социалистического лагеря, вы верите,
что мы – контрреволюционеры?. Я прошу тебя, мой хороший друг Женя Ев-
тушенко, не молчи!. » 34
Но это будет потом, а 17 мая 1964 года мы с Иржи Ганзелкой и Миро-
славом Зикмундом, с их спутниками – врачом Йозефом Корынтой и механи-
ком Мирославом Дриаком выехали из Иркутска; днем и ночью трясемся
сквозь тайгу в серебристых «Татрах-805», хмелея от восходов и закатов, и
подскакиваем на выбоинах дороги от Ангары до Енисея. В дороге все в ра-
дость – и встречи в почерневших притрактовых избах, и завтрак на обочине,
и разговоры по «токи-воки» с где-то отставшей второй машиной, и даже
коллективное извлечение гвоздя из спущенного колеса. А вечером так слад-
ко засыпать в кузове на гладком кожаном мате, укрыв курткой голову от ко-
маров, и слышать, как на остановке в таежном поселке Мирек отвечает мест-
ным газетчикам, любопытствующим, почему путешественники, изменив
своим правилам, взяли в путь пятого члена экспедиции, к тому же журнали-
ста.
– Очень просто, – говорил Мирек. – Все началось в Иркутске, в дождли-
вую ночь, когда он перелез через ограду, вломился в нашу гостиницу и гре-
мел на кухне посудой.
– Смотри, вылезло солнце, а мы еще собираемся, как это… как психи!
Чудные минуты тишины и покоя. Ганзелка устраивает чемодан, чтобы
на ходу больше не катался по кузову. Дверцы кабины распахнуты, слышны
пересвисты птиц. Можно свесить ноги в открытую дверцу, устроить на коле-
нях тетрадь и записать про «психи». Иржи услышал это слово от забайкаль-
ских геологов, и, как всякое новое слово, сразу ввел в лексикон.
Один из первых «психов» был Фред Юсфин, диспетчер Братской ГЭС.
Рыжий, вихрастый, он объявился в Иркутске, когда путешественники соби-
рались лететь на стройку. Дни были расписаны по минутам, а диспетчер
умолял непременно выступить на Падуне, в клубе «Глобус».
– Немаме ни минуты времени! – извинялись путешественники.
Фред достает из рюкзака афиши: «В гостях у “Глобуса” Иржи Ганзелка и
Мирослав Зикмунд. Три витка вокруг земли на “Татрах”… Афиши, говорит,
прибиты к соснам по всему городу.
Иржи изумляется:
– Из-за этого вы летели пятьсот километров?
– Напрямую четыреста семьдесят, – отвечал Фред.
В клубе «Глобус» на Падуне путешественники сидели за столом на
сцене, а в зале восемьсот пар глаз, устремленных на них. Для большинства
они были первые в жизни иностранцы.
– Что в Советском Союзе произвело на вас самое большое впечатление?
– Нас поражают не отдельные факты, а огромный размах вашего строи-
тельства и его блестящие результаты. У вас масса талантливых людей. Раз-
буженные таланты – вот самое яркое впечатление. Это подтверждается вез-
де, где бы мы ни были.
– С кем из интересных людей вы встречались?
– В вашей стране встреча с человеком неинтересным – исключение, по-
этому назвать всех трудно.
– Чем отличается ваша поездка по Советскому Союзу?
– У нас не было ни одного выходного дня.
– Когда закончится это ваше заграничное путешествие?
– Оно окончилось, когда пароход «Серго Орджоникидзе» доставил нас
из Японии на советский Дальний Восток. Здесь мы дома.
– Влюблялись ли вы во время путешествия?
Зал взрывается хохотом.
– Поскольку Мирек, отвечая на предыдущий вопрос, не выдержал ре-
гламент, я коротко отвечу – да!
Ганзелка и Зикмунд чувствуют затруднения, только встречая функцио-
неров. Дежурные заискивания чиновников, их назойливые тосты «за друж-
бу» в очевидном разладе с их цепкими взглядами; они говорят все, кроме
правды. Только человек, знающий изнутри заведенный порядок вещей,
представляет, как после прощания с путешественниками они будут спешно
докладывать по инстанции, что заметили подозрительного. Официально по-
ездка проходит под патронажем Академии наук СССР, в республиках и обла-
стях сотрудники Академии не оставляют путешественников ни на шаг и
шлют отчеты руководству ЦК КПСС, Комитету государственной безопасно-
сти, Генеральному штабу Вооруженных сил СССР… Когда путешественников
в Москве познакомят с Брежневым, в ту осень сменившим Хрущева, тот им
простодушно скажет: «Мне известны все разговоры, которые вы вели от
Владивостока до Москвы» 35.
Миновав угольные разрезы Черемхова, по пути к городу Зиме сворачи-
ваем в рабочий поселок Забитуй, ищем Александра Герасимовича Нестерова,
штабс-капитана Белой армии, потом заместителя главнокомандующего вой-
сками Политцентра в Сибири. 20 января 1920 года на станции Иркутск в
охраняемом чехами («белочехами») поезде, следовавшем во Владивосток,
Нестеров руководил арестом адмирала А.В.Колчака и председателя прави-
тельства В.Н.Пепеляева. Трудно было в это поверить, увидев Александра Ге-
расимовича, теперь сухонького старичка, начальника поселковой жилищно-
коммунальной конторы. А тогда он, двадцатитрехлетний, вслед за дежурным
чешским офицером 6-го чехословацкого полка Боровичкой со своими солда-
тами входил в вагон поезда, над которым флаги стран Антанты, и направ-
лялся в купе Колчака.
По словам Нестерова, Колчак сидел на диване рядом с Анной Васильев-
ной Тимиревой, вокруг стояли офицеры. Боровичка сообщил о передаче ад-
мирала местным властям и попросил приготовить вещи. Анна Тимирева
сжимала руки адмирала, успокаивая. Попросили выйти Колчака и Пепеляева,
арестовывать Тимиреву не собирались, но она сама спустилась вслед за ад-
миралом на перрон, чтобы разделить его участь. Сохранилась расписка:
«Настоящим удостоверяю, что от уполномоченного Политического центра
мной получен акт в принятии бывшего Верховного Правителя адмирала
Колчака и бывшего Председателя Совета министров Пепеляева. Дежурный 6-
го чеховойск полка Боровичка» 36. Нестеров и конвой повели Колчака, Пепе-
ляева, Тимиреву по льду Ангары к городской тюрьме.
Ганзелка и Зикмунд хотят понять, что на самом деле случилось с чеха-
ми в России в 1918–1920 годах.
История не так проста, как она представлялась истолкователям, ком-
пенсировавшим полузнания актуальной идеологией. Идея создания воин-
ства из представителей славянских народов Австро-Венгрии принадлежала
чехам-колонистам Российской империи, «русским чехам», как они себя назы-
вали, объединенным в «Чешский национальный комитет». В день объявле-
ния войны с Германией, 14 июля 1914 года, комитет сообщил Государю Ни-
колаю II о готовности чехов «бок о бок с русскими братьями-богатырями»
бороться за освобождение своей родины, «а два месяца спустя чешская деле-
гация, принятая в Петербурге, в Зимнем дворце, известила русского импера-
тора о своей надежде, что “свободная и независимая корона Святого Вацлава
скоро будет сиять в лучах короны Романовых…”» 37. Другими словами, чехи
не только изъявляли готовность воевать против немцев в составе русской
армии, но не исключали перспективы для освобожденной Чехии войти в со-
став России. Чехословацкое военное формирование, созданное той же осе-
нью на Юго-Западном фронте, успешно участвовало в боевых действиях 3-й
армии генерала Р.Д.Радко-Дмитриева и по воле великого князя Николая Ни-
колаевича, командующего российской армией, получило разрешение попол-
нять свои ряды воевавшими на стороне Австро-Венгрии чехами, словаками,
русинами, попавшими в плен или добровольно перешедшими на российскую
сторону. За участие в войне против австро-венгерской монархии Петербург
обещал пленным поддержку в создании самостоятельного государства.
К концу 1915 года уже был Первый чехословацкий стрелковый полк
имени Яна Гуса, вскоре развернутый в бригаду. Она становилась опорой со-
зданного в Петербурге «Союза чешских национальных обществ», других
близких к царствующему дому политических образований, призванных осу-
ществить державный замысел Государя привести славянские народы Во-
сточной Европы под российское влияние. Так бы, возможно, и случилось, ес-
ли бы не февральская революция 1917 года и не отречение Николая II. Чехи
опасались связывать свою судьбу с ненадежной временной властью, предпо-
чли продолжать на восточном фронте войну с Германией, цепляясь за эту
единственную возможность создать независимую республику. Их воинский
дух изумил генерала Брусилова: чехословацкие добровольцы, писал генерал,
«оставленные всеми, бились так, что все мы должны преклониться перед их
доблестью. Одна чехословацкая бригада сдерживала несколько неприятель-
ских дивизий. Пал цвет чехословацкой интеллигенции. В качестве простых
солдат сражались и умирали: учителя, адвокаты, инженеры, писатели, из-
вестные общественные деятели. Раненые просили убивать их, лишь бы не
попасть в руки немцев. .» 38.
Генерал Брусилов зря говорить не стал бы.
Свидетельства боевых русских командиров ничего не оставляют от
позднейших мифов, получивших хождение в 1968 году, о якобы неспособно-
сти чехов постоять за себя и только потому не пытавшихся сопротивляться.
И сегодня есть возбужденные головы, так объясняющие, почему чехам уда-
лось сохранить первозданными средневековые города с замками и костела-
ми: «чехи никому не сопротивлялись». Это очевидно только тем, кому для
познания чешской натуры довольно знакомства с бравым Йозефом Швей-
ком.
Чехи и словаки срывали с воинских одежд погоны и кокарды царской
армии, но новая российская власть отказалась выполнять подписанные цар-
ским правительством договора. Заключив с немцами мир, большевики не
могли гарантировать обещанную прежней властью поддержку. Что было де-
лать войску, неприкаянному на чужой земле? Франция и Англия пообещали
чехословакам взять на себя выполнение царских обещаний при условии, что
корпус вернется в Европу и вступит в бои на западном фронте. Большевист-
ская Россия и Антанта признали корпус частью французской армии; солдаты
спешно пришивали красно-белые ленточки к головным уборам. Существо-
вавший в Париже Чехословацкий Национальный Совет, опекаемый француз-
скими властями, объявил себя единственным верховным органом всех чехо-
словацких воинских частей, в том числе действующих в России. Корпус полу-
чил предписание передвигаться по Транссибирской магистрали до Владиво-
стока, оттуда морем до Европы, пополнить чешские легионы, окопавшиеся
на холмах, где проходил западный фронт.
Охваченная гражданской войной, Россия тянула чехословаков в разные
стороны, одинаково чуждые и не нужные им. Часть их, взбудораженная
большевистскими идеями, чуя дух свободы, равенства, братства, шла под
красные знамена, в ряды интернациональных бригад. Для других большеви-
ки были союзниками ненавистных немцев, подписавшими Брестский мир и
развалившими фронт; они шли в Белую армию спасать Святую Русь и Европу
от большевистской заразы. А третьи, не желая вмешиваться в чужие дела,
толкались на железной дороге, забитой воинскими эшелонами, штурмовали
теплушки с нарами и соломой, надеясь добраться до океана.
Германское командование опасалось переброски с Дальнего Востока на
Западный фронт чехословацкого корпуса. Советское правительство гаранти-
ровало чехословацкому командованию беспрепятственное передвижение
корпуса по железной дороге и уже договорились о том, сколько оружия для
самозащиты могут иметь проезжающие войска (каждый эшелон охраняет
вооруженная рота численностью 168 человек, один пулемет с тысячью дву-
мястами патронов и по триста патронов на винтовку), а все остальное ору-
жие сдается представителям советской власти. Чехи придерживались дого-
воренностей. Тем не менее в двадцатых числах мая 1918 года народный ко-
миссариат по военным делам распорядился задержать и разоружить чехо-
словацкое войско. Председатель Реввоенсовета РСФСР Л.Д.Троцкий приказал
передать высших офицеров корпуса Австро-Венгрии. От сибирских властей
требовалось расстреливать на месте каждого, кто окажется с оружием на
рельсовых путях. Это вызвало вооруженное выступление 40 тысяч (по дру-
гим источникам, 30 тысяч) чехословацких солдат и офицеров. На Волге, на
Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке началась кровавая вакханалия.
В Красной армии, в интернациональных батальонах, были латыши, ки-
тайцы, венгры, немцы, военнопленные чехи. Они составляли до двух третей
численности некоторых большевистских полков. В жестокосердном сума-
сшествии человек с ружьем доходил до крайностей, независимо от проис-
хождения или сословия. Весной 1970 года в Москве мне рассказывала вер-
нувшаяся из ссылки А.В.Тимирева, арестованная тогда в Иркутске вместе с
Колчаком и препровожденная поручиком Нестеровым в тюрьму, как в ее
присутствии белые и красные одинаково захватывали заложников, в их чис-
ле беременных женщин, с равным хладнокровием ставили лицом к стене,
стреляли в затылок.
Среди чешских легионеров известнее других были командующий чехо-
словацким корпусом генерал Ян Сыровы и один из командиров корпуса Ра-
дола Гайда. Их связи с генералами Белой армии, с комиссарами Красной ар-
мии, с чинами войск Антанты, а особенно между собой были запутанны и
сложны. Сохранились письма Яну Сыровы от русских генералов, когда в
Красноярске чехи задержали поезд с адмиралом Колчаком. Телеграмма от 19
декабря 1919 года: «Я не считаю себя вправе вовлекать измученный русский
народ и его армию в новые испытания, но если вы, опираясь на штыки тех
чехов, с которыми мы вместе выступили и, взаимно уважая друг друга, дра-
лись во имя общей идеи, решились нанести оскорбление русской армии и ее
верховному главнокомандующему, то я, как главнокомандующий русской
армии, в защиту ее чести и достоинства требую лично от вас удовлетворения
путем дуэли со мной… Генерал-лейтенант Каппель» 39.
Два дня спустя, 21 декабря, на имя Каппеля придет телеграмма от ата-
мана Семенова: «Глубоко возмущенный распоряжениями чешской админи-
страции и действиями чешских комендантов, со своей стороны принимаю
все возможные и доступные мне меры к прекращению чинимых ими безоб-
разий, не останавливаясь в крайнем случае перед вооруженным воздействи-
ем. Приветствуя ваше рыцарское патриотическое решение, прошу верить,
что я всегда готов заступить ваше место у барьера. .
Генерал-майор Семенов» 40.
Все уладили без дуэли.
Охраняемый чехами поезд с Колчаком прошел к Иркутску.
У генерала Гайды, поставленного Колчаком во главе Сибирской армии,
возникла напряженность с начальником штаба армии генералом Лебедевым.
Гайда отказался подчиняться Ставке; конфликт между ними был неприятен
Колчаку, он с трудом уладил их отношения, но настороженность к чешскому
командиру у Колчака оставалась. В ноябре 1919 года из-за военных неудач
Гайда был лишен генеральского звания; отстраненный от должности, он по-
пытался организовать во Владивостоке антиколчаковский переворот, но по-
терпел неудачу, бежал на родину и после Второй мировой войны был осуж-
ден за сотрудничество с гитлеровской Германией. Тем интереснее пред-
смертная записка Колчака, адресованная Анне Васильевне Тимиревой, не
дошедшая до любимой женщины, но сохраненная в «Деле по обвинению
Колчака Александра Васильевича и др.». В самом ее конце, как внезапный
проблеск воспоминания, возникает имя упрямого чешского генерала; что-то
с ним связанное до конца дней смущало Колчака, и на краю смерти он хотел
прийти к христианскому согласию в душе. «…Твои записки единственная ра-
дость, какую я могу иметь. Я молюсь за тебя и преклоняюсь перед твоим са-
мопожертвованием. Милая, обожаемая моя, не беспокойся за меня и сохрани
себя. Гайду я простил…» 41
Гайда об этом никогда не узнает.
В Забитуе Нестеров вспоминал об эпизодах гражданской войны, по его
словам, первый раз после тридцати четырех лет, которые он провел как за-
ключенный в лагерях на Колыме. Из ссылки вернулся семь лет назад. Отве-
чать на расспросы подробно не стал. «Это, знаете, как ад у Данте… Но без
Вергилия».
Нестеров обнимал Ганзелку и Зикмунда, первых чехов, увиденных по-
сле гражданской войны. Когда «Татры» тронулись в путь, он вспомнил что-
то недосказанное, для него важное, предназначенное путешественникам, и
бежал вослед, крича вдогонку: «Запишите! В гражданскую войну русских и
чехов хоронили вместе! Рядом! В Иркутске, Новосибирске, под Свердловском,
под Челябинском! В одних могилах!»
В боковое зеркало еще долго был виден Забитуй. Посреди дороги бежал
старичок, спотыкаясь и махая рукой, пока не исчез в клубах пыли.
В поездке с Ганзелкой и Зикмундом и даже четыре года спустя, при
вводе советских войск в Чехословакию, я как-то не задумывался о том, какой
след оставили чешские легионеры в нашей исторической памяти. У каждого
свое представление, но помимо личного восприятия существует массовое
(коллективное) сознание, каким его формирует принятая в обществе идео-
логия. У советских историков был собственный взгляд на легион; не допус-
кая исследователей к архивам, власть насаждала представление о мятежных
«белочехах» исключительно как о беспощадной враждебной силе, брошен-
ной Антантой против Советов и своим вмешательством вызвавшей у нас
гражданскую войну.
Сотнями лет живет историческая память о Ледовом побоище или о Ку-
ликовской битве, но после гражданской войны прошло не так много време-
ни, чтобы судить о том, какими ее события остались в массовом представле-
нии и как они передаются с генами потомкам. Во времена горбачевского
«нового мышления», когда в газетах появлялся призыв к властям покаяться
перед чехами за вторжение 1968 года, снять с души грех, среди откликов чи-
тателей было несколько раздраженных, с требованием напомнить чехам, как
они себя вели в гражданскую войну.
Из письма В.Ф.Горохова (гор. Изюм, Харьковская область): «Бывший
министр иностранных дел ЧССР Иржи Гаек пишет, что ввод войск в Чехосло-
вакию вызвал глубокое отчуждение между нашими народами. Я хотел спро-
сить, знает ли Гаек о чехословацком корпусе в 40–60 тысяч штыков, которые
вмешались в гражданскую войну в России и не помнит ли он песенку, кото-
рую распевали в Сибири: “Отца убили злые чехи, а мать живьем в костре со-
жгли, с сестрой мы в лодочку садились и тихо плыли по реке…” Я родился
под Омском в 1918 году. Моего отца фельдшера забрали чехи (белочехи) и
колчаковцы и убили. Зачем чехи были в Сибири, зачем помогали Колчаку в
терроре против русских людей? Что им надо было за тысячи километров?
Наш народ не злопамятен, он ничего не забыл, но простил это чешским пар-
ням. Что касается событий 21 августа 1968 года, я считаю, что чехословацкое
руководство забыло, что их народ – славянское племя. Они, эти правители,
онемечились. Это событие было предательством дела славян, социализма,
содружества Варшавского договора. И войска (не только советские) сообща
пресекли это предательство. А часть чехословацкого народа поддалась про-
вокации со стороны экстремистов. И еще: надо ли было ждать, когда немцы
ФРГ введут войска в Чехословакию?. 18 сентября 1989 г.».
Из письма доцента Г.А.Хомянина (Москва): «…В наших отношениях был
не только 1968 год, был еще май 1918 года, когда начался мятеж белочехов в
Челябинске. То было внезапное вмешательство чехословацких легионеров в
гражданскую войну на стороне врагов Советской власти. Они составили
ударную наступательную силу Колчака и наводили ужас на население Урала
и Сибири. Они вешали по нескольку человек на фонарных столбах. Эта “но-
винка” была названа “букетом Гайды”. Представьте себе, какой крик поднял-
ся бы в Европе, если бы, скажем, на улицах Брно или Братиславы появились
подобные букеты в 1968 году. А ведь это было бы простым возвращением
долга. Теперь дело в прошлом. Тем не менее у меня есть предложение. Пре-
зидент Чехословакии В.Гавел принес извинения судетским немцам за 1945
год, за их массовое выселение с территории Чехословакии. Почему бы ему не
попросить извинения у нас за вмешательство в наши внутренние дела в
1918 году?. 24 мая 1990 г.».
Писем достаточно, чтобы за ними увидеть советское общество конца ХХ
столетия, по крайней мере, его значительную часть, отождествляющую себя
с непогрешимой и всегда правой властью. Ничего не поделаешь, такова при-
рода нашей исторической памяти: подозрительность к окружению, вечно
норовящему что-то у нас прихватить, и при этом застарелое чувство уни-
женности и готовность, рванув рубаху на груди, взять реванш. Глубоко в
подкорке таятся нанесенные когда-то обиды, и нужен был грохот танков по
улицам Праги, чтобы все темное, что пряталось в подсознании, вдруг вырва-
лось наружу в подспудном и злорадном: «Так им и надо!»
Точнее многих эту психологию выразил Наум Коржавин: «Мы испытали
все на свете, / но есть у нас теперь квартиры, / – как в светлый сон, мы вхо-
дим в них. / А в Праге, в танках, наши дети… / Но нам плевать на ужас мира, /
пьем в «Гастрономах» на троих. / Мы так давно привыкли к аду, что нет у нас
ни капли грусти – / нам даже льстит, что мы страшны. / К тому, что стало
нам не надо, / других мы силой не подпустим, – / мы, отродясь, – оскорбле-
ны…» В сущности, это обидный, горький, но верный ключ к пониманию, от-
чего части нашего населения оказалась близка кремлевская риторика про-
тив Пражской весны.
Станция Зима, 19 мая. В бревенчатом доме шофера Андрея Ивановича и
Евгении Иосифовны Дубининых Иржи раздевается до пояса, подставляет
шею под кувшин холодной воды, за ним другие; в нашем омовении участву-
ют брат Андрея Ивановича Владимир Иванович, дочь Андрея Ивановича Эля
со своим ребенком, все помогают, передают из рук в руки пахнущий земля-
никой обмылок. После долгой тряски на дороге приходит ощущение легко-
сти, свежести, счастья. А на столе соленая черемша, и черный хлеб, и бутылка
водки, и уже Евгения Иосифовна несет на подносах из печи к столу шанежки,
а к самовару торт из черемуховой муки. Это дом дяди и тети Евгения Евту-
шенко, в этих стенах прошло его детство.
Андрей Иванович, видно, читал книги Ганзелки и Зикмунда и теперь
допытывается, где их знаменитая «Татра», намотавшая на спидометр,
наверное, больше всех на свете машин.
– Ей место в музее! – горячится Андрей Иванович.
Иржи не согласен:
– По совести, в музее должны быть ваши грузовики. Так носиться по си-
бирским дорогам, по колдобинам и оставлять шоферов в живых! Если под-
бирать по пути запасные части, отвалившиеся от ваших машин, можно уком-
плектовать половину автохозяйств Сибири!
К Дубининым набивается полно людей. Старики вспоминают, как в
марте 1919 года на станцию Зима пришли эшелоны 4-го чешского полка.
Полк отказался выступать против Красной Армии; когда партизаны взяли
под контроль движение белогвардейских поездов, связной между чешским
полком и партизанами была Ядвига, мать Андрея Ивановича, бабушка Евге-
ния Евтушенко. Она служила буфетчицей в Народном доме, там была штаб-
квартира местной контрреволюции, при ней застенок для заключенных. Че-
рез Ядвигу чехи передавали партизанам оружие, помогали арестованным
устраивать побеги.
Мать Ядвиги, житомирская крестьянка Варвара Кузьминична Байков-
ская, не потерпев обиды от помещика, убила негодяя и пошла по этапу в Си-
бирь. Ее муж, участник польского восстания, взял сына Степана на руки и
пошел вслед за нею. Сестра Степана Мария вышла замуж за Ермолая Наумо-
вича Евтушенко. Белый офицер перешел на сторону большевиков и в 1938
году сгинул в одном из сталинских лагерей.
Вечером дядя Андрей и тетя Женя уложили нас на полу, на свежих про-
стынях, под большим ватным лоскутным одеялом, не переставая извиняться
за бедную постель. Им было не понять, и никакими словами их не убедить,
какое для путешественников счастье именно эта постель в сибирском доме,
на пахнущем тайгою свежевымытом деревянном полу, и как прекрасно снова
чувствовать себя странниками и сладко засыпать под тиканье настенных ча-
сов с гирькой на цепи.
Утром Владимир Иванович принес большого хариуса, такие еще водят-
ся в Оке.
– Андрей Иванович, – спросил Мирек хозяина, – это вы поймали такую
крупную рыбу?
Андрей Иванович человек честолюбивый, его так распирало подтвер-
дить, что именно он ее поймал, но говорить неправду было свыше сил, и он
выпятил грудь:
– Это мы, Дубинины, поймали!
Провожать гостей собралось много зиминцев. Все просят Андрея Ива-
новича найти предлог задержать гостей. Андрею Ивановичу тоже хотелось
показать город, но у путешественников впереди долгий путь. Андрей Ивано-
вич спросил Мирослава:
– Вы много ездили по свету. Разных людей повидали. Если по правде –
что вы скажете о русском народе?
Мирек обнял его:
– У вас сердце здесь, всегда на ладони.
…В двадцатых числах августа 1968 года, прочитав в газете «Заявление
ТАСС» о вводе в Чехословакию союзных войск, Андрей Иванович Дубинин,
родной брат Владимира Ивановича, муж Евгении Иосифовны, отец Эли, дядя
Евгения Евтушенко, недели две не захочет никого видеть и не будет показы-
ваться на людях. А когда появится у себя на крыльце, на вопросы соседей, не
случилось ли чего, опустит голову:
– Эти танки… Стыд-то какой перед людьми.
…Солнце уже в зените, когда «Татры» вкатываются в Тулун. Откуда
столько пыли! Как будто бьют пескоструйные аппараты. Сквозь густую пе-
лену едва различима городская больница и школа-интернат. Какую умную
голову осенило поставить эти здания у проезжей дороги?
Иржи отчаянно чихает:
– Такой пыльный город вижу второй раз в жизни. Первый был Чако в
Аргентине!
– Мы вторая Аргентина, слышали? – обращается к сопровождающим
польщенный глава города. В Японии, говорил ему Мирек, тоже много не-
устроенных дорог. А пыли нет: в пять утра женщины поселка выходят с вед-
рами и поливают дорогу. Хозяин Тулуна привык слышать от иностранных
гостей только тосты за дружбу. Он обескуражен и обещает «начать борьбу».
– Милый товарищ, не надо борьбы! – взмолился Иржи. – Надо завтра
выйти на дорогу с ведрами. Поливать лучше не водой, а разбавленным мазу-
том.
Когда мы садились по машинам, хозяин города долго и со значением
тряс руки путешественников. Едва за ними захлопнулись дверцы машины,
он повернулся к свите:
– Вот вам демократы, мать их так… Сидят у нас на шее и еще учат!
Несколько часов спустя, когда на селекционной станции, одной из са-
мых старых в Восточной Сибири, директор по обычаю стал рапортовать о
достижениях при советской власти, Иржи не выдержал:
– Дорогой товарищ, – заулыбался он, – мы чувствуем здесь себя не как
гости, а как друзья. Ваши успехи – наши успехи тоже, а ваши неудачи – тоже и
наши неудачи. Мы строим один большой дом.
– Вы меня не поняли, товарищ Ганзелка. Чтобы лучше оценить достиг-
нутое, надо сравнивать с тем, что здесь было до революции, – директор указ-
кой водил по диаграмме на стене. А Иржи продолжал улыбаться.
– Хотите мое мнение? Чтобы идти к цели быстрее, надо больше смот-
реть, чего не хватает, куда тянуться, сколько еще шагов до уровня самых
развитых стран. Мне кажется, что ваши успехи – норма, а если что не так –
это отклонение от нормы. Вы согласны? Не сердитесь, пожалуйста…
…Услышать чешскую речь в Нижнеудинске! Чей-то баритон знакомо
перекатывает во рту мягкие, округлые, бархатные слова, словно мы где-
нибудь в Домажлицах или в Будейовицах. Иржи набрасывает на плечи курт-
ку и торопится по коридору гостиницы, Мирек за ним. У столика дежурной
незнакомец в черном костюме, белой рубашке, в руках соломенная шляпа,
привычная скорее в Крыму.
– Честь праце, соудруги! Вчера вечером ваши «Татры» шли мимо нашей
деревни. Я махал рукой, вы не заметили… Извините, Иосиф Иргл, директор
школы из Шеберты. Для деревни Иосиф Антонович, для всей округи просто
«чех из Шеберты».
Сибирь – это Вавилон; прикроешь глаза и видишь, как бредут связан-
ные веревкой девять тысяч пленных солдат и офицеров армии Карла ХII,
участников Северной войны, разбитых под Полтавой. Многие шведы жени-
лись на сибирячках, приняли православие. Когда срок ссылки закончился, не
все вернулись на родину. От оставшихся пошли голубоглазые светловолосые
русские с нерусскими фамилиями. Гуще других было поляков, участников
революционных восстаний. Чехов тоже хватало.
Я знал историю Яна Вельцла, искателя приключений из Забржега (Мо-
равия). В конце ХIХ века он устроился кочегаром на итальянское грузовое
судно, побывал в Австралии, на островах Океании, в Африке, Японии, во Вла-
дивостоке сошел на берег, добрался до Байкала, строил с артелью Трансси-
бирский рельсовый путь, а потом с лошадкой, единственной собственно-
стью, пошел к океану. Тридцать лет неугомонный чех провел на Новосибир-
ских островах. Когда я попал на острова в середине шестидесятых, еще ходи-
ли о нем рассказы, как он торговал пушниной и рыбой, стал хозяином фак-
тории. Его шхуна «Лаура» потерпела крушение вблизи Америки в 1924 году.
Когда Вельцл вернулся в Чехию, с его слов журналисты написали несколько
книг.
И вот Иосиф Иргл.
История семьи Ирглов в России началась в царствование Александра III,
когда крестьяне из Чехии и Моравии, томясь в империи Габсбургов, приняли
приглашение русского императора заселять на льготных условиях пустую-
щие земли на Волынщине. Они выкупили шестьдесят тысяч гектаров земли,
построили мельницы, пивоварни, сахарные заводы, дома и школы. В Первую
мировую войну волынские чехи в составе чехословацкой воинской части во-
евали с Австро-Венгрией. Победа большевиков в Петрограде, гражданская
война в России, дележ Западной Украины между Россией и Польшей (1921 г.)
разбросали волынских чехов; оказавшись на советской территории, отец
Иосифа был, как говорили, раскулачен, семью выслали в Восточную Сибирь,
в Шеберту под Нижнеудинском. Иосиф Антонович учит детей географии.
«Какой я чех? Я чешский сибиряк...»
И все-таки были, были три счастливых года, когда Иосиф Иргл ощущал
себя чехом. В 1942 году он попал в чехословацкий корпус Людвика Свободы,
в бригаду полковника Пршикрыла, был парашютистом-десантником. Его
группу, сорок человек, сбросили в Словакии под Банска-Быстрице; они ввя-
зались в бой, но силы были неравны, парашютисты ушли партизанить в леса.
К ним примкнули бежавшие от немцев власовцы и пленные венгры. Три
сотни партизан воевали до конца войны, пока не соединились с частями Со-
ветской Армии. После победы Иосифа потянуло домой – в Сибирь, обратно в
Сибирь.
Мало кто из чехов так чувствует русских, как за многие годы их научил-
ся понимать чех из Шеберты. И вот что его поражает: здесь люди легко при-
нимают на веру прочитанное или услышанное, и если обнаружится разлад
между чужими словами и их собственными наблюдениями, они усомнятся