Текст книги "Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году"

Автор книги: Леонид Шинкарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

кие люди на родине.

Медведев попросил у приматора список руководства мэрии. Принесли

листок с семнадцатью именами. «Ну вот что, – сказал капитан, – я отпущу по

домам ваших сотрудников на свой страх и риск, кроме этих семнадцати.

Лично буду у дверей проверять пропуска».

Капитан уже был на грани нервного срыва, когда на четвертый день в

мэрии появились трое советских чекистов. Они выслушали капитана и дали

пачку чешских крон – купить в буфете продукты для подразделения.

«Чекисты расспрашивали, не проходит ли в ратуше четырнадцатый

съезд КПЧ. Мы обошли ратушу, соседние здания, вместе искали место съезда

и подпольные радиостанции, но ничего не обнаружили. Перед уходом чеки-

сты потянулись к книге на моем столе. Я взял ее в Исторической библиотеке

на площади. Это был красиво оформленный альбом эротических рисунков.

Один чекист сунул книгу под куртку. Куда, говорю, забираете, я обещал вер-

нуть на место. “Капитан, – смеются, – ты молодой, обойдешься!”».

На седьмой день появился подполковник Иванов. Медведев к нему:

«Что же вы нас забыли?» Да я сам, говорит, мотаюсь без еды.

Наконец, стали подвозить продукты. Солдатам и офицерам выдавали

папиросы «Беломорканал», по куску хорошей колбасы.

Настроение сразу поднялось, но не успели солдаты насладиться жиз-

нью, как их послали на бронетранспортерах блокировать Высшую партий-

ную школу.

«Тут что-то не так, товарищ, сказал мне директор ВПШ. – Я коммунист с

подпольным стажем, с фашистами воевал, но такого нигде не видел!» – «Да

что случилось?» – «Пойдемте…» Мы пошли по общежитию. Кошмар какой-то.

Столы сломаны, у стульев ножки и спинки перебиты, художественные по-

лотна покорежены, валяются пустые бутылки, подушки порваны, по комна-

там летают перья. Столовая посуда разбита, ложки, ножи, вилки забили ка-

нализацию. Погром! Конец света!

«Чья работа?» – спрашиваю. Директор опустил глаза. «Чья работа,

спрашиваю?!» – «Отдыхали ваши десантники…»

На десятый день подполковник Иванов приехал, собрал всю нашу ко-

манду – пять офицеров: «А теперь домой. В Германию…» Нашли своего води-

теля и двинулись, откуда пришли. На дорогах не разберешь направления, мы

долго плутали, пока не вышли на Карловы Вары. А там рукой подать до Гер-

мании, до нашей Северной группы войск».

…Эдуарда Александровича Медведева, служащего из Одессы, приле-

тевшего на пару дней в Москву, я увидел в октябре 1989 года в редакции

«Известий». Подполковник запаса, он десять лет как уволился из армии. По-

сле возвращения на родину в его переживаниях еще долго доминировали

пражские видения: раздавленная под Прагой девочка, учиненный десантни-

ками погром в гостинице ВПШ, стрельба на Староместской площади, смею-

щиеся глаза Людвика Черного, хороводы обнаженных чешек, смущавших

солдат. Воспоминания, говорит, нарушают душевный покой, не дают спать.

Смутная тревога распирает грудь, когда он слышит звук идущего на посадку

самолета или лязг гусениц по бетонной дороге.

Психологи говорят, что легко отличают солдат Отечественной войны

от солдат, вернувшихся из Афганистана: когда заходит речь о войне, у них

разные глаза.

Я ловлю себя на мысли, что не могу вспомнить, какие глаза у солдат,

успешно выполнивших свой долг в Чехословакии.

Они глаза опускают.

В навязчивых видениях, приходивших к Медведеву, загадочной остава-

лась улыбка приматора Людвика Черного. Почему хозяин миллионного го-

рода, одной из самых красивых столиц Европы, был с ним так спокоен и де-

ликатен, и молодой оккупант, как на площади кричали капитану в лицо, для

приматора был только малыш, чьи проказы вызывают не страх, а жалость?

В манерах приматора не было растерянности перед грубой силой;

напротив, он светился спокойным и потому еще более очевидным превос-

ходством, объяснить которое капитан себе не мог. Только много лет спустя,

когда в СССР все переменилось, стали доступны запретные прежде книги,

свободнее стали поездки за рубеж, перебирая в памяти чехословацкие собы-

тия, капитан стал думать о том, что в пражской ратуше с ним рядом был че-

ловек, выросший в другой культуре. Даже на площади огромная толпа, воз-

мущаясь, протестуя, ненавидя чужих солдат, почему-то не рвала на груди ру-

бахи, не хваталась за дреколья, но смотрела вокруг с таким спокойным пре-

зрением, будто каждый с молоком матери усвоил стоящую перед малочис-

ленным народом историческую сверхзадачу: самосохранение нации.

Но как понять постоянную улыбку приматора?

Не прошло двух лет после моих встреч с Медведевым в Москве, как в

мае 1991 года по журналистским делам я снова оказался в Праге и, пользуясь

случаем, пытался что-нибудь разузнать о приматоре Людвике Черном. Это

было нетрудно, тут помнят старого человека, как в свое время ему достава-

лось за неудобные маршруты трамвая, снос старых домов, очереди на полу-

чение новых квартир, за массу других неотвратимостей в бережно хранимом

древнем городе. Большинство говорило о приматоре с почтением: новые

квартиры при нем получали каждый год сорок пять – пятьдесят тысяч семей,

а в 1968 году при советской поддержке город стал строить метрополитен. И

у всех в памяти, как утром 21 августа, когда мэрию контролировали солдаты

капитана Медведева, приматор и его сотрудники нашли способ передать че-

рез газету призыв к городу сохранять порядок, и призыв был услышан.

В первые часы после вхождения войск были уничтожены или повре-

ждены с десяток трамвайных составов и почти два десятка маршрутных ав-

тобусов, остановилось движение городского транспорта; национальное

предприятие «Бензина» оказалось под началом вошедших войск, и на запра-

вочные станции перестало поступать топливо. Самое обидное было, говори-

ли мне, получить это от большого славянского брата. Но Прага все пережила,

встряхнулась, старается забыть.

Мои друзья без труда отыскали в городе Людвика Черного, теперь гла-

ву чехословацкой торгово-промышленной палаты, и мы поехали к нему.

Сидим в большом кабинете.

Улыбка не сходит с лица Людвика Черного.

Он помнит появление капитана Медведева. «Приказом командования

ратуша берется под охрану», – сказал капитан. Я ответил, – пожалуйста, но

что это значит? Капитан объяснил: никто не может выходить из ратуши или

входить в нее. Я изумился: здесь городской национальный комитет, работает

много людей, еще больше приходят в ратушу по неотложным делам. Капи-

тан сказал, что должен выполнять приказ. Но были женщины, у них дома де-

ти. Он был великодушным, разрешил женщинам разойтись по домам. Я тогда

подумал, что капитан все-таки рос в хорошей семье и у него была мама».

На второй или третий день в ратушу поднялись советские генералы, их

сопровождали автоматчики. Надо было обсудить ситуацию в городе. Пред-

приятия не работают, транспорт стоит, пекарни без муки, все перекрестки

забиты танками. Сели обсуждать, как наладить подачу электроэнергии, раз-

воз продуктов по магазинам, пропуск машин «скорой помощи»… Один из ге-

нералов (приматор не запомнил имя) потребовал устроить на Старомест-

ской площади митинг чехословацко-советской дружбы с участием москов-

ского ансамбля песни и пляски. Приматор долго подбирал слова поделикат-

нее, объясняя соудругу генералу, что сейчас не лучшее время для концерта.

Генерал удивился: «Это зря, отличный ансамбль!» Потом спохватился: «Ну,

да! Я не сказал главное. Это будет шефский концерт. Бесплатно!»

Появился генерал-лейтенант И.Л.Величко, просит помочь солдатам по-

мыться, постирать белье. «И хотя молодежь на улицах скандировала: “Ни

один волос не упадет с головы оккупантов, но они не получат и глотка во-

ды!”, было бы недостойным унижать обманутых молодых солдат, часто вы-

ходцев из деревни, не вполне понимающих, зачем их сюда привезли. Они то-

же были заложниками, даже в большей мере, чем чехи, мы же у себя дома. Я

дал городским баням указание по ночам принимать советских солдат». На

это решение, с которым не все в городе были согласны, повлиял один мо-

мент. Генерал Величко воевал за освобождение Словакии. Я не знаю, что с

ним стало, говорит приматор, но что бы ни произошло, «нельзя потерять па-

мять и стать неблагодарным».

Я спрашиваю, каким в его памяти остался капитан Медведев. «Что я мо-

гу испытывать к молодому человеку, вполне простодушному. Он плохо пред-

ставлял, в игру каких политических сил был вовлечен. И если поступал не

лучшим образом, то не от злобы, а от доверчивой натуры. Он видел мир гла-

зами политработников и советских газет. Держа нас под арестом в мэрии и

колеблясь, отпускать или нет женщин к детям, он твердо знал, что защищает

великое дело Ленина и мировой коммунизм. Я не мог ему помочь, оставалось

жалеть, как ребенка.

Однажды на Староместской площади у памятника Яну Гусу я рассказал

капитану известную легенду о том, как нашего национального героя сжига-

ли на костре. Когда занялся огонь, одна добрая старушка, желая сделать бо-

гоугодное дело, подбросила в костер и свою вязанку дров. Ян Гус ей улыб-

нулся: “О, святая простота…” Капитан Медведев, я думаю, тогда был слишком

молод, чтобы понять грустную улыбку Яна Гуса» 14.

Фотографии к главе 5

Десантник Валерий Нефедов (7-я воздушно-десантная дивизия), первый из участников втор-

жения, кто в августе 1989 года публично, через газету «Известия», произнес слова, на кото-

рые не решались руководители СССР : «Прости нас, Прага…»

Людвик Вацулик в 1968 м в 1998-м: «Дубчек и его окружение не были обмануты, они все знали

заранее. Они были изнасилованы…»

ГЛАВА ШЕСТАЯ. «Свои взгляды как перчатки не

меняю…»

Член Политбюро Мазуров: «Самое главное не то, что я вернулся, а

то, что ни одного чеха не похоронил». Стычки в окружении Бреж-

нева. Генерал Павловский взгляды не меняет. «Кого боятся? Силу!»

Чего стыдился под конец жизни командарм Майоров. Комендант

Брно Иванов не хотел бы снова начинать от Сталинграда. Причи-

на бессонницы генерала Левченко

В полдень 20 августа на заседании Политбюро Брежнев сказал: «Надо

послать в Прагу одного из нас. Военные там могут натворить такое…» Взгляд

пошел по лицам; соратники втянули головы в плечи. Глаза остановились на

Мазурове. «Пусть полетит Мазуров». Все поддержали дружно и поспешно.

Как потом мне скажет Мазуров, «были страшно довольны, что не они» 1. В

день ввода войск члены руководства едва стояли на ногах, почти неделю ни-

кто не спал. Решение о начале военной операции вызвало вздох облегчения:

наконец-то! Все сомнения позади, стало ясно, что делать.

Никто не знает, чем руководствовался Брежнев, предложив отправить в

Прагу Кирилла Трофимовича Мазурова, члена Политбюро, первого замести-

теля председателя Совета министров СССР. Возможно, держал в памяти его

военное прошлое, близкие связи с армией, уравновешенность характера,

спокойствие. Был поздний вечер, когда Мазуров приехал домой, позвонил на

аэродром, в авиаотряд, который обслуживал высшее руководство, чтобы го-

товили вылет, разбудил Янину Стефановну. «Срочная командировка… в Кир-

гизию». Ни к чему жену волновать. Узкий круг посвященных будет держать

язык за зубами двадцать один год. О том, куда отправлялся муж в августе

1968-го, Янина Стефановна узнает незадолго до его смерти.

Полет Мазурова в Прагу был государственной тайной; самолет взял

курс на запад в три часа ночи. В послевоенной Европе ни на один аэродром

не было столько приземлений на единицу времени, как в ту ночь на Прагу.

Военные самолеты с десантниками несло, как тучи хвойных игл. Самолет с

Мазуровым и его помощником Михайловым долго кружил над аэродромом

Рузине, ожидая, пока спрыгнувшие советские и болгарские десантники из

приземлявшихся и сразу взлетавших военных самолетов на пару минут

освободят полосу.

Когда машина везла Мазурова и его сопровождающих с аэродрома в

Прагу, в посольство, они увидели на дорогах танковые части. Город еще

спал… Скрежет гусениц, запах танковой гари… «Я же в войну был танкист, и

теперь вернулось ощущение, что я среди своих. Война! А это для меня дом

родной».

Это я услышал от Мазурова в первых числах августа 1989 года, когда

мне позволено было навестить его в одной из московских больниц. От внеш-

него мира его строго оберегали кремлевские врачи и Янина Стефановна,

безотлучно находившаяся при муже. Почти четверть века этот человек рабо-

тал рядом с Брежневым, был уважаемым политическим деятелем. Из бело-

русской глубинки, из гомельской крестьянской семьи, он прошел войну от

политрука роты до инструктора политотдела армии, был дважды ранен, по-

сле излечения стал организатором партизанского движения в родных лесах,

потом руководил коммунистами Белоруссии.

Теперь на двух больничных подушках, чтобы повыше было, лежал се-

деющий человек, сохранивший в свои семьдесят пять хорошую память. Я

благодарен Кириллу Трофимовичу и Янине Стефановне, позволивших мне в

наброшенном на плечи белом халате присесть на табурет рядом с его белой

кроватью. Мазуров впервые согласился рассказать о том, как в форме армей-

ского полковника, под придуманным им именем Трофимова (в Праге его

звали генерал Трофимов) член высшего советского руководства, тайно при-

летев в Чехословакию, первую неделю после ввода войск держал в своих ру-

ках всю полноту власти, в том числе над посольством и армиями. Впервые в

истории советского государства (и в последний раз) деятель Кремля, чьи

портреты народ носил на демонстрациях, скрытно прибыл в другую страну,

чтобы под чужим именем руководить военно-политическими событиями, в

которые были вовлечены шесть стран Европы.

Мазурова не смущал мой диктофон, но с присущей ему основательно-

стью он хотел, опережая вопросы, чтобы собеседник представлял общую си-

туацию, как она складывалась или, по крайней мере, какой виделась членам

Политбюро, когда они решали, вводить или не вводить войска. Все думали,

настаивал он, не столько об интересах своей страны, сколько о судьбах ми-

ровой системы социализма; за нее была ответственность перед историей.

За больничными стенами лежала перестроечная Москва, начинавшая

отвыкать от партийной риторики застойного времени; многие вчерашние

партийные боссы торопливо открещивались от прошлого, надеясь удер-

жаться в настоящем, но человек на больничной кровати, не страшась пока-

заться консервативным, сразу сказал: «Вы хотите спросить: согласился бы я

сегодня руководить подобной операцией? Нет! Но в конкретной обстановке

августа 1968 года я поступал согласно убеждениям, и если бы сегодня та си-

туация повторилась, вел бы себя так же». Попытаюсь с максимальным при-

ближением к услышанному представить обстановку в Европе ко времени

вторжения в Чехословакию. Не как ее оценивали в уже перестроечные вре-

мена, когда выводились войска из Афганистана и уходили в небытие про-

тивники Пражской весны, а в интерпретации Мазурова, как она виделась

окружению Брежнева, когда качались чаши весов: вводить или не вводить.

Шестидесятые годы, говорит Мазуров, высший накал «холодной вой-

ны». Мир социализма походил на растревоженный улей: западные немцы

давят на восточных, идет перекачка умов из ГДР в ФРГ, под угрозой эконо-

мика Восточной Германии. Межгерманскую границу решили сделать непро-

ницаемой, подняли берлинскую стену. Тем временем советские ракеты везут

морем на Кубу, возникает карибский кризис, страшнейший накал страстей.

Появилась надежда на встречу советского руководства с американским пре-

зидентом, но полет Пауэрса над сибирскими лесами ломает расчеты. Тут еще

арабо-израильская война, горечь от поражения поддерживаемых Москвою

арабов, позорящих в своих песках советские танки и оружие. А разведка со-

общает о планах американского ядерного нападения на Советский Союз, на

страны Варшавского пакта. Одно к одному!

Мировой империализм берет курс на разложение социалистических

государств изнутри. Начинают с Чехословакии – центр Европы, экономиче-

ски развитая страна, с большими демократическими и культурными тради-

циями. Сами чехи дали Западу повод для надежд; во власти много социал-

демократов, представителей других партий, им не нравится, что страна без-

думно копирует советский опыт в управлении, культуре, образовании. Ком-

мунисты признали несостоятельность Новотного, выдвинули в руководство

новых людей. В частности, молодого Дубчека; он казался «своим», воспиты-

вался в СССР. Но на вершине чехословацкой власти еще оставались Кригель,

Смрковский, Цисарж и другие, люди старшего поколения, резкие в суждени-

ях, часто упрямые, кремлевским идеологам неприятные.

«Под флагом критики деформаций прошлого в Чехословакии шло

внедрение антисоциалистических лозунгов. Газеты писали не все, но из за-

крытых источников мы представляли, что чехи думают. Верх брали силы,

утверждавшие, что советский опыт ошибочен и надо ориентироваться на

Запад. Это при том, что мы еще при Хрущеве признали право каждой партии,

каждой страны на собственный путь. Об этом знали югославы, мы никому и

ничего не хотели навязывать. В этой обстановке, когда со всех сторон давят,

единственное наше желание было – сплотиться, выдержать, не допустить

войну, всем уцелеть. А если потребуется, дать совместный отпор.

Именно в это время в Чехословакии поднимается активная антисовет-

ская кампания, руководство партии выпускает из рук средства массовой ин-

формации. Дубчек 1968 года, в силу своего характера, как человек бесхре-

бетный, превращается в чехословацкого Керенского, каким тот был в фев-

ральскую революцию 1917 года в России. Мы должны были что-то делать…»

Мазуров напряженно смотрит на Янину Стефановну, сидящую на краю

постели, словно впервые объясняет ей и самому себе, как он оказался в эпи-

центре событий, которые на склоне лет можно понимать, но не приходится

гордиться.

«Я не люблю сослагательного наклонения, но предположим, что в Чехо-

словакии возникает буржуазная республика, она выходит из Варшавского

договора, допускает к себе немцев, а ФРГ, вопреки Потсдамским соглашени-

ям, уже вооружена до зубов. За ними двинутся американцы, и наши армии

будут стоять друг против друга не у Карловых Вар, а под Львовом. Это было

для нас недопустимо. Опасная обстановка, честно вам скажу. Мы уже знали,

куда и сколько бомб на нас предполагают бросить, у нас для ответа столько

не было. Мы могли устрашать, кое-что сбросить на них, но разве столько?

Надо было все это пресечь и наглухо закрыть границы стран Варшавского

договора» 2.

Взглянув на часы, Янина Стефановна принесла мужу таблетки, он при-

нял, отдышался, заговорил снова. Брежнев ему рассказывал о встрече с чехо-

словацкой делегацией в Дрездене. «Когда Дубчеку напоминали об обяза-

тельствах проводить согласованную политику, в ответ слышали: “Да вы что,

у нас все в порядке, мало ли о чем пишет молодежь…” Чехословацкие дипло-

маты поговаривали о выходе из Варшавского договора, на беспокойства из

Москвы – никакого внимания. В июле началась чехарда в правительстве. Из

39 членов правительства заменили 29 человек; приходят новые люди, среди

них социал-демократы. Открываются границы с Австрией и ФРГ, оттуда су-

детские немцы устремляются в Чехословакию. В июле в Карловых Варах от-

дыхает Косыгин. Видит, там вакханалия. Буквально фашисты по улицам рас-

хаживают, горланят: “Это не Карловы Вары. Это Карлсбад! Пусть русские уй-

дут!”. Косыгин прекращает отпуск и возвращается в Москву. Товарищи, го-

ворит, это не журналисты, не дипломаты пишут, я своими глазами это видел.

Надо что-то делать!»

Решили собраться еще раз в Варшаве. Лидеры блока согласились, чехо-

словаки отказались. На варшавской встрече выработали совместное письмо,

указали на действия чехословацких контрреволюционных организаций.

Дубчек письмо скрыл, никому не показал. Наши снова ему предложили: мо-

жет, вам неудобно встречаться с делегациями всех братских партий, прове-

дем двустороннюю встречу – Политбюро ЦК КПСС и Президиума ЦК КПЧ. Где

хотите, можно на вашей территории. Согласились на Чиерну-над-Тисой».

Мазуров любил Чехословакию, много раз бывал там, начиная с 1947 го-

да, когда участвовал в Конгрессе федерации демократической молодежи.

«Мы просили о приеме у президента Э.Бенеша, он не принял, а Готвальд, то-

гда председатель правительства, демонстративно пригласил к себе. Потом я

ездил часто, и лечился, и к друзьям. И вот, когда мы прибыли в Чиерну-над-

Тисой, наши четыре вагона с руководством, помощниками, стенографистка-

ми, машинистками, охраной и т.д. несколько часов стояли на станции, никто

поезд не встречал. Нам говорили, не успели подготовить помещение. Ничего,

отвечаем, проведем переговоры в вагоне поезда. Чехи возражают: в вашем

вагоне неудобно, в нашем тоже. Ну, говорим, давайте на улице поговорим.

Наконец, нашли помещение. Среди чехов было несколько человек, которые

все прекрасно понимали. Они шептали нам: если бы мы вам все рассказали,

чего вы не знаете, нам было бы невозможно возвращаться домой.

А Дубчек свое: “Ну что вы, товарищи, ничего опасного не происходит.

Мы строим социализм с человеческим лицом”. Все-таки договорились о

принципиальных позициях: они берут под свой контроль средства массовой

информации, прекращают выпады против Советского Союза и Варшавского

договора. В общем, холодная была встреча. Наши друзья держались отдель-

ной кучкой – Биляк, Индра, Кольдер, Швестка… Мы уезжали побитые, изма-

занные грязью, никто не спал до самой Москвы. Нас же принимали за дурач-

ков: “Ну что вы, товарищи, возможно, где-то есть у нас подполье, а где его

нет…” Мы говорим: у нас, если есть контрреволюция, мы сразу вскрываем, а

вы даете ей трибуну!»

Мазуров отдышался.

«Говорят – “доктрина Брежнева”. Такой доктрины не было и быть не

могло. Если начистоту, более острую позицию, чем Брежнев, занимали Уль-

брихт, Гомулка, Живков. Кадар был человек принципиальный, и он в этой

ситуации колебался. Даже Тито колебался, хотя ему импонировало, что Чехо-

словакия держит курс на Запад. Он сначала с нами спорил, телеграммы по-

сылал, потом признал, что дело, конечно, дошло до недопустимого. Брежнев,

Косыгин, Подгорный постоянно звонили главам братских стран, всех ин-

формировали о происходящем. Те настаивали: надо вмешиваться».

Спрашиваю Мазурова, кому первому пришла мысль о военном вмеша-

тельстве.

«Не знаю, точно могу сказать: не мне. Но если бы у меня возникла такая

идея, я все же не играл в Политбюро ведущей роли, чтобы ее озвучивать. До-

веренными лицами у нас были четверо: Брежнев, Косыгин, Громыко, Гречко.

Чекистов, я точно помню, никуда не приглашали. Они свое дело делали и со-

общали, что нужно было. Позиция Андропова не отличалась от моей; после

венгерских событий он чувствовал ситуацию острее многих.

Гомулка и Ульбрихт постоянно звонили по ВЧ, бились в истерике: надо

скорее что-то делать! Я больше чем уверен: идею ввода войск подал кто-то

из них. Но если бы в той ситуации спросили меня, надо ли вводить войска, я

бы тоже ответил: надо! Но меня никто не спрашивал. Я просто поддерживал

эту идею».

Мазуров вспомнил Людвика Свободу. Советское руководство постоянно

к нему обращалось, находило у него поддержку, а он повторял: чехословаки

приемлют только демократические методы решения политических вопро-

сов, это старая традиция, и он ничего иного позволить не может. «Но армия,

– говорил он, – пока я жив, не будет выступать против Советов, против Вар-

шавского договора».

Неделю перед вводом войск, продолжает Мазуров, почти никто не спал,

расходились по кабинетам, с минуты на минуту ждали в Праге контррево-

люционный переворот. «Там все для этого созрело, но, может быть, струси-

ли».

В последние часы перед отлетом из Москвы Мазуров разговаривал с

Брежневым, Косыгиным, Гречко. Министр обороны улыбался: «Ну, ты в этих

делах понимаешь больше, чем я. Давай сам действуй». Моя главная задача

была – уберечь наших солдат от стрельбы. Мы делали все, что могли. Полит-

работники с ног сбивались. У меня был джип, я в форме полковника носился

по городу. На площадях солдат оплевывали, писали на броне черт знает что,

бросали в них помидоры. Я вам скажу: солдаты, которые все это выдержали,

– герои. В Праге я сказал генералу Павловскому, поставленному во главе со-

юзных армий: «Если хоть один наш солдат выстрелит, ты будешь первый

расстрелян». Это, как говорится, не для печати.

В Праге мне дали в адъютанты старшего лейтенанта, фамилию не

вспомню. Он со мной на джипе все время ездил. Когда мне исполнилось 60

лет и в печати появился указ о моем награждении, он мне прислал трога-

тельное письмо, а подписался так: «адъютант, который вас сопровождал в

Праге».

Янина Стефановна повернулась ко мне: «Адъютант еще написал, что

никогда не думал, что такие люди, как Кирилл Трофимович, бывают на све-

те, и если бы сказали отдать за него жизнь, он бы это сделал, не задумыва-

ясь».

Кирилл Трофимович стал тяжело дышать, глаза наполнились слезами.

Янина Стефановна успокоила мужа и полотенцем вытерла ему лицо.

От событий 1968 года нас отделяли два десятка лет, срок достаточный,

чтобы осмыслить, что произошло с нами и со страной. Мы проиграли «хо-

лодную войну», армия ушла из Афганистана, приближался распад великой

империи. Мазуров был не глупее других и прощался, не скрывая слез, с ми-

фом о непобедимости родной страны, дорогих ему коммунистических идей, с

мыслью о нашем мессианском предназначении. Прага первой поколебала эту

систему мышления.

Некоторое время спустя Мазуров продолжал:

«Разве можно сравнивать Чехословакию и Афганистан? Не буду вам го-

ворить свое мнение об Афганистане. Я был ошарашен, когда там произошла

революция, мы все были ошарашены. И кто ее сделал, до сих пор не пони-

маю. Мне неизвестно, кто вводил туда войска, но честно скажу: на мой

взгляд, это была ошибка. Я раза три был в Афганистане. У меня были хоро-

шие отношения с королем Мухаммедом Захир Шахом, мы с ним одногодки, я

очень уважал его и он меня. И когда по радио сообщили, что мы ввели туда

войска, я жене сказал: “Большей глупости мы пока не делали”».

Вторжение в Чехословакию Мазуров («генерал Трофимов») подобной

глупостью не считает. «У наших офицеров никакого упадничества, никакого

сомнения, что мы неправильно что-то делаем, не было. А солдаты, видя от-

ношение к ним, просто дрожали, у всех же автоматы, а отвечать нельзя. Сол-

даты стояли у танков, стояли у входа в музей, где хранились ценности. Стоя-

ли как часовые. На них плевали, над ними издевались. “Рязанская рожа, чего

сюда приехал, кто тебя звал?” Много отпрысков из белогвардейских семей,

они тоже измывались над нашими солдатами. Но не было ни одного случая,

мне все докладывали, чтобы кто-то из солдат не выдержал. Тогда другие

были солдаты и дисциплина другая была.

Я выехал на своем “газике” на Вацлавскую площадь. Вся площадь за-

пружена людьми. Меня окружили “волосатики”, тогда молодежь бороды но-

сила, модно это было, подошли к машине вплотную и не отпускали. Плюют

на машину, что-то кричат. Машина закрыта. Я им пальцем показывал: мол,

чудаки вы! Не знаю, что было бы, если бы на помощь не подоспел танк, не

освободил проезд».

– У вас при себе было оружие? – спрашиваю я.

– На всякий случай. У адъютанта автомат, у меня пистолет.

Но что бы мы могли сделать, если бы на нас напали?

– Был только адъютант?

– Чем меньше в машине людей, тем безопаснее. А потом: я в жизни ни-

чего не боялся.

Мазуров и с президентом Свободой встретился, как генерал Трофимов.

Предложил ему свой самолет для полета в Москву. Президент говорил: «Дуб-

чек себя полностью скомпрометировал, надо его менять». И предложил Чер-

ника. «Но наши прикинули: Черник – председатель правительства, пусть

останется, а на место Дубчека есть другая кандидатура – Густав Гусак. Я его

плохо знал, его имя назвал Червоненко. Организатор компартии Словакии,

руководитель словацкого национального восстания 1944 года. Десять лет

отсидел при Сталине, после выхода из тюрьмы был преподавателем. Уважа-

емый человек. Когда мы назвали его, сомнение было только у Свободы. На

пост первого секретаря ЦК партии, говорил он, все же желательно избрать

чеха. Но потом согласился. Я распорядился: найти Гусака. За ним послали в

Братиславу самолет, наши военные его нашли и доставили в Прагу. Мы с ним

познакомились, а 23 августа вместе со Свободой отправили в Москву. Он ле-

тел на переговоры, фактически на смотрины. Всем понравился, скромный

такой человек».

В Праге Мазуров жил в посольстве.

Червоненко предложил ему остановиться у себя в резиденции, во дворе

посольства, тем более что жену отправил в Москву, оставался в большой

квартире один. Мазуров предпочел маленькую комнату в посольстве рядом с

кабинетом посла, здесь было больше возможностей для оперативной связи.

Поставили раскладушку. Рядом был штаб войск и штаб чехословацкого ру-

ководства – тех, кто выбрал посольство местом своего временного убежища.

Возбужденный происходящим, Мазуров особенно остро переживал раз-

вал в городе, нарушение нормального хода вещей. Замерла работа учрежде-

ний, закрылись многие магазины и кафе, на улицах люди выстраивались в

длинные очереди за хлебом, сахаром, консервами. Такого Прага не видела со

времен войны. Мазуров приказал генерал-лейтенанту И.Величко, назначен-

ному военным комендантом столицы и Среднечешской области: «Что угодно

делай, с помощью чехословацких товарищей вытаскивай завмагов из квар-

тир, но заставь прекратить саботаж, открыть магазины, чтобы люди не го-

лодали!»

Он спал в сутки, может быть, часа полтора. По ночам стрельба стояла

неимоверная. По нескольку раз в день по ВЧ Мазуров информировал Москву

об обстановке. Шифровки шли от него и через него. Если по государствен-

ным делам, они подписывали вдвоем с Червоненко, если по военным – под-

писывал он один. В Чехословакию вошли две-три танковые дивизии, около

сотни танков. Прежде всего их поставили вдоль германской и австрийской

границы.

«Генералам Ямщикову и Величко я дал указание увести танки с город-

ских улиц и площадей. Уничтожить танки в городе плевое дело, только сбро-

сить с крыш зажигательные бомбы. А их поставили вдоль тротуаров!»

Мазуров сообщил Москве о «происках контрреволюции» и попросил

прислать в Прагу группу журналистов c типографским оборудованием для

издания листовок и газет на чешском языке. Группу возглавил А.Н.Яковлев,

заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС.

Чтобы дать мужу отдохнуть, прикрыть глаза, Янина Стефановна вме-

шалась в разговор: «Почему никто не напишет, как нам непросто было от-

дать Чехословакию, мы столько в нее вложили. Освобождали от фашизма, а у

самих столько было бед, столько жертв. И в индустриализации, и в коллек-

тивизации, и тридцать седьмой год. И война! Наши люди еще не видели