Текст книги "Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году"

Автор книги: Леонид Шинкарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

встанцев и казни гордого Яна, и когда он перед смертью не к оружию звал

земляков, не к отмщению, а только довериться Божьему суду. Матей согла-

сен, что не сила, а справедливость торжествует в земных делах.

Матей приглашает в Домажлице на ежегодный грандиозный фольк-

лорный праздник. Нигде не услышишь такой игры на волынке, не увидишь

такой массы людей в традиционных костюмах. И спешит успокоить: «Ника-

кого отношения к уходу ваших войск. Это у нас сто лет. Каждый август!»

Из Индрихова Градца за полчаса я добрался на попутке в Седло.

Иржи слаб, с трудом передвигается, но просит домашних, его просьбой

смущенных, поставить на стол бутылку коньяка, признавшись, что врачи за-

претили, но никогда бы себе не простил, если бы не воспользовался случаем.

Протесты мои и домашних безуспешны. Мы отпиваем по глотку и принима-

емся звонить в Злин Мирославу Зикмунду. «Агой, Мирку!» – «Привет, Леня!»

Мы с Иржи вырываем друг у друга трубку, чтобы говорить с Миреком.

Условливаемся, что я проведу в Злине 8 и 9 августа.

Они оба, Иржи и Мирослав, никогда не чувствовали себя политиками,

но исторический опыт заставляет настораживаться каждый раз, когда их

страна посреди Европы может оказаться в эпицентре чужого противостоя-

ния. Вступление Чехии в Североатлантический Альянс им не кажется про-

движением НАТО на восток, а только возвращением страны на европейский

запад, в колыбель своей цивилизации, из которой они когда-то выпали, воз-

можно, по своей, но и не по своей воле. И хотя у чехов мнение на этот счет

разное, большинство поддерживает политику властей.

– Знаешь, – говорит Иржи, – я не стал бы утверждать, что наши власти,

принимая решение вступить в военный блок, держат в уме реальную угрозу

с чьей-то стороны, но мы понимаем людей, ответственных за национальную

безопасность. Не их вина за то, что перед их глазами страшный призрак 1968

года.

– Думаешь, боятся России? – спрашиваю.

– Нет, Россию не боятся… Но, как это по-русски… Побаиваются!

Возможно, недоверие поддерживают поспешные действия Москвы,

вроде распространенного российским посольством в Праге в апреле 1997 го-

да предупреждения: если Чехия вступит в НАТО, ей будут перекрыты по-

ставки российского газа. Не все у нас задумываются о том, что за народ сего-

дняшние чехи, какие чувства мы пробудили в них двадцать лет назад. Услы-

шав угрозу, чехи сами отказались от российского газа и договорились о по-

ставках из Норвегии. Пусть норвежский газ дороже, но никакая держава не

будет замахиваться на их небольшую страну кулаком.

У меня с собой блокнот 1960-х годов. В нем запись Иржи, сделанная в

те дни, когда из Иркутска я полетел на пару дней в Новосибирск повидаться

с Ганзелкой и Зикмундом. Журналисты еще спорили о предназначении

нашей профессии; это особенно занимало газетчиков Сибири с ее грандиоз-

ными стройками, планами на будущее. Братск, Усть-Илимск, ЛЭП-500 были у

всех на устах, но мало кому удавалось «пробить» статью о том, как тяжко жи-

вется в восточных районах коренному населению, всем тем, кто не на виду.

Иржи в мой блокнот записал:

«Леня дорогой, ты ищешь мысли близких о том, во что ты веришь больше все-

го: о журнализме, о смысле жизни журналиста. Мне думается, что печать должна

быть не только зеркалом общества, портретом властей по их совести, характере,

мудрости и творческих способностях, но прежде всего во многих направлениях про-

кладывать путь, быть первым советником, первооткрывателем социальных болез-

ней. Журналист должен видеть перспективу дальше всех и помогать вести вперед –

или он не журналист. Наш самый близкий русский был на всю жизнь журналистом,

поэтому он стал Лениным. Юра (Иржи) Ганзелка. 9 июля 1964 г.».

– То было от чистого сердца, – говорит Иржи, – так я тогда чувствовал.

Марксизм вошел в наше сознание, мы мечтали об идеальном обществе добра

и справедливости, связывали с ним надежды. Мы не думали, что в 1968 году

– на родине Ленина! – нас с Миреком назовут врагами России… Скажи, у вас

многие этому верили?

– Ну что ты.

– Больно, если бы многие.

Я хотел попрощаться в доме, но Иржи, не слушая доводов, поднялся,

опираясь на палку, проводить до ворот. Он долго стоял, скрестив обе руки на

палке, в старой длиннополой блузе садовника на Петршине. Перед тем, как

свернуть в переулок, я оглянулся. Он поднял согнутую в локте руку, кисть

слегка покачивалась, как маятник.

Мы не знали, что видимся последний раз.

Как быстро летит время; на пражских улицах давно другие лица, иные

моды, и в старичках, идущих сгорбясь, по Целетной или по Гусовой с пласти-

ковым пакетом, сквозь который просвечивают сардельки и бутылка кефира,

с трудом узнаешь активистов Пражской весны. Встречаясь в эти дни с Богу-

милом Шимоном, Честмиром Цисаржем, Йозефом Шпачеком, Людвиком Ва-

цуликом, с чешскими журналистами, чьи имена когда-то были у всех на

устах, слишком часто видишь людей, жалующихся на слабеющую память, но

не забывающих ничего.

Людвик Вацулик в больших очках, со свисающими усами, похож на муд-

рую сову. Мы сидим в маленьком кафе, в углу у окна, и я слушаю рассказ о

том, как в юности он прочитал биографию Махатмы Ганди и был потрясен

идеей ненасилия.

– Не могу сказать, что она одна руководила мною, когда я писал «Две

тысячи слов», но я на самом деле верю в возможность сопротивляться экс-

пансии без применения силы. Эта вера материализовалась в 1968 году. Хотя

было бы лучше, если бы идеей ненасилия руководствовались все-таки те, у

кого сила.

В дни оккупации Вацулик с женой и детьми оказался в южноморавской

деревне. Танки в ту глухомань не пришли. О событиях в стране следил по пе-

редачам радио. В Праге можно было реагировать на события, говорить с дру-

зьями, а в деревне он был наедине с собой, хватало времени для раздумий.

– Говорят, что хуже танков была «нормализация», когда чехи сажали

чехов. Ради этого и пришли танки, я думаю их главная задача как раз и была

в том, чтобы сменить руководство. Дубчек и его окружение не были обману-

ты, они все знали заранее. Они были изнасилованы. На них постоянно дави-

ли: не хотите по-хорошему, будет по-плохому. Мне жаль Дубчека и других. Я

не особенно им восхищался, встречался с ним два раза. Это был хороший

честный человек, но я чувствовал, что он поддается влиянию других.

Мне казалось, что с этой бедой, с этим несчастьем нам жить под гнетом

еще сто лет. Когда в 1939 году пришли немцы, было очевидно, что это на ко-

роткое время, на срок войны. А советские – это надолго. Я предполагал, по

опыту польских восстаний, что нас тоже десятками тысяч будут увозить в

Сибирь. Я даже размышлял о том, что хуже: оккупация немецкая или русская.

Ко мне приходили друзья, хотели меня спрятать, предупреждали о возмож-

ном аресте. Но невозможно сто лет прятаться. Через пятьдесят лет, мне

представлялось, у нас будет 60 процентов чехов и 40 процентов русских. А

чешский язык перейдет на кирилиллицу, как молдавский. И смирился с мыс-

лью, что с этим нам жить, пока не начнутся перемены в СССР. Представьте,

как я был изумлен, когда наш кошмар закончился всего через 20 лет!

И если подумать, чему нас научили те события, то я бы сказал: лучше

всего, к счастью, что мы научились забывать. Что касается меня, понадоби-

лось немалое время, чтобы я, обращаясь в мыслях к случившемуся, заставил

себя различать понятия «режим», «правительство», «русский народ». Между

прочим, этому помогли советские фильмы «Обломов» и «Дворянское

гнездо». Кинозалы, где их демонстрировали, были переполнены. Смотреть

на старую Россию приятнее, чем на танки.

Чему научилась за эти тридцать лет Россия, я не знаю. Многие люди у

нас продолжают опасаться вашей страны. У русского народа, мы знаем,

большие трудности, мы жалеем его. Но он это заслужил. Поверьте, я это го-

ворю без удовольствия. Сегодня у нас не питают к России недобрых чувств.

Она продемонстрировала новое мышление, отпустив Прибалтику. Лично я

убежден, что недалеко время, когда так же великодушно будет решена про-

блема Курильских островов. Ведь у вас большие земельные пространства, А у

японцев кругом море… 20

Людвик Вацулик смотрит на меня недоверчиво, как на виновника чу-

жих бед. Я бывал на Курилах, видел погребенный под снегом Североку-

рильск, когда идешь – в июне! – по ослепительному полю, спотыкаешься, а

под унтами труба, потом вторая, из труб валит дым, и ты, оказывается, шага-

ешь над крышами домов, над живущими в них людьми, где-то внизу, у тебя

под ногами. Утром, собираясь на работу, они будут долго шуровать лопата-

ми, чтобы через лаз выбраться на поверхность. Немало прожив в Сибири,

знаю территории, никогда не видевшие человека. И если мы, по нашей нату-

ре, готовы отдать соседу последнюю рубаху, что бы нам не вернуть беззе-

мельному соседу не очень-то нам нужные четыре кучки надводных камней?

Пусть, если смогут, свезут на камни землю и посеют рис. Мы не обеднеем, от

нас не убудет, а нас будут меньше побаиваться.

В Злине спрашиваю Мирослава, что за годы путешествий им с Иржи от-

крылось такого, о чем раньше они не догадывались. Помню, когда к нам в

«Известия» пришел космонавт Герман Титов, он сказал, что самым неожи-

данным было видеть в иллюминатор, какая маленькая Земля. А вблизи, ко-

гда с народами лицом к лицу?

Мы в подвале дома, в архиве, перебираем папки с бумагами и географи-

ческие карты; среди них раскрашенные цветными карандашами первые кар-

ты, нарисованные одиннадцатилетним путешественником Миреком в 1930

году, его первые дневники, которые с тех пор он ведет всюду, не переставая.

– Думаю, и ты это тоже знаешь, самое важное, что дает путешествие, это

возможность увидеть и открыть самого себя. И сравнить, как живут другие

люди, с тем, как живет твой народ, ты сам. И это опасно: пока не с чем срав-

нивать, ты всем доволен.

В Эквадоре, в верховьях Амазонки, путешественники попали к индей-

цам хиваро, охотникам за черепами. Cамое страшное наказание у них – за

ложь и воровство. Провинившихся изгоняют из племени, оставляют в джун-

глях без оружия, без средств защиты, обрекая слышать крики зверей. Ужас.

Варварство… Но племя от этих пороков избавилось. А народы с реактивными

самолетами, телевизорами, компьютерами, мобильными телефонами изба-

виться от этих пороков не могут. Кого считать дикарями, а кого цивилизо-

ванными людьми?

После оккупации в 1968 году, говорит Мирек, многие из чешской ин-

теллигенции были вынуждены покинуть страну. В одном из госпиталей Ав-

стралии увидел он известного чешского хирурга, воспитателя целой плеяды

медиков. У него золотые руки. Не зная чужого языка, бессильный получить

работу по специальности, он устроился работать санитаром и с утра до вече-

ра толкает по коридору каталку с очередным больным. И когда идет с катал-

кой мимо операционной, для него закрытой, отворачивается, плечи вздраги-

вают, подолом халата вытирает глаза.

За что это ему? За что всем нам? Ведь нас мало!

Письмо М.Зикмунда в Москву (11 января 2000 г.)

…большое тебе спасибо за письмо от 26.12.99, я попробую по привычке на рус-

ском латинскими буквами, поскольку русских на машинке у меня нет. Извини, что я

должен ответ на твое письмо из 99-го, ты хорошо знаешь, что у меня значит время

– бывают дни, когда в почтовом ящике у меня 20-30 писем – просто не хватает ни

сил, ни времени, и ты хорошо знаешь, что секретарей у меня никогда не было. <…>

В твоем письме появилось слово, которое я первый раз в жизни увидел, хотя я

русским языком занимаюсь более 65 лет: «больших везений, радостей…» ты мне же-

лаешь. Как интересно! Знаешь ты, что на чешском значит «везений»? Тюрьма,

арест! Везень – заключенный! Но понятно, это же шутка. Ведь знаю слово «везти»,

«мне повезло»… Как интересны основы славянских языков!

Должен тебе сказать, что Юра уже более 12 месяцев в больнице. В конце 98-го

он снова упал, сломал себе тазобедренный сустав и на правой ноге. После операции в

апреле 1998 на левой ноге он теперь постоянно в горизонтальном положении, очень

трудно может сделать несколько шагов.

В конце недели я собираюсь в Прагу его посетить, покажу и твое письмо, что-

бы его обрадовать. Посылаю тебе фотографию, которую засняла Мария, когда 29

октября я передал Юре в больнице диплом государственной награды, которую 28

октября я принял в пражском Кремле от президента Вацлава Гавела. <…>

В прошлом году я тоже немножко шлялся по миру, вместе с Марией мы побы-

вали в Марокко, в местах, где мы с Юрой точно 52 года назад начинали свое африкан-

ское путешествие. Мне удалось заснять несколько фотографий точно на тех ме-

стах, где мы были тогда – парни 26, 27-летние. Уже неправда!

Вот, а теперь скажи, Леня, что происходит с этим огромным количеством

твоих рукописей по истории 68 года. Когда будешь публиковать? Время не ждет, ми-

лый. В 10-ю годовщину 17 ноября появилось у нас по телевидению и в газетах много

документов, включая, например, разговоры с Биляком (режиссер Милан Маришка

должен был Биляку заплатить 2000 долларов за разговор!!!).

В связи с этим я много думал о тебе.

23 января придет на экраны первая часть ТВ сериала «Мир глазами H+Z» в 13

частях, все воскресенья до апреля. Над сериалом мы работали более двух лет.

Вот, Леня, отправляю я тебе и Неле самые лучшие пожелания здоровья и везе-

ний в новом веке. Твои Мирек и Мария.

(От руки): Уже много годов не писала на русском языке. Желаю самое лучшее.

Мария 21.

О различии между психологией россиянина и среднеевропейца я заду-

мался во время поездки в Германию. С немецкими приятелями в их машине

мы неслись по прекрасному шоссе, разделяющему лежащую слева от нас

германскую землю от раскинувшейся справа швейцарской территории.

Сверни с шоссе налево – ты в одной стране, спустись направо – в другой.

Спутники с восторгом говорили о том, как каждый раз, проезжая эти места,

они сворачивают на швейцарскую территорию; в километре от дороги чуд-

ная деревушка, там сельское кафе, и можно выпить кружку особого местного

пива. «Жаль, – сокрушались приятели, – что в твоем паспорте нет швейцар-

ской визы». А что, спрашивал я, полиция деревни может потребовать мой

паспорт? «Ты с ума сошел, – смеялись спутники, – здесь за сто километров не

встретишь полицейского». Но кто-то может догадаться, что у меня нет визы

и могут быть неприятности? «Ну что ты говоришь? Кому придет в голову во-

прос, есть у тебя виза или нет! Сиди и пей пиво…» Я не понимал, почему в та-

ком случае мы не можем свернуть к деревушке. Теперь немцы смотрели на

меня с изумлением: «Но ты сам сказал, у тебя нет швейцарской визы. Нельзя

же!»

Нельзя, даже если о твоем прегрешении никто не узнает, и это тебе ни-

чем не грозит, тебе самому невозможно нарушить закон. На внутреннем за-

прете, как на фундаменте, для европейца стоит миропорядок и уважение к

собственной личности.

Помню и поездку с Ганзелкой и Зикмундом из Иркутска до Краснояр-

ска, когда мы останавливали «Татры», углублялись в тайгу, находили место у

ручья, разводили костер и готовили шашлыки, нанизывая кусочки мяса на

очищенные ножом еловые ветки. Сколько хлама в тайге после туристов! Как

будто с самолета над тайгой вываливают содержимое городских свалок. И

хотя чехословацкие путешественники выбивались из графика, опаздывали к

месту назначения, а там ждали люди, и я напоминал об этом, никто не спе-

шил к машинам, пока все следы от привала не оказались в мешке, а мешок в

кузове. Мешки выбросят на ближайшей свалке мусора. До сих пор вижу, как

Ганзелка, опустившись на корточки, сгребает ладонью застрявший в траве

пепел от погашенного костра и движением руки выпрямляет траву, чтобы

выглядела, как до нашего прихода. Хотя вокруг на три сотни километров ни

души. Нельзя!

И все же мой опыт общения с чехами слишком фрагментарен, чтобы су-

дить об их национальном характере. Могу сослаться на пражских психоло-

гов; по их наблюдениям, соплеменники не склонны выделяться, привлекать

к себе внимание, демонстрировать образованность или мастерство, предпо-

читая роль осторожного, отчасти замкнутого, часто самолюбивого, но всегда

неприметного индивида. У него свои отношения со временем. От чеха не

услышишь: «Встретимся часа в три…», он скажет: «…в три часа пятнадцать

минут»; и будет минута в минуту. И с этим ничего не поделаешь, чеха еще

долго будет раздражать русская необязательность, а у русского будет вызы-

вать усмешку чешская педантичность.

Я поймал себя на странном наблюдении. До 1990-х годов, в глухую пору

«нормализации», сидя с друзьями в чешской пивной, я ни разу не слышал,

чтобы соседи по столу говорили о политике, министрах, горячих новостях;

власть долго демонстрировала равнодушие к тому, как люди к ней относят-

ся, люди устали от несовпадения идеалов с действительностью, они теперь

сосредоточились на заботах семьи. Только в семье человек важен не как

налогоплательщик, а сам по себе, как личность, интересная окружению. Мо-

жет быть, единственная невольная заслуга Кремля и пришедших к власти

«здоровых сил» как раз была в том, что после Пражской весны они на два-

дцать лет вернули тогда активное чешское население обратно в семью, к

традиционным ценностям. Что, впрочем, не помешало чехам и словакам, лю-

дям семейным, быть вместе с молодежью в 1989 году, в отвечавшей их наци-

ональному складу и психологии бескровной «бархатной революции».

Письмо М.Зикмунда в Москву (28 января 2002 г.)

Дорогой Леня, 2 января я получил твое письмо от 21.12.01 (до того числа тоже

открытку из Непала и письмо с конца декабря 2000), большое тебе спасибо. В про-

шлых двух годах я снова шлялся по миру, посетил (третий раз) Шри-Ланку и Маль-

дивские острова, с Марией мы были в Иордании и Израиле, в августе 2001 я посетил

на острове Тенерифе известного мореплавателя Тура Хейердала, до того еще я успел

залететь в Калифорнию, чтобы сохранить огромный архив моего друга Эдуарда Ин-

гриша (композитор, кинооператор, мореплаватель и т.д.). Мне удалось привезти

более 1100 килограммов корреспонденций, фотографий, негативов, фильмов. <…>

Теперь я подготавливаю рукопись книги вместе с двумя молодыми людьми Пе-

тером Хорким и Мирославом Наплава, с которыми побывал на Шри-Ланке и Мальди-

вах. В марте мы готовимся вместе с Марией в Египет, так что видно, что я еще не

бросил – как мы говорим – nehodil jsem ještě cestovatelskou hůl do žita…

К сожалению, Юрий постоянно в пражской больнице, уже три года. Мне очень

жаль, что я никаким способом ему не могу помочь… Мирек 22.

Есть деликатная тема, к которой трудно подступиться, и единственное,

что я могу себе позволить, это поделиться разрозненными впечатлениями,

сложить которые в цельную картину не берусь. Речь о том, какую роль в со-

бытиях 1968 года играли православная и католическая церкви, как в проти-

востоянии проявляла себя, если проявляла, духовная культура двух род-

ственных христианских народов.

В Новом Городе на Вышеградскую выходит монастырь «На Слованех».

Его заложил в ХIV веке король Карл IV, основатель этой части города; тури-

сты толпятся у православной церкви Святых Кирилла и Мефодия, у иезуит-

ской церкви Святого Игнаца (Игнатия), у церкви Девы Марии Снежной… Но

что за чудо, монастырь! Над готическим зданием со стрельчатыми окнами и

скульптурами святых, будто выломившихся сквозь камень, у всех на виду

припавших спинами к наружным стенам, высоко на крыше сплелись две бе-

тонные плоскости, остриями восходящие к небу. Это две соперничающие

ветви христианства, обреченные сосуществовать. Монастырь и был задуман

ради единения католиков и православных. Навершие появилось за год до

вторжения, когда мало кто предчувствовал, что к чехам и словакам их еди-

новерцы скоро придут на танках.

Прямые участники конфликта с обеих сторон (высшие политические

власти, дипломаты, генералы армии, сотрудники безопасности) в массе не

были верующими, тем паче – воцерковленными людьми. Откуда взяться ве-

рующим в партийных и государственных структурах двух тоталитарных ре-

жимов, при господстве в обоих марксистской философии, когда занимать

видные посты и продвигаться по службе могли только воинственные без-

божники. Атеизм оставался принципиальной частью официальной идеоло-

гии и в Советском Союзе, и в Чехословакии, но в общественной жизни 1960-х

годов, в массовом сознании реальное место церкви и паствы имело свои осо-

бенности.

У католической церкви Чехословакии с ее традиционным центром в Ва-

тикане, юридически самостоятельном государстве, за двадцать лет «народ-

ной власти» еще не успела окрепнуть жесткая подчиненность новым пар-

тийным и государственным структурам, службам безопасности. Хотя там

тоже преследовали священнослужителей, закрывали мужские и женские мо-

настыри, отбирали их имущество, ограничивали поступления на богослов-

ские факультеты, запрещали церкви вести работу в новых жилых районах,

тюрьмах, исправительных и социальных учреждениях, при всем этом като-

лики не успели испытать столь затяжного разрушительного вмешательства

государства в их конфессиональные дела, как это выпало православной

церкви в Советском Союзе.

В Чехословакии с началом дубчековских реформ служители католиче-

ской церкви (римско-католической и греко-католической) выражали полное

доверие процессу демократизации. Подобно тому, как люди в черных сута-

нах, их иерархи были, по их словам, одним из источников морального и фак-

тического сопротивления власти нацизма в период оккупации, «наиболее

решительным социально-этическим крылом всего мирового христианства»,

во времена Пражской весны католики не только поддерживали власть, свя-

зывали с ней надежды, но за четыре месяца до вторжения войск требовали

«исключения возможности любого давления внутри страны и из-за грани-

цы», отвергали «любое вмешательство извне, если бы даже оно исходило от

друзей» 23.

Для Кремля Ватикан и католические проповедники в разных странах

оставались опасными идеологическими противниками, которым благоволит

США, тогда злейший враг СССР. Иерархов католической церкви подозревали

в намерении создать вместе с другими церквями единый фронт против со-

циалистического лагеря и мирового коммунистического движения. Эту свою

нервную неприязнь к католической церкви, в том числе влиятельной чехо-

словацкой, советские партийные идеологи старались привить усталым от

собственных бед и уже немногочисленным православным верующим, их

пастырям.

Задача облегчалась тем, что в годы сталинских репрессий цвет Русской

православной церкви был уничтожен или томился в лагерях, организован-

ная церковная жизнь в стране почти прекратилась; только в разгар войны

(1943 г.) власти воссоздали Московскую патриархию. Священников, многих

из них, власти старались использовать как инструмент для осуществления

своих послевоенных великодержавных устремлений.

Неудивительно, что в 1968 году находились священнослужители, ис-

кренне или не вполне, но публично поддерживавшие воинствующую поли-

тику властей.

Митрополит Иоанн (Ярославль): «Я внимательно слежу за событиями в

Чехословакии и радуюсь тому, как вовремя пришли на помощь чехословац-

ким друзьям, братьям по классу. Церковь солидарна с решением своего пра-

вительства…»

Архиепископ Палладий (Житомир): «К событиям в Чехословакии, вводу

на ее территорию наших и союзных нам вооруженных сил я отношусь как к

нормальному событию… Видимо, нам, духовенству, следует что-либо пред-

принять в этом направлении, как это делалось во времена венгерских собы-

тий».

Священник Сорока, настоятель церкви в городе Алексине (Тульская об-

ласть): «Правильно поступило наше правительство, что выступило с иници-

ативой о вводе войск в Чехословакию в целях ее спасения. Нельзя было

дальше спокойно созерцать и ждать, пока Западная Германия двинет свои

войска в Чехословакию…» 24

А что им, пастырям, оставалось делать в тоталитарной стране с общим

низким религиозным уровнем населения? Власть угрожала их приходам, их

мирянам, их церквям; возможно, безумной тяжести камень эти люди прини-

мали на свою душу, чтобы отвести от храмов и паствы новые гонения. Так

они оправдывали вторжение в Венгрию, так будут оправдывать ввод совет-

ских войск в Афганистан. Вопреки их истинному желанию, разрывая их ду-

ши, с их языка слетают чуждые им, богопротивные слова, тем самым делая

их самих страдальцами за веру.

Можно догадываться, почему Владимир Куроедов, председатель Совета

по делам религий при Совете министров СССР, много позже местного пар-

тийного руководства сел писать донесение в ЦК КПСС о настроениях в церк-

ви в связи с вводом войск. Он знал, что у Кремля не было и нет большого ин-

тереса к тому, что на самом деле думают о событиях загнанная русская цер-

ковь и прихожане.

В тот жаркий август, когда сыновья, упрощенно скажем – русских пра-

вославных, оказались в танках на чужой земле, их отцам и матерям, людям

по преимуществу деревенским, непонятно было, чего они там потеряли на

этот раз. Или мало приходило похоронок после Будапешта? К чехам и слова-

кам у них не было и быть не могло недобрых чувств, о них мало знали. По из-

бам крестьяне стояли на коленях перед образами, перед горящими лампада-

ми, уже не надеясь понять чуждое им, непонятное, но молясь во спасение

душ.

А чешским крестьянам-католикам, поддержавшим пражских реформа-

торов, появление чужих войск принесло тревогу за собственных детей, при-

званных в армию и запертых в казармах, беспокойство за свои деревни, хо-

зяйства, костелы, окруженные танками, за независимость страны, которой

так долго добивались предки. Надо было вместе выживать, и это еще больше

сплачивало нацию. Люди понимали, убеждали себя, что понимают, разницу

между политикой Кремля и настроением бесправной русской деревни, но

это не избавляло от боли.

Встреча на дорогах Чехословакии «православных» (условно) танкистов

и «католического» (условно) населения ломало традиционные представле-

ния о том, как это должно было бы выглядеть согласно устоявшимся цер-

ковным канонам; в этой истории у вторгшихся «православных» как-то не

наблюдалось ожидаемой от них особой любви к ближнему и у «католиков»

не замечено было традиционного, им приписываемого прагматизма, ориен-

тации на деловой успех. Разделенные христиане в этом событии как будто

обменялись психологией: во всеоружии, деловито выглядела пришедшая

«православная» армия, а «католическое» население, толпясь на улицах, де-

монстрировало если не созерцательность, то, во всяком случае, бесспорную,

часто молчаливую углубленность в себя. А когда люди начинали говорить,

повторяли, как самое для их разумения непостижимое: «И все же, зачем вы

пришли?»

Но это, конечно, не о церкви той и другой, а только о том, что способна с

церковью и с людьми делать власть, когда она одержима глобальной, воин-

ствующей, мессианской идеей и несет в мир хаос.

Фотографии к главе 12

Зденек Млынарж: «Реформаторское движение было разгромлено…И тогдашние руководите-

ли ( в их числе был и я) не могут полностью снять с себя ответственность». 1991

В пражской больнице М.Зикмунд передает И. Ганзелке медаль «За заслуги перед Чешской рес-

публикой», которой наградил путешественников президент Вацлав Гавел. Прага, 28 октября

1999

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. «Больше нет чувства ви-

ны…»?

Ветеран войны в электричке: «Великая страна никого не держит

силой…» Психический надлом российской армии в Чехословакии.

«Они кто – нападающие “Динамо”?» «Я рад, что Юра не дожил до

того, чтобы читать эти документы». Зачем чехам американский

радар? В Злине у Мирека в 2007 году. Как прощались с Иржи Ган-

зелкой

9 мая 2003 года на перроне Киевского вокзала в праздничной Москве

сажусь в пригородную электричку, тороплюсь к другу в Переделкино. Раз-

глядываю попутчиков. Напротив две деревенские женщины; у их ног при-

крытое газетой ведро. Справа от них мужчина в вельветовой куртке и в оч-

ках, за ним молодой священник в рясе. Слева от меня, у окна, женщина с ре-

бенком и подвыпивший старичок в старомодном пиджачке, грудь в медалях,

а справа девушка в берете и с глянцевым журналом в руках; журнал развер-

нут под острым углом, обложки прикрывают изображения от посторонних

глаз. Старичок с медалями, похоже, еще до моего появления пытался разго-

ворить соседей, но поддержки не находил. Наклоняется к ребенку, улыбается

ему, но что-то в нем клокочет и требует выхода. Видимо, выпил недостаточ-

но, чтобы говорить с самим собой. И теперь обрадован, уловив во мне готов-

ность слушать.

– Нет, ты мне скажи, кто лучше воевал: мы или немцы?

Я уставился на его медали.

Он выдерживает паузу, заранее зная, что услышит в ответ.

– Мы же победили, – говорю я.

Старик этого ждал.

Обвел всех веселыми глазами, молча приглашая в свидетели.

– Тогда скажи! В сорок первом году немцы шли на восток по земле с

нашим населением. Так? Там были рабочие и колхозники, пионеры, комсо-

мольцы, коммунисты. Все ненавидели фашистов и помогали, чем могли, сво-

им, родной Красной Армии. Девчонки шли санитарками, медсестрами, свя-

зистками, подростки уходили в партизаны. Пускали под откос поезда. Все

было против немцев! Земля горела под ногами. И по такой земле немцы шли

от Бреста до Москвы три месяца.

Так? Нет, ты скажи – так?!

А мы воевали на своей территории. Везде наши люди, отдавали, кто что

может. Кринку молока, кусок сала, вязаные носки. Сами несли, только воюй-

те, милые, гоните врага! Я видел старух, как они рыдали на развалинах. Была

у нас и злость и ярость. Америка помогала, как могла: мы летали на ихних

самолетах, ездили на ихних «бобиках» и «студебеккерах», ели их галеты, ту-

шенку, яичный порошок. Все забыли! А сколько мы гнали немцев обратно, по

той же дороге, до линии, откуда те в сорок первом начинали? Три года! Кто

же лучше воевал?!

Вокруг нас собираются люди, прислушиваются. Деревенские женщины

выпучили глаза, попутчик в куртке беспокойно поглядывает по сторонам,

священник смотрит в пол, девушка делает вид, что не может оторваться от

журнала.

Старик между тем продолжает:

– Говорим, мы великая держава! Что русскому забава, то немцу смерть.

Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех. Союз нерушимый сплотила

великая Русь. А позволь тебя спросить, это с какой стороны мы такие вели-

кие? Земли навалом? Поля, леса и горы? Тогда чего же едим венгерских цып-

лят, финское масло, польскую картошку? Такие великие, что прокормить се-

бя не можем?

Все молча смотрят на старика.

– Или потому великие, что нас много?

Так до Китая и Индии нам пока далеко.

А, может, дело в природных богатствах? Нефть, газ, алмазы? Но за это

спасибо Господу Богу, не мы то добро делали, оно нам досталось. В Саудов-