Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Лени Рифеншталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 77 (всего у книги 80 страниц)

Племя и стало известным благодаря книге Фэриса «Нуба – личный состав вида», содержащей цветные фотографии, и опубликованной до моей поездки в Кау. Прежде чем вышла моя книга, сотрудники посольств и авиакомпаний уже ездили в Ньяро и Фунгор и там тайно фотографировали. Сотрудники бельгийского посольства рассказали мне об этом и показали свои снимки из Ньяро и Кау. Поэтому весьма странно утверждение Итена и Фэриса о том, что суданские власти узнали о нуба только от меня и уже потом начали обращать племена в ислам. Джеймс Фэрис еще несколько лет назад останавливался в Ньяро и Кау и даже прятался в хижинах нуба, чтобы его не арестовали и не выслали.

Я никогда не утверждала, что «открыла» юго-восточных нуба. Абсурдным был и упрек в лишении их самобытной культуры. Этнологи института имени Фробениуса и Гарвардского университета считают, что я «поставила памятник нуба».

На Занганебе

До возвращения в Европу мы вновь захотели погрузиться в Красное море, что должно было стать серьезным испытанием нашей новой шестнадцатимиллиметровой подводной кинокамеры. Эта поездка на подводное погружение без предварительной договоренности была сопряжена с определенным риском, потому что в Порт-Судане не было водолазной базы, где можно было бы заранее заказать баллоны, компрессоры или лодки. Частенько мы выезжали в расчете на удачу.

В Порт-Судане мы встретили группу водолазов из Баварии, которые согласились взять нас на один из самых красивых рифов Красного моря, Занганеб, на котором стоит только маяк. Но небольшое судно не вместило бы столько народу. После того как удалось загрузить два баллона со сжатым воздухом и маленький компрессор, я была вынуждена без своих сопровождающих отправиться на Занганеб.

В лодке я слышала, что ныряльщики говорили только об акулах, что мне, вообще-то, не очень нравилось. Они оказались помешаны на «акуле». Все мечтали о добыче сорока рыб-молотов, но вскоре, когда лодка начала раскачиваться как ореховая скорлупа, возбуждение поутихло. Очень быстро мы промокли насквозь. Ветер был таким сильным, что мы не смогли встать на якорь у внешней стороны рифа, пришлось плыть в лагуну. Работники маяка, обрадовавшись нашему визиту, напоили нас горячим чаем, помогли высушить одежду.

На следующее утро лодки с водолазами уже не было. Смотритель маяка рассказал, что группа решила погрузиться рано утром с оконечности рифа, потому что там могли быть акулы. Накануне днем я заметила, что мужчины прямо-таки мечтают о встрече с ними. Руководитель группы, Ганс, едва ли ожидал того, что случилось. Во время завтрака мы услышали взволнованные голоса. Возвратились ныряльщики:

– Лени, помоги нам. Случилось несчастье – нужен вертолет. Ты же знакома с Нимейри. Ганс в опасности!

С кровавой пеной у рта, без сознания, он лежал в лодке.

Смотритель маяка не смог связаться с Порт-Суданом, да там и не было вертолета. Мужчины говорили, что лучше побыстрее отвезти пострадавшего в больницу на лодке. Скоростного катера здесь не было, к тому же очень штормило. Озабоченно смотрели мы, как лодка, борясь с волнами, медленно удалялась от Занганеба.

Кроме работников маяка, на рифе остались теперь только Хорст и я. Несчастье всех так огорчило, что не хотелось опускаться на дно. Когда наконец шторм стих, мы решились на первое погружение. Видимость была отвратительной, шторм взбаламутил песок, но на следующий день мы все-таки смогли испробовать нашу кинокамеру на южной косе, где риф круто обрывается в глубину. Как раз на том месте, о котором Ганс Хасс пишет, что здесь, на глубине всего пятнадцати метров, он был атакован белой акулой, но в последнее мгновение как-то сумел увернуться. Об этом я должна была помнить, прежде чем прыгнуть в темно-синюю воду. Однако, когда моя голова была уже под водой, я забыла обо всем на свете.

Ежедневно мы погружались по нескольку раз. Так как у нас не было лодки, мы стали спускаться непосредственно с рифового уступа по вертикальной стене. Здесь мы могли без помех экспериментировать с нашей кинокамерой.

Через три дня мы увидели, как к маяку приближается лодка. Это возвращались водолазы, и, к нашему удивлению и радости, среди них был и пострадавший Ганс. Как может вернуться человек, бывший в двух шагах от смерти, а теперь явно здоровый?

Несчастный случай и чудесное спасение – достойны отдельного рассказа. На глубине двадцати метров ныряльщики обнаружили акул – по их словам, очень большой косяк. Каждый пытался снять огромных рыб на кинокамеру.

– Когда ко мне стала приближаться большая акула-молот, – рассказывал Ганс, – я включил сначала один прожектор, потом оба и совершенно спокойно начал снимать громадину, зигзагами наплывающую на меня. Она приближалась довольно медленно, и я затаил дыхание, чтобы не испугать хищника пузырьками воздуха. В видоискателе акула становилась все больше, и тут до меня дошло, что рыбина не станет сворачивать, а просто меня опрокинет. В последний момент я бросил в нее камеру и резко выдохнул, а когда я захотел набрать воздуха, из этого ничего не вышло. Спазм гортани поверг меня в панику. Не помню, как меня вытолкнуло на поверхность.

– В Порт-Судане в больнице, – рассказывал дальше один из товарищей Ганса, – тоже ничем не могли помочь. Ганс был жив, но наряду с опасностью удушья теперь ему грозила еще и эмболия. Лицо ввалилось, кожа пошла коричневыми пятнами. На рентгеновском снимке можно было увидеть тень в легком, размером с кулак. Была только одна возможность спасения – уложить пострадавшего в декомпрессионную камеру. Но она не работала. Тут объявился спаситель, высокоуважаемый капитан Халим из Порт-Судана. Он посоветовал тотчас вновь опустить Ганса в море, где и начали декомпрессию. Пять часов пострадавшему нужно было оставаться под водой, медленно сокращая глубину погружения. За этим, сменяя друг друга, следили товарищи. Когда Ганса вытащили на сушу, ему уже было лучше. На протяжении ночи через каждые три часа ему вводили пенициллин, что спасло ему жизнь. Невероятным показалось нам, что он снова решил нырять.

На мелководье лагуны, где мы вместе погружались, один из группы направился ко мне, и я увидела, что он держится за гигантскую черепаху. Хорст сделал мне знак повторить этот трюк, хотя животное никоим образом не желало работать морской лошадью. С трудом удалось мне обеими руками ухватиться за край панциря. Едва ныряльщик оставил мне черепаху, та скользнула вниз, упорно стараясь избавиться от наглого седока. Меня мотало из стороны в сторону. Напрасно я пыталась ею управлять, животина отправилась по своим делам. Вдруг я увидела снимающего нас Хорста, но затем, о ужас, черепаха навалилась на кинооператора и расцарапала острыми когтями кинокамеру. Это была моя первая и последняя попытка покататься верхом в морских глубинах.

У нас появились гости: капитан Халим прибыл на своем большом корабле «Каролина» с группой австрийских ныряльщиков из Линца. Он пригласил нас на десятидневную экскурсию. Счастливый случай, сначала подумала я. Нам еще не приходилось нырять с большого корабля. Австрийцы показали себя не только опытными спортсменами, но и приятными людьми, так что мы быстро подружились. Руководитель группы Райнер Хамедингер и его друг Вольфганг – обладатели международных призов за подводные кино– и фотосъемки. Мы смогли обменяться опытом.

Первое погружение у рифа Шаб-Руми было фантастическим. Здесь несколько лет назад Кусто изучал поведение акул. Туда до сих пор съезжаются ныряльщики, чтобы увидеть уникальный подводный дом и поросшую за это время кораллами акулью клетку. Такой ясной видимости, как на этом рифе, я больше никогда не встречала. Естественно, что в путешествии были не сплошь приятные моменты. Погода поменялась, стало штормить. Не только Хорст болел морской болезнью, некоторые из австрийцев тоже чувствовали себя неважно. Когда я решила отдохнуть в каюте, то получила неприятный сюрприз. Не потому, что каюта оказалась крошечной – даже самому маленькому чемоданчику не было места, – из находящегося в нескольких метрах от каюты санузла исходила невыносимая вонь, а рядом – не очень-то опрятно выглядевшая кухня. Запах лука, чеснока и баранины был пронзительным. И только через десять дней мы будем на месте! Я затосковала по нашему маяку, где всегда достаточно воды, на «Каролине» стакан воды был почти роскошью. Несмотря на несколько удачных погружений у рифа Вингейт и у знакомых обломков «Умбрии», я была рада, когда смогла покинуть корабль. После прощания с австрийцами мы опять оказались без транспорта. Голландец, менеджер Шелли, пришел на помощь. Он достал барку и двух пожилых суданских рыбаков, которые доставили нас к Занганебу. На этот раз нам повезло с погодой. Но у мореходов, которые должны были отвезти нас обратно, не было ни малейшего желания оставаться. Они говорили, что боятся акул и не любят спать в лодке. Суданцев нельзя было переубедить, они считали, что здесь кишмя кишат черные акулы, что лодку перевернут и всех сожрут. Наши заверения, что мы не видели здесь ни одного хищника, не помогали. Их страх был больше, чем обещанная достаточно крупная сумма денег. Они уплыли, пообещав вернуться за нами через неделю.

Мы активно использовали хорошую погоду и по нескольку раз в день опускались на дно. Наиболее удачные погружения были перед закатом солнца, когда из укрытий выплывали стаи рыб, отправлявшихся на охоту.

Самыми чарующими впечатлениями были безусловно ночные спуски под воду. В свете ламп краски светятся более интенсивно. А коралловые полипы только в сумерках раскрывают разноцветные щупальца во всей красе. Для микрофотографии здесь просто неограниченные возможности.

Рыбаки сдержали свое обещание. Они казались удивленными, что застали нас живыми. Как ни невероятно может прозвучать, но мы не встретили здесь ни одной акулы. Только изредка на почтительном расстоянии видели нескольких проплывающих мимо теней. Я начала верить Гансу Хассу, который не уставал повторять, что люди очень переоценивают опасность этих большеротых очаровательных хищниц.

Японцы

После возвращения в Мюнхен на нас навалилось столько событий, что опять не было времени сесть за монтаж фильма о нуба. Уже несколько дней японская телевизионная команда поджидала меня. Господин Оно из токийского Союза тележурналистов хотел привлечь меня к сотрудничеству над девяностоминутным фильмом об Олимпийских играх в Берлине. У него была странная идея: японские атлеты, выигравшие в 1936 году медали, должны, уже в категории ветеранов, провести на берлинском стадионе соревнования со своими постаревшими соперниками. Сначала я приняла это за шутку. Но потом на видеомагнитофоне Оно показал мне уже снятые в Берлине кадры.

Факелоносец, одетый как и тогда, бежал по стадиону и зажигал олимпийский огонь. Это не были кадры из моего фильма, все инсценировали заново. С гордостью рассказал господин Оно, что это тот же бегун, который зажег огонь в 1936 году. Им удалось найти Фритца Шильгена, так звали спортсмена, пробежавшего тогда под ликование зрителей с олимпийским огнем по стадиону. Но Шильген оказался не единственным участником тогдашней Олимпиады, которого пригласили и сняли японцы. Я видела на экране кроме японских атлетов также немецких, финских и прибывших из других стран участников Олимпиады 1936 года.

– Посмотрите, – сказал японский режиссер, – это Салминен, великий финский бегун, и тогдашний победитель на дистанции десять тысяч метров. Вы же помните, кто пришел на смену Нурми. Хотя Салминену уже семьдесят пять лет, он до сих пор очень хорошо бегает, сейчас он перегоняет Муракосо, которому тоже уже семьдесят два года, но он так храбро борется против трех финских чемпионов.

Я вспомнила: тогда на стадионе маленький японец был любимцем зрителей. И прошло с тех пор почти полстолетия.

Невероятно, как точно режиссеры сумели заново поставить с ветеранами сцены из тех соревнований. Сильнее всего меня поразил напряженный финал в плавательном бассейне, где теперь плечом к плечу боролись за победу тогдашний победитель на двухсотметровой дистанции вольным стилем японец Тетсуо Хамуро и немец Эрвин Зитас, завоевавший серебряную медаль. На этот раз, спустя 41 год, первым финишировал немец, который в свои 62 года был немного моложе Хамуро, который воспринял свое поражение с обезоруживающей улыбкой. Японцы пригласили не только участников-мужчин, но и женщин. Например, Хидеко Маехата – золотую медалистку 1936 года в плавании вольным стилем на 200-метровой дистанции. И теперь, будучи ветераном, она была первой.

Для меня была другая работа – несколько интервью с господином Оги, одним из известных кинокритиков, которого необходимо было снять и в Берлине, и в Токио. Так как я очень хотела познакомиться с Японией, то, вдохновившись, согласилась.

Работа в Берлине была радостной. Такую предупредительность, спокойствие и одновременно увлеченность мне редко приходилось встречать у «киношников».

В конце июня меня пригласили познакомиться со Страной восходящего солнца. Я наслаждалась полетом – с посадкой в Москве – как дорогим подарком. По прибытии в аэропорт мне вручили сувениры. Им удался и особый сюрприз – приглашение из Кореи Китеи Сона, победителя марафона 1936 года. В отеле «Окура» я получила номер «люкс», а господин Оно приставил ко мне очаровательную молодую девушку по имени Норико.

Уже в первый день я присутствовала на спектакле в знаменитом театре Кабуки, где по древней традиции женские роли играли мужчины. Было нелегко понять смысл происходящего, но сама постановка, искусство перевоплощения актеров, их маски и костюмы произвели на меня большое впечатление и доставили эстетическое наслаждение.

Я еще так и не узнала, какая у меня будет программа, кроме интервью. Если я об этом спрашивала, японцы вели себя довольно таинственно. Однажды к вечеру мы поехали на телевидение. Там японский режиссер поставил меня за большой экран и попросил минутку подождать. Я просто умирала от любопытства. Но вот за экраном раздались долго не смолкающие аплодисменты, начал выступать японец, и я услышала свое имя. В то же мгновение экран был поднят, вспыхнули прожектора, направленные на меня. И тут же меня окружили ликующие мужчины и женщины. Что случилось? Японское Общество кинематографистов пригласило в Токио всех знаменитых японских спортсменов, принимавших участие в берлинской Олимпиаде 1936 года, и даже тех, кто, как Китеи Сон, жил за рубежом. Им только что продемонстрировали мой олимпийский фильм, но они не знали, что я буду здесь присутствовать, – все были в шоке. Именно этого и добивался режиссер, чтобы затем включить эффектную сцену в свой фильм. Я не скрываю, что меня взволновали симпатия и признание японских зрителей. А о своих соотечественниках мне лучше не думать.

Встреча с атлетами спустя четыре десятилетия стала большим праздником. Некоторых спортсменов я узнавала, например, Тайиму, установившего в тройном прыжке мировой рекорд, Нишиду, сумевшего добиться серебряной медали после трехчасовой борьбы в прыжках с шестом. На монтажном столе я видела эту сцену бесчисленное количество раз. Господин Оно, у которого возникла эта удивительная идея и которому удалось ее осуществить, сиял.

^{Задняя сторонка суперобложки книги «Женщины, которые делали историю: революция, война, любовь», опубликованной в 1983 году токийским издательством «Шуейша»}

До моего отъезда – я была там в течение двух недель – общество организовало поездку в Киото и Осаку. Меня сопровождали кинокритик Оги и Норико. То, что я увидела в Киото, превзошло все мои ожидания. Этот мир, в котором традиции и современность сочетаются как само собой разумеющееся, произвел на меня чарующее впечатление. Полные изящества сады, храмы и чайные домики непередаваемо волшебны. Я поняла, почему японский стиль, убирая все лишнее и скупо выражаясь в линиях и формах, в нашем столетии сильно повлиял на искусство Запада. Событием стал для меня «Таварайа-отель», где мы ночевали с Норико. И ванна, где на большой деревянной доске меня «отдраила» японка, и ночлег на полу, где матрацы – а на них отлично спится – покрыты дорогими одеялами.

В Осаке я попробовала неведомые деликатесы, которые нам подавали в роскошном ресторане. Часами длившийся обед был красивой церемонией. Поражала не сама еда, так удивляющая иностранцев, а почти бесконечная смена блюд и оригинальное оформление интерьера. Во время обеда японский повар сидел на корточках в углу зала на соломенной циновке и внимательно наблюдал, почти не двигаясь, за не знакомым нам ритуалом.

Слишком быстро пришлось распрощаться. Последние два дня были для меня настоящей гонкой. Почти каждый день я принимала одного за другим посетителей, известных актеров, издателей, кинорежиссеров, но прежде всего это были фотографы и журналисты.

Последний сюрприз ожидал меня в аэропорту: со мной пришли попрощаться не только японская съемочная группа и Норико, но также некоторые из участников Олимпиады. Вновь я получила бесчисленное количество сувениров – так много, что одна не могла их унести. Растроганная теплотой и сердечностью японских друзей, я покинула Токио.

Если у тебя день рождения

Уже через день после моего возвращения у меня состоялось многочасовое интервью с Имре Кустричем для журнала «Бунте», [543]543
  «Бунте» – еженедельное иллюстрированное издание («Журнал для отдыха, загадок и развлечений»), издается в Мюнхене.


[Закрыть]а затем каждый день с кем-то другим. В том числе и с Петером Шилле, нашим спутником во время последней экспедиции в Судан, готовившим статью для журнала «Гео» и мою краткую биографию для «Штерна». Почему так внезапно проявился ко мне такой большой интерес, и в Германии тоже? На пороге мой день рождения – семьдесят пять лет. Страшная мысль. Я никогда не вспоминала о своем далеко не юном возрасте. Так как с позвоночником у меня становилось все хуже и меня это изматывало, я решила еще до празднования юбилея отправиться на неделю в Лештрис к профессору Блоку.

Издательство Листа, для которого я подготовила мой фотоальбом «Коралловые сады» – первую публикацию результатов моих погружений, – устроило большой прием в честь моего дня рождения. Приветствие Роберта Шефера очень взволновало меня, как и сам вечер, ставший поистине незабываемым событием в моей не слишком счастливой жизни. Я была тронута, когда среди гостей обнаружила моего самого старого поклонника, теперь уже восьмидесятилетнего профессора Окайиму, моего друга по переписке, прибывшего из Токио и в качестве подарка передавшего мне копии всех писем, полученных от меня в течение 45 лет. Наша дружба началась в 1932 году после просмотра «Голубого света», и с тех пор почти каждый месяц, получая от него письмо, я становилась владелицей самой красивой японской почтовой марки.

Мое беспокойное, полное приключений существование не оставляло мне времени на дела, не связанные с текущей работой. Личной жизни у меня практически не было. И тем больше наслаждалась я этим днем. Отрешившись от всех проблем, я смогла побыть с друзьями (некоторых я не видела многие годы). Все спрашивали, как обстоят дела с моими мемуарами. За последнее время я вновь получила несколько предложений, на которые стоило бы обратить внимание, и не только из-за рубежа. Искушение было велико, но и цена высока. Нужно отказаться от всего, что мне по душе: подводного плавания, съемок и более всего от свободы. С детства свобода стала для меня в жизни самым важным. Лучше отречься от всех амбиций, но быть свободной. Мемуары? Заново пережить полные страданий годы, еще раз вернуться в прошлое – мысль, наводящая страх. Нет, в этот день я хотела забыть обо всех неприятностях.

Праздник продолжался до утра.

Моя большая мечта

Уже в течение нескольких лет я не хотела жить в городе. На эту мысль навел меня и климат, и – в не меньшей степени – недостаток площади в квартире. После путешествий по бескрайним африканским просторам и подводных экспедиций накопилось очень много материалов, и я едва смогла бы разместить еще хоть что-нибудь. Мне срочно нужна была фотостудия, темная комнатка и помещение для копирования и сохранения рабочих экземпляров альбомов с фотографиями. Сейчас я все делала в своей квартирке. Небольшую кухню пришлось отдать под лабораторию, а в крошечной ванне промывать и высушивать большие листы фотобумаги. Во время работы мы не могли себе даже кофе сварить, потому что на плите стояли ванночки с проявителем. Приходили посетители – тоже проблема, сначала мы должны были убрать с пола снимки и книги. Годами мечтала я об окруженной деревьями небольшой студии за городом.

Тому, что я смогла выполнить эту мечту, я обязана прежде всего – как бы удивительно это ни звучало – злющей статье, появившейся через несколько дней после ток-шоу Розенбауэра в одной популярной газете под заголовком «Что стало с Вами?». Интервью журналисту и фотографу я дала по их просьбе в своей квартире. Хорст тому свидетель. Когда я прочитала это «произведение», то даже растерялась. Я ведь пережила уже всякое, но то, что здесь было напечатано, превзошло все прежнее лживой безвкусицей. Я не могу себе отказать в удовольствии кое-что воспроизвести:

Что с ней стало? Квартира из четырех с половиной комнат, час дня, на Лени Рифеншталь шелковая ночная сорочка. Она лежит на кровати. На окне висит экран. Туда она проецирует слайды. Сейчас тоже. Она всегда работает. Создательница фильмов для Гитлера стала фотографом. Но каким! Иллюстрированные журналы всего мира публикуют ее фотографии, ибо они невероятно прекрасны. Она снимает негров. Гордых, высоких, красивых негров с необычайно большими половыми органами. За кроватью – огромный занавес, прикрывающий ее кино– и фотоархивы. Необычен и мужчина возле нее, моложе на 40 лет, то есть ему 34 года, по имени Хорст Кеттнер, он – великан, 190 см…

«Почему вы так много работаете?»

«У меня нет состояния, пенсии, живу на съемной квартире…»

А теперь Лени Рифеншталь рассказывает о своей мечте: «Я бы хотела иметь собственный домик, маленький, но с садом, и чтобы мне никто не мог заявить о расторжении договора». Она говорит об этом в 74 года. Возраст, когда большинство думает о другом земельном участке – три на два метра, с каменной плитой сверху… Мы публикуем фотографию, которая показывает, какова она. Женщина с подкрашенными локонами и пустотой в душе.

Люди, которые видели мои фильмы и альбомы, вряд ли смогут представить меня принимающей журналистов в ночной сорочке. Собиралась ли я подавать жалобу на газету? Я уже устала от судебных процессов, которые вынуждена была вести. Оспаривать очевидную ложь у меня не было ни времени, ни денег. Но мысль о собственном доме, о котором во время интервью вообще не было разговора, теперь не давала мне покоя. День и ночь я ломала голову, как при моих финансах заполучить дом с земельным участком. У меня были большие долги, но и большие ценности: авторские права на фильмы, альбомы и фотографии и еще не смонтированный материал из нескольких суданских экспедиций. Вероятно, можно было бы взять кредит. Я чувствовала себя шахматистом, который ни о чем другом думать не может, только о ходах, которые нужно сделать, чтобы выиграть партию.

Но еще до появления у меня идеи, где достать деньги, я побывала на выставке сборных домов, и уже через несколько минут нашла мечту своей жизни. Первый, который я увидела, и единственный понравившийся мне – дом фирмы «Хоф»: много стекла и много дерева.

«Этот дом и никакой другой мне хотелось бы иметь», – сказала я Хорсту. Отделка внутренних помещений – белые стены и темное дерево – напомнила мне Японию.

Дом должен быть обязательно с садом, но найти подходящий участок оказалось довольно трудно: или слишком дорого, или расположен не там, где хотелось бы.

В ноябре 1977 года – эта дата у меня помечена в календаре красным цветом – я нашла место, о каком мечтала. Недалеко, 35 километров от Мюнхена. Я стояла на зеленой лужайке, которую окружали великолепные буки, ели, березы, ясени. Но самым красивым был огромный дуб, двухсотпятидесятилетний – я сразу в него влюбилась. Здесь я хотела провести последние годы своей жизни и, может быть, однажды, глядя на это прекрасное дерево, написать воспоминания.