Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Лени Рифеншталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 80 страниц)

Бесконечные трудности

Я прибыла в Мюнхен только через несколько недель. Автобусы все еще находились в пути. Их перебазирование на поезд и пароход оказалось почти невыполнимо. Для этого следовало за несколько месяцев забронировать места на «Штерненфельсе».

Герхарду Фромму и мне удалось пересесть на поезд. Вальтеру и Дитеру пришлось остаться в Семейхе. Для «фольксвагенов» не нашлось подходящего вагона. Их смогли перегрузить только через три недели в Семейхе. Когда наши автобусы наконец прибыли в Хартум, я получила уведомление о доотправке вагона в Порт-Саид. Но и на этот раз без случайностей не обошлось.

Однажды утром меня разбудили в доме друзей Вайстрофферов. Передо мной возник Вальтер и принялся стенать:

– Ночью взломали машину, а так как мы не спохватились вовремя, украли многое.

– И пленки? – с тревогой спросила я.

Он довольно неопределенно покачал головой:

– Пожалуйста, идемте со мной, нужно заявить в железнодорожную полицию.

Там мне разъяснили, что администрация дороги ответственности за воровство не несет. Отвечать должны мои спутники. Вопреки предписанию, они оставили машину без присмотра на десять часов и отправились бродить по ночному городу – легкомыслие невероятное. Кино– и фотоматериалы, похоже, еще были на месте, дай бог, и кинокамера «аррифлекс» тоже. Зато пропали наши фотоаппараты, в том числе моя «лейка» с оптикой, экспонометры, радио, полевой бинокль, а также личное имущество.

На следующее утро я летела в Мюнхен, сбросив 12 килограммов, больше, чем за последние два года. Меня можно было ставить в поле вместо птичьего пугала. В душе я настолько предавалась отчаянию, что буквально дошла до последней точки. Я не могла себе простить, что не находилась рядом с матерью, когда она умирала. Меня мучило, что ее больше нет в нашей квартире. Теперь я совсем одна. Даже Ханни не было рядом со мной: за это время она вышла замуж и счастливо жила в Вене. Ее муж – доктор Ланске, видный австрийский телевизионный режиссер. Ей жилось очень хорошо.

Когда я перебираю свои записи и читаю, что испытала за эти два года, то во мне поднимается сильнейшее чувство протеста.

Все мое спасение было в фильме о нуба. Пленки следовало обрабатывать двумя способами: специальными материалами «Кодака» для дневного света Ektachrom Commercial, а также (для сюжетов, снятых во время сумерек) – высокочувствительным материалом Ektachrom ER, проявка которого в большинстве копировальных мастерских Германии еще не практиковалась. В отличие от США… Я бы охотно отдала пленки в «АРРИ», но до них эта техника еще не дошла. И мне пришлось обратиться в фирму Гейера.

Монтажный дом, который старший Гейер построил для меня в 1934 году в Берлине, вызывал восхищение кинооператоров даже из Голливуда. Но господина Гейера к тому времени уже не было в живых, а те, с кем он раньше работал, в большинстве своем также не могли мне ничем помочь. Я обратилась к пасынку Гейера, Вайсенбергеру. Тот встретил меня довольно дружелюбно и объяснил, что расходы на проявление, копирование и дорогостоящие проявочные материалы для цветных пленок могут в моем случае покрыться только из доходов от проката.

Теперь все зависело от качества съемки и проявочного материала. Я передала в фирму Гейера пробный ролик высокочувствительного ER-материала. Результат должен был показать, устроит ли меня проявка, сделанная сотрудниками Вайсенбергера или придется передать заказ в Америку.

Наконец из Гамбурга поступил готовый пробный ролик.

С замиранием сердца я сидела в демонстрационной комнатке в «АРРИ». Мои друзья Фромм и Арнольд – рядом со мной. Мы смотрели сцену рингового боя, снятую в сумерках. Все в порядке: снимки технически безукоризненны и с передачей цвета тоже, к счастью, не возникло никаких проблем. Я подписала договор с фирмой Гейера и позаботилась, чтобы все пленки сразу же переправили в Гамбург.

Однако Вальтер и Дитер пока не подавали признаков жизни. Уже два месяца я жила в Мюнхене, а от них не получила ни весточки. Ничего не слышал о них и отец Вальтера. Пораженная, слушала я его рассказ о прекрасных фильмах, присланных сыном с гор Нуба. Отец получил из Судана 16 цветных пленок. Теперь я поняла, почему молодые люди постоянно отказывались от проведения инвентаризации. Еще до воровства в Хартуме я недосчиталась многих цветных пленок. «Ассистенты» обирали меня на пару. Как позже сознался один из них, еще в Тадоро они разделили пленки между собой.

Наконец, оба «фольксвагена» прибыли в Мюнхен. Состояние экспедиционного оборудования было ужасающим. Недалеко от Боцена Вальтер и Дитер чуть не угробили один из автобусов, поскольку заранее не пополнили запасов машинного масла. Ни одна мастерская не взялась ремонтировать специальный модернизированный привод для «фольксвагена». Парням ничего не оставалось, как дать о себе знать. Я попросила помощи на заводе. Из Вольфсбурга вызвали специалистов, и очень скоро все поломки устранили – служба ремонта фирмы «Фольксваген» вполне достойна уважения.

Неожиданно меня навестил Роберт Гарднер. Он принес хорошую новость. Мистер Фрухтман из фирмы «Одиссей-продакшн» заявил о готовности изменить сомнительные пункты договора. Я могла рассчитывать на дальнейшее финансирование до полного окончания фильма. Огромный камень свалился с плеч.

Я напряженно ожидала первую посылку образцов из Гамбурга. Она прибыла с опозданием и содержала лишь десятую часть снимков. Пленки очень разочаровали – цвета не соответствовали пробным роликам, да и кадры были в цветных штрихах. В копировальной мастерской меня успокоили и пообещали, что в следующих посылках качество будет нормальным. Все оказалось иначе. Один за другим приходили новые негодные образцы. Я стала нервничать. Моих американских партнеров, настоятельно напоминавших о пленках, тоже нужно было успокаивать. Я не понимала, почему фирма Гейера отправляет материал с такими большими интервалами, да еще и такого плохого качества. Все это смахивало на провокацию.

Между тем подошла середина июля. День ото дня ситуация становилась все более критической. Соблюсти сроки договора было жизненно необходимо. От этого зависело не только финансирование фильма о нуба. Если кинолента окажется удачной, «Одиссей-продакшн» может поручить мне режиссуру еще трех документальных картин. Такой шанс грех упускать.

Несмотря на ежедневные телефонные переговоры, ни одной копии с ER-материалом пока получить не удалось. Пришлось ехать в Гамбург. То, что я пережила в стенах фирмы Гейера, – настоящая катастрофа. Когда работник отдела, занимавшийся 16-миллиметровой цветной пленкой, продемонстрировал копии ER-материала, меня охватил ужас. На экране шел не цветной, а зеленый фильм, зеленый, как ель в Шварцвальде. Теперь я поняла, почему не приходили посылки. Вероятно, ER-материал испортили при проявке. Для меня это было не просто шоком – несчастьем вселенского масштаба: пропали уникальные, неповторимые кадры… Руководитель отдела, чье имя даже сейчас называть не хочется, увидел мое расстроенное лицо и попытался утешить:

– Вам не о чем беспокоиться, зеленый цвет у ER-материала – это совершенно нормально. Мы скорректируем его с помощью фильтров.

– Но ведь пробный ролик не был зеленым, – сказала я. – А он тоже снят на ER-материале.

– Пленки уже были откорректированы. Мы получаем снимки здесь.

– Почему же вы не сделали это сразу же? – спросила я взволнованно. – И почему половину образцов я должна была ждать целых два месяца?

– Вы должны нас извинить. Мы перегружены заказами с телевидения. Но скоро вы свои образцы получите, это я вам обещаю.

Опыта работы с ER-материалом у меня еще не было, и я поверила его словам. Но мои сомнения усилились.

Я решила не покидать Гамбург до тех пор, пока не получу хорошие копии, а поэтому переехала в маленькую гостиницу в Ралынтедте, вблизи копировальной мастерской. Я не могла спать, в моей голове мелькали зеленые кадры, поверить, что эта «зелень» – нормальное явление и ее сумеют удалить фильтрованием, было невозможно. На следующее утро я вновь отправилась в фирму Гейера и спросила руководителя отдела:

– Не будете ли вы иметь что-нибудь против, если я в вашем присутствии переговорю по телефону со специалистом фирмы «Кодак»?

– Нет, – ответил он спокойно.

Через несколько минут я дозвонилась до господина Вюрстлина, сотрудника штутгартского филиала «Кодака». Я сообщила ему, что говорю из фирмы Гейера и что при нашем разговоре присутствует руководитель отдела цветных пленок. Все произошло приблизительно так:

– Растолкуйте, пожалуйста, господин Вюрстлин. Вот во время экспедиции мы работали со сверхчувствительным ER-материалом. Как после его проявки должны выглядеть оригиналы и образцы? Должно ли небо оставаться голубым, чернокожий туземец – коричневым, цвет моей кожи – светлым, или цветопередача на этом материале другая?

– Конечно, цвет должен быть таким, как в природе, только вы ведь, вероятно, знаете – в оригинале немного мягче.

– Итак, небо должно быть голубым, а туземец – коричневым или коричнево-черным?

– Естественно, что за вопрос.

– А что означает, – спросила я с бьющимся сердцем, – если снимки зеленые, такие как еловый лес, или светло-зеленые, как листья салата?

После некоторой паузы Вюстлин сказал:

– Тогда материал испорчен.

Я и сегодня не могу найти слов, чтобы описать, что у меня творилось в душе после столь недвусмысленного ответа. Но я еще не осознавала размеров катастрофы и продолжила:

– А что же могло случиться?

– Возможны три причины. Первая – не в порядке исходник. У «Кодака» это исключено. Они получали отобранные пленки самолетом из Рочестера. Вторая причина – вполне возможный результат воздействия сильной жары. Вероятно также ошибка при проявлении: если ER-материал по невнимательности или неосторожности был обработан не специальным, а обычным проявителем.

– Но ведь до сдачи заказа, – сказала я с сомнением, – все пробы были безукоризненными.

– Пусть фирма Гейера вышлет нам позеленевший ER-материал, мы его исследуем.

Этим разговор и закончился.

Пленки потеряны. Никто не увидел наши съемки праздников поминовения мертвых, посвящения юношей и другие культовые ритуалы. Я подумала об американцах, о договоре и ссудах, предоставленных друзьями, о бесконечных усилиях, оказавшихся теперь напрасными. Мир внутри меня обрушился.

После этого телефонного разговора руководитель отдела цветных пленок потерял покой. Как ни тяжка оказалась ситуация и для меня, в этот момент я ему сочувствовала. Для него как специалиста позор был грандиозным. Возможно, он сам и не виноват. Вероятно, все время заверяя меня, что сумеет изготовить качественную цветную копию специальным фильтрованием, он хотел прикрыть одного из коллег.

Я осталась в Гамбурге еще на пять дней. Почти с утра до вечера сидела в копировальной мастерской. Опасения подтвердились: оригиналы ER-материала тоже оказались зелеными. Так почему же все это произошло: из-за африканского климата или неправильной обработки? Поскольку пробный ролик и все наши пленки мы хранили под землей и после проявления они были совершенно нормальными, версия, что всему виной жара, явно отпадала. Ни на одном пробном ролике не было цветных штрихов, как и на высокочувствительных пленках.

Но речь теперь шла не о том, кто виноват, а о том, как спасти все что возможно. Тут обнаружилась еще одна беда, случившаяся по вине копировальной мастерской. Большая часть образцов была скопирована без нижнего регистрационного номера. Если это случается, то мастерская обязана делать новые копии уже с нумерацией. Но так как процесс маркировки для цветной пленки очень дорог, то у Гейера от него отказались, и в результате это привело к тяжелым последствиям. Лишь десятилетия плодотворного дружеского сотрудничества с этой фирмой удержали меня от желания немедленно подать в суд. Вскоре все малейшие сомнения рассеялись: брак неисправим. Прошли недели, прежде чем я вновь получила обещанные зеленые снимки, скопированные заново. После фильтрования они превратились в фиолетовые. Выглядело еще более неестественно… Я не могла послать американским партнерам ни одной пленки. Последний шанс что-либо сделать был окончательно потерян. Американцы вполне справедливо потребовали за уже начатое ими финансирование фильма отдать все снимки и даже авторские права. Но я хотела любой ценой сохранить мой материал о нуба, невзирая на его неполноту и ненадлежащий вид. Все это привело к жесткой борьбе с «Одиссеем», уже рекламировавшим в США несостоявшуюся киноленту. Только при помощи друзей, ссудивших мне деньги, чтобы выплатить американцам сумму их вклада, договор удалось разорвать. А цель была так близка…

Проблемы с кинопленкой

Однако жизнь продолжалась.

Удивительно, но летом 1965 года Второй немецкий канал неожиданно приобрел на восемь лет права на мои олимпийские фильмы. В противоположность Англии и США, где олимпийские фильмы все время демонстрировались по телевидению, у нас эта тематика ранее не была востребована. Я обрадовалась этому договору, но сразу же возникла новая проблема. Предстояло предоставить телевидению комбинированный DUP-негатив [495]495
  DUP-негатив (фототермин) – позитивная копия, изготовленная с негатива.


[Закрыть]и первоклассную демонстрационную копию. Так как мои оригинал-негативы были выполнены из нитроматериала, сделать это оказалось чрезвычайно трудно.

С некоторых пор, согласно закону, работать с нитроматериалом разрешалось только в очень ограниченном объеме: он огнеопасен и может стать причиной тяжелого урона после пожаров. Поэтому был специально создан новый материал, негорючий, и отныне при производстве новых фильмов использовать разрешалось исключительно его. Нарушение запрета строго наказывалось. В редких случаях и с соблюдением особых предписаний по безопасности позволялось изготовить из старых оригинал-негативов копии или DUP-негативы по двойной цене.

Для многих кинопроизводителей и прокатчиков этот закон повлек катастрофические последствия. Сотни фильмов обрекли на уничтожение, поскольку в фирмах не нашлось необходимых денег, чтобы выполнить все предписания, связанные с хранением кинопленок.

Для меня ситуация была особенно трудной. Десять лет я боролась за спасение своего архива, состоящего из несколько сотен коробок, и что теперь – все выбросить на помойку? Оставлять нитроматериал в своих монтажных я больше не могла. Часть его разместила в «АРРИ» в специальном здании. Но немалую часть из того, что было создано за годы работы, пришлось с тяжелым сердцем отдать на уничтожение.

Нужно было любой ценой сохранить оригинал-негативы олимпийских фильмов. Мой друг Арнольд был готов отсрочить выплаты за проявление DUP-негативов на негорючем материале. От обеих частей олимпийских фильмов сохранилось четыре негатива, два с картинкой и два звуковых. Требовалось заплатить шесть тысяч марок, но из-за долгов сделать это было проблематично. Эвери Брэндедж посоветовал мне обратиться в германский Олимпийский комитет или к доктору Георгу фон Опелю, президенту Немецкого олимпийского общества.

Хотя речь шла только о ссуде, которая была бы выплачена при первых же доходах от фильма, а предложения со стороны Би-би-си и других компаний уже имелись, все немецкие учреждения мне отказали. Господин фон Опель сожалел, он выражал надежду, что в Министерстве внутренних дел существует интерес к олимпийскому фильму. Но и оттуда пришел отрицательный ответ.

Этого я не могла понять. Для спасения многих художественных и документальных лент среднего качества средства находились, но не для немецкого фильма, который остался единственной в истории спорта кинокартиной, получившей олимпийскую золотую медаль и уже после войны в Голливуде получившей признание в качестве одного из десяти лучших произведений мирового киноискусства.

И на этот раз помощь пришла из-за границы. Дом Джорджа Истмана в Рочестере, отвечая на мою просьбу о спасении оригиналов, заявцл самым великодушным образом о готовности бесплатно изготовить первоклассные DUP-негативы, а также бесплатно предоставить места для хранения нитрооригинал-негативов. Он даже взял на себя транспортные расходы по пересылке материала в США. Оригиналы олимпийских фильмов были спасены. Оригинал-негативы в этом случае оставались моей собственностью – я в любой момент могла взять их из Рочестера. Американские партнеры всего лишь оставили за собой возможность сделать копии моих работ для своего музея.

Этот лучик счастья несколько подбодрил меня. Но новый инцидент еще раз подтвердил, что на моей родине по-прежнему слишком много желающих устроить мне невыносимую жизнь. Молодой человек, старавшийся получить аттестат зрелости в Мюнхенском колледже, которому поручили вести мои письменные дела, с возмущением рассказал мне, что он случайно встретился на территории Баварского телевидения с Луисом Тренкером и еще некоторыми людьми из телевизионной компании. Он спросил Тренкера, не жалеет ли тот, что его бывшая партнерша госпожа Рифеншталь после окончания войны не смогла сделать ни одного фильма. Тренкер, соглашаясь, кивнул и потом сказал: «Да, чрезвычайно жаль, такой большой талант. Но госпожа сама виновата. У нее были хорошие отношения с моим знакомым господином Мозером, снимавшемся в ее фильме „Долина“ в роли искателя воды, а потом она поспособствовала его отправке в концлагерь, где он и умер». Когда молодой человек ошеломленно спросил, почему же госпожа Рифеншталь так поступила, Тренкер ответил: «Он предсказал ей после окончания войны мрачное будущее. Ее, говорят, это так озлобило, что она донесла на него в гестапо».

Этой вопиющей лжи я должна быть благодарна за то, что мое имя вновь попало на страницы немецких СМИ. Только через несколько лет я случайно узнала правду. Во время поездки в Доломиты, когда я показывала будущему сотруднику Хорсту некоторые места съемок фильма «Долины», мы нашли вблизи Вайолетт-башни горную хижину. Когда нам принесли заказ, официантка испытующе посмотрела на меня и спросила:

– Вы фрау Лени Рифеншталь?

Когда я, улыбаясь, подтвердила, она подсела к нам и сказала:

– А я дочь горного проводника Пиаца. Мой отец с помощником Гансом однажды спас вас с восточной стены горы Розенгартен, а я неоднократно наблюдала за съемками «Долины».

И тут я вспомнила про нашего Мозера.

– Вы знали господина Мозера? – спросила я.

– Конечно, – сказала она, – он часто бывал у нас и с восхищением рассказывал о вас.

– А что с ним стало?

– Он умер год или два назад. Отравился грибами.

– А где жил господин Мозер во время войны и некоторое время после?

– В Южном Тироле, – сказала она, – вместе с богатой англичанкой.

– А вы не слышали, что господин Мозер был в концлагере?

Дочь Пиаца посмотрела на меня озадаченно:

– Что за ерунда, кто это говорит?

– Тренкер, – сказала я, – Луис Тренкер утверждает это.

– Вот врун! Господин Мозер не находился в заключении ни единого дня, он всю войну только и делал, что крутил роман со своей англичанкой.

Свидетели этого разговора до сих пор живы, но юридически возбуждать уголовный процесс против Тренкера слишком поздно. К сожалению, не всегда выпадает счастье доказать истину в нужный момент.

Мои чернокожие друзья

Найти работу в Германии я теперь и не надеялась. Имело смысл отправиться за границу. Мысли и желания снова крутились вокруг нуба, всегда ко мне благосклонных и подаривших мне столько счастливых часов. Хотелось, если возможно, всегда жить среди них, и это желание все возрастало. Но то были иллюзии, мечты, действительность же выглядела иначе.

Во время предыдущей поездки в Африку нам здорово повезло: удалось без помех поработать в Судане, несмотря на беспорядки. А вот Бернхард Гржимек, известный исследователь животных, находившийся в этой стране примерно в то же время, умудрился попасть в хартумскую тюрьму по обвинению в шпионаже. И только из-за того, что его самолет, летевший из Кении, должен был совершить вынужденную посадку на летном поле Судана. Я хорошо осознавала степень риска, но меня все же неудержимо тянуло на неспокойный Африканский континент.

Мои друзья пытались меня отговорить от очередной экспедиции, используя всевозможные доводы, обращались к моему разуму. Но думать о том, что я, например, могу заболеть у моих черных друзей, просто не хотелось. Разумеется, в путешествии случиться могло все, и считаться с этим приходилось. Но я рвалась к нуба, даже смерть рядом с ними казалась мне более приемлемой, нежели в большом городе, где мне, особено после смерти матери, жилось крайне одиноко. Я любила этих людей, а наблюдать за их жизнью мне было крайне приятно. Веселый нрав нуба ярко контрастировал с их же бедностью, но поэтому и действовал заразительно. Как хорошо я понимала Альберта Швейцера, теолога, в конце концов решившего стать врачом в тропиках.

Я связалась с моими друзьями нуба через Джуму Абдаллу, масакин-нуба, одного из немногих в этом племени, кто знал английский язык. Он работал учителем в школе в Рейке, где обучал суданских детей.

Сообщив Джуме свой адрес, отправила конверты с марками, и теперь почта приносила от него письма по меньшей мере дважды в месяц. Он писал, что происходило у нуба, о болезнях и смертях, а также о том, что нескольких недавно рожденных девочек назвали Лени.

К Рождеству через семью Вайстроффер я отправила посылку с подарками для нуба – чай, сахар, сладости и для каждого по пестрому платку. Приклеила ради ясности к каждому пакетику фотографию получателя. И позже узнала, что все было доставлено точно по назначению.

И сама я в то Рождество тоже не осталась без подарка. Хельге прислал мне самодельный макет будущего дома, который я запланировала построить в поселении нуба, а также архитектурный проект Нуба-замка, состоящий из шести высоких круглых домов с внутренним двором посередине. Мои мечты начали обретать реальные контуры. Вокруг колодца во дворе замка планировалось посадить цветы и живописные кустарники. Это не было утопией, я действительно надеялась с помощью какого-нибудь спеца по рытью колодцев или лозохода найти грунтовые воды.