Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Лени Рифеншталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 80 страниц)

Революция в Судане

Беспорядки в Судане продолжались почти три недели. Мои люди все еще находились в море. Только в середине ноября я смогла полететь в Хартум на лондонском самолете. Настроение – самое подавленное. В огромном салоне кроме меня находилось шесть пассажиров. Ранним утром мы приземлились в Хартуме. Я прошла таможню и стремительно покинула аэропорт. Передо мной предстала какая-то призрачная картина. Везде лежали перевернутые, горящие автомобили. Чудо, что вообще еще ездили такси. Тогда в Хартуме не существовало названия улиц и нумерации домов, поэтому дорогу следовало знать назубок, да к тому же умудриться внятно объяснить путь водителю.

После продолжительных поездок по пустынным улицам и многочисленным местам пожарищ, мы наконец нашли дом, где меня с нетерпением ждали немецкие друзья. Теперь я из первых уст узнала, что произошло: губернаторы всех провинций находились в тюрьме – не в Хартуме, а почти в тысяче километрах к западу отсюда, неподалеку от Дарфура.

Рассказывали, что начиналось все безобидно: несколько студентов Хартумского университета устроили демонстрацию, требуя от властей разрешить южным суданцам учиться наравне с северными. Протестовали также против явной коррупции, имевшей место при строительстве Асуанской плотины. Соглашение между Суданом и Египтом оговаривало, что часть Судана около Вади-Хальфа должна была в процессе возведения плотины оказаться под водой. Это означало полное затопление нескольких городов и селений. Местных жителей, правда, предполагалось переселить в другие районы. По слухам, изрядная сумма денег, специально для этой цели выплаченных Египтом Судану, была истрачена членами правительства в личных целях. Сплетни или факты – кто мог проверить? Во всяком случае, за несколько дней небольшая демонстрация переросла в большой пожар. Результат – сотни трупов…

Генерал Абул был провозглашен новым руководителем суданского правительства, и, казалось, он взял ситуацию под контроль, но, не смотря на это, все время вспыхивали уличные бои, происходившие и у дома моих немецких друзей, семьи Вайстроффер.

Я подумала об Абу Бакре, моем лучшем суданском друге, которому я обязана своей встречей с нуба. В Африканскую войну он служил в армии полковником и принимал участие в боях против Роммеля, которого тем не менее очень ценил. Взяв такси, я направилась на поиски и поехала в его министерство. Все помещения оказались пусты. Двери распахнуты. Я ходила из комнаты в комнату – ни одного человека. Я пошла вдоль коридора до конца и тут увидела закрытую дверь. Распахнув ее, не поверила своим глазам: за письменным столом сидел Ахмад Абу Бакр. Итак, его не арестовали, он находился на свободе, он был здесь! Мы обнялись со слезами на глазах.

– Ахмад, – сказала я, спустя несколько мгновений, – по чести сказать, я уже собиралась навещать вас в тюрьме, а нахожу вас здесь. Какое счастье!

Абу Бакр, излучавший необыкновенное, по нашим европейским понятиям, спокойствие, умел сохранять самообладание даже в самых сложных ситуациях. Он очень внимательно выслушал мои рассказы о приключениях последних недель и, улыбнувшись, произнес:

– Лени, вы очень храбрая женщина.

На вопрос, есть ли у меня шанс еще раз отправиться к нуба, он посоветовал набраться терпения и подождать, что будет дальше. Обрадованная встречей с Абу Бакром и полная надежд, я вернулась в дом моих друзей. В первый раз за долгое время появилась возможность немного расслабиться. Превосходный климат действовал на меня благотворно, – в это время не было жары. Лучистое синее небо, красивый сад, великодушие и гостеприимство хозяев – всем этим я наслаждалась несказанно.

Но революция еще не закончилась. Все время возобновлялись уличные бои, происходили убийства. В хартумском Немецком клубе царило беспокойство, никто не знал, чего ожидать от будущего. Большинство немцев жило здесь уже много лет. Мои соотечественники работали в промышленности, строили водопроводные системы, были заняты на метеорологических станциях в аэропорту. Семьям их жилось хорошо, никто не хотел покидать Хартум. У них были прекрасные дома и сады, из-за жары работа начиналась рано – в половине восьмого, и заканчивалась в большинстве случаев в два часа. После обычного для Африки послеполуденного отдыха они ходили в гости к друзьям, чтобы провести в приятных беседах так называемый «час чаепития». Во время вечерней трапезы под ясным звездным небом в садах вспыхивали разноцветные лампочки, освещавшие деревья и цветы. Казалось, что и весь мир также в полном порядке. Эта чудесная атмосфера всегда влекла в Африку чужестранцев – отнюдь не только немцев.

Пришла долгожданная весть: пароход с Вальтером и Дитером прибыл. Мои люди связались со мной по телефону. Дорога от Порт-Судана до Хартума – приблизительно 900 километров – трудна, транспорт передвигался по ней обычно в сопровождении конвоя. Чтобы поберечь машины, пришлось перегрузить их на поезд.

Вечером я приветствовала Вальтера и Дитера на вокзале. Вайстрофферы любезно разрешили молодым людям остановиться у них. Машины, оказавшиеся в полном порядке, разместили пока в саду наших гостеприимных хозяев.

Бои вспыхивали все время. Проезд на юг был закрыт. По словам очевидцев, беспорядки там тоже не прекращались. Судоходство от Малакаля до Джубы прекратилось на неопределенное время. Несмотря на такое напряженное положение, Абу Бакр снабдил меня официальным письменным разрешением на съемки гор Нуба, а также на проезд нашего автотранспорта. Визы продлили. С нетерпением ждали мы конца суданской революции. Но после кажущегося затишья вновь разразилась буря. Новые бои разрушили летное поле – аэропорт пришлось закрыть. Среди мертвых и раненых – первые европейцы, госпитали переполнены. Иностранцы пребывали в депрессии и собирались уезжать. Вайстрофферы не оказались исключением.

В этой апокалиптической обстановке возникли первые серьезные разногласия между мной и обоими моими спутниками. Несмотря на неоднократные предупреждения нашего хозяина и мой строгий запрет, они отправились за почтой в город, где еще шли бои, и долго не возвращались. Стало темнеть. Мы подозревали самое страшное. Когда наконец очень поздно мои помощники все-таки пришли и я потребовала объяснений, они ответили надменным тоном, что мне вообще следует помалкивать и что они сами знают, что делать. Это неприятно изумило меня. Следовало бы сразу отказаться от их услуг. Когда я им об этом сказала, Вальтер и Дитер опять нагрубили мне. Неужели это те приятные молодые люди, так охотно помогавшие мне в Мюнхене, такие воодушевленные, что едут в африканскую экспедицию?! Что их настолько изменило?! Вайстрофферы посоветовали мне тут же расстаться с подобными попутчиками. Но удастся ли здесь быстро найти замену? Мое страстное желание как можно быстрее добраться до нуба сделало меня слепой и неосторожной. Я понадеялась, что такие бурные всплески эмоций больше не повторятся.

Вынужденный отдых в Хартуме имел и свою положительную сторону. За это время Ули чудом сумел переслать мне многое, чего еще недоставало нашей экспедиции: специальные фильтры, головку крутящегося штатива, сосуды с проявителем, приспособление для перемотки пленки и, что немаловажно, необходимые лекарства. Хотя экзаменационная сессия была в разгаре и я его, без сомнения, перегружала, Ули стремился помогать мне во всем. Я просила его сдать квартиру в аренду, позаботиться о моей матери, обсудить с адвокатом Вебером текущие судебные дела, извещать меня о новых финансовых поступлениях. Он был уполномочен распоряжаться деньгами, переводимыми из США, контролировать многие открытые счета.

В середине декабря в Судане воцарился порядок. Ни выстрелов, ни драк, вновь работает телефон, Дитер и Вальтер настроены мирно. Мы решили рискнуть и отправиться в путь. К счастью, необходимые материалы, заказанные мной у Роберта Гарднера, пришли из Рочестера вовремя. Теперь не хватало только оператора, но Абу Б акр помог мне и в этом. Он познакомил меня с одним способным суданцем. Казалось, после многолетних непреодолимых препятствий, мое желание – сделать фильм о нуба – скоро наконец исполнится.

Возвращение в Тадоро

Оставалась неделя до Рождества. В этот же самый день два года назад мне суждено было впервые переночевать здесь. И вновь я отдыхала под большим тенистым деревом, но на этот раз у меня было два собственных «фольксвагена» с добротным оснащением.

Нуба приветствовали меня еще более тепло, чем в прошлый раз, если такое вообще возможно. Опять рано утром вокруг места моего ночлега стояли радостные дети. Мальчики побежали к серибе, чтобы сообщить ринговым бойцам о моем возвращении. Уже через несколько часов пришли первые – Нату, Туками, Гумба, – они были в восторге от встречи со мной, принесли с собой подарки. Мы расположились на больших камнях под деревом, и я рассказала, что пережила за это время. Потом нуба исполнили мои любимые мелодии. И вновь меня приятно поразила их беззаботность. Вокруг царил глубокий покой. Суданские беспорядки до этих мест не дошли, воровства и убийств тут не было. Казалось, любимое занятие туземцев – смех, а сами нуба – счастливейшие люди из всех созданных Господом Богом.

Я тоже привезла для них подарки. Прежде всего табак и жемчуг, а заодно сахар, кофе, чай и даже молодые клубни картофеля, которые здесь обжигали и толкли. Мои друзья получали их иногда в обмен у арабов. Глоток крепкого кофе с большим количеством сахара был для них истинным наслаждением. За короткое время нуба соорудили две соломенные хижины: одну – для меня, а другую – для хранения многочисленных ящиков из нашего багажа. Вальтер и Дитер собирались, пока не наступит жара, спать в палатке. В своей маленькой соломенной хижине я повесила на стены новые африканские фотографии, а над кроватью – маленькую карточку матери. Нуба с любопытством расспрашивали меня об этих фото, особенно заинтересовавшись снимком мамы. Заметив, что мои глаза повлажнели, друзья тут же спросили: «Ангениба бите?» («Твоя мать больна?»). Молча, я кивнула. Было заметно, что эти люди мне искренне сочувствуют.

День ото дня становилось все жарче. Термометр уже показывал сорок градусов в тени. Нуба вырыли в земле глубокую яму, там хранились пленки при температуре не выше 27 градусов. Мы загородили погреб от света двойным слоем стеблей дурры и листвой.

Озабоченно наблюдала я, с каким нежеланием работали Вальтер и Дитер. Мне также казалось, что нуба им попросту безразличны. Тем не менее я попросила их отправиться в Кадугли за почтой. Уже вечером они вернулись и передали мне письмо от Ули. Пораженная, я прочитала, что маму из-за закупорки артерии положили в университетскую клинику.

«Попытайтесь сохранять спокойствие, – писал Ули, – на случай самого худшего прошу выслать соответствующую доверенность».

Теперь никто не мог меня остановить. Непреодолимый страх за жизнь матери побуждал к немедленным действиям. Ночью был составлен план работ для Вальтера и Дитера, собраны вещи. Я не могла даже предположить, насколько затянется мой отъезд, но ехать надо было обязательно, чтобы находиться рядом с самым дорогим мне человеком, пока не минует опасность.

Рано утром я покинула Тадоро. Мои спутники отвезли меня в Кадугли. Было 18 января 1965 года – день, который я никогда не забуду. Когда мы остановились у почты, мне подали телеграмму: «Мать сегодня ночью скончалась. Жди письма. Ули».

Я обессилела. Жизни без матери я себе не представляла. Четыре дня телеграмма пролежала на почте. Она умерла еще 14 января. Как страшно, что меня не было с ней в ее последние часы. Я поспешила отправиться на родину, чтобы проводить мать в последний путь.

Только через четыре дня мне удалось прибыть в Мюнхен. Ули встретил меня в аэропорту. Слишком поздно: двумя днями ранее маму похоронили. Друзья позаботились обо всем, постарались окружить ее любовью до последнего вдоха. Эта потеря оказала глубочайшее воздействие на всю мою дальнейшую жизнь. Единственную возможность заглушить боль я видела в скорейшем возвращении в горы Нуба, чтобы выполнить свою обязанность: спасти фильм. Если удастся, намеревалась взять с собой из Германии оператора, – суданец мог работать недолго. Свободным на тот момент оказался Герхард Фромм, молодой помощник кинооператора, которого порекомендовал мне Холынер. С помощью Абу Бакра он смог въехать в Хартум без визы.

Через неделю я стояла с ним на маленькой железнодорожной станции Семейх. Сюда добирались не без приключений. В Хартуме не удалось найти никакой машины, которая доставила бы нас в горы Нуба. Пришлось ехать на поезде. Только через 30 часов – состав по пути часто останавливался – очень усталые мы стояли на платформе. Вокруг – ни души. Впереди – только рельсы и песок. Я заранее послала моим людям телеграмму о нашем скором приезде и теперь смотрела во все стороны, но напрасно. Вероятно, встречающие застряли где-то на песчаной дороге.

От Семейха до нашего лагеря – несколько сотен километров. Проехать этот путь поездом или автобусом невозможно. Иногда у железнодорожной станции можно застать грузовик, направляющийся в Кадугли. Здесь всего несколько домов – два или три для служащих железной дороги и один маленький – для приезжих, больше ничего. Выбора не оставалось – надо снять номер и ждать, пока случайно не проедет мимо грузовик.

Вновь помог счастливый случай. В доме проживал англичанин, занимавшийся здесь сельским хозяйством. Он посоветовал заглянуть в хлопковый цех – там мог оказаться автомобиль. И в самом деле, очень своевременно обнаружился грузовик, водитель которого приехал за запасными частями. Он готов был взять нас с собой и за хорошую плату доставить в Тадоро.

Поздно вечером мы с Герхардом Фроммом прибыли в лагерь. Дитер и Вальтер уже спали. Когда их разбудили, они не очень-то обрадовались моему столь быстрому возвращению. Ворча, выдали матрацы и одеяла для Фромма и заночевавшего у нас водителя. В Кадугли за почтой за время моего отсутствия молодые люди не ездили ни разу, поэтому не получили и мою телеграмму. Теперь стало ясно, что от этих двоих мне ждать ничего хорошего не приходится.

Нуба были удивлены, увидев меня на следующее утро. Их первый вопрос – о состоянии здоровья моей матери. Когда я ответила: «Ангениба пеню» («Моя мать умерла»), они обняли меня и плакали вместе со мной. Меня глубоко тронуло, как эти люди принимали участие в чужой судьбе. Их сочувствие помогло мне преодолеть боль.

Фильм о нуба

Наступил февраль. Для съемок у нас оставалось лишь шесть недель. Мои спутники захотели вернуться домой не позднее чем в середине марта. Соответственно, каждый час мы старались отдавать работе. Жара становилась все сильнее день ото дня, очень затрудняя нашу деятельность.

Съемки часто производились далеко от лагеря, и если мы не могли добраться туда на машине, то приходилось преодолевать пешком довольно приличные расстояния. Зачастую места, где проходили интересовавшие меня культовые действа, оказывались труднодоступны. В поисках новых сюжетов приходилось переходить через горы в другие долины. При пересечении гладких скалистых стенок была велика опасность соскользнуть и повредить камеру. Как только мы с оператором приближались к опасному месту, нуба всячески помогали нам удержаться. Не всегда эти утомительные вылазки завершались успехом. Но иногда мы забывали о всякой осторожности, понимая: полученные кадры того стоят. Я часто думала о церемонии посвящения юношей, о которой нуба мне уже не раз рассказывали, но свидетельницей которой мне стать пока не удавалось.

Во время очередной такой вылазки послышалась отдаленная барабанная дробь. Когда мы подошли ближе к хижинам и вошли внутрь одной из них, то увидели фигуру, освещенную солнечным лучом: у нее был вид статуи, а не человека из плоти и крови. В помещении царило мистическое настроение. Нуба вряд ли заметили наш приход, они находились во власти ритуала. Для меня это действо оказалось самым впечатляющим из всех, что я когда-либо видела у нуба. Удивительно, как глубоко погружались люди в таинство этого церемониала, если я смогла сфотографировать юношу совсем близко! И Фромм осторожно установил свой штатив и сумел снять всю сцену. Подобные звездные часы выпадают не часто.

Приходилось торопиться, чтобы получить недостающие кадры сбора урожая. Нуба посчастливилось, год выдался необыкновенно плодородным. Непостижимо, почему при подобном изобилии зерна они не делали запасов. Нуба расходовали все, что собирали, хотя знали по опыту, что годы плохих урожаев приносили им голод, а некоторым – даже смерть. Было бы легче устроить в отвесных скалах защищенные от дождя амбары. Когда я спросила туземцев, почему они поступают подобным образом, они только засмеялись и сказали, что делали так всегда.

Другая постоянная проблема для местных жителей – вода. В марте начинается засуха. Тогда высыхает единственный колодец и немногие другие небольшие водоемы. Животные страдают от жажды, становятся похожими на скелеты. С конца мая – начала июня до октября в этом африканском регионе – сезон дождей. Чтобы собрать воду в искусственных резервуарах, как это делается в большинстве стран Средиземноморья, нуба понадобились бы вспомогательные средства – цемент или пленка, которых у них нет. Долгие годы я старалась помочь в этом нуба, советовалась с теми, кто копает колодцы, инженерами-гидростроителями, другими специалистами. Надеялась добыть деньги, чтобы снабжать нуба водой в засуху, но напрасно.

Нуба обычно выглядели здоровыми, но внешность обманчива. Как пришлось убедиться, болели многие, почему я и привезла с собой огромное количество лекарств и перевязочного материала. Особенно они страдали от бронхита и воспаления легких, излечивавшихся только антибиотиками, от внешних нарывов из-за повреждений, связанных с тем, что туземцы бегали босиком по камням и колючкам кустарников. Их подошвы становились такими толстыми, что напоминали ноги слонов. Когда мне однажды в подошву воткнулась мощная колючка, туфлю с трудом сняли и в подошве осталась болезненная заноза. Один из моих друзей нуба вынул из привязанного к его руке ножа железный пинцет и с большой ловкостью удалил опасный кусочек. Так я только тогда заметила, что такой инструмент имел каждый нуба.

К сожалению, настроение в лагере за последние дни сильно ухудшилось. Мои спутники следовали моим указаниям крайне неохотно. Герхард Фромм пытался посредничать, но в большинстве случаев безуспешно. На счастье, он всегда был доброжелателен и не чурался никакой работы.

Мы договорились вставать с восходом солнца. Вальтер и Дитер любили поспать подольше, я же стеснялась будить молодых людей, поскольку их это настолько бесило, что они начинали грозить немедленным отъездом. У меня не было средств воздействия на них. Однажды утром произошел особенно возмутительный случай. Я приготовила себе в хижине чашку кофе. Внезапно передо мной возник Вальтер и яростно заорал:

– Я запрещаю вам брать чашку, ложку, сахар, кофе. Заметьте, обычно мы не пьем кофе в палатке.

Я записала это дословно в моем дневнике. Вообще-то, по натуре своей Вальтер отличался добродушием, и казалось, что подобное поведение впоследствии у него самого вызывало сожаление. Я предположила, что у него, как и у Дитера, периодически возникали приступы ярости от жары. Как-то один из них впал в такое бешенство, что пошел на меня с кулаками. Я сделала ему замечание, потому что в ночь перед этим он застрелил собаку нуба. Туземцы прибежали все вместе, были очень взволнованы, обнаружив труп животного. Если бы я их не успокоила, дело добром бы не кончилось. Дитер сказал в свое оправдание, что собака съела препарированных им летучих мышей. Это казалось вполне возможным. В наших поездках Дитер всегда с собой возил ружье и открывал на переднем защитном стекле форточку, чтобы оружие всегда было готово к стрельбе.

Но как шофер второй машины, Дитер был незаменим. Не желая его раздражать, я скрепя сердце прекратила протесты.

Все чаще возникало ощущение, что мои нервы не выдержат подобных нагрузок. Но для спасения фильма я терпела многое, даже усиливавшиеся с каждым днем приступы ярости у Вальтера. Однажды он схватил топор и несколько раз, угрожая мне, ударил им по забору перед палаткой. Я сумела зафиксировать это на фотографии как документ. На следующее утро его было не узнать. Ласковый и смирный как ягненок, он принес мне бутылку овощного сока, который приготовила и дала с собой его жена.

У нас не хватало еще важных кадров с праздников ринговых боев, прежде всего с заключительного боя. Снимать бойцов вблизи в очередной раз оказалось крайне трудно. Стоящие вокруг нуба закрывали их полностью. Чтобы поймать в кадр все происходящее на таком празднике, необходима одновременная работа нескольких операторов, выхватывающих крупным планом лица: зрителей, победителей, напевающих женщин и танцующих девушек.

На одном из подобных праздников мне крупно не повезло. Мне захотелось сфотографировать двух участников поединка, я подошла к ним слишком близко и не заметила, как вместе с «лейкой» очутилась на земле, с колющей болью в груди. Нуба не рассердились. Они рассмеялись и, подняв меня на плечи, вынесли с ринга, а сами продолжили бой.

Но боль становилась все нестерпимее, я не могла спать. На следующий день пришлось ехать в больницу в Кадугли, где у меня обнаружили перелом двух ребер. Я вернулась в Тадоро с тугой перевязкой грудной клетки.

Мы сняли уже многое, но недоставало материала из серибе и с праздника поминовения мертвых. Нату, наш друг, разрешил снимать его пастуший лагерь – вместе с находившимися там колоритными фигурами: Туками, явно способным одолеть любого противника, и Гуа и Наю, двумя юношами около семнадцати лет. Здесь все еще преобладала уникальная атмосфера, и мы получили кадры, о которых я едва ли могла мечтать. Даже мои сердитые спутники оценили их по достоинству.

Не показывая боли, нуба разрешили перед камерой сделать им татуировку и разукрасили тела светлой золой. Мы не скупились на пленку. Это было предусмотрено заранее, ведь первобытные обычаи вскоре исчезнут.

Во время нашей работы неожиданно появился мальчик с известием, которое, казалось, очень обеспокоило нуба. Они говорили возбужденно, затем решили вернуться в Тадоро. То, что я узнала, было неутешительным. Из южных долин сообщили, что в местечке Тозари, удаленном от Тадоро всего на несколько километров, горит все вокруг и живущие там нуба уже покинули свои дома. Утверждали, что ворвались туземцы из враждебного племени и подожгли хижины.

Эта весть привела меня в ужас. Я тут же вспомнила о боях в Хартуме… В то, что все это может коснуться и нас, до сих пор не верилось.

В страшной спешке мы двинулись назад. Наш лагерь еще стоял, но бросилось в глаза, что в поселении остались только старики, ни женщин, ни детей вокруг не было. Наши нуба из серибе исчезли молниеносно, мы надеялись вскоре их встретить вновь. Но наступил вечер, потом ночь, и никто не вернулся. Я очень волновалась.

Вблизи нашего лагеря стояли несколько пожилых людей, вооруженных щитами и копьями. Такого я не видела еще ни разу. Я их спросила, что бы это значило. Они рассказали то, что уже сообщил посыльный в серибе. Нату, Туками и другие мои друзья нуба, кажется, сбежали в горы вместе со своими семьями и скотом.

Понятно, что покидать лагерь в таком опасном положении мои сотрудники не хотели. Мне все еще не верилось, что в Тозари действительно горят жилища, и я решила поехать туда на нашем «фольксвагене». Вместе со мной отправились мужчины-нуба, вооруженные копьями. В пути на краю дороги мы видели группы их соплеменников с тем же оружием. Все они желали ехать с нами. По прибытии в Тозари нас встретила мертвая тишина. Не горел ни один дом. Я с облегчением поняла, что слухи о беспорядках не соответствовали действительности. Мы ходили от хижины к хижине. Везде было пусто, почти все жители сбежали. Как и в Тадоро остались только пожилые мужчины нуба. Я попыталась их успокоить, сказав: «кулло кирре» («все ложь»), «кулло детте, детте» («все очень, очень далеко»). Мы сели вместе, разожгли лагерный костер, и старики нуба рассказали мне, что они здесь переживали раньше, при англичанах. Им казалось, что грозные британцы пришли снова. С трудом, но я все же сумела объяснить, что это вовсе не так.

Между тем в Тадоро объявился некий арабский торговец с семьей. Хотя нуба были очень миролюбивы, эта ситуация могла привести к обострениям отношений с арабами. В горах Нуба арабские торговцы жили обособленно. Они обменивались с нуба: жемчуг и пестрые платки – на зерно, табак или хлопок. Араб и его семья были смертельно перепуганы ужасными слухами. Я перевезла их автобусом в Рейку, где они почувствовали себя в относительной безопасности. Но, как говорят, не делай добра – не получишь зла. Как я позднее узнала, арабский торговец заявил на меня в полицию Кадугли, что я, вероятно, «шпионка» шиллуков и динка, проживавших неподалеку. Эти абсурдные утверждения легли в папку тайной государственной полиции в Хартуме и позже, как следствие, явились причиной отказа в выдаче мне въездной визы накануне следующей запланированной экспедиции в Судан. В доказательство своих обвинений араб заявил, что мы связывались с врагами суданцев при помощи «световых сигналов». Под этим он подразумевал съемку со вспышкой, которую в мое отсутствие проводили Дитер и Вальтер. Они снимали нуба, вооруженных копьями. Позже, обосновывая, доносчик утверждал, что я натравливаю чернокожее племя на арабов, так как я разговариваю на языке нуба и месяцами проживаю в их поселении.

Слухи о беспорядках, распространявшиеся молниеносно, все же имели под собой реальную почву. Оказывается, в нескольких километрах к югу от Тозари произошли бои между шиллуками и суданскими солдатами. Поднявшаяся из-за этого паника перешла и на соседние поселения.

И на следующий день наши нуба не появились. Первые прибыли только через пять дней.

В нашем распоряжении оставалось очень мало времени для съемок в серибе. Но я не смогла его использовать. Все ринговые бойцы Тадоро – десять молодых мужчин, среди них также Нату и Туками, – получили приказ, отправиться в Кадугли в тюрьму.

К счастью, это никак не было связано с беспорядками. Произошло следующее: два молодых нуба украли двух коз и пригласили на праздничный обед нескольких лучших ринговых бойцов. Подобного еще никогда не случалось. Обычно в таком праздновании принимали участие два-три нуба. При большом же количестве участвующих гостей скрыть трапезу, естественно, оказалось невозможно. Сообщили Маку, вождю масакинов. По закону нуба, не только сам укравший козу приговаривается по меньшей мере к трем месяцам тюрьмы – подобное наказание ждет каждого, кто съел хотя бы кусочек козлятины. И это коснулось теперь всей элиты ринговых бойцов Тадоро, в том числе Нату, Туками и Диа. Поэтому мы не смогли закончить съемки в серибе.

Судебное заседание проходило каждую пятницу в Рейке, резиденции Мака. Совместно с многими вождями деревень выносился приговор. Заседание, происходившее под кронами больших тенистых деревьев, продолжалось несколько часов. Меня удивило, что все обвиняемые прибыли без охраны, полностью свободными. От следствия никто не увиливал. Родственники тоже пришли и сидели кружком вокруг «преступников», которых вызывали поодиночке.

Слушание проходило очень спокойно и скорее носило характер беседы, чем допроса. Только когда защищал себя Туками, разразился хохот. Оказывается, он появился на праздничной трапезе слишком поздно и ухватил лишь часть прямой кишки – все вкусные куски уже были съедены. Он не знал, что коза украдена. Чтобы добиться сострадания, обвиняемый делал печальную мину. Я уверовала, что его не накажут, но заблуждалась. Когда через три часа объявили приговор, каждый из десяти нуба, включая Туками, получил одинаковое наказание – три месяца тюрьмы в Кадугли. Кроме того, они или их семьи должны были возместить пострадавшим стоимость коз.

Наказание тюрьмой я посчитала неоправданно жестоким, но все его приняли безропотно. Законы и судебные решения определяли сами нуба, а исполнение приговора – тюремное заключение – находилось в компетенции суданского правительства.

Осужденные сразу же отправились в Кадугли в сопровождении помощника полицейского. Печальное прощание. Не верилось, что я их больше не увижу.

И еще неприятность: при проверке приговоренных нуба не нашли Туками. Не согласившись, видимо, с жестким приговором, он сбежал в горы. Вряд ли он вернется, ведь тогда ему придется отсиживать утроенный срок.

Когда я, расстроенная, вернулась в Тадоро, Вальтер и Дитер уже начали приготовления к отъезду из Тадоро, хотя я с удовольствием сделала бы еще несколько кадров. Вот так подошел конец экспедиции, слишком скорый и казавшийся преждевременным – мои люди хотели уехать, а я нет. Прощание было печальным, самым болезненным из тех, которые я пережила у нуба.

До отъезда я еще раз навестила родственников тех нуба, которые находились в тюрьме, их родителей, братьев и сестер. Я поделила свои припасы, сделала им маленькие подарки и была рада видеть, что особенно никто из них не расстраивался. Они знали, что мужчины вернутся, будут встречены как герои и всех ждет большой праздник.

Вскоре мне удалось еще раз увидеть своих заключенных друзей. Когда наши автобусы проезжали по Кадугли, я еще издали заметила арестантов за уличной работой. Они махали и выкрикивали мое имя. Я сразу же велела остановиться. Неожиданная радость. Все подошли ко мне, мы пожали друг другу руки. У меня было единственное желание – помочь им, но из-за нетерпеливости моих помощников по экспедиции пришлось расстаться быстрее, чем хотелось бы.

Еще долго я махала рукой, пока очертания нуба не поглотила пыль.