Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Лени Рифеншталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 80 страниц)

День немецкого искусства

В Берлине я получила приглашение приехать в Мюнхен по случаю торжественного открытия Дома немецкого искусства. [261]261
  Дом немецкого искусства в Мюнхене на Принцрегентенпгграссе сооружен в 1933–1937 гг. по проекту П.-Л. Трооста (ныне Дом искусства).


[Закрыть]Приехали почти все деятели искусств – скульпторы, художники и архитекторы, а также писатели, актеры, знаменитые дирижеры, такие как Фуртвенглер [262]262
  Фуртвенглер Вильгельм (1886–1954) – немецкий дирижер, возглавлял Берлинский симфонический оркестр в 1922–1945 гг. и в 1950–1954 гг. С 1937 г. руководил Байройтским фестивалем. Был для нацистов воплощением истинно немецкого, национального, его ставили выше Караяна; в 1944 г. Гитлер приказал соорудить для него персональный бункер. С одной стороны, стремился «показать властителям свой оркестр и таким образом отстоять нашу позицию», с другой – под всякими предлогами избегал выступать перед верхушкой на приватных приемах.


[Закрыть]или Кнаппертсбуш, [263]263
  Кнаппертсбуш Ганс (1888–1965) – немецкий дирижер, известный как интерпретатор музыки Вагнера и Брукнера.


[Закрыть]и представители дипломатического корпуса – все в качестве гостей имперского правительства. Купе спального вагона я делила с Элизабет Фликкеншильдт, актрисой, которую особенно ценила.

Войдя в Дом немецкого искусства, я увидела своего друга, художника Боллынвайлера, сидящего на лестнице и восторженно улыбающегося. Заметив меня, он бросился навстречу и воскликнул со слезами в голосе:

– Лени, в это трудно поверить, но все картины уже проданы!

– Такого не бывает, – проговорила я в изумлении.

– Бывает, – заявил сияющий Боллынвайлер, – из-за твоей любимой картины, «Головы коня», уже успели поспорить Гитлер с Герингом, но купил ее Гитлер, а Геринг заплатил десять тысяч марок за моего «Тигра». После этого все захотели приобрести мои работы, и вот они уже полностью распроданы.

Выходит, неплохой оказалась моя идея – повесить в пустых комнатах картины Боллынвайлера. Я обняла своего счастливого друга.

Вечером, после праздничного обеда, был устроен бал. Тут я увидела в вестибюле Луиса Тренкера. После совместного участия в съемках фильма студии УФА «Большой прыжок» и нашей ссоры прошло десять лет. С тех пор я Тренкера больше не встречала. За это время он успел сделать фильмы «Бунтовщик» [264]264
  «Бунтовщик» (1932) – фильм Л. Тренкера, импонировавший нацистским бонзам типажом национального героя (Гитлер смотрел эту ленту дважды).


[Закрыть]и «Блудный сын». [265]265
  «Блудный сын» (1934) – фильм Л. Тренкера об американских эмигрантах, возвращающихся на родину в Тироль.


[Закрыть]Я уже давно хотела закопать в землю томагавк и потому ранее в нескольких строках поздравила его с успехами. Сияя улыбкой, Луис подошел ко мне и, не стесняясь присутствующих, обнял и поцеловал.

– Я ужасно обрадовался твоему поздравлению и только ради тебя приехал сюда из Церматта, где снимаю фильм на Маттерхорне.

Я была рада, что прошлое забыто. Он рассказал мне о разногласиях с Геббельсом. Речь шла о фильме «Кондотьеры». [266]266
  «Кондотьеры» (1937) – фильм Л. Тренкера совместного германо-итальянского производства.


[Закрыть]

– Представь себе, они вырезали очень важные сцены.

– Какие?

– Одни из самых сильных, – с досадой проговорил Тренкер, – кульминационный момент фильма, где предводитель со своими рыцарями преклоняют в Ватикане колена перед Папой.

– Ты же мог заранее знать, что Геббельс не будет от этого в большом восторге, – сказала я со смехом.

– Но ведь сценарий был одобрен министерством. Могли заранее сказать, я б тогда и снимать не стал – и начихал бы на все.

После этих слов он обнял меня за талию и потащил танцевать. Я тогда и представить не могла, что мне еще предстоит пережить с этим человеком.

Несколько слов о коротеньком эпизоде, промелькнувшем в те бурные дни: на Людвигштрассе, уже после того как прошло торжественное шествие, мой взгляд упал на молодого человека в будке телефона-автомата. Всегда, когда я видела людей – безразлично, молодых или старых, мужчин или женщин, – которых я считала фотогеничными, просила дать мне фамилию и адрес. Таким образом у меня уже собралась довольно обширная картотека. Когда молодой человек вышел из будки, я заговорила с ним и тоже попросила назвать фамилию и адрес.

– Чего ради? – спросил незнакомец озадаченно.

– Извините, возможно, вы знаете меня, я Лени Рифеншталь.

Молодой человек засмеялся и сказал:

– Меня зовут Генри Наннен, [267]267
  Наннен Генри (Анри, 1913–1996) – основатель журнала «Штерн» (в 1948 г.). До войны «оппортунист, пропагандист в униформе», после войны – убежденный демократ (см.: Benz W. Zur Rolle der Propaganda //Hiders Kuensder: Die Kultur im Dienst des Nationalsozialismus. Frankfurt am Main; Leipzig, 2004. S. 35). В 2004 г. учреждена премия Наннен а лучшему журналисту, работающему в экстремальных условиях.


[Закрыть]найти меня можно в издательстве «Брукман ферлаг» в Мюнхене.

Я вспомнила о нем во время дублирования фильма об Олимпиаде. Нам нужно было пригласить человека на небольшую роль немецкого оратора, открывающего Олимпийские игры. Я поручила господину Барчу, одному из моих сотрудников, связаться с Нанненом и попробовать с ним съемку сцены, которую нужно было сделать на фоне стадиона. Коротенькая сцена всего-то с одной фразой. Сама я не могла присутствовать при съемке, так как была занята в монтажной.

Молодого человека из будки телефона-автомата я снова увидела только пятнадцать лет спустя, уже в качестве главного редактора журнала «Штерн». Есть известные журналисты, которые не стеснялись утверждать, будто Генри Наннен был нацистом уже потому, что в 1938 году он сыграл важную роль в моем фильме об Олимпиаде. Я рассказала об этом небольшом эпизоде только для того, чтобы внести ясность.

Но все же еще несколько слов о Дне немецкого искусства. В обществе он отмечался с такой же торжественностью, как двумя годами ранее в Берлине отмечались недели Олимпийских игр. Мюнхенские художники с большим размахом и вкусом украсили длинные улицы и проспекты, по которым двигалось праздничное шествие. В Нимфенбурге давалось представление «Ночи амазонок», а в Английском саду вокруг Китайской башни на высоких деревьях висели большие разноцветные шары, превращавшие сцену в волшебный сон в летнюю ночь.

В отличие от этого великолепия вид выставленных картин сбил меня с толку. Какое неприятное впечатление оставляли здесь «Четыре стихии» – четыре обнаженные женщины Адольфа Циглера, [268]268
  Циглер Адольф (1892–1959) – любимый художник Гитлера, президент Имперской палаты изобразительного искусства Третьего рейха, организатор выставки «Выродившееся искусство» (1937).


[Закрыть]вокруг которых толпились посетители, или Гитлер, представленный Рыцарем на белом коне, и еще с дюжину героических или аллегорических портретов фюрера. Где были «мои» немецкие художники – Клее, Марк, Бекман, [269]269
  Бекман Макс (1884–1950) – немецкий художник и график, главный представитель немецкого экспрессионизма. Профессор Художественной школы во Франкфурте-на-Майне, откуда был изгнан фашистами в 1933 г. Произведения Бекмана были выставлены на выставке «Выродившееся искусство» (1937 г.). С 1937 г. находился в эмиграции во Франции, Амстердаме и США.


[Закрыть]Нольде [270]270
  Нольде Эмиль (псевд., наст.: Хансен Эмиль, 1867–1956) – см. о нем примеч. 50 к разделу «Танец и фильм».


[Закрыть]или Кете Кольвиц, работами которых я часто восторгалась во Дворце кронпринца?

Из-за множества дел я была полностью отрезана от повседневности, жила как в вакууме. Даже родителей и Гейнца видела очень редко. Радио я не слушала, газет никогда не читала, потому и представить не могла, что картины «моих» художников исчезли из музеев и галерей и выставлялись с клеймом «выродившееся искусство».

Меня не только привело в шок «новое немецкое искусство», но и сбила с толку речь Гитлера перед тысячами слушателей. О политике я судить не могла, но у меня была четкая позиция по отношению к тому, что связано с искусством. Я пришла в ужас, когда Гитлер возвестил о своей решимости вести «безжалостную очистительную войну» против «так называемого современного искусства». Тогда я еще полагала, что политик вовсе не обязан понимать искусство. Но та страстность, с какой Гитлер убежден в исключительной справедливости своих воззрений, и пыл, с каким он пытался воздействовать на слушателей, заставили меня почувствовать опасность – сила его внушения была исключительна.

Я впервые осознала, насколько фюрер может заблуждаться. С этого дня я стала слушать речи Гитлера очень критически, однако полностью освободиться от его влияния смогла лишь за несколько месяцев до окончания войны. Я возненавидела Гитлера, награждавшего Железным крестом детей как «храбрых солдат» перед разрушенной рейхсканцелярией, незадолго до крушения Германии.

Гулья ди Брента

В августе 1937 года работа над монтажом первой двухчасовой части фильма об Олимпиаде, названной «Праздник народов», была завершена. Теперь я могла отправиться в горы, надеясь на исполнение своей мечты – восхождение на Гулью, остроконечную скалу в горной цепи Брента, [271]271
  Брента – горная цепь в Известняковых Альпах в Южном Тироле.


[Закрыть]«сыгравшую» главную роль в фильме Фанка «Гора судьбы» и изменившую мою жизнь.

С тех пор я часто мечтала о Гулье. Она притягивала меня. Мне хотелось вместе с Гансом Штегером, одним из лучших проводников-скалолазов в Доломитовых Альпах, попытаться взойти на нее. Он согласился.

По прибытии в Боцен меня ожидало разочарование. В гостинице «Грайф» лежала телеграмма. Штегер сожалел, что не сможет приехать; бельгийский король Леопольд, [272]272
  Леопольд III (1901–1983) – король Бельгии с 1934 по 1951 г., из Саксен-Кобургской династии. 28 мая 1940 г. подписал акт о капитуляции Бельгии перед фашистской Германией и добровольно объявил себя военнопленным (в 1944 г. вывезен из страны). Возвращение Леопольда Ш на родину после войны вызвало всеобщую забастовку протеста (июль 1950 г.). Отрекся от престола в пользу своего сына Бодуэна I.


[Закрыть]с которым он уже в течение многих лет поднимался на скалы, должен был приехать раньше, чем предусматривалось. Ганс предложил мне воспользоваться услугами его друга Андерля Хекмайра, отличного проводника-скалолаза.

Я никогда не раскаивалась в том, что познакомилась с Хекмайром, покорителем северной стены Айгер а. [273]273
  Айгер – вершина в Бернском нагорье, 3970 м.


[Закрыть]С ним я пережила удивительные приключения. Мне он понравился с первой встречи. Андерль был несколько грубоват, но сразу чувствовалось, что человек искренний. Он слыл рисковым скалолазом, но во время наших первых восхождений оказался весьма осторожным и осмотрительным. Он так уверенно взбирался по скале, что я забыла о страхе. Третьим в связке у нас был Ксавер Крайзи, один из моих старых знакомцев-горнолыжников.

После легких тренировочных подъемов, таких как восхождение на башни Селлы, по южной стене Пордоя и на Пятипалую вершину, мы отправились в Кортину. Там мы взобрались на расселину Пройса, самого малого зубца, и спустились с него на канате по трассе Дюльфера.

Нам повезло с погодой, и я совершенно забыла о фильме, о монтажной и обо всем, что к этому относилось. Я была по-настоящему счастлива. Каждое новое восхождение становилось событием. Напоенный ароматами цветущих альпийских лугов воздух, высокие горы, глубокие расселины оставляли незабываемое впечатление. При взгляде на каждую скалу я представляла возможный маршрут подъема. Восхождение даже по отвесным стенам не представляло для меня особого труда. Я ни разу не сорвалась «на канат». Балетная и танцевальная тренировки были идеальной подготовкой к скалолазанию – силу пальцев ног и чувство равновесия я получила именно тогда. Перед тем как нам – в качестве последней вылазки – совершить восхождение на Гулью, Хекмайр предложил для предварительной тренировки подняться на гребень Шляйера. Мы забрались на него в рекордное время – всего за три часа. Теперь Андерль больше не сомневался, что мне покорится и Гулья, и даже выбрал самый трудный маршрут – трассу Пройса по восточной стене.

И вот волнующий миг настал. Мы оказались у подножья заветной скалы, к сожалению, довольно поздно, так как хозяин гостиницы забыл нас разбудить. Мы собирались начать подъем очень рано, чтобы успеть спуститься еще при дневном свете, – теперь солнце стояло уже в зените. Собственно, нам следовало бы отказаться от задуманного, но у нас это был последний день.

Первые метры мы прошли легко, без всяких осложнений. Самое трудное место находилось в верхней трети стены. Оно стоило жизни уже нескольким скалолазам, даже Пройс, именем которого и был назван этот маршрут, здесь при первой попытке повернул назад.

Мы стали подниматься медленнее, когда приблизились к опасному траверсу. И вот я почувствовала, что волнуюсь все больше. Я видела перед собою почти лишенную возможностей для захвата вертикальную стену. Примерно в двадцати метрах надо мной Хекмайр нащупывал на скале места для захвата руками и упоры для ног – он продвигался вверх крайне медленно. Намного ниже стоял Ксавер. Я попыталась подавить дрожь и дышать спокойнее. Меня позвал к себе Андерль.

Я преодолела это место быстрее, чем ожидала, и вскоре уже была рядом с ним. Следом успел подняться Ксавер, и теперь закрепился ниже меня на длину каната. Ситуация, несмотря на подстраховку, стала неуютной: я могла опираться на крошечные выступы лишь кончиками пальцев ног, да и рукам не было хорошего захвата. Здесь начинался опасный участок. Я наблюдала, как Хекмайр удаляется от нас и наконец совсем исчезает за углом.

Потом я услышала: «Лени, за мной!» Он бросил второй канат, чтобы можно было держаться более уверенно. Но в середине траверса канат заклинило. Я не могла больше двинуться ни вперед, ни назад и при этом стояла, широко, как в шпагате, раздвинув ноги, опираясь лишь на кончики пальцев и запрокинув тело назад, понимая, что у меня может свести судорогой икроножные мышцы. В таком положении мне пришлось терпеливо выжидать, пока Хекмайр не нашел место, где канат заклинило, и не высвободил его.

После этого подъем пошел легче, и на последних метрах мне даже доверили роль ведущей. Когда мы достигли вершины, то сил радоваться почти не было. Уже начинало темнеть, а молнии возвещали о надвигающейся грозе. Нужно было как можно скорее возвращаться. Мы продвигались очень, очень медленно, и в сумерках было трудно отыскивать места для спуска.

Молнии сверкали все ближе, и через какие-то мгновения на нас обрушился дождь. Погода становилась все более жуткой. Хекмайр, так и не найдя подходящего места, спустился на канате без нас: ему казалось слишком опасным совершать траверс на другую сторону башни всем вместе. Выступ, на котором мы стояли, был крошечным. Буря меж тем разгулялась с удвоенной силой.

Мы ждали и ждали, однако Андерль не возвращался. Когда на все наши крики мы не услышали ответа, то стали опасаться наихудшего. Положение усугубилось еще больше – пошел град. Кусочки льда были такими острыми и крупными, что разрывали одежду. Мою прочную зимнюю куртку, выдержавшую не один снежный буран на Пиц-Палю, град в считанные минуты разорвал в клочья. Дольше мы здесь оставаться не могли, нужно было попробовать спускаться без Хекмайра. Двигаться вниз можно было только когда сверкали молнии. Когда мы проползли несколько метров, перед нами неожиданно возник Андерль. Мне показалось, что это галлюцинация. Но потом мы, облегченно вздохнув, продолжили спуск под его руководством.

Тем временем град перестал, гроза поутихла. Глаза уже успели привыкнуть к темноте. Теперь Ксавер шел первым, но во тьме его не было видно, Хекмайр находился выше меня – при спуске он шел последним, чтобы страховать нас. Вдруг я услышала какой-то шум и с ужасом увидела, как сверху падает что-то тяжелое. В долю секунды я представила себе, что мы летим в пропасть. Надо мной, всего в двух метрах, уцепившись за выступ скалы, повис Андерль. Невероятно счастливый случай. Если бы этого не произошло, мы все трое могли погибнуть. Лишь впоследствии мы узнали, что случилось. Оказалось, что на канате развязался узел, и только благодаря чудесному везению мы не упали в пропасть.

На этом наши приключения не закончились. Когда мы наконец ступили на прочный грунт, радуясь, что обошлось без камнепада, нас поджидали новые трудности. Подтаявшая за день поверхность очень длинного и узкого ледяного желоба ночью замерзла и стала твердой как камень. Для каждого шага нужно было вырубать ступеньку, и так мы спускались вниз бесчисленными зигзагами, которым, казалось, не будет конца. Стоило одному из нас поскользнуться – и мы бы рухнули на каменные глыбы. Словно находясь под защитой добрых горных духов, мы добрались до конца желоба. Ладони у нас кровоточили, но при крайнем напряжении боль почти не ощущалась.

Хотя мы должны были находиться недалеко от нашей хижины, в темноте не смогли найти к ней дорогу. Мы ползали на четвереньках между обломками скал. А потом, когда усилился дождь, спрятались под нависающей глыбой и, обессиленные, провалились в глубокий сон.

Утром мы обнаружили, что расположились «биваком» в ста метрах от хижины. Начинался новый день, и при свете солнца все стало казаться не таким уж безнадежным. Мои в кровь ободранные пальцы целую неделю не могли держать гребень, но радость от восхождения затмила все неприятности. Еще никогда я не чувствовала себя такой бодрой и полной сил, как после восхождения на Гулью.

Снова в монтажной

Будто заново родившись, я возвратилась в Берлин. Все терзавшие душу заботы исчезли, и по ночам я снова могла спокойно спать. Работа в монтажной давалась настолько легко, что вторую часть фильма я одолела за два месяца – на первую мне потребовалось пять. Работы по синхронизации можно было начать раньше запланированного, и Герберт Виндт приступил к хронометрированию музыки. Он сыграл темы, которые произвели на меня сильное впечатление. Виндт прекрасно вжился в олимпийскую атмосферу. Храмы и мраморные скульптуры словно ожили. Вне себя от счастья я обняла его и впервые начала верить в фильм. Да и не только я. Неожиданно нам нанес визит Геббельс в сопровождении своей супруги Магды и госпожи фон Арент, жены известного художника-декоратора. [274]274
  … известного… декоратора. – Имеется в виду Арент Бенно фон (1898–1956) – немецкий театральный художник, с 1932 г. член НСДАП, с 1942 г. уполномоченный по моде в Министерстве пропаганды. Завоевал своими исполненными тривиальной мистики, роскоши и кича декорациями к постановкам Немецкой оперы расположение фюрера, который называл их «мостом в лучший мир». Оформил как «имперский сценограф» по личному пожеланию Гитлера «Майстерзингеров» Р. Вагнера в Линце. В 1944 г. добровольцем пошел в войска СС, находился в советском плену с 1945 по 1952 г., впоследствии работал в Западном Берлине.


[Закрыть]К счастью, я смогла показать несколько смонтированных роликов, правда, еще не озвученных. Геббельс был ошеломлен – он пришел в восторг, и, как мне на этот раз показалось, неподдельный.

Следующим этапом была работа с дикторами и артистами, озвучивающими роли. Мы пригласили двух известнейших спортивных комментаторов – Пауля Лавена и Рольфа Вернике. Техника с тех пор очень изменилась. Работа эта – в настоящее время сущая детская забава – тогда представляла собой изнурительный процесс. Во время съемок «Олимпии» магнитная запись еще находилась в стадии разработки, тогда дело имели с оптической. Теперь лишь специалистам известно, что это означает. К тому же дефектные записи нельзя было стереть – при использовании современной техники сей процесс занимает считанные секунды.

Не только аппаратура, но и манера говорить очень изменилась. Спортивные события тогда комментировались с большим пафосом, что в настоящее время представляется довольно забавным. Труднее всего нам – без магнитной ленты – далось создание шумовых эффектов. За исключением короткой речи Гитлера, все озвучивалось впоследствии. Дыхание коней, топот бегунов, удары приземляющихся молота и диска, плеск воды при гребле и скрип мачт парусных судов – все это можно было записать только на негатив, методом оптической звукозаписи. Это относится и к звуковому фону, который создавали зрители, что придавало фильму живую атмосферу. Звукозаписи, сделанные на стадионе, из-за низкого качества нас не устраивали, они годились лишь для еженедельной хроники. Голосовая зрительская реакция, сопровождавшая фильм, должна была отличаться тонкой нюансировкой – от тишайшего пиано до бурного фортиссимо.

Для этой работы требовалось шесть недель. Четверо звукомонтажеров старались добиться наилучшего качества. Перед Рождеством все ленты со звукозаписями были смонтированы. В начале января мы хотели записать музыку и в завершение проделать микширование. Перед этой последней рабочей горячкой мои сотрудники впервые смогли в праздничные дни позволить себе неделю отдыха.

Сочельник в Санкт-Морице

В прелестном шале Фрица фон Опеля в Санкт-Морице я встретила Рождество 1937 и канун Нового, 1938 года. Я знала фон Опеля уже несколько лет благодаря общему знакомому Эрни Удету. Однажды Фриц пригласил меня полетать на воздушном шаре – это было в первый и, к сожалению, в последний раз в моей жизни. Мы стартовали в Битгерфельде [275]275
  Биттерфельд – город в земле Саксония-Ангальт, севернее Лейпцига.


[Закрыть]в полнолуние при вечерних сумерках. Потом я много летала с Удетом и пережила незабываемые моменты в высокогорье и в Гренландии между айсбергами. Но полет на шаре – одно из самых сильных моих впечатлений. Мы парили в полнейшей тишине. Нередко летели всего в нескольких метрах над лесом, временами доносился лай собак, в остальном же царила нереальная тишина. Изредка, когда днище гондолы касалось верхушек деревьев, Фриц сбрасывал мешок с песком и мы вновь поднимались ввысь. Когда я вспоминаю о том полете, то могу сравнить свои впечатления только с погружением в морские глубины – в обоих случаях чувствуешь себя вырванным из мира реальности.

В Санкт-Морице я снова встретила свою подругу Марго, первую жену Фрица фон Опеля, – изящное создание и к тому же любезную хозяйку, наделенную великолепным чувством юмора и тонким шармом. Почти каждый вечер у нее собирались гости. У меня никогда не было времени, чтобы подробно интересоваться модой, но в доме Марго, ежевечерне появлявшейся в новом потрясающем платье, у меня впервые возникло острое желание носить подобные элегантные вещи. Она назвала мне свой любимый дом моды – Шульце-Бибернелля, который впоследствии стал работать и для меня. Я никогда не знала кутюрье, создававшего более стильные вещи. У Марго, страстной собачницы, было шестнадцать прелестнейших чау-чау. Когда она брала их с собой в поездки, что случалось нередко, то занимала два купе. С одной из ее любимиц связана чрезвычайно печальная история. Однажды знакомый китайский дипломат, не скрывавший своего восхищения собаками Марго, получил одну из них в подарок. Когда дарительница через некоторое время поинтересовалась, как себя чувствует ее чау-чау в Китае, дипломат с улыбкой ответил: «На вкус он был бесподобен».

Канун Нового года принес мне приятный сюрприз: меня известил о своем визите Иозеф фон Штернберг. Мы с ним регулярно переписывались, но не виделись уже четыре года. В последний раз – за несколько недель до прихода Гитлера к власти. Теперь ему хотелось многое узнать от меня, прежде всего о фюрере.

– Каков он на самом деле? – задал мне фон Штернберг сакраментальный вопрос.

– Мне трудно ответить однозначно. Гитлер кажется мне человеком, не поддающимся какому-либо определению и полным противоречий. Он обладает огромной силой внушения, способной переубеждать даже противников.

– В Америке считают, что ты его возлюбленная, это правда?

– Какая чепуха. – Я рассмеялась. – Если люди нравятся друг другу, то неужели обязательно нужно иметь связь? К тому же я не в его вкусе, да и он – не в моем.

– Я сам не поверил этому, – сказал Штернберг. – В газетах пишут много глупостей, но фильм, который ты сняла по его поручению – «Триумф воли» – высокого класса.

– Где же ты его видел? – спросила я в изумлении.

– В Нью-Йорке, в Музее современного искусства.

– Он тебе действительно понравился?

– Девочка, – улыбнулся Штернберг, – этот фильм войдет в историю – он совершил революцию в кино. Когда мы с тобой познакомились, я хотел сделать из тебя великую актрису, подобную Марлен, теперь ты стала великим режиссером.

– Но я бы предпочла быть актрисой и работать под твоим руководством. «Олимпия» – мой последний документальный фильм, для меня он был как обязательное задание, взяться за выполнение которого я согласилась без особого желания. Когда работа над фильмом закончится, – продолжала я, – то стану свободной и смогу наконец осуществить свою задумку. Моя давняя мечта – сыграть Пентесилею.

Затем я рассказала Штернбергу об интригах, объектом которых была, о технических трудностях, с которыми столкнулась при съемках фильма об Олимпиаде, о проблемах оформления и о том, как я снова и снова впадала в уныние и пребывала в подавленном состоянии.

– Слава не сделала меня счастливой, – вздохнула я.

– Меня тоже, – ответил Штернберг. – Тем не менее давай сегодня проведем вместе приятный вечер.

Мы отмечали Новый год в отеле «Палас» вместе с Марго и Фрицем фон Опелем и их гостями, среди которых были также князь фон Штархемберг со своей подругой, голливудской киноактрисой красавицей Норой Грегор. [276]276
  Грегор Нора (1900–1942) – австрийская киноактриса, с 1938 г. находилась в эмиграции во Франции и Южной Америке.


[Закрыть]Когда мимо прошел фотограф и сделал несколько снимков, Штернберг спросил, не возникнет ли у меня каких-либо осложнений после публикации этих фотографий.

– С какой стати?

Штернберг указал на сидевших за нашим столом:

– Ты же справляешь Новый год сплошь с «друзьями» Гитлера, не осудят ли тебя за это?

Об этом я не думала ни секунды, я чувствовала себя совершенно свободной и не находила ничего особенного в том, что развлекаюсь в компании противников национал-социализма, каким прежде всего был князь фон Штархемберг. [277]277
  Штархемберг Эрнст Рюдигер фону князь (1899–1956) – австрийский политик, «австрофашист», в 30-е годы вице-канцлер.


[Закрыть]

От Штернберга мы узнали, что в Вене он нашел молодую актрису, которой прочил блестящую карьеру. Ею оказалась Хильда Краль, [278]278
  Краль Хильда (1917–1999) – австрийская актриса, хорватка по национальности, дебютировала в венском кабаре, с 1938 по 1944 г., оставаясь в Вене (роли Луизы в «Коварстве и любви» (1943), Норы в драме Ибсена (1944)), работала также в Немецком театре в Берлине, с 1936 г. член НСДАП, в начале войны получила звание Государственной актрисы. Известность приобрела прежде всего благодаря работе в кино («Почтмейстер» (1940) Г. Учицкого, «Там, за дверью» (1949) В. Либенайнера по В. Борхерту, «Стакан воды» (1960) X. Койтнера с Г. Грюндгенсом). Была признана лучшей мамашей Кураж 60-х годов (после игры в спектакле по пьесе Б. Брехта «Мамаша Кураж и ее дети» (1967)).


[Закрыть]в кино тогда еще не известная. Она должна была сыграть главную роль в фильме «Жерминаль» по роману Золя.

– А когда же мы будем работать вместе? – спросила я в шутку.

– Как только у нас обоих не будет никаких обязательств, – отвечал Штернберг, – и если не будет войны.

– Войны? – проговорила я с испугом. – Почему должна быть война?

Это был последний раз, когда я видела Штернберга в мирное время.

Вновь я встретила его лишь двадцать лет спустя – на бьеннале в Венеции.