Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Лени Рифеншталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 80 страниц)

Лени всегда строила из себя персону крайней важности, и кто не знает о ее амбициях, тот верит, что это действительно так. На съемках ее окружали примерно тридцать мужчин с кинокамерами. Все они были превосходно одеты, словно только что вышли из ателье. Я ненавижу таких людей. Она ничего другого не умеет, как только очаровывать своими четырьмя буквами, [382]382
  Четырьмя буквами… – Имеется в виду, безусловно, имя Рифеншталь – Лени.


[Закрыть]но и благодаря этому можно стать знаменитой. Я бы все отдала, чтобы узнать, действительно ли она танцевала обнаженной в Бергхофе. По отношению ко мне она всегда приветлива, но, вероятно, равнодушна. Ей важно, чтобы окружающие верили: у нее интимная связь с фюрером. Она дурно влияет на его решения по так называемым вопросам культуры. Слава Богу, он ее высмеивает, если она говорит о политике. Не хватало еще, чтобы было по-другому.

Эти провокационные тексты, опубликованные не только во Франции, но и в других странах, опорочили меня на десятилетия, вследствие чего я не могла больше работать как кинорежиссер. Даже заключение суда, подтвердившее фальсификацию дневника, оказалось не в состоянии загладить уже нанесенный мне вред.

Тренкер никак не отреагировал ни на процесс, ни на все тяжкие обвинения, ни на вынесенный приговор. Он в течение пяти лет не показывался в Германии. Только в октябре 1953 года в «Мюнхнер иллюстрирте» появилось его сообщение под заголовком: «Мое сердце всегда принадлежало Тиролю». Предполагая, что за те годы, пока его не было в Германии, афера с дневником быльем поросла, он попробовал отречься от гнусной фальшивки. Истинного сочинителя лжедневника Евы Браун, кроме него, знали немногие, но предпочли помалкивать.

Денацификация

Приговор суда оказался очень важен и для Судебной палаты. Первое слушание моего дела состоялось 1 декабря 1948 года в Филлингене, в Шварцвальде. После многочасовых напряженных дискуссий я получила свидетельство комитета следователей о том, что всегда принадлежала к группе «не нарушивших закон»: «После тщательно проведенного расследования не было установлено никаких политических деяний. Упомянутая не являлась членом НСДАП, не числилась ни в одном из ее филиалов».

После вынесения данного приговора б июля 1949 года мне надлежало пройти еще одну многочасовую процедуру. На сей раз не в Виллингене, а в Судебной палате Государственного комиссариата по политической чистке Бадена, расположенной во Фрайбурге. Допрос, на котором я присутствовала совершенно одна и без помощи адвоката защищала себя, длился целый день. Мне пришлось давать объяснения по поводу каждого циркулирующего слуха. Вечером был оглашен приговор. Единогласно: «Не нарушившая закон».

В обосновании значилось:

Расследование, предпринятое в связи с госпожой Рифеншталь и касающееся ее отношений с ведущими личностями Третьего рейха, установило – в противоположность многократно распространявшимся в прессе и среди населения слухам и утверждениям, – что ни с кем из них она не имела связей, которые бы выходили за рамки деловых заданий, поручавшихся ей как деятелю культуры. Ни один свидетель, ни один факт, изложенный под присягой, не говорят о более тесных взаимоотношениях госпожи Рифеншталь с Гитлером. Она не занималась пропагандой в пользу НСДАП, так как всегда находилась в стороне от политики. Ее олимпийский фильм является международной акцией и исключается из состава преступления. Госпожа Рифеншталь долгое время решительно отвергала заказ на фильм о партийном съезде и вынужденно выполнила его только по настоятельным и неоднократным предписаниям Гитлера. У нее не имелось намерения пропагандировать НСДАП, не возникало даже мысли, что она это делает. Задача, поставленная перед ней, имела целью создание документального, а не пропагандистского фильма. Дальнейшее признание его действенным средством пропаганды национал-социализма нельзя вменить в вину режиссеру. За рубежом перед началом последней мировой войны этот фильм не считался пропагандистским. Это доказывают высокие награды, присужденные ему многими международными жюри, например, золотая медаль на Всемирной выставке в Париже в 1937 году. Следует указать, что во время съемок фильма о партийном съезде еще не были приняты законы о евреях и не произошли известные еврейские погромы. К тому же тогда о военных приготовлениях Гитлера непосвященные не знали и истинный характер их оставался еще завуалирован. Преступное развитие тирании национал-социалистов оказалось невозможно предвидеть. Все это противоречит тому, что госпожа Рифеншталь якобы являлась «бесспорно пропагандистом» национал-социалистических учений. К тому же она и сейчас поддерживает дружеские отношения с евреями, а во время господства национал-социализма принимала на работу и неарийцев, помогала преследуемым нацистами. У нее в обиходе не было гитлеровского приветствия.

Во второй раз французская военная администрация выдвинула протест против вынесенного приговора и заявила о своем несогласии с зачислением меня в группу «не нарушивших закон». Так, спустя полгода (на том заседании я не присутствовала) Государственный комиссариат Бадена определил мой статус во время правления фашистского режима как «сопутствующая».

Из многих показаний под присягой, которые были предъявлены Судебной палате, самое необычное оказалось от Эрнста Егера. С тех пор как в 1939 году в Нью-Йорке он бессовестно бросил меня в беде, кроме его лживых заявлений в мой адрес в прессе, Егер никак себя не проявил. И теперь, спустя девять лет, читая его письмо, я недоумевала: как смог он, который ранее, являясь моим партнером, умудрялся использовать мое имя для денежных афер, с такой энергией теперь вступиться за меня? В заявлении, которое Егер прислал в Судебную палату отнюдь не по моей просьбе, он писал:

^{Голливуд, 28.}

^{1385 Норт-Риджвуд-Плейс.}

^{11 июля 1948 года.}

Я, нижеподписавшийся Эрнст Егер, проживающий в Голливуде, клятвенно заявляю под присягой по делу денацификации Лени Рифеншталь-Якоб.

Я знаю госпожу Рифеншталь 20 лет. Будучи главным редактором берлинского «Фильм курир», я имел возможность проследить, как необыкновенно быстро она выросла до одного из самых значительных создателей фильмов в мире. В годы нацистского режима, с 1933 по 1938 год, во время нашей деловой поездки в Америку, между нами сложились довольно близкие отношения, позволившие мне глубже изучить ее личность и творчество, тем более что в то время я так или иначе был связан с производством ее фильмов.

Из-за статей, слишком явно прославляющих Голливуд, опубликованных мною в Германии в 1935 году, меня пожизненно исключили из Имперской палаты. Известие о моем изгнании появилось во многих газетах. Госпожа Рифеншталь приняла близко к сердцу мою вынужденную, на долгие годы, эмиграцию. Она сочувствовала мне не потому, что ожидала какой-то выгоды от написанного мной, а повинуясь исключительно внутреннему протесту. И подобная реакция оказалась характерной для нее, проявившись не только в моем случае, но и во многих других. Можно исписать целые страницы, повествуя о том, как госпожа Рифеншталь побуждала меня выступать в поддержку других литераторов, находившихся в изгнании, помогать им материально. Госпожа Рифеншталь и сама жертвовала на благое дело крупные суммы, хотя в те времена совсем не купалась в деньгах. Перед всем миром я могу доказать ее позицию «за», а не «против» евреев, французов, техников, рабочих, служащих и творческих деятелей различных национальностей – в течение ряда лет я вел дневниковые записи. Не многие знают, что долгое время она поддерживала материально своего врача-еврея. Большинство представителей Третьего рейха неприязненно относились к госпоже Рифеншталь, в первую очередь доктор Геббельс и его окружение, а также «старые члены партии», не видя в ней «проверенного борца», в лучшем случае – замечая честолюбивого художника и личность, не позволявшую собой командовать.

Но поскольку прежде всего Лени – женщина, естественно, разнообразные легенды все время подпитывают общественное мнение. Ее энтузиазм по отношению к кино уникален и позволил достичь ни с чем не сравнимых результатов. В эти дни повсюду в Соединенных Штатах Америки демонстрируется ее «Олимпия» – лучшее доказательство того, что госпожа Рифеншталь всегда создавала прежде всего первоклассный киноматериал, но не пропаганду. Даже фильм «Триумф воли» был показан в 1947 году в Америке, потому что он представляет собой истинное лицо эпохи, которую мы преодолели.

В течение десяти лет я не получал от госпожи Рифеншталь никаких известий. Пишу эти строки спонтанно и от всего сердца. Ее умение творить еще до нацизма доказало, что после победы над ним она станет зрелым художником. Я уверен, что она как никто другой заслуживает всего наилучшего.

Эрнст Егер

Несколько месяцев спустя Эрнст Егер попытался уже в личном письме объяснить непостижимую для меня метаморфозу в своих мыслях. Он писал: «Страх и сомнения после 1933 года согнули меня, сделали лживым и смущенным, сбитым с толку и хвастливым. Я верю, что теперь наконец смогу искренне высказать то, о чем думаю».

Должна признаться, что вновь дала ему возможность раскаяться, простила его.

Несмотря на реабилитацию и всевозможные разъяснения, ожесточенные преследования не заканчивались. Ни одна из газет даже не упомянула о реабилитирующем обосновании Судебной палаты. Вокруг распространялась все новая ложь. Как я, больная и покинутая почти всеми друзьями, могла защищаться? К тому же у меня совершенно не было средств для существования. Ужасно, но я не могла больше работать по специальности. Хотя мне и не запретили заниматься своей профессией, имя Рифеншталь настолько облили грязью, что никто не отваживался сотрудничать со мной.

Тренкер был не единственным моим врагом, другие, притаившись, выжидали только момента, чтобы причинить мне вред.

Но и в столь трудное время образовывались просветы. Однажды почтальон передал мне в Кёнигсфельде бандероль из Лозанны от МОК, там находился олимпийский диплом – эквивалент золотой олимпийской медали, которой я удостоилась в 1939 году за создание «Олимпии». Следующая хорошая новость пришла из США. Там с большим успехом демонстрировался, как уже писал Эрнст Егер, мой фильм, но почему-то под названием «Короли Олимпии». В прокат его выпустила «Юнайтед артистс».

Изобилие положительных отзывов о «Королях» материальной поддержки мне, однако, не принесло. Между тем я с нетерпением ждала известий из Парижа. Вся моя собственность до сих пор находилась под арестом.

Моя новая жизнь

Я решила покинуть Кёнигсфельд, поскольку там чувствовала себя в изоляции от всего мира. Мы с Ханни отправились в Мюнхен, где нас согласилась временно приютить моя бывшая свекровь; мать же пока осталась в Кёнигсфельде.

После того как все мои попытки найти какую-либо должность не увенчались успехом, я решила, чтобы немного подзаработать, заняться продажей вина, воспользовавшись связями Петера. Это оказалось сложнее, чем можно себе представить, – поскольку у нас с Ханни не было никаких средств передвижения, даже велосипеда, мы везде ходили пешком. С собой мы брали только несколько бутылок «на пробу», едва помещавшихся в рюкзаке.

Свою торговую «карьеру» я начала в мюнхенском отеле «Четыре времени года». Для того чтобы остаться неузнанной, надела темные очки и изменила прическу. Однако в тот раз не удалось продать ни одной бутылки. Далее мы с Ханни зашли в фешенебельный ресторан «Хумпельмайер», в котором я недавно так безрассудно потратилась на жареного гуся. Но и здесь удача нам не улыбнулась. Далее в крупных продовольственных магазинах, наконец, было продано несколько бутылок вина. Выручка оказалась настолько мизерной, что я решила тут же раз и навсегда покончить с распространением вина. Но Ханни предложила попробовать еще и торговать за пределами города.

На следующий день на попутном грузовике мы добрались до Штарнберга, [383]383
  Штарнберг – город в Верхней Баварии, у северного берега Штарнбергского озера.


[Закрыть]где с торговлей нам действительно повезло, и в отелях, и в продуктовых магазинах. Ободренные, мы направились дальше в Вайльгейм, где зашли в харчевню и, ни минуты не колеблясь, проели весь наш заработок. Между тем Ханни наконец тоже поняла, что таким образом мы мало что заработаем. В одной лавке в Мурнау [384]384
  Мурнау – город в Верхней Баварии, у Кохельского озера, с видом на Альпы. Известен своим «Русским домом», где с 1909 по 1914 г. жил В. Кандинский с женой, художницей Г. Мюнтер.


[Закрыть]меня в роли торговки вразнос с изумлением узнала хозяйка. Она попросила нас подождать, пока обслужит последних клиентов, затем пригласила на ужин, а когда выяснилось, что нам негде переночевать, предложила остаться у нее. Замечу, что в моей жизни помощь почти всегда приходила со стороны простых людей со скромным достатком.

Утром мы приняли окончательное решение покончить со столь хлопотным торговым делом. Ханни поехала к родителям в Брейзах. А я ненадолго сняла крохотную комнату в Партенкирхене у своего бывшего сотрудника.

Освобожденная от допросов, тюрем и клеветы, я теперь просто отдыхала и набиралась сил. А вид гор еще и пробудил во мне прежнюю страсть – скалолазание. Андерль Хекмайр, с которым я в довоенное время совершила несколько вылазок, выразил готовность вновь стать моим компаньоном. Мы встретились на привале Оберрейнтальхютге. Эти походы, впрочем, окончились полным разочарованием. По прошествии почти 10 лет моя физическая форма оставляла желать лучшего. Первое же восхождение отняло у меня так много сил, что пришлось часто отдыхать, а когда мы вернулись к хижине, я чувствовала себя полностью измотанной.

Естественно, Андерль не обрадовался этому, и однажды утром, проснувшись, я обнаружила, что мой компаньон исчез, не сказав ни слова. Жаль, ведь во время очередного похода в горы ко мне вновь стали возвращаться силы, и только тренировками можно было восстановить прежнюю форму. Пока я обдумывала, следует ли окончательно отказаться от новых попыток, обратила внимание, что какие-то люди наблюдают за спортсменом, пытавшимся залезть на отвесную скалу. Это оказался Мартин Шлислер, тогда еще семнадцатилетний юноша, прославившийся тем, что с риском для жизни преодолевал в одиночку опаснейшие горные маршруты. На сегодняшний день он стал знаменитым телевизионным продюсером, живет в Канаде и делает потрясающие документальные фильмы. А тогда с помощью последних пяти марок мне удалось воспользоваться его услугами в качестве проводника.

Вскоре я вновь почувствовала себя в форме, не осталось ни одной отвесной стены, которая показалась бы мне слишком трудной.

Процессы по делу цыган

Но сладкое чувство свободы длилось недолго. В мюнхенском журнале «Ревю» 1 мая 1949 года вышла полная клеветы статья обо мне и фильме «Долина». Я подала жалобу на владельца этого иллюстрированного журнала Киндлера, опять же прибегнув к Праву охраны бедных. Мое дело вновь согласился вести господин Гричнедер. В суде первой инстанции Мюнхена 23 ноября 1949 года состоялось основное слушание дела против Гельмута Киндлера. [385]385
  Киндлер Гельмут (1912—?) – немецкий издатель, основатель «Ревю», необычайно популярного в 50–60-е годы журнала, а также молодежного журнала «Браво». С 1946 г. начал собственное книгоиздательское дело (среди выпускавшихся его издательством книг – энциклопедическая серия «Киндлер-лексикон»).


[Закрыть]В «Ревю» поместили фотографию цыганки и снабдили ее следующей подписью: «„Испанка“ из концентрационного лагеря. Найти испанцев для фильма во время войны оказалось невозможно. Но Лени Рифеншталь знала выход, она отыскала цыган в концлагере». Под другим снимком значилось: «Кинорабы. Из концлагерей под Берлином и Зальцбургом привезли 60 цыган, которые изображали испанский народ. Поначалу они были рады сменить завод по производству боеприпасов на киносъемки… Но сколько их выжило?»

Наряду с подобными ложными утверждениями, статью снабдили и попросту глупыми подписями к кадрам из самого фильма. Под фотоизображением главного героя красовалась подпись: «Банковский служащий из Вены сыграл Педро. Он был выбран из 2000 егерей, которые неоднократно проходили отбор у Лени Рифеншталь».

Здесь я приведу показания под присягой Франца Эйхбергера, сыгравшего в «Долине» главную роль: «Я никогда не являлся банковским служащим, не жил в Вене и не принадлежал к горным егерям, поэтому не мог выбираться из их числа. Неправда и то, что 2000 соискателей проходили отбор у режиссера фильма. Впервые госпожа Рифеншталь увидела меня в Санкт-Антоне, где и пригласила на роль Педро».

Когда же во время судебного заседания адвокат Киндлера театральным жестом указал на меня и прокричал на весь зал: «„Долина“ не может появляться на экране, так как вы – режиссер дьявола», я совсем обессилела и не могла больше противостоять подобному натиску, впрочем, в этом уже не было необходимости.

Суд убедился в ложности текстов, опубликованных в «Ревю». Все свидетели подтвердили этот факт, за исключением цыганки Йоханны Курц, выступавшей от «Ревю». Она утверждала, что видела, как некоторые из цыган, принимавших участие в съемках «Долины», были отправлены в газовые камеры Аушвица. Когда судья спросил об именах страдальцев, она назвала семью Рейнхардт. Тут-то как раз ей не повезло. Свидетель Рейнль, мой тогдашний помощник, занимавшийся под Зальцбургом отбором цыган для съемок, видел семью Рейнхардт после окончания войны, о чем под присягой и заявил. Я сама через несколько месяцев в поезде «Кицбюэль – Вёгль» встретила многих цыган из «Долины». Они приветствовали меня с большой радостью, а о Рейнхардтах сообщили, что те в полном здравии.

Антония Рейнхардт, якобы умерщвленная в Аушвице, узнала об этом процессе из газет и направила мне письмо из Вайльхайма:

Моя милая Лени Рифеншталь!

Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь Вам. Пожалуйста, дайте мне знать как можно скорее, когда я могу с Вами встретиться и должна ли привезти с собой кого-то из братьев и сестер либо мать, которая тоже тогда принимала участие в фильме, или будет достаточно, если я приеду одна? Будьте добры, своевременно напишите мне, чтобы я смогла приехать к положенному сроку. С дружеским приветом.

Антония Рейнхардт

Суд констатировал, что только с марта 1943 года началось систематическое преследование цыган, а съемки «Долины» в Крюне проходили в 1940 и в 1941 годах. Лагерь Максглан в Зальцбурге тогда не являлся концентрационным. Различные показания под присягой, которыми я не хочу загружать повествование, бесспорно, подтвердили суть происходившего при работе над картиной. Среди них вспоминается выступление актера Бернхарда Минетги, одного из последних и ныне здравствующих «великих» из берлинского Грюндгенс-ансамбля. Он тогда заявил: «… Обхождение с цыганами в Крюне было более чем любезное. Госпожа Рифеншталь, как и большинство ее сотрудников, прямо влюбилась в цыган. Они от мала до велика вызывали восхищение своим природным даром и милой непосредственностью. И потому во время работы над фильмом нас окружала более чем добрая, радостная атмосфера. Легковесность лживых утверждений журнала меня возмутила!» Далее опять высказался Рейнль: «… Заявление, что цыгане попали на съемки из концлагеря, – заведомая ложь, так как любой ребенок в Зальцбурге знает, что в Максглане никогда не существовало концлагеря – просто табор бродячих цыган». Об этом и я заявила под присягой. В конце ноября 1949 года суд первой инстанции Мюнхена вынес приговор владельцу в то время широко распространенного журнала «Ревю». Гельмута Киндлера признали виновным в предоставлении заведомо ложных сведений. В случае уклонения от оплаты стоимости судебных издержек он должен был подвергнуться штрафу на сумму 600 марок и аресту на 20 дней. Байер, адвокат Киндлера, подал апелляцию.

К моему удивлению, по происшествии нескольких дней после объявления приговора господин Байер попросил об аудиенции. Я колебалась, потому что не могла забыть, какие выражения он употреблял в отношении меня в зале суда. До сих пор удивляюсь, что тогда, переломив себя, решилась принять его в своей квартире.

То, что поведал Байер, меня шокировало: «Я более не являюсь адвокатом господина Киндлера – сложил свои полномочия. Хочу вам все объяснить, но прежде всего приношу тысячу извинений за свое поведение в суде».

В начале своей карьеры я пережила похожую ситуацию. Один из известных кинокритиков Роланд Шахт, из «Берлинер цайтунг ам миттаг» однажды прибыл ко мне на Гинденбургштрассе с букетом цветов и долго просил прощения за не очень дружелюбную критическую статью, которую написал обо мне и моем первом фильме «Святая гора». Шахт тогда попал под влияние Луиса Тренкера, как-то в шутку обозвавшего меня «глупенькой козочкой». В своем материале Роланд употребил похожее прозвище, которое, кстати, в дальнейшем сподвигло ценящего юмор режиссера Фанка на то, чтобы дать мне роль пастушки в своем следующем фильме.

Но у Байера для визита были иные причшпл. Он заверил меня, что узнал истину лишь на процессе, а рассказ цыганки Йоханны Курц, свидетельницы от «Ревю», крайне возмутил его. Председатель суда сразу же уличил ее в даче ложных показаний.

Однако приговор, вынесенный в мою пользу, не смог воспрепятствовать дальнейшему распространению лживой информации из журнала «Ревю» о «Долине». В связи с этим хочется процитировать отрывок из письма Йозефа и Катарины Крамер, владельцев гостиницы «Цугшпитце» в Крюне, которое я получила безо всякой просьбы с моей стороны. Тогда во время съемок супруги каждый день непосредственно общались с цыганами. Госпоже Крамер принадлежал домик, в котором они проживали. Хозяйка получила от меня и директора картины Фихтнера указание непременно заботиться о своих новых жильцах. Госпожа Крамер писала вскоре после объявления приговора:

Цыгане обслуживались так же, как и другие гости отеля. Питание было очень хорошим и более чем достаточным. Несколько раз забивали баранов, дополнительно зарезали двух телят, жильцы получали сливочное масло, при плохой погоде – даже горячее вино.

Цыгане пользовались полной свободой. Рано утром включалось радио. Их завтрак состоял из цельного молока, хлеба, сливочного масла и мармелада. Присматривать за ними нужно было обязательно, так как цыгане постоянно выказывали сильную склонность к воровству. Жители Крюна по этой причине отказывались размещать их у себя. Со всей определенностью могу сказать, что охраны со стороны СС или СА никогда не наблюдалось, за исключением двух жандармов, прибывших с цыганами из Зальцбурга. Благодарные цыгане очень любили госпожу Рифеншталь, они неоднократно повторяли, что никогда в жизни им не жилось так хорошо. Цыганские дети были просто в восторге. Госпожа Рифеншталь уважала цыганские обычаи.

Так как некоторые журналисты по-прежнему допускали в мой адрес оскорбительные нападки в прессе, я начала сомневаться в правильности своего шага в отношении судебного процесса. Адвокат Гричнедер писал мне по этому поводу:

Для Вашей дальнейшей профессиональной деятельности необходимо добиться абсолютной ясности в формулировке судебного приговора относительно того, что на съемках фильма «Долина» заключенные не использовались. Иначе Вы столкнетесь со злонамеренностью среди широких общественных кругов – прежде всего среди ведущих деятелей кино и прессы, позже – с огромными трудностями. Сегодня легко говорить, что нам не стоило бы затевать процесс. Пожалуйста, представьте себе все реальные последствия подобной клеветы о так называемых кинорабах из концлагеря. Ваша работа в качестве режиссера, несмотря на денацификацию, будет невозможной!

Господин Гричнедер оказался абсолютно прав! Хотелось мне того или нет, возникла прямая необходимость защищаться снова и снова. Непрекращавшиеся обвинения – якобы я скрываю, что знала о страшных преступлениях в лагерях смерти, – подкосили меня, становилось все труднее и труднее противостоять им. Помимо прочего, в то время невозможно было себе и представить, что спустя почти 40 лет после судебного процесса с «Ревю» мне еще раз предстоит опровергать новые, еще более тяжкие обвинения.

И хотя я поклялась впредь никогда не вести судебные процессы против подобных наветов, но, посмотрев фильм «Время молчания и тьмы» некой госпожи Гладитц, демонстрировавшийся Западногерманским телевидением (ЗГТ), я почувствовала себя настолько уязвленной, что не могла ограничиться только переживаниями – решила жаловаться в судебном порядке. Ее ложь значительно превзошла меру того, что можно вынести. Опять речь шла о цыганах – участниках съемок фильма «Долина». Осознавая, что начало еще одного процесса обернется истрепанными нервами и денежными тратами, во имя достоверности мемуаров я не могла отречься от своей позиции. Я по-прежнему стремилась очиститься от скопища лживых предубеждений, нависающих надо мной десятилетиями, поэтому и решила внести окончательную ясность с помощью суда.

Но сей процесс вылился в аферу, завершившуюся лишь за четыре года до написания мной этих строк.

Помимо выдвинутых ранее обвинений, было добавлено три новых.

1. Я в лагере цыган лично отбирала статистов.

2. Я знала о предстоящем уничтожении цыган в Аушвице. (Об этом рассказал свидетель, тогда тринадцатилетний мальчик, Иозеф Рейнхардт, цыган.)

3. Я, заранее зная о предстоящем уничтожении пленных в лагере, пообещала цыганам помощь – уберечь их от отправки в Аушвиц, но не сдержала своего слова.

Невероятно! Как я ни разу не посещала Максглан, так и во время съемок «Долины» никто никогда не говорил со мной об Аушвице. Это вообще невозможно, поскольку в то время Аушвица как лагеря смерти еще не существовало. Поэтому же тринадцатилетний Иозеф Рейнхардт вообще не мог разговаривать со мной о предстоящем истреблении цыган в Аушвице.

И снова моим делом занялся адвокат Гричнедер, который так успешно провел предыдущий судебный процесс. Его прошение о временном приостановлении демонстрации этого клеветнического фильма было удовлетворено в середине июня 1983 года Земельным судом Фрайбурга.

После того как госпожа Гладитц наотрез отказалась вырезать из своего фильма «Время молчания и тьмы», лживые сцены, мои адвокаты во Фрайбурге подали апелляцию.

Какими средствами достигала цели госпожа Гладитц, видно из письма, подписанного Анной Маду. (Спустя много лет стало известно, что это одно и то же лицо.) Она писала мне:

^{Кирхцартен, 5 декабря 1981 года.}

Многоуважаемая госпожа!

Сегодня я решилась этим письмом еще раз напомнить Вам беседу, которую мы вели в небольшом кафе-баре книжного магазина «Ромбах» во Фрайбурге.

Вы тогда оказались так любезны и сразу назвали дату и время встречи, столь необходимой мне для работы над фильмом о великих деятелях культуры столетия, в котором Вы могли бы подробно представить себя как творческую личность. Вы согласились со мной, что для такого разговора потребуется время. Я ни в коем случае не хотела публиковать обычное интервью, так как была убеждена, что подобный материал Вы не одобрите.

Вы просили перечислить еще раз, какие телекомпании участвуют в производстве или заинтересованы в приобретении фильма. В этой связи можно назвать немецкое ЗГТ, английскую Би-би-си, шведское и американское телевидение, а также в проекте, возможно, примет участие французская телекомпания.

Итак, Вы видите, что существует огромный интерес к фильму о художнике Лени Рифеншталь.

В качестве возможного срока для подробной беседы Вы назначили начало апреля и попросили меня лишний раз напомнить Вам об этом письмом. На этой неделе у меня состоялись переговоры с ЗГТ, где мне сообщили, что они очень хотят увидеть фильм уже в марте. Это несколько перестроило наши первоначальные планы, к тому же я получила телеграмму из Нью-Йорка от Эн-би-си о том, что мне надлежит появиться там в середине февраля для демонстрации фильма.

Теперь я действительно в какой-то степени охвачена сомнениями, поскольку не знаю, что мне делать. Я понимаю, что у Вас в данный момент очень много работы: написание мемуаров, подготовка к съемкам на Мальдивах.

И все-таки мне бы хотелось попросить Вас перенести наш разговор на более ранний срок. Ведь эта беседа должна стать ключевым моментом фильма. Поэтому очень жаль, если в нем не окажется интервью с Вами.

Если Вы все же найдете возможность принять меня раньше апреля, я была бы бесконечно признательна. Еще раз прошу извинить меня за настойчивость, будьте уверены в моем восхищении Вами и Вашим замечательным искусством! Разрешите пожелать Вам прекрасного и запоминающегося Рождества и попрощаться. С уважением

Анна Маду

Какая подлость! За год до того, как пришло это письмо от «почитательницы таланта Лени Рифеншталь», мы встретилась в первый раз. В конце сентября 1980 года я рассказывала о нуба в самой большой аудитории Фрайбургского университета, параллельно демонстрировались слайды. Перед началом выступления некая дама, представившись Анной Маду, попросила разрешения снять меня во время лекции на видео. Не предполагая ничего плохого, я согласилась. Она – как можно увидеть во «Времени молчания л тьмы» – посадила среди публики своего «коронного свидетеля», пятидесятилетнего Йозефа Рейнхардта. В то время когда зрители аплодировали мне, камера запечатлела смотрящего в нее печального мужчину, который в 1940-м был еще мальчиком.

Итак, госпожа Гладитц с самого начала имела твердый план действий, чтобы создать клеветнический материал обо мне. И хотя она во Фрайбурге в первый же день поместила в зрительном зале своего «коронного свидетеля», но ни разу прямо не спросила меня ни о «Долине», ни об участвовавших в киноленте цыганах: ни в аудитории университета, ни на следующий день в книжном магазине «Ромбах», где в течение часа снимала на камеру нашу беседу. И в письме, присланном ею через год, не содержалось ни одного упоминания о моем фильме. Явный абсурд!

Насколько продуманным было ее желание опорочить мою работу, видно из рекламы, приложенной к кассетам с готовым фильмом. Там значилось: «Законно ли использовать садистские учреждения варварской системы в целях искусства? Законно ли любить кино так, чтобы во имя него нарушать права человека?»

Процесс растянулся на долгие годы, он прошел через две инстанции. «Коронным свидетелем» обвиняемой Гладитц был цыган Иозеф Рейнхардт. (В августе 1940 года, когда в лагере для интернированных Максглан приехали Гаральд Рейнль и мой руководитель съемок Хуго Ленер, Йозефу исполнилось 13 лет.) Однако суд подтвердил, что ранее Рейхардт «неоднократно во время отдельных слушаний под присягой давал ложные показания».

Другие свидетели, бывшие детьми во время пребывания в Максглане, внушали суду доверие. Напротив, высказывания помощника режиссера «Долины» Гаральда Рейнля, по образованию юриста, были охарактеризованы как противоречивые. Далее Судебная палата Фрайбурга не захотела принять к сведению, что в процессе против «Ревю» цыганка Йоханна Курц в многочисленных обвинениях, направленных против меня, ни разу даже не упомянула, что я сама отбирала для съемок цыган в Максглане, она говорила только о «двух господах». Но, если бы я лично присутствовала в лагере, как теперь, спустя десятилетия, вдруг утверждалось, свидетельница не промолчала бы перед судом. Кроме того, в документах Земельного архива Зальцбурга (ЗЗА) сохранилось имя моего помощника, который вел переговоры. Обо мне в бумагах не сказано ни слова. Если бы создатель, режиссер и главное действующее лицо фильма, принесшего прокатчикам миллионную прибыль, также присутствовал там, этот факт, несомненно, нашел бы свое отражение в архиве. И пресса Зальцбурга обязательно сообщила бы об этом. Кстати сказать, я в то время вообще находилась не в Германии, а в Италии, разыскивая подходящий материал для съемок в Доломитах.