Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Лени Рифеншталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 80 страниц)

– Не будь вы женщиной, я спустил бы вас с лестницы. Как вы смеете чернить моих людей перед Гитлером? Я ваш начальник, вы должны обращаться ко мне.

С дрожью в голосе я попыталась объясниться:

– Фюрер ведь предложил мне сообщать ему о работе в Нюрнберге, и вы, господин министр, присутствовали при этом.

Геббельс прошипел, придя в бешенство:

– Вы опасный человек, доносчица. Идите! Я не могу вас больше видеть!

В мою память врезалась каждая деталь этой встречи, дата тоже. Это произошло 13 октября 1933 года, в день, когда доктор Геббельс поехал в Женеву, чтобы объявить на конференции по разоружению о выходе Германии из Лиги Наций.

Через несколько дней меня посетил некто господин Кваас, сотрудник отдела кино Минпропа. Он заявил, что ему поручено помогать мне в дальнейшей работе над фильмом о партийном съезде, и попросил составить перечень всех расходов, которые мне должны компенсировать. Итак, я уже больше не могла уклониться от выполнения этого заказа.

На копировальной фабрике в мое распоряжение выделили рабочее помещение, но комната была настолько примитивна и мала, что в ней не уместился даже монтажный стол – его пришлось поставить в неработающий грузовой лифт, у которого сняли двери. К счастью, в помощницы я получила симпатичную и толковую ассистентку, Эрну Петерс, ставшую на десятилетия моей самой незаменимой сотрудницей, которая сохранила мне верность и после войны и с которой меня и по сей день связывает дружба. Она делала контактным способом контрольные отпечатки с негативов.

Без всякого желания я начала сортировать отснятую пленку, пытаясь смонтировать хоть что-то подходящее. Поскольку у фильма не было никакого сюжета и сценария, я могла только попытаться так расположить кадры, чтобы в результате возник оптический эффект смены образов и определенный ритм. Столь частый упрек, будто я делала пропагандистские фильмы, – нелепость. То был документальный фильм, а это большая разница: никто, в том числе и члены партии, не давал мне никаких указаний, как я должна снимать. К тому же не было и постановочных сцен. На предоставленной в мое распоряжение пленке – всего-навсего 12 тысяч метров – зафиксированы лишь кадры, снятые в ходе съезда. Во время работы я ни секунды не помышляла о пропаганде партийных идей.

Однажды, когда я работала на копировальной фабрике, раздался настойчивый телефонный звонок. Звонил Рудольф Дильс, [220]220
  Дильс Рудольф (1900–1957) – руководитель политического отдела берлинской полиции, шеф гестапо. После заговора против Гитлера в июле 1944 г. был арестован и помещен в тюрьму гестапо. Пережил крушение Третьего рейха, после войны был управляющим в Нижней Саксонии.


[Закрыть]шеф Тайной государственной полиции. Он хотел поговорить со мной. Что это должно было значить, чего хотело от меня гестапо?

Было уже поздно, когда я приняла господина Дильса, – засиделась за монтажным столом до ночи.

– Сожалею, что зашел к вам в неурочный час, – сказал он, – но это настолько неотложно, что я не хотел терять времени.

– Что я такого сделала? – подавленно спросила я.

– Вам не нужно ничего опасаться, речь идет лишь о вашей безопасности. Мне поручили немедленно взять вас под свою защиту.

– Кто вам это поручил?

– Мой шеф, – ответил он, – рейхсминистр Геринг.

– Это, наверное, шутка. От кого меня нужно защищать?

– Об этом я ничего не могу вам сказать. Вы можете доверять мне.

– Я не знаю вас и не знаю, верно ли то, что вы мне говорите. Возможно, вы просто хотите что-то выведать у меня, простите, – сказала я и продолжила несколько вежливее: – Но в последнее время я побывала в таких ситуациях, что в душе у меня полнейший хаос. Прежде я не была такой.

Предложив Дильсу немного выпить, я вспомнила о том, что всего несколько дней тому назад сказал мне Эрнст Удет: «Ты должна поостеречься: у тебя есть враги, которые даже посягают на твою жизнь». «Но почему?» – испуганно спросила я. «Гитлер слишком тебя ценит, – ответил Удет. – Опасаются, что ты можешь как-то влиять на него, этого не хотят допустить». «И кто же это может быть?» Удет ответил: «Поговаривают, что они из штурмовых отрядов».

Тут вспомнилась сцена с Гессом, который сказал, что меня обвинял кто-то из штурмовиков. Мне стало страшно.

– Как вы можете защитить меня? – спросила я Дильса.

– Вас будут охранять круглые сутки. Вы этого не заметите и не будете испытывать никаких неудобств – до тех пор, пока мы не выявим всех людей, которые хотят причинить вам вред.

– Почему меня преследуют? – продолжала я все еще недоверчиво.

И тут Дильс сказал почти то же самое, что Удет:

– Потому что фюрер, который высоко ценит вас как художника – чего не могут понять многие товарищи по партии, – поручил вам снять фильм о всегерманском партийном съезде. У партийных функционеров, годами ожидавших подобного задания, это вызвало озлобление и было воспринято как провокация.

– Но все же знают, – возразила я, – что я не хотела снимать этот фильм, да и впредь не хочу.

– Дело не в этом. Тот факт, что Гитлер преклоняется перед вами, вызывает зависть и раздражение, особенно у жен партийных руководителей. Ходят слухи, что вы любовница Гитлера и потому можете стать опасной. Идут на всё, чтобы вызвать недовольство фюрера. Так, например, несколько дней тому назад на его столе оказалась бумага, прошедшая по разным инстанциям Министерства пропаганды, в которой утверждается, что ваша мать еврейка. Когда документ положили Гитлеру на стол, он будто бы в гневе смахнул его.

Я была поражена до глубины души. Было нетрудно догадаться, кому я обязана подобным «вниманием».

Пока Дильс неторопливо потягивал из бокала вино, я наблюдала за ним. Это был еще молодой мужчина, приятной внешности, который мог бы сыграть главную роль в каком-нибудь американском вестерне. Высокий, стройный, лицо с резкими чертами было отмечено шрамами, волосы и глаза темные – тип, который имел бы успех у женщин.

Чтобы отвлечь меня, Дильс переменил тему. Он стал рассказывать о своей работе на процессе по поджогу Рейхстага, который как раз проходил в это время. Суд привлек к себе внимание во всем мире, о причинах поджога существовала масса самых фантастических версий. Загадку, кажется, разгадали только в наши дни, но тем не менее не все историки согласны с высказанным Тобиасом мнением, которого уже тогда придерживался Дильс.

Если пресса Германии обвиняла в этом преступлении коммунистов, то заграничная более или менее единодушно утверждала, что поджог совершили сами национал-социалисты. Однако вряд ли где-то можно было прочесть, о чем рассказал в этот вечер господин Дильс, шеф Тайной государственной полиции, который допрашивал главного обвиняемого.

– Странно, – сказал Дильс, – что почти никто не хочет верить в то, что ван дер Люббе совершил поджог сам, без коммунистов-подстрекателей. Этот человек фанатик, одержимый. Само собой разумеется, для национал-социалистов выгоднее считать, что пожар был подготовлен коммунистами и ван дер Люббе всего лишь инструмент в их руках.

– Так вы действительно полагаете, что он совершил поджог один?

Ответ был утвердительным.

Тогда я не смогла прийти к определенному выводу – то ли Дильс человек необыкновенно острого ума, то ли его распирала самонадеянность.

После того вечера мне больше всего захотелось бежать в горы. Но, к сожалению, я должна была смонтировать фильм о партийном съезде. Все же наконец мне удалось это сделать. Часовой фильм получил наименование «Победа веры», это было официальное название пятого партийного съезда НСДАП.

От отдела кино Минпропа, бывшего заказчиком фильма, я получила 20 тысяч марок. Общие затраты на его производство, включая музыку, синхронизацию и мое жалованье, составили всего 60 тысяч. Я упоминаю об этом лишь в ответ на нелепые слухи, вновь распространившиеся в последнее время. Так, совсем недавно я прочитала, что Гитлер поручил мне уничтожить негативы и все копии, поскольку в фильме было несколько сцен с Эрнстом Ремом, тогдашним начальником штаба штурмовых отрядов, которого Гитлер 30 июня 1934 года приказал расстрелять. В действительности же эти дубль-негативы и промежуточные позитивы еще после окончания войны лежали в бункере в Берлине и в Кицбюэле. Они были или конфискованы, или вывезены союзниками. Оригиналы негативов, в том числе и «Триумфа воли», в последние дни войны потерялись во время перевозки в Боцен, где их собирались сохранить от бомбежек. Несмотря на все старания, в том числе и со стороны союзников, исходные материалы разыскать так и не удалось.

Когда я посмотрела фильм в кинотеатре, то испытала все что угодно, только не чувство удовлетворения. Все происходящее на экране было для меня лишь незаконченной работой, а не фильмом, но зрителям, кажется, нравилось. Возможно, потому что он был все-таки интересней, чем обычная кинохроника. Зепп Алльгайер, снявший большую часть сцен, хорошо потрудился, обаянию этого скромного фильма способствовал и Герберт Виндт, композитор, с которым я познакомилась во время работы. Во всяком случае, во второй раз я его не смотрела и только улыбалась, когда читала в газетах, что фильм снимался с «колоссальным» привлечением техники и будто бы я сама запретила его демонстрацию после 1945 года.

Одна из множества легенд. Однако партия устроила фильму блистательную премьеру, которая состоялась 1 декабря 1933 года во Дворце киностудии УФА. Гитлер и его приближенные были в восторге от этого, идущего чуть более часа фильма.

Большой бал

За пару дней до того, как мне покинуть Берлин, – я хотела на несколько месяцев удалиться от этой безрадостной жизни в горы – меня снова посетил господин Дильс. Он поинтересовался, получила ли я билет на большой бал, который устраивал доктор Геббельс совместно с фрау фон Дирксен. Я ответила отрицательно. Дильс сообщил, что речь идет о важном общественном мероприятии, на которое приглашены многие деятели искусства и самые красивые женщины Германии. Это удобный случай, предположил он, познакомить Гитлера с дамой, способной благотворно влиять на него.

В субботу вечером, когда состоялся этот большой бал, я сидела за своим маленьким письменным столом и делала записи в дневнике. Я была слегка удивлена тем, что не получила приглашения, и хотела уже лечь спать, когда зазвонил телефон. У аппарата оказался некий господин Канненберг, назвавшийся поваром Гитлера. Очень странным показался мне его вопрос: «Вы еще не ложитесь, фройляйн Рифеншталь?»

– Нет, – ответила я неохотно.

– Вас бы не затруднило, хоть и в такое позднее время, приехать в рейхсканцелярию? Фюрер не знает о моем звонке, но, я уверен, будет рад, вашему приезду.

Совершенно сбитая с толку, я ответила:

– Ничего не понимаю, ведь фюрер сейчас на балу!

– В последний момент он решил не идти. Когда я принес ему кое-что выпить, он сказал, как было бы прекрасно, если бы сейчас тут была фройляйн Рифеншталь.

Какое-то мгновение я колебалась – мне вспомнилось предупреждение Удета и Дильса, но затем все же ответила:

– Я приеду.

В большой спешке оделась и помчалась на своем маленьком «мерседесе» к рейхсканцелярии.

Когда я поднялась на лифте, Гитлер уже стоял на лестнице и приветствовал меня. Он вновь и вновь благодарил за то, что я, несмотря на столь позднее время, все же приехала, а потом рассказал, почему в последний момент не пошел на бал:

– У меня сложилось впечатление, что меня там опять хотят сватать, это невыносимо.

Мы сели в кресла. Канненберг принес напитки, фрукты, печенье и оставил нас одних.

– Я не женоненавистник, – сказал Гитлер, – я люблю, чтобы меня окружали красивые женщины, но не выношу, когда мне хотят кого-то навязать.

Гитлер рассказал о своей молодости, о большой любви к матери, о Вене, о разочаровании, когда он оказался несостоятельным как художник, о своих политических планах, о том, что хочет оздоровить Германию и сделать ее независимой, о трудностях на пути претворения идей в жизнь. Он ни единым словом не обмолвился о еврейской проблеме. Мне показалось, что ни при каких обстоятельствах он не допустил бы обсуждения этой темы – тотчас бы встал и попрощался.

И на этот раз речь Гитлера была сплошным монологом. Он не задал ни единого вопроса и не дал никакой возможности его прервать. Слова лились без перерыва. Но я чувствовала: ему было приятно, что его кто-то слушает.

Было уже совсем поздно, когда он встал, взял меня за руки и сказал:

– Вы, того и гляди, уснете, я очень благодарен за то, что вы приехали.

Затем позвал Канненберга, который и проводил меня до машины.

Встреча с Максом Рейнхардтом

Закончив дела в Берлине, я надолго уехала в Давос. Там сняла небольшую квартиру в доме Веберов, напротив парсеннской трассы, – надеялась обрести покой от берлинских интриг и не жить больше «под защитой» гестапо. Я была не одна – со мной был Вальтер Прагер. Нас связывала отнюдь не бурная страсть, а скорее нежная дружба. Мне нравились его скромность и отзывчивость. Кроме того, нас объединяла любовь к занятиям горнолыжным спортом.

Часто я сопровождала его на соревнования, радовалась победам и утешала после поражений. Мне тоже доводилось участвовать в некоторых состязаниях и даже занимать призовые места. Вдохновленная своими успехами, особенно удачным выступлением в Кандагар-гонках (третье место в комбинации) и в итальянских Альпах, я участвовала в разных соревнованиях. Тони Зеелос, тренер немецкой женской олимпийской команды, испытав меня на некоторых трассах слалома, включил в состав сборной. В следующем году этому решению предстояло обернуться большими неприятностями.

Пригрело весеннее солнце, а с ним пришло и время чудеснейших спусков по фирновому снегу. Со склонов, бывших зимой слишком крутыми, теперь можно было запросто спускаться зигзагами. Несмотря на увлечение лыжами, творческие мои желания и планы никоим образом не угасли. После того как мне не суждено было сняться в фильме «Мадемуазель Доктор», меня стала интересовать роль, о которой я давно мечтала, – Пентесилея, последняя царица амазонок, по одноименной трагедии Генриха фон Клейста.

Возникло это желание довольно необычно. В 1925 году я ехала в горы на свои первые съемки. В вагоне-ресторане на меня пристально смотрел некий господин, сидевший с дамой за соседним столом. Когда я захотела выйти, незнакомец заслонил мне дорогу. Он устремил на меня сияющий взор, распростер объятия и воскликнул:

– Пентесилея – наконец-то я нашел мою Пентесилею!

«Это сумасшедший», – подумала я.

Увидев мое смущение, он улыбнулся:

– Разве вы меня не знаете? Вы же танцевали в моем театре – я Макс Рейнхардт, а это Хелена Тимиг, [221]221
  Тимиг Хелена (1889–1974) – австрийская актриса, дочь режиссера, интенданта и комика Хуго Тимига. С 1917 по 1933 г. – в Немецком театре у М. Рейнхардта, впоследствии ее мужа. Блистала в ролях Ганнеле в «Вознесении Ганнеле» Г. Гауптмана, Офелии в «Гамлете», Гретхен в «Пра-Фаусте». С 1937 г. – в эмиграции. После войны играла в Бургтеатре, руководила семинаром Макса Рейнхардта в Вене.


[Закрыть]моя жена.

Я была готова сквозь землю провалиться от стыда, лично я никогда не была знакома с Рейнхардтом, хотя именно ему обязана моей ранней славой танцовщицы. Я уже рассказывала, что мое тогдашнее выступление в Немецком театре стало сенсацией. Светясь от радости, сидела я теперь рядом с великим режиссером, и он мечтательно произнес: «Вы и есть та совершенная Пентесилея, которую я ищу не один год».

Когда я призналась, что еще не читала этой пьесы Клейста, он ответил, что я буду ею очарована. Потом пересказал содержание этой труднейшей, но и увлекательнейшей пьесы. Мы еще долго сидели за столом, пока не пришло время выходить в Инсбруке. При прощании пришлось пообещать Рейнхардту, что после окончания съемок я непременно нанесу ему визит в Берлине.

Приехав в Ленцерхайде, где снимались первые кадры «Святой горы», и рассказав Фанку об этой встрече, услышала, что Рейнхардт прав, не существует другой такой роли, кроме Пентесилеи, для которой я как будто специально рождена.

Чтение этой пьесы стало для меня величайшим событием. Восхитила не только роль, но и вообще поэтичность. Я утвердилась в этом мнении, когда годом позже в салоне Бетти Штерн меня впервые увидел русский театральный режиссер Таиров. Точно так же, как и Макс Рейнхардт, он не удержался от восклицания: «Пентесилея!»

Придя в полный экстаз, он убедил Фанка совместно написать сценарий. К сожалению, из этого ничего не вышло из-за слишком высоких расходов. Да и к лучшему, ведь тогда еще господствовал немой фильм и стихи Клейста появились бы лишь в виде титров.

«Пентесилея» осталась мечтой.

«Долина»

В последние дни в Давосе мне позвонили с киностудии «Терра-фильм» и предложили режиссуру и главную роль в фильме «Долина». Проект меня заинтересовал, и я отправилась в Берлин.

Опера Эжена д’Альбера [222]222
  Д’Алъбер Эжен (1864–1932) – немецкий композитор и пианист франко-английского происхождения, ученик Ф. Листа, автор оперы «Долина» (1903).


[Закрыть]«Долина» восходит к старинной испанской пьесе из народного быта. Содержание ее просто. Действие разворачивается во времена Гойи. Мир гор с пастухом Педро олицетворяет добро, долина с доном Себастьяном – зло. Между этими двумя идет борьба за Марту. Произведение д’Альбера – в репертуаре многих оперных театров мира, а ария Педро «У открытой церковной двери уже ждет невеста» – одна из любимых у меломанов.

Переговоры с киностудией «Терра-фильм» продвигались быстро. Мне предоставили широкие полномочия в принятии решений по художественным и организационным вопросам. В конечном счете мы договорились о совместном производстве. На роль дона Себастьяна был приглашен Генрих Георге, [223]223
  Георге Генрих (псевд., наст.: Георг Август Фридрих Герман Шульц; 1893–1946) – немецкий актер, режиссер, интендант, играл в спектаклях Ю. Фелинга, Э. Энгеля, Э. Пискатора, слыл представителем «левого» театра, при Гитлере сменил политическую ориентацию, снимался в пропагандистских фильмах «Квекс из гитлерюгенда» (1933), «Еврей Зюсс» (1940). С 1938 г. – интендант Шиллер-театра в Берлине, был великолепен в заглавной роли в драме Гёте «Гётц фон Берлихинген» (1936). Позиция Георге в эти годы отличалась противоречивостью, получил звание Государственного актера, в то же время, используя свое положение, спас от гибели актеров еврейской национальности из своего театра. Арестован НКВД в 1945 г., умер после неудачной операции в концлагере перед возможным близким освобождением.


[Закрыть]на роль Педро – Зепп Рист. В качестве сорежиссера для игровых сцен ангажировали актера Ганса Абеля. Натурные съемки намечалось провести в Испании.

Я решила участвовать в этом проекте не в последнюю очередь из-за того, что хотела уклониться от нового поручения Гитлера. У меня не было ни малейшего желания снимать фильм о партийном съезде. Но на тот случай, если Гитлер – этого следовало опасаться – начнет настаивать, я хотела попытаться найти вместо себя хорошего режиссера и уговорить фюрера на замену. Наилучшей кандидатурой мне представлялся Вальтер Руттман, – правда после того как он увел жену у Ремарка, я больше его не видела, да и вообще сомневалась, что получу согласие от этого убежденного коммуниста. Тем большим оказалось мое удивление, когда он с восторгом принял предложение.

Так как я решила не сотрудничать с партией, речь могла идти только о частном финансировании. Не успела я еще по-настоящему подумать, где же взять деньги, – нежданная радость: киностудии УФА, которая тогда еще не подчинялась Минпропу, наш проект понравился. После беседы с генеральным директором Людвигом Клитчем [224]224
  Клитч Людвиг (1881–1954) – начинал как руководитель транспортной компании, генеральный директор УФА с момента ее основания в 1917 г., доверенное лицо миллионера А. Гутенберга, под контроль которого УФА перешла в 1927 г. Предприимчивость Клитча дала возможность УФА сохранить положение на мировом рынке. В годы Третьего рейха – член Имперской палаты культуры и Имперского сената по вопросам культуры, пытался приспособиться к требованиям Геббельса.


[Закрыть]моя фирма, «Л. Р. Штудио-фильм-ГмбХ», которую я переименовала в «Рейхспартайтагфильм-ГмбХ», подписала договор на сумму в 300 тысяч рейхсмарок. Таким образом я могла работать как независимый продюсер и пригласить Вальтера Руттмана. Я знала, что он сделает фильм выше среднего уровня, и надеялась, что Гитлер возражать не станет.

Я представляла себе фильм как композицию, составленную только из документальных съемок. Руттман – совершенно иначе. Он сказал, что невозможно сделать интересный полнометражный фильм только из речей, торжественных массовых выступлений и парадов. Съемки съезда ему виделись лишь как последняя треть фильма, тогда как основная часть должна была показать взлет НСДАП, то есть как из группы в семь человек за несколько лет возникла столь крупная партия. Руттман считал, что эту часть сможет эффектно скомпоновать из хроникальных съемок, газет, плакатов и документов – в стиле русского кино.

Я настолько уважала Руттмана, что сразу согласилась. Мы договорились, что, пока я буду работать в Испании над фильмом «Долина», он вместе с Зеппом Алльгайером станет снимать в Германии.

Меж тем подготовка к «Долине» шла полным ходом. Гуцци Ланчнер и Вальтер Римль уже уехали в Испанию, чтобы подыскать места для съемок, а мне предстояло в течение нескольких дней выступить в университетах Лондона, Кембриджа и Оксфорда с лекциями о работе над прежними фильмами, а также поделиться впечатлениями о Гренландии. Я никогда не забуду перелет в Англию. Над Северным морем бушевали очень сильные ветры, меня изрядно укачало, так что прилетела я в ужасном состоянии и в первый день даже хотела отказаться от лекции в Оксфорде. Но потом самочувствие улучшилось, и я дала уговорить себя выступить. Войдя в лекционный зал, я тут же забыла о недомогании: студенты встретили меня восторженно. Не осталось ни одного сидячего места, многие слушатели расположились прямо на полу. После лекции дискуссия продолжалась еще несколько часов на квартире у преподавателя. Спать я легла лишь на рассвете. То же самое повторилось в Кембридже и Лондоне. Я бы никогда не поверила, что англичане способны восторгаться еще более бурно, чем итальянцы.

В Лондоне я имела счастье познакомиться с режиссером Флаэрти [225]225
  Флаэрти Роберт (1884–1951) – американский кинорежиссер, начинал работать в кино в Германии, в 1924 г. переехал в США. Четыре раза участвовал в экспедициях за Полярный круг. Наиболее известные ленты: «Нанук с Севера» (1922), «Манхэттен» (1926), «Промышленная Британия» (1933), «Человек из Арана» (1935), «Луизианская история» (1947). Кроме коммерческих картин, снял также биографические – о Шопене, Листе.


[Закрыть]и присутствовать на премьере его фильма «Человек из Арана». Этот фильм, сразу же захватывавший простотой и выразительностью языка, произвел на меня сильнейшее впечатление.

В Берлине я в последний раз обсудила с Руттманом сценарий фильма о партийном съезде и встретилась с Вилли Клеве, сотрудником киностудии «Терра», директором картины «Долина». Съемки в Испании из-за отсутствия необходимого оборудования были связаны с большим риском, а сроки нужно было выдерживать точно, так как Генрих Георге, исполнитель главной роли, мог работать с нами только восемнадцать дней – у него были обязательства перед театром.

«Терра» в Берлине взяла на себя работы по обеспечению съемок, и я поехала в Испанию, чтобы принять там участие в поиске сюжетов и пригласить для съемок местных актеров. В Барселоне я встретила своих ассистентов Гуцци Ланчнера и Вальтера Римля, которые проделали неплохую подготовительную работу, но пребывали отнюдь не в лучшем настроении. Они уже давно истратили свои собственные скромные средства, а от «Терры» еще не получили ни гроша. Да и я была без денег. На киностудии меня заверили, что деньги можно будет получить в банке в Барселоне.

Чтобы не терять времени, мы – несмотря на наше критическое положение – хотели немедленно отправиться на Мальорку фотографировать ветряные мельницы. Для экономии спрятались на пароходе и прибыли на остров зайцами, к счастью, непойманными. Мы нашли необходимые кадры, но вот чего мы не обнаружили, возвратясь в Барселону, так это хоть каких-нибудь известий и денежного перевода от «Терры».

Не слишком хорошее начало. По телефону в тот момент нельзя было дозвониться до киностудии, и мне пришлось взять в долг приличную сумму в весьма лояльном немецком консульстве. После этого мы отправились в путешествие, сначала по провинции Арагон.

Испанский ландшафт прямо создан для камеры, более идеальных декораций мы не смогли бы найти. Большое впечатление произвели на меня также местные жители и великолепные сооружения. С удивлением рассматривала я старинные замки в Авиле, внутренние дворики в Саламанке, церкви в Бургосе и Кордове.

В Мадриде меня ожидал старый товарищ по теннису Гюнтер Ран. Он уже год жил в Испании. Слава Богу, из Берлина пришли желанные вести, а также кое-какие деньги. Что нам понравилось меньше, так это сообщение о том, что автор сценария болен, а осветительная машина сможет прибыть лишь с двухнедельным опозданием. Но как быть с Генрихом Георге? Меня одолевала тревога.

Я разыскала необходимые декорации и объекты для съемок, а также подходящих актеров. Каждый день я с нетерпением ожидала прибытия из Германии остальных сотрудников. До начала работы оставались считанные дни.

К сожалению, наш оператор Шнеебергер приехал без пленки. То, что он рассказал нам о «Терре», звучало катастрофически. Все там перевернулось вверх дном, до директора картины было практически невозможно дозвониться. Я почти не спала, постоянно нервничала, съемки откладывались. Было от чего прийти в отчаяние.

Настал контрольный день, а группы все нет и нет. Дрожа от нервного возбуждения, я стояла в телефонной кабине гостиницы и будто бы издалека слушала слова директора картины: «Начало съемок придется отложить на две недели…» У меня потемнело в глазах, трубка выпала из рук. Опираясь о стену, чтобы не упасть, я добрела до вестибюля – там стоял Шнеебергер. Когда я хотела направиться к нему, у меня закружилась голова, и я рухнула на мраморный пол.

Очнулась я в Немецкой больнице Мадрида. Мое предположение, что это был просто приступ слабости, к сожалению не оправдалось. Врачи охарактеризовали мое состояние как очень серьезное и в течение двух недель оберегали от всяких волнений. Сказали, что у меня «нарушение кровообращения», но что же со мной произошло на самом деле, я толком так никогда и не узнала. У меня долгое время сохранялась пониженная температура, постоянно одолевала усталость. Даже краткий разговор меня утомлял.

После несчастного случая со мной фильм закрыли. К счастью, «Терра» заранее оформила с «Ллойдом» страховой договор и получила возмещение за понесенный ущерб. Но это означало, что на «Долине» поставлен крест – за год второй тяжелый удар.

Спустя четыре недели меня выписали из больницы. Врач посоветовал пускаться в обратный путь не ранее чем через месяц.

На севере Мальорки, во вновь открывшемся отеле «Форментор», в котором проживали лишь несколько человек, я обрела необходимый покой. Постепенно проходила слабость. Когда Руттман прилетел из Барселоны на гидросамолете и приводнился прямо в бухте перед отелем, я смогла обсудить с ним рабочие планы. Я все еще остерегалась малейшего волнения, но опасения узнать что-либо неприятное оказались беспочвенны. Руттман был доволен своей работой и особенно расхваливал усердие и талант оператора Алльгайера. Он надеялся, что уже к моему возвращению сможет показать большую часть отснятой пленки. Но что-то меня смущало, он казался рассеянным, я отметила его беспокойный взгляд. Когда мы распрощались, то, несмотря на его оптимизм, у меня осталось какое-то неприятное ощущение.