Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Лени Рифеншталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 80 страниц)

Еще раз об Олимпиаде 1936 года

Как и два года назад, я жила в Мадриде у своего друга юности и тренера по теннису Гюнтера Рана в великолепной квартире на улице Короля Альфонсо ХП, вблизи ресторана «Хорхер». В берлинском «Хорхере» еще в довоенные времена встречались представители высшего света. Это место напомнило мне о счастливых юношеских годах, когда Эрнст Удет в Берлине частенько приглашал меня в роскошный ресторан.

В солнечном городе не замечаешь тревог и волнений рядом с другом, который, несмотря на некоторые проблемы, был всегда доброжелателен и готов помочь. Как только в Мадриде слегка похолодало, Гюнтер предложил поехать к друзьям на юг Испании, в местечко Торремолинос. В это время года (был октябрь) я могла еще плавать в море. Купальный сезон закончился, в городе и на пляжах было пустынно. Я наслаждалась одиночеством.

Когда в моей жизни наступал очередной кризис, я могла восстановить силы только в горах или у моря. Так произошло и на сей раз. Многочасовые прогулки по пляжу успокаивали и утомляли меня – я вновь могла крепко спать. Сон – и до сих пор – для меня источник жизненной энергии.

Почту из Мюнхена мне совсем не хотелось читать. Я боялась неприятных известий. Однако, заставив себя все-таки вскрыть конверты, не смогла поверить своим глазам: три немецких киноклуба – Берлина, Бремена и Гамбурга предлагали читать лекции и демонстрировать мои горные и, что особенно удивило, олимпийские фильмы.

Как подобное стало возможным? Что случилось? Где взять кинокопии? Мой архив, одиннадцать лет находившийся во Франции под арестом, был незадолго до моего отъезда в Африку переправлен в Мюнхен. Арнольд привез его к себе в копировальное учреждение «АРРИ», где разместил в двух монтажных, которые оборудовал для меня. Вернувшись из Африки и намереваясь посмотреть материал, я с ужасом вынуждена была констатировать, что его больше нет. За это время монтажные были переоборудованы в копировальные лаборатории цветных фильмов. Мои коробки с фильмами свалили в корзины и ящики, а мои столы для обработки звука оставили под открытым небом. За это время они разрушились от ветра и дождя. Целых десять лет борьбы за спасение своих фильмов и монтажных столов оказались напрасными, а это было единственной ценностью, которой я обладала. За пришедшие в негодность три стола для звукозаписи и другое оборудование монтажных помещений я не могла предъявить претензии фирме «АРРИ». Арнольд меня всегда поддерживал, за что я ему очень благодарна. Он был возмущен, когда услышал о небрежном обращении с моим имуществом. Но так как у него было множество других забот, то ничего и не заметил, но пообещал, что, как только станет возможным, сам найдет замену.

Работа над «Черным грузом» не позволила мне позаботиться об архивном киноматериале, а последующая болезнь так ослабила, что не было сил для такой скучной и кропотливой работы.

Я хотела заняться этим после моего возвращения из Испании и была очень разочарована, узнав, что у «АРРИ» все монтажные заняты. Не осталось ни одного свободного звукового стола, а у меня не было денег, чтобы где-то в другом месте арендовать помещение. Не оставалось ничего иного, как работать в коридоре «АРРИ» за столом перемотки. Сотни кинороликов надо было просмотреть, чтобы установить, какие не испорчены дождем и можно ли из фрагментов собрать полные копии. Материал, который хранился у французов, был в сохранном состоянии. Были возвращены «Триумф воли», «Бури над Монбланом» и фильм Цильке «Стальной зверь», но я не получила ценную звуковую аппаратуру для кино или деньги с моих банковских счетов.

Потянулись недели, когда я до ночи, не отрываясь, сидела за столом перемотки, пока не воспалились глаза, и несколько дней мне нельзя было работать.

Весь вспомогательный персонал «АРРИ» был полностью загружен, а моя Ханни, чтобы получать какие-то деньги, вынуждена была найти другую работу.

Теперь моя семидесятисемилетняя мать стала единственным человеком, который помогал мне при перемотке пленки и надписывании роликов.

Копии фильмов о горах, к счастью, пострадали мало, но некоторые олимпийские материалы были полностью уничтожены. Однако сохранились копии и дубликаты негативов, и я смогла воссоздать оригинальную версию.

Имелась и другая проблема: сначала олимпийские фильмы должны быть «денацифицированы»! Это были кадры, где Гитлер показан как зритель, чествование немецких победителей и олимпийскую присягу. Жертвой ножниц пали 86 метров – три минуты экранного времени. Из второй части фильма были вырезаны только несколько метров.

Повторяющееся в немецкой прессе как молитва мнение, что мой олимпийский фильм – нацистская пропаганда, в корне неверно. Даже сегодня общественность мало информирована об основных положениях, установленных Международным олимпийским комитетом. Поэтому я хочу процитировать выдержку из письма Генерального секретаря, ответственного за проведение Олимпийских игр в 1936 году, господина Карла Дима, которое он направил в 1958 году в адрес «Добровольного самоконтроля экономики кино»:

Международные Олимпийские игры – одно из направлений работы Международного олимпийского комитета, который передает полномочия на их проведение в выбранную страну, а не в правительство. Олимпийские игры 1936 года были проведены в Германии, и правительство страны открыто заявило МОК, что в соревнованиях могут принимать участие представители всех рас и национальностей. И эти обещания были выполнены. Я могу назвать братьев Баль в хоккее на льду, фехтовальщицу Хелене Мейер, обладателей серебряных медалей. Также хотел бы отметить, что тогдашний президент Немецкого олимпийского сообщества Левальд вплоть до распада режима не испытывал никакого давления, что было подтверждено им в июне 1939 года на проходящей в Лондоне сессии МОК. Решение о проведении зимних Олимпийских игр 1940 года в Гармише принято без участия Германии единогласно, путем тайного голосования. В прессе господствует мнение, что так как в Берлине Игры были проведены за три года до начала Второй мировой войны, а зимние – за два месяца, то за ними, несомненно, стояла некая политическая подоплека. Но МОК может предоставить доказательства – в любой форме, – что на Комитет не оказывалось никакого давления. Лени Рифеншталь было поручено снять документальный фильм. К этому Министерство пропаганды не имеет никакого отношения.

Решением коллегии МОК от 8 июня 1939 года Лени Рифеншталь была награждена олимпийской золотой медалью за культурный вклад, который она своим фильмом внесла в дело МОК. Совершенно неверно утверждение, что в фильме содержатся кадры национал-социалистической пропаганды. Несмотря на то, что в 1938–1939 гг. международная пресса объявила суровый бойкот Германии, в США в 1956 г. этот знаменитый режиссер и ее фильмы попали в десятку лучших картин мирового кино…

И я рискнула принять предложения киноклубов. Во всех трех городах фильмы прекрасно принимала не только публика, но и пресса. В берлинском «Титания-паласте», вмещающем 1900 зрителей, почти все билеты были раскуплены. Рядом со мной на сцене стоял Герберт Виндт, чья музыка, несомненно, внесла существенный вклад в успех олимпийских фильмов.

Вновь все прошло не так, как мы предполагали. Если бы я не поехала в Берлин, то никогда бы не узнала, что владельцы «Титании» уехали из города. Их страх вернул мне смелость. Я думала, что хуже, чем быть забросанной яйцами и помидорами, ничего не будет. Поговаривали о демонстрациях протеста, однако ничего похожего не случилось. Я чувствовала огромное вдохновение. Даже пресса была намного лояльнее чем впоследствии, в 1972 году. Радио «Свободный Берлин» высказалось так:

Это было больше, чем просто возвращение, когда два вечера подряд публика, не отрываясь, смотрела на экран (фильм двухсерийный). Яснее, чем когда-либо прежде, было видно, что экранизация Олимпийских игр удалась. Мы вновь увидели фильм и вновь им покорены.

Это было не единственным откликом. У меня целая папка не менее восторженных статей. Повсеместно господствовало мнение, что нужно и дальше демонстрировать фильм.

Это было не просто, так как показы организовывались киноклубами, то есть как бы перед определенной публикой, а для широкого проката фильм должен был получить разрешение немецкой цензуры.

В начале 1958 года я отправилась в Висбаден в «Добровольный самоконтроль экономики кино», взяв копии двух олимпийских фильмов. Вскоре я узнала, что беспрепятственно к просмотру может быть допущена только вторая часть. Отказа я не поняла. Мой олимпийский фильм был абсолютно свободен от политики. Криминал и секс проходят цензуру вообще без проблем, я же старалась сделать честный спортивный фильм, ни разу не упомянула, что Германия завоевала самое большее количество медалей (а это стало тогда спортивной сенсацией), и не стала снимать празднества, проводимые Третьим рейхом в рамках Олимпийских игр. Обиду по этому поводу высказал мне министр Геббельс.

Отчаянно пыталась я убедить господ из «Самоконтроля», пока они не предложили компромиссное решение – сделать комментарий к фильму, в котором выразится трагедия молодого поколения того времени, присягнувшего идее Олимпийских игр, а несколькими годами позже отдавшего жизнь на войне, которая их вынудила убивать друг друга. Как бы ни справедлива была эта мысль, но согласия я не смогла дать. Ведь тогда чисто спортивный фильм стал бы политическим документом, а впоследствии не должен ли за каждым олимпийским фильмом следовать подобный комментарий? Ведь нынешняя молодежь может завтра стать жертвой атомной войны.

Отто Майер, канцлер МОК, и Карл Дим пришли мне на помощь. Их письма и экспертиза содействовали тому, что при повторной проверке и первая часть фильма получила разрешение на прокат, пришлось лишь вырезать кадры с чествованием немецких победителей. Смотреть фильм разрешалось почему-то только с 18 лет, а во всем мире его демонстрировали без всяких ограничений, даже в Ватикане.

«Самоконтроль» обосновал свое решение тем, что в прологе у танцовщицы с обручами можно было видеть «неодетую верхнюю часть тела». Смехотворный аргумент. На мой запрос «Самоконтроль» «великодушно» сообщил, что для демонстрации фильма молодежи необходимо или вырезать этот фрагмент, или наложить темную тень на грудь. Просто гротеск. Так как из-за музыки я не могла вырезать «крамолу», пришлось заказать дорогостоящую мультипликацию для наложения темной тени на грудь. Но и этого для «Самоконтроля» оказалось недостаточно. Пришла телеграмма: «Присланная Вами затемненная картинка с девушкой, играющей обручами на фоне поля с колосьями, не может быть одобрена. Ждем новое предложение. „ Самоконтроль“».

«Самоконтроль» сделал из себя посмешище. Что мне еще оставалось, как ни просить мультипликатора студии «Бавария» господина Нишвица сделать так, чтобы не была видна грудь. Только после предъявления этих новых рисованых кадров «Самоконтроль» телеграфировал: «Предложенные кадры танцовщицы с обручами в порядке».

Это не было шуткой – я сохранила обе депеши.

Еще напряженнее стала борьба за присвоение категории. Для того чтобы получить выгодный контракт на прокат, это было жизненно необходимо из-за преимущества при уплате налогов. Никто не сомневался, что олимпийский фильм получит гриф «особо ценный». Он не только был награжден олимпийской золотой медалью, но и назван лучшим фильмом мира 1938 года на кинофестивале в Венеции. Однако киноконтора по присвоению категории сообщила мне, что, к сожалению, фильм не может ее получить. Сам господин Бланк, ее председатель, был озадачен, ведь даже политические фильмы с сильной коммунистической направленностью, а также фильмы, выпущенные в Третьем рейхе до 1940 года, получили титулы с самыми высокими оценками. В обоснование «Самоконтроль» критически указывал на частое использование съемок, сделанных скоростной кинокамерой. Но были шведы и представители других национальностей, которые придерживались другого мнения. Вот как охарактеризовала это газета «Свенска дагбладет»: «Репортаж поднят до уровня поэзии. Он показывает пути в новый мир кино, до сих пор еще не открытые. Эта симфония картин – поучительная документация, сочинена и составлена музыкально, как оркестровая партитура».

Похожие рецензии напечатало множество иностранных изданий, но киноконтора не приняла это к сведению. Протест президента Национального олимпийского комитета Швейцарии Отто Майера, от имени НОК направившего просьбу о присвоении фильму соответствующей категории, остался без ответа. Не увенчались успехом ни апелляция видного немецкого кинокритика Гюнтера Гроля, [451]451
  Гроль Гюнтер (1916–1983) – немецкий кинокритик. В 1946–1961 гг. – кинокритик «Зюддойче цайтунг». Автор книги «Магия кино» (1963).


[Закрыть]ни других влиятельных лиц как в стране, так и за рубежом.

Хотя у меня не оставалось проблеска надежды, я отправила разрешенный законом протест. Когда и его отклонили, прибегла к последней попытке обратиться непосредственно в высшую инстанцию, которой подчиняется «Самоконтроль», к министру воспитания и народного образования земли Гессен доктору Арно Хеннингу с просьбой о пересмотре вынесенного решения. Когда и он ответил отказом, я окончательно поняла, что в Германии у меня не осталось шансов продемонстрировать фильм.

Но были люди, которые вселяли в меня мужество. Например, Карл Мюллер, член, а позднее президент немецкой Киногильдии, бескорыстно выступивший в защиту моего художественного фильма. Его кинотеатр «Студио фюр фильмкунст» в Бремене в рамках праздника в апреле 1958 года в присутствии Карла Дима продемонстрировал обе части олимпийского фильма. Мужество Мюллера было вознаграждено – картина прошла с грандиозным успехом!

Несмотря на мрачные прогнозы, показ фильма продолжили, а «Бремер нахрихтен» писала: «Нам хотелось бы назвать его олимпийской поэзией, навеянной Бессмертием».

Тем не менее я понимала, что даже такое количество хвалебных отзывов не сможет открыть мне двери кинотеатров. Подтверждение не замедлило явиться. Прокатчиков анонимно по телефону предостерегали от демонстрации фильмов. Некоторые газеты публиковали такие гнусные статьи, что мой адвокат вынужден был вмешаться.

Эта непрекращающаяся травля повлекла за собой дурные последствия: ни один кинотеатр больше не отваживался показывать олимпийские фильмы, и все копии вернулись обратно. Только у Рудольфа Энгельберта, владельца нескольких кинотеатров в Мюнхене, хватило мужества продемонстрировать обе части фильма в своем «Рокси-фильм-театре», и весьма успешно: показ длился несколько недель.

Постоянная череда успехов и нападок мешала мне принять решение о будущем, но в душе я всегда чуточку надеялась, что смогу работать по профессии.

Однако случались в моей жизни и светлые моменты. Японская фирма предложила мне 15 000 долларов за права на лицензию олимпийских фильмов. Господин Кавакита, президент «Това-Ко Лтд» в Токио, заключил со мной договор. Он еще до войны привез «Олимпию» в Японию, и прокат ее побил все рекорды посещаемости.

Приглашение в Париж

Маркиз де Куэвас, [452]452
  Де Куэвас Жорж, маркиз (1885–1961) – американец чилийского происхождения, меценат, владелец интернациональной по составу труппы «Большой балет маркиза де Куэваса», работавший преимущественно во Франции.


[Закрыть]чей балет снискал мировую славу, намеревался в Париже поставить спектакль по мотивам «Голубого света». Розелла Хайтауэр, [453]453
  Хайтауэр Розелла (р. 1920) – американская артистка балета. Дебютировала в 1938 г. в труппе «Русский балет Монте-Карло». В 1947–1962 гг. – ведущая танцовщица труппы «Балет маркиза де Куэваса». Создала в Кане свою балетную студию.


[Закрыть]знаменитая прима-балерина, должна была танцевать партию Юнты под музыку Винсента д’Энди, ее партнером был выбран Эрик Брун, [454]454
  Брун Эрик (р. 1938) – датский артист балета. Выступал также на сценах театров других стран.


[Закрыть]ведущий танцовщик Копенгагенского балета. Премьера, на которую я была приглашена, намечалась на 20 или 21 ноября в «Театре на Елисейских полях».

Я потеряла дар речи. Вначале подумала: кто-то позволил себе подшутить надо мной. Но на этот раз я ошиблась. Сразу же после моего телеграфного согласия получила письмо от балетмейстера месье Камбла [455]455
  Камбл Альвин – балетмейстер труппы «Балет маркиза де Куэваса».


[Закрыть]о том, что репетиции уже начались. И на них отведено только четыре недели. Меня все больше захватывала идея создание балета, ведь «Голубой свет» являлся моим любимым фильмом. Я изучала историю русского балета, и моя карьера началась с танцев. Снять фильм-балет было моей мечтой, вдохновленной картинами Эдгара Дега.

Словно одержимая, я работала над эскизами костюмов и сценографией. Нереализованные до сих пор творческие проекты роились в моем мозгу. Почти тридцать лет назад я писала эту роль для себя.

Во время гастролей балета в Мюнхене я познакомилась с Розеллой Хайтауэр. Роль Юнты как для нее написана. Держа в руках присланный из Парижа договор, я была на седьмом небе от счастья. В течение недели мне нужно было присутствовать на последних репетициях и премьере.

Незадолго до вылета в Париж пришла телеграмма: «Пожалуйста, не приезжайте. Я напишу. Камбл».

Если бы не было писем, договора и телеграммы, можно было бы подумать, что все привиделось. Месье Камбл и маркиз были вне досягаемости, словно провалились сквозь землю. Ни мой адвокат, ни я не получили ни одного ответа на письма. Через много лет я узнала от друзей, что некое влиятельное лицо в Париже в последний момент воспрепятствовало постановке балета.

Новые монтажные

Если правдиво выражение, что трудности закаляют характер, то я должна обладать медвежьей силой. Вся моя жизнь прошла в борьбе с различными препятствиями. Никогда не сдаваться – было моим девизом. Как бы иначе я смогла выстоять в этой жизни? Надежда получить деньги от японцев также не осуществилась. Внутренние лицензии на прокат иностранных фильмов на 1959 год в Японии пропали. Оставалось надеяться только на следующий год.

Больше всего меня волновало здоровье матери, которая в прошлом году попала в автомобильную аварию и с того времени не могла ходить, мучилась постоянными болями, а ее общее состояние с каждым днем становилось все хуже. Что будет, если ее не станет?! Она единственный человек, ради которого я жила.

Что мне оставалось еще делать? Решила попробовать освоить новую профессию. Если бы не шестой десяток и хоть какие-то деньги, я пошла бы учиться. Меня все еще интересовали естественные науки. Мадам Кюри была моим идеалом. Но приходилось мыслить реалистически. Может, открыть салон косметики или фотоателье? Но я не знала никого, кто мог бы одолжить денег. Единственным шансом, за который я ухватилась, было строительство двух монтажных помещений под ссуду, которую я запросила три года назад. Одно можно было сдавать в аренду, а второе использовать самой для архивных работ. При получении кредита было необходимо пройти множество бюрократических инстанций, заполнить бесчисленные формуляры и найти банк, который его даст. Надежды на это было мало. И все-таки я получила ссуду в 35 000 марок под три процента годовых сроком на десять лет.

В соседнем доме на Тенгштрассе я сняла два пустых подвальных помещения, которые сначала нужно было реконструировать. Там не было ни отопления, ни пола, ни окон, ни вентиляции. Но то, что подвалы находились рядом с моей квартирой, перевесило все недостатки. Несколько месяцев спустя ремонт был закончен, я вновь почувствовала прилив сил. Помещения выглядели вполне прилично. Синий и белый цвета напомнили мне монтажные в Берлине. Теперь наконец-то после стольких лет я смогла обложиться целлулоидными полосками, даже если речь шла только об упорядочении моего архивного материала.

Бьеннале 1959 года

Неожиданно я получила сообщение руководства международного фестиваля в Венеции о том, что мои картины выбраны для ретроспективного показа. Известие меня обрадовало, ну а проблемы не заставили себя долго ждать. Была заказана полная версия олимпийских фильмов. Это было нелегко, так как во время денацификации по требованию цензуры я изрядно порезала негативы. Мне ничего не оставалось, как вновь вклеить вырезанные фрагменты. И здесь мне помог прежний сотрудник, монтажер, который сильно нуждался и умолял меня дать хоть какую-то работу.

^{Первая страница проспекта ретроспективного показа в Венеции всех моих фильмов. 1959 г.}

^{Вторая страница проспекта.}

Для того чтобы предстать на бьеннале в хорошей физической форме, я заказала путевку через «Клуб Медитерране» на остров Эльба. Впервые я отправилась отдыхать через сеть клубных отелей и нисколько в этом не раскаивалась. Под тенистыми деревьями прямо на побережье были построены маленькие соломенные хижины и палатки. Зарегистрировалась я под именем Хелене Якоб, и до конца отдыха меня никто не узнал и не потревожил. Можно было наслаждаться солнцем и морем.

В конце августа я приехала в Лидо. [456]456
  Лидо – курортный городок напротив Венеции, традиционное место проведения Венецианских кинофестивалей.


[Закрыть]Показы уже начались. Приблизившись к отелю «Дез Баинс», я невольно вспомнила те блистательные дни прошлого, когда мое присутствие стало событием бьеннале. После высоких наград, полученных здесь, я со страхом спрашивала себя, что же будет теперь?

Я еще не успела войти в свою комнату, как меня пригласили в зал, где несколько взволнованных членов фестивального комитета сообщили, что копии моих фильмов и багаж непостижимым образом исчезли, как и пакет с фотографиями и рекламными буклетами. Все были обескуражены. Начались лихорадочные поиски на таможне в Бреннере. [457]457
  Бреннер – горный перевал на австро-итальянской границе, самый удобный переход через Альпы.


[Закрыть]Мать уверенно заявила, что через день после моего отъезда монтажер забрал весь материал и передал транспортному агентству Кролля в Мюнхене. Однако там ответили, что ничего не получали.

Но вскоре все встало на свои места. Плача, мать рассказала обо всем по телефону. Вместо того чтобы заниматься отправкой копий и чемоданов, монтажер исчез в неизвестном направлении на моей машине, не оставив записки, прихватив все мамины наличные деньги, сберкнижку и мой фотоаппарат. «Я ему так верила, – всхлипывала она, – он казался таким надежным и услужливым».

Я хотела немедленно выехать, но итальянцы меня отговорили. Срочно были организованы поисковые работы. Страх, что утрачены все копии (единственное, чем я обладала), печаль, что мои фильмы теперь не будут показаны на кинофестивале, и потеря гардероба окончательно меня доконали. Я чувствовала себя раздавленной. Помимо костюма, в котором я приехала, мне нечего оказалось надеть, поскольку не хотелось брать с собой на Эльбу чемодан с вечерними туалетами – ведь там могли были понадобиться только купальник, брюки и свитер. И тут мне неожиданно позвонили. Полиции в Мюнхене удалось обнаружить весь багаж – в квартире моего сбежавшего сотрудника. Самого его еще не нашли. Чемоданы и копии фильмов находились уже на пути в Венецию: показ состоится!

Во время интервью для телевидения, я заметила, что за мной пристально наблюдает некий господин. Лицо показалось мне знакомым, но мне никак не удавалось вспомнить, где мы могли встречаться. После того как закончились съемки, незнакомец нерешительно подошел ко мне, затем улыбнулся, протянул руки и, обняв, прошептал: «Ду-Ду…» Теперь и я его узнала: Иозеф фон Штернберг. Он так изменился: превратился в пожилого господина с серебристыми волосами. Прошло двадцать лет с того момента, когда я в последний раз видела его в «Палас-отеле», в Санкт-Морице, под Новый, 1938 год.

Для меня та встреча стала не просто свиданием со старым другом. После войны я часто вспоминала его, но ни разу не отважилась написать. Теперь на фестивале у меня появился постоянный спутник. Мы вместе смотрели фильмы. Ленты Штернберга тоже участвовали в ретроспективном показе, но он не хотел, чтобы я их видела. «Они никуда не годятся, – сказал он с легким унынием, – поехали лучше в Венецию».

Мы походили по выставкам и магазинам, зашли на рынок. Иозеф купил много разных вещей, в том числе великолепную фиолетовую шерстяную шаль. Он говорил только о настоящем. О его жизни после нашего расставания я почти ничего не знала. Пережив долгий кризис, он тяжело болел. Но сейчас вновь женился и очень счастлив. Показал фотографии красивой молодой женщины и, если мне не изменяет память, двоих детей. Я подумала, что теперь это и есть его жизнь. В основном рассказывал о своей семье. И все-таки мне удалось кое-что узнать о его работе с Марлен. Он хвалил ее дисциплинированность, с восхищением рассказывал о технических знаниях, особенно в вопросах постановки света и искусства наложения грима.

– Она точно знает, – сказал Штернберг, – где должны стоять прожектора и какой режим освещения выбрать.

Затем продемонстрировал мне золотой портсигар с выгравированными словами: «С благодарностью от Марлен».

Встреча со Штернбергом отодвинула на задний план даже Венецианский фестиваль. Я присутствовала только на одном показе моих фильмов, и Штернберг сидел рядом.

– Ты хороший режиссер, – прошептал он, – но я мог бы сделать из тебя великую актрису.

Такова ирония судьбы.

Во время показа моих фильмов часто раздавались аплодисменты. Это был большой успех.