Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Лени Рифеншталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 80 страниц)

Конкурс красоты

В залах для праздничных мероприятий берлинского Зоологического сада устраивали конкурс красоты. Отец проводил конец недели на охоте, так что мы с матерью могли посетить это шоу. Она сшила мне красивое серебристо-зеленое шелковое платье, отороченное белыми лебедиными перьями. На тумбах для объявлений можно было прочесть, что в конкурсе примут участие звезды экрана и среди них Ли Парри, [35]35
  Парри Ли (псевд., наст.: Матильда Шарлотта Бенц; 1901–1977) – немецкая кинозвезда 20–30-х годов. В первых семи фильмах снялась у режиссера Р. Айхберга, эмигрировавшего после 1933 г. в США: «Спортивная леди» (1921), «Самая красивая женщина мира» (1925), «Женщина, которая не может сказать „нет“» (1927).


[Закрыть]известная в то время киноактриса, яркая блондинка родом из Мюнхена. Театр и кино манили меня все больше и больше, а ведь я воспитывалась в строгих бюргерских правилах.

Залы оказались переполнены, пришлось протискиваться сквозь толпу. Никакого удовольствия это мероприятие, казалось, не предвещало. Все наступали друг другу на ноги, а то и дело мелькавшие перед глазами люди заслоняли сцену. Со всех сторон протягивали карточки, которые я, однако, не брала, так как считала их лотерейными билетами, а мне не разрешалось брать ничего от посторонних людей. Меня в основном интересовали кинозвезды, которые должны были появиться на украшенном цветами подиуме. Лишь после того, как удалось протиснуться поближе к сцене, я узнала, что девушки – обладательницы наибольшего числа карточек получат призы. Вот тут-то я и пожалела, что не брала записок, теперь я от них не отказывалась.

Вдруг заиграли туш, и какой-то господин на сцене попытался установить тишину.

– Дам, получивших больше двадцати записок, – воскликнул он, – прошу подняться на подмостки.

Я с волнением пересчитала свои бумажки – их было даже больше, чем требовалось, – и, ослепленная светом прожекторов, поднялась на сцену. Снизу мне под ноги продолжали бросать записки, столько, что я даже не могла все их собрать и удержать в руках. Рядом со мной стояло еще тридцать молодых девушек. Снова заиграли туш, и начался окончательный подсчет голосов.

Первый приз, как и ожидалось, получила блондинка Ли Парри – в белом тюлевом платье с серебряными блестками. Второй приз – я думала, что провалюсь сквозь землю, – достался мне. Раздались бешеные аплодисменты, меня стащили со сцены и, к ужасу матери, понесли на руках через зал. Больше толкотни я боялась вспышек аппаратов репортеров. Боже, что будет, если отец увидит в газетах мою фотографию!

Протягивая цветы и карточки, многие интересовались, как меня зовут, и просили дать адрес. С большим трудом удалось выбраться из толпы. Совесть у нас с матерью была нечиста, но, к счастью, отец ни тогда, ни позже так ничего и не узнал.

Среди визиток мне бросились в глаза две с очень известными именами. На одной значилось Ф.-В. Кёбнер, на другой – Карл Фолльмёллер, [36]36
  Фоллъллёллер Карл (1878–1948) – конструктор, пионер кино, летчик-спортсмен, филолог, драматург, известный прежде всего благодаря постановке М. Рейнхардтом его драмы «Миракль» (1914), автор обработок пьес Эсхила («Орестея», 1919) и Гоцци («Турандот», 1926) для Рейнхардта.


[Закрыть]автор пьесы «Чудо», с большим размахом поставленной Максом Рейнхардтом. [37]37
  Рейнхардт Макс (псевд., наст.: Макс Гольдман; 1873–1943) – австрийский актер, режиссер, руководитель театра, один из основателей Зальцбургского фестиваля. В 1905–1932 гг. – директор Немецкого театра в Берлине, с 1924 г. – также и театра в Йозефнггадте, Вена. Прославился как «режиссер массовых сцен», спектаклей на сцене-арене; был постановщиком пьес Шекспира. В 1938 г. эмигрировал в США, где в Голливуде основал актерскую школу.


[Закрыть]Я знала, что драматург дружит с Рейнхардтом. Кёбнер же был главным редактором популярного журнала мод, кажется, «Элегантная дама».

На своей карточке Фолльмёллер приписал от руки: «С удовольствием познакомлюсь с Вами и обещаю всяческую помощь».

Ему словно бы вторил Кёбнер: «Вы очень красивы, я помогу Вам сделать блестящую карьеру».

Однажды во второй половине дня я попросила доложить о себе господину Кёбнеру, который жил в западной части города на первом этаже довольно необычного дома. Дверь открыла молодая девушка. Помещение, куда она ввела меня, показалось каким-то странным. Все стены были сплошь увешаны фотографиями – ни торсов, ни лиц, только ножки. Скоро в комнату вошел Кёбнер – стройный, довольно высокий, одетый небрежно, но стильно. Приветствуя меня, он улыбнулся как-то уж очень многозначительно. Я сразу насторожилась.

– Прелестная дева, приподнимите-ка вашу юбочку.

Юбка моя и так была коротка.

– Пожалуйста, поднимите ее немного повыше, выше колен, – настаивал Кёбнер.

По глупости я послушалась его, но быстро опомнилась и гневно спросила:

– Что все это значит?

Он покровительственно ухмыльнулся и произнес, словно собирался сделать грандиозный подарок:

– Я устрою вам сольный номер в «Скале», если вы умеете танцевать так же хорошо, как хороши ваши ноги.

«Скала» был крупнейшим театром-варьете Берлина, известным во всем мире своей интернациональной программой. Если господин Кёбнер полагал, что я от радости брошусь ему на шею, то он ошибался. Я раздумывала всего лишь минутку и столь же язвительно улыбнулась:

– Извините, господин Кёбнер, но у меня никогда не было намерения выступать в варьете, даже если оно столь знаменито, как «Скала». Я буду танцевать только в театрах и концертных залах.

Явно оскорбленный, он посмотрел на меня как на ненормальную:

– Ну, что ж, тогда желаю больших успехов.

Он открыл дверь и выпроводил меня.

Визит к Фолльмёллеру протекал совсем по-другому. Собственно, после встречи с Кёбнером мне больше не хотелось знакомиться ни с одним мужчиной из мира шоу-бизнеса. Но сотрудничество Фолльмёллера с Максом Рейнхардтом, чьи постановки в Немецком театре или в Камерном театре [38]38
  Камерный театр (Каммершпиле) – малая сцена Немецкого театра в Берлине, основан М. Рейнхардтом в 1905 г.


[Закрыть]я старалась никогда не пропускать, все-таки подвигли меня на этот визит. Так, однажды во второй половине дня я оказалась на площади Паризерплац, перед фешенебельным домом, совсем недалеко от Бранденбургских ворот, на той стороне, где десять лет спустя будет находиться канцелярия Геббельса.

Слуга ввел меня в красивую комнату с антикварной мебелью, тяжелыми коврами, дорогими картинами – все тут гармонировало друг с другом, здесь не было ничего лишнего или чрезмерного. Тихо, почти не слышно вошел доктор Фолльмёллер. В этом интерьере он производил впечатление человека изысканного, словно пришедшего из эпохи барокко или рококо. У него было худощавое лицо, серые глаза и светло-каштановые волосы. Здороваясь, он поцеловал мне руку – впервые в моей жизни. Слуга подал чай и печенье. Фолльмёллер предложил сигарету, от которой я отказалась.

– Можно предложить вам ликер?

Я вновь ответила отрицательно.

– Не выношу спиртного, от него кружится голова и хочется спать, – сказала я, извиняясь.

– Вы всегда такая правильная?

Я покачала головой и ответила с усмешкой:

– Не думаю, только у меня другие слабости.

– И какие же?

– Я очень своевольна и часто делаю не то, чего от меня требуют, и к тому же очень недипломатична.

– Что вы под этим подразумеваете?

– Иногда я говорю такое, что люди не хотят слышать.

– Но, глядя на вас, этого не скажешь. Вы производите впечатление кроткой женщины.

Потом разговор перешел на театр, танец и к моим планам на жизнь.

– Каким вы видите свое будущее?

– Я стану танцовщицей.

– А как и где вы собираетесь выступать?

– Как Импековен, [39]39
  Иляпековен Нидди (1904–2002) – немецкая танцовщица-солистка. Дебютировала в шестилетнем возрасте, много времени проводила в турне. Деятельность танцовщицы завершила в начале 30-х годов и поселилась в Швейцарии. Вышли в свет ее мемуары «История вундеркинда» (1955).


[Закрыть]Герт, [40]40
  Герт Валеска (1892–1978) – известная немецкая танцовщица, дебютировавшая в 1917 г., стоявшая на пересечении нового художественного танца и кабаре, звезда 20-х годов. Играла в Немецком театре, в кабаре «Трибуна», открыла собственное кабаре левого толка «Кочан капусты». В 1933 г. эмигрировала в Париж, затем переехала в Лондон, с 1938 г. – в США, где ей приходилось работать натурщицей и посудомойкой. В 1948 г. вернулась в Берлин; руководила кабаре «Кухня ведьм». Написала мемуары «Я – ведьма. Калейдоскоп моей жизни».


[Закрыть]Вигман. [41]41
  Вигман Мари (1886–1973) – немецкая танцовщица, хореограф, расширила возможности выразительного танца. Имела собственную школу в Дрездене. После 1936 г. фашистское правительство ограничило ее деятельность. С 1945 г. работала в Лейпциге, в 1949–1973 гг. – педагог по танцу в Западном Берлине.


[Закрыть]В концертных залах и на театральных сценах.

– У вас есть богатый друг, который это финансирует?

Я засмеялась:

– Мне покровитель не нужен, я и сама всего добьюсь.

Он с улыбкой прервал меня:

– Крошка фройляйн Лени Рифеншталь – так ведь вас зовут? – вы кажетесь мне очень наивной. Вам нужен меценат, без него вы никогда не сможете чего-нибудь достигнуть. Никогда.

– Давайте спорить, – сказала я.

– Давайте, – согласился Фолльмёллер и попытался обнять меня.

Я отстранилась, встала и направилась к двери.

– До свидания, – холодно бросила я. – Была рада поболтать с вами.

Он попытался удержать меня, но я быстро вышла. Перед дверью обернулась:

– Обещаю вам – на мой первый вечер танца вы непременно получите приглашение.

И получил его – спустя полгода.

Фильм об Эйнштейне

Во время обучения в танцевальной школе мне пришлось несколько раз делать большие перерывы. Я трижды ломала ноги. В первый раз – после урока балета, поскользнувшись на апельсиновой корке. Сломалась правая лодыжка. Правда, спустя три недели я уже снова репетировала. Второй перелом произошел через полгода. По пути со станции домой, в темноте, я оступилась; на сей раз не повезло левой лодыжке. Третья травма оказалась самой тяжелой. За день до этого в моей спальне покрасили пол. Чтобы не наступать на него, я попыталась одним большим прыжком с кровати попасть в прихожую – кровать отъехала назад, я потеряла равновесие и неудачно приземлилась – сломалась кость плюсны, и мне пришлось прервать обучение на целых шесть недель. Эти боли я ощущала еще много лет спустя.

Во время вынужденного отдыха моим главным занятием стало чтение. Теперь это были не сказки – я проглатывала книги Джека Лондона, Конан Дойля, Золя, Толстого и Достоевского. Любимым моим писателем был Бальзак. «Евгению Гранде» я перечитывала много раз. Стиль этого романиста похож на гениальную живопись. Ситуации, которые он описывает, живо вставали у меня перед глазами. Глубокое впечатление осталось также от произведений русских титанов – Толстого и Достоевского: «Войны и мира» и «Братьев Карамазовых».

Под впечатлением от прочитанного я стала устраивать в родительском доме спиритические сеансы, которые, как уверяли мои подруги, создавали особое настроение. Комната скудно освещалась свечами, мы сидели за круглым столом, взявшись за руки. Казалось, стол приходил в движение и приподнимался – мои подруги до сих пор верят в эти глупости. Я никогда не верила и потому не возвращалась к спиритизму, так же как и к астрологии, гаданию по руке и на картах, хотя мистика меня всегда привлекала.

Принимать решения в зависимости от того, что скажут карты или гороскопы, неразумно – ведь нет никакой гарантии, что все это правда. Я предпочитаю прислушиваться к своему внутреннему голосу и самой нести ответственность за собственные поступки. Лотерейные игры и всякие пари я тоже никогда не принимала всерьез. Когда все решает случай, я – пас.

Однажды в кинотеатре на Ноллендорфплац я увидела фильм об Эйнштейне – его теория относительности стала для меня открытием. Без преувеличения скажу, что с того момента я очень выросла интеллектуально.

В тот период, когда я не могла танцевать, мне удалось сделать многое из того, на что раньше не находилось времени. Например, увидеться с Вилли Иеккелем: после каникул в Алльгойских Альпах, мы ни разу не встречались. В портретах я себя не узнавала. Он ведь был «современным» художником, который преобразует мир в иные формы. Я считала, что выгляжу ужасно. Картины же Ойгена Спиро, [42]42
  Спиро Ойген (1874—?) – немецкий график и художник, участник берлинских и мюнхенских сецессионов.


[Закрыть]Эрнста Опплера [43]43
  Опплер Эрнст (1867–1929) – немецкий портретист и пейзажист, импрессионист. Работал в Лондоне, с 1905 г. – в Берлине.


[Закрыть]и Лео фон Кёнига, [44]44
  Кёниг Лео фон (1871—?) – немецкий художник, наиболее известный как портретист, участник берлинских и мюнхенских сецессионов.


[Закрыть]наоборот, льстили мне. В неурядицах военного времени я смогла спасти только одну – ту, на которой Ойген Спиро изобразил меня танцовщицей.

Первый мужчина

В двадцать один год я пережила первое любовное приключение. Мне не хотелось признаваться себе в этом, но чувства к Отто Фроитцгейму становились все глубже и овладевали мной все больше, несмотря на то что я не видела его больше двух лет.

Многие мои подруги уже пережили любовные приключения, кто-то был помолвлен, а Алиса и вовсе успела выйти замуж. Только у меня одной еще не было ничего подобного. Со временем я даже начала считать это за недостаток, от которого следовало избавиться. Но как? В череде моих робких поклонников никто особой симпатии не вызывал. Мысли вопреки моей воле стал все больше занимать человек, перед которым я испытывала почти страх. Об этом я рассказала добродушному Гюнтеру Рану, самому пылкому моему воздыхателю и другу Отто Фроитцгейма. От Гюнтера я узнала, что Фроитцгейм живет теперь в Кёльне, где дослужился до заместителя начальника полиции города, однако продолжает содержать квартиру в Тиргартене и два раза в месяц приезжает в Берлин. Я начала осаждать моего бедного друга просьбами устроить свидание с Фроитцгеймом – приглашение на чай или что-нибудь в этом роде. Сделать это было совсем не просто, ибо такая встреча могла состояться только в конце недели, когда отец уезжал на охоту. Меня все еще строго оберегали.

Как же я волновалась, когда через несколько недель Гюнтер сообщил, что Отто Фроитцгейм будет ждать меня в своей квартире. Только в это мгновение дошел до меня весь авантюризм задуманного и стало страшно. В свою тайну я посвятила уже опытную в любовных делах Алису и попросила совета.

– Прежде всего, – сказала она, – ты должна надеть красивое нижнее белье, в твоих шерстяных вещичках идти никак нельзя. Я одолжу тебе черный шелковый гарнитур.

Ровно в пять часов я с замирающим сердцем стояла перед домом на Раух-штрассе. Широкая мраморная лестница с ковром, прижатым толстыми латунными прутьями, вела в бельэтаж. Медленно, очень медленно поднималась я по ступенькам. Позвонила. И вот в дверях появился мужчина, о котором я страстно мечтала в течение двух лет; свет падал так, что было невозможно рассмотреть его лица. Он протянул мне руку и проговорил мягким глухим голосом, от которого мурашки пошли по коже: «Фройляйн Лени (я ведь могу вас так называть?), входите, очень рад возможности познакомиться». Потом он помог мне снять черное бархатное пальто, отделанное искусственным горностаем. Я поправила прическу, затем вошла в гостиную, умело подобранное освещение которой создавало интимную обстановку, и опустилась в удобное кресло. Тем временем он налил мне чашку свежезаваренного чая. Завязался разговор. Мы говорили о теннисе, танце и разных мелочах.

Смущение мое все усиливалось. Я знала, что мой собеседник на восемнадцать лет старше меня: тридцать девять лет – по моим тогдашним представлениям, уже пожилой мужчина. Чем дольше он меня рассматривал, тем сильнее мной овладевало беспокойство, особенно когда его взгляд падал на ноги. Больше всего хотелось встать из-за стола и убежать. Зазвучала граммофонная пластинка с мелодией танго. Без всякого сопротивления я, словно загипнотизированная, прошла с ним в танце несколько шагов – мои мечты и страстные желания исполнились. Вдруг Фроитцгейм высоко поднял меня и бережно положил на кушетку. Ощущение счастья как ветром сдуло, я почувствовала лишь страх, страх перед чем-то неведомым. Отто почти сорвал с меня одежду и быстро овладел мной.

То, что я пережила, было ужасно. Это и есть любовь? Я не ощущала ничего, кроме боли и разочарования. Как далеко это было от моих представлений и желаний. Я позволила свершиться всему и уткнулась заплаканным лицом в подушку. Он бросил мне полотенце и проговорил, указывая на дверь в ванную:

– Там ты можешь помыться.

Сгорая от стыда и унижения, пошла я в ванную, громко разрыдалась. Чувство ненависти переполняло мою душу.

Когда я возвратилась в комнату, Отто был уже одет. Посмотрев на часы, он равнодушно произнес:

– У меня договоренность о встрече.

Затем сунул мне в руку двадцатидолларовую банкноту – целое состояние по тем временам:

– На случай, если забеременеешь. Это позволит тебе избавиться.

Я разорвала купюру и бросила ему под ноги.

– Ты – чудовище! – закричала я и, словно спасаясь бегством, покинула квартиру. Во мне кипели отчаяние, бешенство и стыд.

На улице было промозгло и туманно! Блуждая по улицам, я дошла до канала Ополчения, [45]45
  Канал Ополчения шириной в 10 метров, проходит через Берлин и соединяет верхнюю и нижнюю часть Шпрее.


[Закрыть]находившегося поблизости, и несколько часов простояла, уставившись на воду. У меня было одно желание – умереть. Происшедшее было ужасным, я думала, что не смогу жить дальше.

Однако холод и сырость стали понемногу возвращать меня к действительности. Поздно вечером я приехала в Цойтен к родителям и той же ночью написала Фроитцгейму письмо – о любви, перешедшей в безграничное отвращение.

Мне хотелось уехать из Берлина. Я попросила отца записать меня в школу фрау Мари Вигман в Дрездене, с чем он неожиданно согласился. Мать привезла меня в Дрезден и сняла мне недалеко от школы небольшую комнату.

Уже на следующий день я смогла показать фрау Вигман, как танцую, и была принята в мастер-класс, где стала учиться вместе с Грет Палуккой, [46]46
  Палукка Грет (1902–1993) – немецкая танцовщица и педагог, в 1925 г. открыла в Дрездене школу, с 1949 г. приобретшую статус Государственной школы художественного танца.


[Закрыть]Ивонной Георги [47]47
  Георги Ивонна (1903–1975) – немецкая танцовщица, хореограф, педагог. Ученица М. Вигман, представительница выразительного и «театрального» танца, партнерша Г. Кройтцберга, балетмейстер Ганноверского театра в 30-е годы. В 30–40-е подолгу работала в Голландии. После войны руководила балетными труппами в Амстердаме и Дюссельдорфе.


[Закрыть]и Верой Скоронелль. [48]48
  Скоронеллъ Вера (1903–1975) – швейцарская танцовщица, работавшая в группе М. Вигман, в 20-е годы руководила «пластическим хором» берлинского театра «Фольксбюне».


[Закрыть]Но мне было очень одиноко в Дрездене и, кроме того, трудно включиться в групповой танец, преподававшийся в школе Вигман. Он был для меня слишком абстрактным, очень строгим, даже слишком аскетичным. Гораздо больше нравилось мне целиком и полностью отдавать себя ритмам музыки. В это время я очень страдала, в том числе и потому, что меня мучили сомнения: есть ли у меня талант? Сняв в гостинице небольшой зал, я попыталась ставить собственные танцы.

Под впечатлением пережитого с Фроитцгеймом появились некоторые из моих более поздних танцев, в частности цикл «Три танца Эроса». Первый я назвала «Огонь» – страстный танец под музыку Чайковского, для второго – «Самоотречение» – выбрала тему Шопена, а третий – «Освобождение» – я танцевала под музыку Грига, подражая готическим скульптурам.

Однажды в моей комнате появился букет великолепных цветов, и в нем – записка: «Прости, я люблю тебя и должен увидеть. Твой Отто».

Меня словно парализовало. Я никак не ожидала получить ответ на свое отчаянное письмо. Мне больше не хотелось видеть этого человека. И вот он присылает цветы. Почему я тотчас же не выбросила их из окна, а крепко прижала к себе? Почему целовала записку? Я заперлась в комнате и плакала, плакала, плакала.

Через несколько дней приехал он сам. Все это время я чувствовала, что у меня не хватит сил сопротивляться его напору. Каким-то загадочным образом я оказалась полностью в его власти. Отто погладил меня по волосам и сказал: «Прости, твое письмо потрясло меня. Я ведь не знал всего этого, ты бесподобна».

Мне показалось, что он изменился, стал нежнее, однако физического влечения я к нему не испытывала.

Спустя две недели Фроитцгейм снова приехал, потом – еще раз. И вскоре стал обходиться со мной так, как будто я его собственность. Тогда как у меня, несмотря на полную зависимость от него, появились мысли о разрыве.

Танец и живопись

Я отказалась от школы танца в Дрездене и продолжила учебу в Берлине, снова у Эдуардовой и Кламт, занимаясь как никогда интенсивно, почти забыв о личной жизни. Именно в это время появились два самых известных моих танца: «Неоконченная» Шуберта и «Танец у моря» по мотивам Пятой симфонии Бетховена. Я не пропускала ни одного выступления Нидди Импековен, Мари Вигман или Валески Герт. Они были для меня богинями. Очень сильное впечатление производил на меня Гаральд Кройтцберг [49]49
  Кройтцберг Гаральд (1902–1968) – выдающийся немецкий танцор, ученик М. Вигман, в 20-е годы выступал вместе с И. Георги. Участник фестиваля «Олимпийская молодежь», проводившегося в рамках мероприятий Олимпийских игр в Берлине в 1936 г., «Немецкого фестиваля танца» в 1934 и 1935 г., фестиваля «Триумф жизни» в 1939 г. Представлял Германию на Всемирной выставке 1937 г. в Париже.


[Закрыть]– гений, волшебник. Сам он казался мне невероятно выразительным, его танцы – фантастическими. Зрители бывали в таком восторге, что никто не покидал зала до тех пор, пока Кройтцберг не исполнит несколько танцев на бис.

В это время живопись вновь начала играть для меня важную роль. Общение с Иеккелем и друзьями-художниками помогало мне лучше понимать новую музыку и современную живопись. Я имею в виду Кандинского, [50]50
  Кандинский Василий Васильевич (1866–1944) – русский художник, основоположник абстрактной живописи. В 1909 г. основал в Мюнхене «Новое художественное объединение», из которого вышел кружок «Синий всадник», некоторое время жил со своей супругой, немецкой художницей Г. Мюнтер, в Мурнау, в Баварии. В 1922–1933 гг. преподавал в Баухаузе – высшей школе строительства и художественного конструирования, основанной В. Гропиусом, X. Майером и Л. Мис ван дер Роэ в 1919 г. в Веймаре, в 1925 г. переведена в Дессау, в 1933 г. упразднена фашистами.


[Закрыть]Пехштейна, [51]51
  Пехштейн Макс (1881–1955) – немецкий художник-экспрессионист, член группы «Мост».


[Закрыть]Нольде [52]52
  Нольде Эмиль (псевд., наст.: Хансен Эмиль; 1867–1956) – немецкий живописец и график, член творческого объединения «Мост». Один из ведущих представителей экспрессионизма, при Гитлере стал центральной фигурой выставки «Выродившееся искусство» и был лишен права работать в Германии.


[Закрыть]и других. Особенно нравились работы Франца Марка. [53]53
  Марк Франц (1880–1916) – немецкий живописец и график, один из основателей объединения «Синий всадник» (см. также примеч. 48).


[Закрыть]Его «Башня голубых коней» стала одной из моих любимых картин.

Когда удавалось, я посещала великолепный музей, Дворец кронпринца, где были представлены творения современных живописцев и скульпторов. В каждом зале выбрав только одну картину, которая мне нравилась больше других, я долго рассматривала ее как «свою» – это было мое хобби. Среди полотен, которым я отдавала предпочтение, были импрессионисты, такие как Мане и Сезанн, Дега, Пауль Клее [54]54
  Клее Пауль (1879–1940) – швейцарский живописец и график, тесно связанный с объединением «Синий всадник» и Баухаузом.


[Закрыть]и Моне. Однажды мой взгляд буквально приковала к себе картина с удивительными цветами. Она странным образом не отпускала меня и так взволновала, что я едва не расплакалась. Почему именно эта картина так поразила меня? Дело было, конечно, не в цветах, а в ее авторе – Винсенте Ван Гоге. Это была первая картина художника, которую мне довелось увидеть. Когда я рассматривала ее, эта страстность, должно быть, словно искра вошла в меня. Настолько сильны были в произведениях этого мастера гениальность и безумие. Потом я много занималась жизнью и творчеством Ван Гога.

Еще до начала Второй мировой войны я написала киносценарий о его жизни, которая была столь необычной и трагичной, что мне страстно хотелось снять фильм. У меня были интуитивные находки, но реализовать задуманное, как и многие другие мои фантазии, так и не удалось.

Мой первый вечер танца

Я репетировала напряженней, чем когда-либо, по многу часов, и вечерами просто валилась с ног от усталости – вставать рано утром было мукой. Милая матушка очень баловала меня: натягивала чулки прямо в постели, а перед самым выходом надевала туфли, после чего приходилось бежать, чтобы успеть на поезд.

Наступил день выступления. 23 октября 1923 года в Мюнхене я стояла на сцене концертного зала и с невероятным волнением ждала начала. За один-единственный американский доллар – инфляция достигла невероятного уровня – Гарри Зокаль, не терявший со мной связи, снял зал и оплатил необходимую рекламу. Он хотел, чтобы перед вечером в Берлине, который должен был состояться четыре дня спустя и финансировался моим отцом, прошла своего рода генеральная репетиция, чтобы на премьере я чувствовала себя более уверенно.

Зал был заполнен примерно на треть. Меня ведь никто не знал. Немногочисленные зрители пришли, вероятно, по контрамаркам дирекции. Полупустой зал меня не смущал. Я была счастлива, что могу танцевать перед публикой. Волнения перед выходом на сцену я не испытывала. Напротив, едва дождалась первых тактов музыки.

Мой танец «Этюд, навеянный гавотом» вызвал немало аплодисментов, следующий – уже пришлось повторить, а при исполнении последних номеров зрители пересели поближе к сцене и потребовали «репете». Я танцевала долго, до изнеможения. Газета «Мюнхнер нойестен нахрихтен» писала:

Юная Рифеншталь – подобно чародейке Визенталь [55]55
  Визенталь – австрийские танцовщицы. Наиболее известная из пятерых – Грете (1885–1970). Давала концерты совместно с сестрами. Разработала технику танца, которую преподавала в своей школе и Венской музыкальной академии. В 1930–1959 гг. работала как балетмейстер на Зальцбургском фестивале.


[Закрыть]– одаренная свыше танцовщица с ярко выраженным и самобытным творческим началом. Например, в «Вальсе-капризе» и заключительном «Летнем танце» она как накатывающая волна и ликующая радость, как раскачивающийся мак и трепещущий на ветру василек. Эта артистка обречена на успех…

А затем я стояла на сцене в Берлине – снова в зале Блютнера. Свободных мест почти не было: позаботились друзья. На этот раз следовало непременно доказать отцу, что никакого другого пути у меня просто нет. Я танцевала только для него одного, выкладываясь полностью, словно шла речь о жизни и смерти.

В конце меня оглушил шквал аплодисментов. Раскланиваясь, я ощутила на себе взгляд отца. Простил или нет? В тот вечер я добилась своей первой большой победы. Отец не только простил, он был глубоко тронут, поцеловал меня и сказал: «Теперь я в тебя верю».

Эти слова были для меня лучшей наградой. Вечер принес не просто успех, а триумф, о каком я и мечтать не могла.

^{Афиша моего танцевального вечера: первое публичное сольное выступление.}

На следующий день в кондитерской на Курфюрстендамм я читала в газете «Берлинер цайтунг ам миттаг» статью под заголовком «Новая танцовщица». Неужели это обо мне? Я была поистине ошеломлена. Не статья, а сплошной дифирамб. И так – не только в «Берлинер цайтунг», но и во всех других столичных газетах. Джон Шиковски, [56]56
  Шиковски Джон (1867–1934) – известный немецкий критик, руководивший отделом в газете «Форвертс». Также на протяжении 30 лет организовывал вечера танца в Фольксбюне. Автор «Истории танца» (1926).


[Закрыть]самый авторитетный и беспощадный критик, пишущий о танце, восхищался в газете «Форвертс»:

Это откровение. Целина! Здесь достигнута почти полная дематериализация художественных средств. Чувствуешь себя поднятым на высоты абсолютного искусства. Танцовщица подошла совсем близко к цели, к которой доселе безуспешно стремились самые именитые ее коллеги, – воплотить в жизнь то, что мы ожидаем от танца будущего: новый дух и стиль.

Фред Хильденбрандт в газете «Берлинер тагеблатт» писал:

Видя эту девушку, плывущую в звуках музыки, понимаешь, что в танце может быть величие, которое не дано привнести и сохранить никому из великой триады – ни героическому удару гонга Мари, ни сладостному звуку скрипки Нидди, ни лютому барабану Валески: величие танцовщицы, рождающейся раз в тысячу лет, совершенной, наделенной силой грации, беспримерной красотой…

Так из мрака неизвестности я сразу поднялась к свету, и жизнь моя, как по мановению волшебной палочки, вошла в совершенно новое русло. Со всех сторон на меня посыпались предложения, и я, совсем неопытная, без помощи импресарио, принимала все, не задумываясь, целесообразно это или нет.

Одним из первых, кто меня ангажировал, был Макс Рейнхардт. Шесть вечеров я танцевала в его Немецком театре, да еще несколько выступлений было в его же Камерном театре. Тогда я удивилась, отчего Рейнхардт обратил на меня внимание, и лишь позднее узнала, что обязана этим доктору Фолльмёллеру, с которым побилась об заклад, что достигну своей цели и без богатого покровителя. Я не забыла об этом и послала ему два билета на мой вечер в зале Блютнера. Как он мне рассказывал много позже, на мое первое выступление он взял с собой Рейнхардта, который был в таком восторге, что пригласил меня в Немецкий театр. Впервые в знаменитейшем театре Германии выступала танцовщица без ансамбля.

Вслед за этим я получила множество предложений и теперь каждый вечер выступала в разных городах: во Франкфурте, Лейпциге, Дюссельдорфе, Кёльне и Дрездене, в Киле и Штеттине, и повсюду мне неизменно сопутствовал неописуемый успех у публики и прессы. Во всех этих поездках меня сопровождала мать. Уже спустя несколько месяцев я получила и первые предложения из-за границы. Не прошло и года, как я успела станцевать в цюрихском и инсбрукском театрах и в Праге, в концертном зале «Централь». Я жила словно в сказке. Даже у сдержанных швейцарцев мне пришлось повторить первый же танец, «Кавказский марш» Ипполитова, [57]57
  Ипполитов-Иванов Михаил Михайлович (1859–1935) – русский композитор, представитель «ориентального» направления в музыке; популярностью пользовались его «Кавказские эскизы» (1894).


[Закрыть]а в Праге танец «Восточная сказка» на музыку Кюи [58]58
  Кюи Цезарь Антонович (1835–1918) – русский композитор и музыкальный критик французского происхождения, участник «Могучей кучки».


[Закрыть]я вынуждена была трижды начинать заново. Публика уже при первых моих движениях устраивала такие бурные овации, что я не слышала музыки и прерывала выступление.

Физические нагрузки были огромные, потому что я одна танцевала весь вечер. В антракте я падала на кушетку, обливаясь потом, не способная произнести ни звука. Но моя молодость и напряженные репетиции позволяли мне преодолевать усталость. В программе значилось десять танцев, пять в первом отделении и пять после антракта, но из-за выступлений на бис иной раз доходило до четырнадцати.

Костюмы, эскизы которых я рисовала сама, шила моя мать. Задник сцены всегда был идеально черным, благодаря чему ничто не отвлекало внимания зрителей от танцовщицы, движущейся в лучах прожекторов. Один из самых удачных номеров я назвала «Цветок грёз» и исполняла под музыку Шопена, подражая «Умирающему лебедю» Анны Павловой. [59]59
  Павлова Анна Павловна (1881–1931) – русская артистка балета с мировой славой, с 1908 г. гастролировала за рубежом, в 1901 г. создала там собственную труппу.


[Закрыть](Хотя она танцевала на пуантах, а я – босиком.) Для танца я надевала плотно облегающее трико из серебристой ткани, поверх которого набрасывала разрисованные сочными осенними красками полотнища шифона. Цветовой эффект подчеркивался красноватым и фиолетовым светом прожекторов. Но танец, в котором мне удавалось наиболее ярко выразить свои чувства, назывался «Неоконченная», на музыку Шуберта.

Чувствовала ли я себя счастливой? Думаю, что да, хотя того фантастического успеха, который обрушился на меня, до конца тогда еще не осознавала. После первого вечера в Берлине билеты на все мои концерты раскупались полностью. За вычетом накладных расходов я получала за каждое выступление 500–1000 новых марок. Для того времени, сразу же после инфляции, это была огромная сумма. Можно было покупать все, что душе угодно, – это было замечательно, но я переживала, что слишком рано вынуждена прервать учебу. Мне хотелось продолжать развиваться интеллектуально и творчески. Однако было очень трудно прервать череду успешных выступлений.

Поступали предложения сняться в кино, которые, однако, я отвергала, не рассматривая. Я хотела только танцевать. Это требовало жертв, и приходилось от многого отказываться, особенно в личной жизни. Репетиции были напряженными, а концерты требовали полнейшей отдачи. Хотя я интересовалась кино, но прервать занятия хореографией на несколько недель или даже месяцев считала невозможным. Правда, один отказ дался мне нелегко. В предложении сыграть главную роль в фильме «Пьетро-корсар», снимавшемся киностудией УФА, [60]60
  УФА (Universum Film A. g.) – крупнейшая немецкая киностудия, основана в 1917 г. по инициативе генштаба вермахта и крупных немецких промышленников (открытие состоялось 18 декабря в берлинском отеле «Адлон»). Просуществовала до 1945 г.


[Закрыть]привлекало то, что главная героиня была танцовщицей. Режиссера, чей выбор остановился на мне, звали Артур Робисон. [61]61
  Робисон Артур (1883–1935) – немецкий режиссер эпохи расцвета экспрессионизма. Снял фильмы «Тени» (1923), «Мертвая петля» (1934), «Князь Воронцов» (1934), «Пражский студент» (1935) и др.


[Закрыть]Моим партнером должен был стать Пауль Рихтер. Я не смогла противостоять искушению и дала себя уговорить на пробные съемки. Они, кажется, понравились. Эрих Поммер, [62]62
  Поммер Эрих (1880–1966) – европейский кинопродюсер, в 20-е годы директор УФА, ее ведущий продюсер, затем руководил студией «Декла», с 1933 г. работал в Америке на студии «Парамаунт», после 1945 г. отвечал за восстановление киноиндустрии в западной зоне.


[Закрыть]могущественная фигура в УФА, предложил мне сказочный по тем временам гонорар в 30 тысяч марок – сразу же отклонить такое предложение было трудно.

Однако, попросив несколько дней на размышление, после тяжелой внутренней борьбы сказала господину Поммеру «нет».