Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Лени Рифеншталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 80 страниц)

В марте 1987 года Верховный суд Карлсруэ [386]386
  Карлсруэ – город в земле Баден-Вюртемберг, на Верхнем Рейне. Здесь находятся Констутиционный суд, Верховный суд ФРГ.


[Закрыть]объявил окончательный приговор, не подлежащий обжалованию и соответствующий приговору суда первой инстанции. Гладитц запрещалось демонстрировать ее фильм до тех пор, пока не будут вырезаны аушвицские кадры, не соответствующие действительности. Однако она и далее могла распространять информацию о том, что цыгане не получали жалованье, снимались «по принуждению», что я сама их набирала в Максглане. Хотя последнее утверждение не смогли доказать во время процесса, все же судьи приняли сторону ответчицы. Они почему-то не увидели в ее высказываниях никаких инсинуаций, способных унизить меня в глазах общественности.

Непостижимый приговор. Прессе несказанно облегчили выпуск сообщений под заголовками: «Кинорабы Лени Рифеншталь – статисты из Аушвица», «Рифеншталь лично отбирала статистов в концентрационном лагере», «От концлагеря до кино – туда и обратно».

Во Фрайбурге адвоката Бернта Вальдмана, поддерживавшего СДПГ, пресса дважды подвергала критике за то, что тот согласился представлять мои интересы.

В общей сложности четыре года длилось это судебное разбирательство. Заверения моих добрых друзей в том, что «истина восторжествует», к сожалению, не получили своего реального воплощения.

Жизнь продолжается

Из-за того, что оба процесса по делу цыган так или иначе переплетаются, пришлось несколько нарушить хронологию моего жизнеописания.

Итак, после споров с «Ревю» жизнь пошла дальше – вопреки отчаянию, депрессии и болезни. Сообщения в прессе о «Дневнике Евы Браун», моей денацификации, процессе против журнала «Ревю» имели и свои положительные стороны. Объявились друзья, о которых до этого я не слышала годами. День ото дня приходило все больше писем. А через баварский Дом архитекторов и Ганса Остлера, построившего мой дом в Берлине, удалось даже арендовать небольшую квартиру в Гармише. Мы сняли ее вместе с матерью.

Я все подавала бесчисленные прошения о возвращении моего имущества. Существенная помощь приходила от Отто Майера, президента Международного олимпийского комитета. Он не только неоднократно высылал мне продукты и лекарства, но и присоединился к акции за освобождение моих фильмов в Париже, подключив французский Олимпийский комитет. Хотя все больше людей ратовало за снятие ареста с моего киноматериала во Франции – и среди них Эвери Брэндедж, президент американского Олимпийского комитета, – но их усилия, к сожалению, не увенчались успехом. Оказалось, невозможным установить, где хранятся негативы фильмов и целы ли они вообще. Мой адвокат в Париже, профессор Дальзас, подал апелляцию во французский Верховный суд, после чего сообщил мне, что окончательного решения следует подождать год-два.

В это время меня посетили французские кинопромышленники, которые заинтересовались «Долиной». И месье Демаре, который обосновался в Канаде, вновь дал о себе знать. Он побеседовал с французами и написал, что в ближайшее время можно будет перевезти киноматериал в Ремаген, [387]387
  Ремаген – город в Рейнланд-Пфальце, на Рейне.


[Закрыть]где отвечающий за все связанное с кино французский офицер подтвердил эту информацию, а также предупредил о предстоящем возвращении моего материала. Так я и надеялась от недели к неделе, из месяца в месяц, из года в год.

Все больше людей хотели общаться со мной, и я намеревалась перебраться в Мюнхен. Поэтому несказанно обрадовалась, когда одному знакомому удалось договориться о жилье для меня на Гогенцоллернштрассе, 114, в семье Обермайера, который держал небольшую ремонтную автомастерскую. Квартира располагалась в мансарде. Так как мое окно выходило прямо на улицу, я ужасно страдала от шума. Но Обермайеры оказались на редкость милыми людьми, и это примирило меня с неудобствами.

Осенью 1949 года я получила предложение от президента финского Олимпийского комитета, господина фон Френкелля, стать руководителем и режиссером фильма, призванного осветить события летней Олимпиады 1952 года в Хельсинки. Это явилось для меня полной неожиданностью и открывало огромные возможности. Но как ни почетно было предложение осуществить подобный заказ, я не смогла его принять. Главным препятствием стал мой собственный фильм «Олимпия». Я знала, что не смогу превзойти его, а снимать более слабый не хотела.

По тем же причинам мне пришлось отказать и норвежцам в создании документальной ленты о зимних Олимпийских играх в Осло.

Письма Манфреда Георге

В апреле 1949 года я получила письмо от Манфреда Георге. После его прощального сообщения из Праги он не давал о себе знать, но мне все же стало известно, что Манфред теперь занял пост главного редактора немецко-еврейской газеты «Восстановление» в Нью-Йорке. Не спеша я вскрыла конверт и прочла:

Вы должны простить меня за то, что в этом послании отсутствует обращение. Я не скрою, что нахожусь в некотором затруднении по поводу избрания правильной формулировки в данном случае. Конечно, все те откровенные разговоры, дни и вечера наших совместных прогулок для меня незабываемы так, будто и не было этого страшного и долгого времени, когда наши пути разошлись. Произошло столько событий – и Вы, и я за это время слишком многое пережили, и невозможно теперь просто сказать «прощай». Конечно, кое-что о нашей судьбе как членов различных групп и мировоззрений все же известно. Однако, по-моему, это не столь существенно – гораздо важнее то, что нас лично коснулось и преобразовало. Позвольте поэтому начать примитивным образом: я сохранил Вас в памяти как человека, ищущего совершенства. Вы знаете, что я еще тогда считал путь, по которому Вы пошли, заблуждением. Но Вы были слишком молоды и слишком честолюбивы, чтобы сразу это увидеть. Дело не в том, что мною двигало стремление доказать свою правоту на примере собственной жизни. Но моя судьба – а я потерял многих и многих людей – сделала меня только еще более и истово верующим. Потому и пишу Вам, что знаю: в основе Вашего пути также лежала вера.

Величественная простота, исходившая из этих строк, глубоко тронула меня. Как сокровище сохранила я это и последующие послания Манфреда. Ответ решилась написать не сразу:

Вы не можете представить себе, как меня взволновало Ваше письмо, и я уже порвала несколько вариантов ответного послания. Слишком многое следовало бы сказать, чтобы Вы смогли понять меня. Сущность моя осталась прежней, но тяжелая борьба последних десяти лет отложила свой неизгладимый отпечаток. Почти все, что пишет теперь обо мне пресса, явно взято с потолка, ничто не соответствует фактам. Мои враги невидимы, зачастую безымянны, но и коварны. Приходится вести отчаянную борьбу против тех, кто любой ценой жаждет моего уничтожения. Но если я хочу жить, то должна сражаться.

Когда мы с Вами еще встречались, я совершила непоправимую ошибку: действительно поверила, что Гитлер – человек, добивающийся социальной справедливости, идеалист, способный уравнять бедных и богатых, устранить коррупцию в государстве. Его расовые теории, как Вы знаете, мне никогда не импонировали, и именно поэтому я не вступала в партию, все надеялась, что подобные фальшивые идеи исчезнут после достижения Гитлером власти. Я никогда не оспаривала, что попала под влияние его личности, что слишком поздно распознала в нем демоническое начало. И это, несомненно, моя непростительная ошибка. Главное ведь наши внутренние ощущения, то, за что мы действительно считаем себя виноватыми. Никто не верит, что только после войны, уже в заключении, мне стало известно об ужасах, творившихся в концентрационных лагерях. Месяцами я не могла прийти в себя от этих кошмаров, почти сошла с ума, боялась, что больше никогда не освобожусь от чудовищных страданий. Можете считать эти строки моей маленькой исповедью. Обращаюсь именно к Вам, говоря все это, поскольку всегда чувствовала, что Вы как никто другой способны заглянуть в душу человека и понять его.

Манфред Георге вскоре ответил:

Будьте уверены: все, что Вы пишите, Ваши проблемы и борьбу я принимаю близко к сердцу. Ваше письмо оказалось очень печальным. С другой стороны, оно меня и обрадовало. Прежде всего потому, что по отношению к Вам мне не довелось давать никаких показаний в суде, оттого, что мне так близок Ваш внутренний мир: снова в памяти ожили солнечные закаты и наши прогулки в Винерсдорфе. Я высоко ценю полное взаимопонимание между нами тогда и теперь. Естественно, вспомнилось и то смутное время, предшествовавшее поистине страшной катастрофе и разделившее нас на два противоположных лагеря. Удивительно, что, преодолев столько испытаний, Вы остались прежней. Я надеюсь вскоре увидеться с Вами где-нибудь в Европе, предположительно в Германии…

Когда я наконец встретилась с Георге, он заверил, что ни на минуту не сомневался во мне. Мы по-прежнему оставались друзьями. Манфред собирался сделать все возможное, чтобы меня реабилитировать, но этому помешал его слишком ранний уход из жизни. Он умер в последний день 1965 года. А еще летом того же года на Берлинском фестивале мы каждый день проводили вместе.

Еще один эмигрант посетил меня в 1949 году на Гогенцоллернштрассе. Это был Гарри Зокаль, мой партнер по производству фильма «Голубой свет». Его невозможно сравнивать с Манфредом Георге, но Гарри тоже являлся интересной личностью. Тем не менее я гневалась на него: ранее он выкрал и переправил оригинал-негатив «Голубого света» за границу, заверив меня, что пленки сгорели в Праге. Только спустя 20 лет я узнала от Кевина Браунлоу, английского режиссера, что оригинал «Голубого света» на самом деле находится в Америке у знакомого Кевина, мистера Джорджа Рони, купившего и киноленту, и права на ее прокат в США у Зокаля перед самой войной. Рони подтвердил это и был готов после переговоров вернуть мне негативы за 6000 долларов. Но, к сожалению, такими деньгами я в тот момент не располагала.

Моя надежда на то, что Зокаль хоть теперь рассчитается со мной и отдаст часть прибыли от проката фильма за рубежом – пока я не получила от него ни одной марки, – не сбылась. Вместо этого он предложил мне 3000 долларов, собираясь выкупить права на переделку «Голубого света». Для того времени это была вполне приличная сумма, способная вызволить меня из бедственного положения. Но проект предложенного Зокалем договора содержал неприемлемое для меня условие: права на прокат прежнего «Голубого света» автоматически подлежали отмене в пользу нового варианта картины. Но ни за какие деньги я не пожертвовала бы своим любимым фильмом.

Зокаль являлся богатым человеком, своевременно, еще до эмиграции, поместившим свое состояние в банковский дом Баера в Цюрихе. Но, будучи страстным игроком, Гарри еще до начала войны в игорных домах Франции потерял все, чем владел, в том числе и принадлежащую мне 50-процентную долю прибыли от показа «Голубого света» за рубежом. Затем он отправился в США, где в военные годы зарабатывал на жизнь продажей пылесосов.

Только одно его спасло – фильм о горнолыжниках, который ему удалось снять во Франции еще до потери денег. Так как в немецком деловом кино-мире он практически никого не знал, то и попросил моей помощи при продаже кинокартины. Одной из крупных кинофирм в Германии того времени считалась «Юнион-фильм ферляй». Я представила Зокаля господину Кремеру, моему доброму знакомому и руководителю этого кинообъединения. Спустя несколько дней с контрактом все обстояло наилучшим образом. Зокаль заработал на этом довольно-таки среднем старом фильме 100 000 марок. Я рассчитывала получить за свое посредничество комиссионные. Но Зокаль разочаровал меня и на сей раз, не прислав даже букета цветов.

Зато своевременная помощь нежданно-негаданно пришла с другой стороны. Фридрих Майнц, бывший директор «Тобис-фильма», когда-то имевший мужество за год до Олимпийских игр заключить со мной контракт, навестил меня однажды на Гогенцоллернштрассе. Всплеснув руками, господин Майнц недоуменно воскликнул: «Вы здесь живете?!» – и на одном дыхании продолжил: «Это как-то нехорошо, я вам помогу». Вытащив из кармана чековую книжку, он тут же выписал чек на 10 000 марок.

«При помощи этих денег вы сможете снять себе квартиру, – сказал Майнц. – Вы выберетесь. Главное – не теряйте мужества».

От радости я лишилась дара речи и только по прошествии времени сумела в письме выразить свою благодарность.

Квартира в швабинге

После визита Фридриха Майнца я прожила на улице Гогенцоллернов еще более полутода, после чего смогла переехать на новую квартиру, но которую наткнулась благодаря случаю.

В Мюнхене я встретила старую знакомую, Марию Богнер, основательницу знаменитой во всем мире фирмы «Богнермоден». В то время как ее муж Вилли Богнер, сидел в норвежской тюрьме, ей не оставалось ничего другого, как открыть небольшой магазин дамского платья. Госпожа Богнер как-то подарила мне несколько платьев и отрез темно-коричневого вельвета, из которого я решила сшить пальто в салоне Шульце-Варелль, где зачастую заказывала одежду. В ателье ко мне подошел элегантно одетый мужчина и, пристально посмотрев, произнес: «Вы ведь Лени Рифеншталь? Меня зовут Ади Фогель. Мы пока незнакомы, но наш общий друг Эрнст Удет много рассказывал мне о вас». Господин Фогель обмолвился в разговоре, что построил дом в Швабинге на Тенгштрассе. Заметив мой неподдельный интерес, он тут же вытащил из папки план здания. Ознакомившись с проектом, я загорелась желанием непременно там поселиться.

Уже на следующий день мы договорились с застройщиком о цене за маленькую квартиру на пятом этаже. Благодаря господину Майнцу с помощью друзей я смогла за короткое время обставить свою небольшую трехкомнатную квартирку. Наконец-то у нас с матерью появилось собственное жилище.

В общем, казалось, фортуна наконец вспомнила обо мне. Адвокат из Инсбрука сообщил, что французы освободили из-под ареста часть моего личного имущества: кое-какую мебель, картины и ковры, а также чемоданы с одеждой. Все это друзья переправили в Мюнхен. Но, к сожалению, полноценным проживанием в собственной квартире я могла наслаждаться лишь несколько месяцев. Денег на внесение дальнейшей платы не было. Чтобы не потерять квартиру, за неимением другого выхода пришлось сдать большую ее часть, отдав в пользование жильцам кухню и ванную, оставив для себя только одну комнату, оборудованную лишь умывальником.

Я гордилась своей матерью. Всегда в хорошем настроении, она справлялась с любой ситуацией: умудрялась готовить на маленькой спиртовке еду, стирать, гладить и чинить мою одежду. В это время в сданных помещениях частенько устраивались вечеринки. Снял квартиру кинорежиссер из Голливуда. Знаменитые деятели искусств, такие как Хильдегард Кнеф [388]388
  Кнеф Хилъдегард (1925–2002) – немецкая актриса театра, кино, телевидения и кабаре, исполнительница шансона; отличалась «безупречной виртуозностью во всем» (3. Мельхингер). Работала у Б. Барлога в Шлосспарктеатре в Берлине (1945–1947 гг.). Первые роли в кино в 1944 г. Снималась в фильмах В. Штаудте («Убийцы среди нас» (1946); «Трехгрошовая опера» (1963) – исполнила роль Дженни), У. Ленци «Екатерина Великая» (1963), Б. Уайльдера «Федора» (1978), сыграла на Бродвее роль Ниночки в мюзикле К. Портера «Шелковые чулочки» (1954–1956), работала в турне-театрах. Одна из последних лент – «Почти деловая свадьба» (1999). В Германии о ней снят фильм «Хилъдегард Кнеф и ее песни» (1975).


[Закрыть]и другие, входили и выходили, не подозревая, что я, отделенная лишь стеной, также живу там. Для того чтобы меня не узнали, приходилось маскироваться: выходить из своей комнаты, спрятав волосы под платком и надев темные очки. Однако из-за судебных процессов мой адрес стал известным, и совсем скоро пришлось обороняться от натиска журналистов и фотографов, не всегда любезных.

Тем временем пришедшее из Парижа письмо озадачило меня. Месье Дени, президент французского Олимпийского комитета, сообщил, что получено известие из Международной федерации киноархивов: мой киноматериал находится в Париже в казарме американского командования. Месье Дени писал: «Если бы материал находился в русской зоне, я бы вообще не верил в успех».

Послевоенное восстановление Германии продвигалось неимоверно быстро. Будто повинуясь взмаху волшебной палочки, исчезали руины и пыль. Из мусора и пепла вырастали новые городские кварталы. Люди всеми силами пытались в фанатичном рвении стереть из памяти воспоминания о прошлом. Многие немцы во время войны верили лживым проповедям Гитлера и зачастую совершали бесчеловечные деяния. А когда открылась истина, каждый остался один на один со своим способом выживания.

Западной Германией руководили федеральный президент Теодор Хейс [389]389
  Хейс Теодор (1884–1963) – немецкий политик и публицист, первый президент ФРГ (1949–1959 гг.).


[Закрыть]и канцлер Конрад Аденауэр. [390]390
  Аденауэр Конрад (1876–1967) – немецкий политик, первый канцлер ФРГ (1949–1963 гг.).


[Закрыть]Восточная зона стала ГДР. Появилась новая политическая реальность.

В это время я опять пережила разочарование в людях. Добрые знакомые из моего прошлого при встрече не здоровались со мной, отворачиваясь. С неприятной ситуацией столкнулась я и в мюнхенском киноателье «Бавария» на Гейзельгаштейг. Здесь Гарри Зокаль вместе с Фридрихом Майнцем собирался делать ремейк нашего фильма о горах – «Белый ад Пиц-Палю». Зокаль попросил меня отобрать из молодых претенденток ту актрису, которая мне больше всего понравится на пробах, исполняя мою собственную роль. Я выбрала неизвестную в то время Лизелотте Пульвер. [391]391
  Пульвер Лизелотте (р. 1929) – немецкая киноактриса, в кино с 1949 г. Снималась в «Будденброках» (1959) М. Офюльса, а также в фильмах П. Верховена, К. Хоффмана, Д. Сирка.


[Закрыть]Зокаль захотел тут же познакомить нас.

Очутившись в студии, я первым делом обнаружила «ледяную» стену из папье-маше и искусственного сверкающего снега. Гарри, увидев мое внезапно застывшее лицо, бросил: «Что ты удивляешься, у нас, к сожалению, нет возможности, переделывая фильм, снимать сцены на настоящих склонах Палю. Исполнитель главной роли не альпинист, скорее моряк. Нужно известное имя, нужна звезда, даже если актер не умеет кататься на лыжах и карабкаться по горам».

Затем к нам подошел занятый в главной роли Ганс Альберс. Когда он узнал меня, то остановился как вкопанный и, показав в мою сторону, закричал: «Если эта персона тотчас же не покинет ателье, я не снимусь больше ни в одной сцене!» Повернулся и пошел прочь. Ошеломленная, я осталась стоять в одиночестве. Зокаль побежал за разъяренным актером. С Гансом Альберсом я уже однажды сталкивалась, правда, давно – в 1926 году, и тогда тоже пережила весьма неприятную сцену. Его теперешнее поведение было вообще необъяснимо – ведь во время нашей первой встречи Альберс вовсю пользовался репутацией любимого актера Гитлера.

В противоположность подобным постыдным казусам, меня утешали письма почитателей, приходившие из-за рубежа все чаще, в большинстве своем из США. Копии моих фильмов, вывезенных союзниками в качестве военных трофеев, демонстрировались в то время как учебные в американских университетах. Не только письма, но и приятные отзывы из американских журналов придавали мне мужества. Корреспонденция была настолько обширна, что, повесив карту США на стену, я с увлечением отмечала на ней университеты, в которых показывались мои картины. Сообщения похожего содержания поступали также из Англии и Франции. Но для Германии меня больше как будто не существовало.

Дали о себе знать и зарубежные издатели, намеревавшиеся опубликовать мои мемуары. Но для этого у меня пока не было сил. Как-то я предприняла попытку, но все пошло не так, как планировалось.

В офисе моего адвоката состоялось наше знакомство с журналистом Куртом Риссом. Он выразил готовность сообщить обо мне правду и предложил написать серию статей для иллюстрированного журнала «Квик». Но я во всем разуверилась, боялась связывать себя и поэтому предложила сделать пробный материал без взаимных обязательств. Наша встреча произошла в августе в гостинице «Ламм» в Зеефельде. Во время прогулок я пыталась откровенно отвечать на вопросы господина Рисса. Он делал заметки, которые на следующий день давал прочитать. Раз от разу мне отчего-то становилось все тяжелее рассказывать, и в один прекрасный день я вообще не смогла произнести ни слова. Курт Рисс, понадеявшийся на большее, выглядел разочарованным. Зато у него появилась возможность получить из первых рук и просмотреть все необходимые документы и свидетельства. Стоит добавить, что этим материалом я несказанно дорожила. Позднее в книге Рисса «Это было только однажды», имевшей огромный успех, я, к своей радости, прочитала подробный и правдивый рассказ о моих фильмах, включая и «Долину». В 1958 году он опубликовал свой материал и в журнальной серии под названием «За кулисами» и, кроме того, затем активно ратовал в прессе за возобновление показа моих олимпийских фильмов, умудрившись стать мне другом в это трудное время.

Между тем от соотечественников по почте не приходило ни единого радостного известия, только новая клевета и неоплаченные счета. Одно письмо из Управления финансами Филлингена меня не на шутку разъярило. Оно содержало квитанцию на оплату штрафа в размере 50 марок. Если деньги не будут высланы, мне грозило пять суток тюремного заключения. Основание: я вовремя, дескать, не заплатила налог на имущество, находившееся все еще под арестом и включающее в себя мою разрушенную при бомбардировке берлинскую виллу. В конце концов финансовая служба решила забрать остаток той мебели, которой я еще располагала. В создавшейся ситуации я попросила вмешаться своего адвоката. Так как некоторые журналисты распустили в прессе слухи, что мне как владелице «роскошной виллы» нельзя разрешать пользоваться во время судебных процессов Правом охраны бедных, хотелось бы ниже процитировать выдержку из письма моего адвоката, чтобы прояснить, как обстояло дело в реальности:

Дом фрау Рифеншталь в Берлине находится в неописуемом состоянии. В здании, сильно поврежденном налетами, проживают пять семей. Системы водоснабжения и отопления разрушены, а в помещениях, чудом сохранившихся после взрывов зажигательных бомб, живут люди, из-за нищенского существования уничтожающие то, что еще осталось в доме. Там десять собак, кошки и куры, которых поместили в бывшую ванную комнату, вместо дверей – мешки из-под угля. По предварительной оценке, дом находится в таком плачевном состоянии, что потребуется по меньшей мере 50 000 марок, чтобы хоть как-то привести его в порядок.

Так выглядела моя «роскошная вилла». Финансовая служба отсрочила выплату налогового сбора.