Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Лени Рифеншталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 80 страниц)

«SOS! Айсберг»

Утром 24 мая я уже находилась на палубе английского судна под названием «Бородино». Члены экспедиции приветствовали меня с большим энтузиазмом. Всем хотелось знать, что случилось. Своей тайны я пока не открыла. Фанк злился на меня, но вскоре все улеглось – он был перегружен работой и разного рода проблемами. Кроме того, мое опоздание никому не повредило, потому что «Бородино» отплыл на день позже. Один лишь Пауль Конер, наш милый директор картины, впоследствии ставший в Голливуде успешным агентом прославленных звезд, так никогда и не простил мне моей тогдашней симпатии к Гитлеру.

Когда на следующее утро корабль отплыл из Гамбурга, нас всех, пожалуй, волновал один и тот же вопрос: «Как будут обстоять дела в Германии, когда мы снова вернемся домой?»

«Бородино» принадлежал только нам, киношникам. От капитана я узнала, что это исключительный случай – получить от датского правительства согласие на съемки в Гренландии. Разрешения не получали даже датчане, так как нужно было охранять эскимосов от болезней цивилизованного общества. На гренландскую землю могли высаживаться только научные экспедиции.

Мы, «горцы», нашли море великолепным. Через три дня морская болезнь была уже позади, и мы наслаждались покоем на палубе. Тут-то я и выдала тайну, рассказав друзьям о встрече с Гитлером. Здесь, как и в Германии, мнения разделились. Одни были его восторженными поклонниками, другие относились скептически, большинство же он вообще не интересовал.

На палубе волнение: впервые увидели китов. Но еще большее впечатление произвел первый айсберг, который двигался словно корабль под парусом. Какая необыкновенная картина! Казалось, «плывет» наш фильм. На таком вот белоснежном выступе мы проведем ближайшие месяцы.

Потом айсберги попадались все чаще – огромных размеров и фантастических форм. Ночи становились все короче. Теперь и днем и ночью светило солнце.

Однажды утром я выглянула из иллюминатора и, к величайшему изумлению, увидела землю. И тут же услышала крики матросов: «Уманак, Уманак!»

Корабль достиг цели, к которой плыл одиннадцать дней. Я быстро выбралась из-под одеяла и бегом на палубу, к поручням. Какой сюрприз! Громадная скалистая гора, вершина которой возвышалась над уровнем моря не менее чем на тысячу метров! А у подножия – небольшой поселок. К судну стремительно приближались каяки. Вскоре эскимосы поднялись по веревочной лестнице на палубу и приветствовали нас белозубыми улыбками, еще не зная, что в течение многих месяцев мы собираемся жить среди них.

Так вот какая Гренландия! Вовсе не негостеприимная и совсем не серая. Напротив, все покрыто зеленью. И отнюдь не холодно, можно ходить в легком пальто.

Оказалось, мы со всех сторон окружены айсбергами. Английский капитан умудрился провести невредимым сквозь этот ледяной лабиринт судно грузоподъемностью 2000 тонн.

Приветствовать нас прибыл глава администрации Уманака – колонии, насчитывающей 250 жителей. Мы сошли с ним на берег. Как приятно снова ощущать под ногами твердую землю! Навстречу бросилась стая изголодавшихся животных, насколько можно было разглядеть – собак.

Наши глаза были восхищены великолепным волшебством красок, но нос констатировал, что ужасно пахнет рыбьим жиром. Повсюду валялись рыбные отбросы, да и собаки что-то ведь оставляли после себя. Весь воздух был пропитан запахом ворвани. Мы прибыли в удачный момент: только что китобойное судно подтащило к суше гигантского кита, и мы узнали, что такой улов случается раз в несколько лет. Среди эскимосов царило большое оживление. Один-единственный кит позволит им теперь несколько месяцев прожить в Уманаке. Огромная туша, насколько возможно, была вытянута на сушу, затем по киту туда и сюда забегали люди и стали резать его на крупные куски. Сапоги их были пропитаны кровью, лица, покрытые потом, сияли от трудового рвения. Голодные собаки жадно насыщались внутренностями и отходами, настолько жадно, что на следующий день некоторые из них лежали с набитым брюхом мертвыми. Китовое мясо солили и вывешивали для сушки. Над берегом, словно густое облако, висел тяжелый запах.

Мы убежали обратно на корабль, на котором как раз началась разгрузка. И тут мы впервые увидели, какую уйму ящиков вмещало чрево нашего судна. Потребовалось восемь дней, чтобы доставить на сушу весь груз. Все это время мы жили на борту.

Когда были распакованы и собраны три аэроплана Удета, эскимосы крайне удивились. Уже через несколько дней гидросамолет был спущен на воду, и Эрни поднял его в воздух для пробного полета. Великолепное зрелище – наблюдать, как он, лавируя между айсбергами, отрывается от воды и затем элегантными петлями кружит над плавающими ледяными крепостями.

Но вот разгрузка судна закончилась, и пришло время прощаться с кораблем. Зная, что мы теперь почти на пять месяцев остались на этом берегу на севере Гренландии, без связи с Европой, в чужой стране и среди людей, далеких нашему миру, мы переживали отплытие судна довольно болезненно. Нам предстояло спать в небольших палатках, к тому же не было возможности, как в горах, быстро вернуться, если одолеет желание принять горячую ванну. В задумчивости смотрели мы вслед удаляющемуся столбу дыма, пока судно не скрылось за айсбергами.

В месте расположения лагеря, удаленного на двадцать минут ходьбы от запаха ворвани [194]194
  Ворвань – устаревшее название жира морских млекопитающих и некоторых рыб.


[Закрыть]Уманака, была сложена в штабели уйма деревянных ящиков. Сначала распаковали палатки и ящики с инструментами, чтобы можно было устроить спальные места, потом стали осматривать ближайшие окрестности в поисках наилучшего, по возможности защищенного от ветра места с красивым видом, чтобы разбить лагерь. Мы не знали, что сейчас – день или ночь. На небе непрерывно светило солнце. Из пустых деревянных ящиков мужчины соорудили примитивную мебель. Появились столы, стулья, небольшие комоды, кое-что мы накрыли красивой клеенкой. Я купила у эскимоса собачью шкуру и использовала ее как коврик перед кроватью.

Со временем палаточный городок благоустраивался. У нас была даже собственная кухня. Две небольшие палатки мы превратили в темные комнаты для проявления пленки, а в двух других, больших, все вместе трапезничали. Из пустых, плавающих в море бочек из-под бензина наш умелый руководитель съемок соорудил сказочные сходни, а доктору Зорге предстояло с помощью готовых к услугам эскимосов изготовить клетки для белых медведей.

Далекие от кино люди зададутся вопросом, почему мы взяли с собой в Гренландию белых медведей, когда в Северном Ледовитом океане они водятся в достаточном количестве. Фанк уже ответил на этот вопрос. Как представляет себе любитель съемку следующей сцены: «Пока члены экспедиции, ничего не подозревая, спят в палатках, к берегу подплывает белый медведь, чтобы напасть на них»? Неужели кто-нибудь полагает, что подобные кадры могут получиться с «вольными» медведями? При съемке научно-популярного фильма без игрового действия мы могли бы целыми днями охотиться за хищниками, пока не набрели бы на одного. И если бы мы действительно увидели дикого белого медведя, тот со скоростью, на какую только способен, улепетнул бы от нас подальше. Наконец, никто из участников экспедиции не согласился бы – из желания показать все в «натуральном» виде, – чтобы его съел белый медведь. Ни одному человеку в мире не удалось бы управлять действиями зверя так, как того требует режиссер.

Кстати, три наших медведя отнюдь не были послушны как собаки. Это были заматеревшие, дикие создания, возможно, даже более злобные, чем те, что жили на воле. Их гамбургский сторож не отваживался дотронуться рукой даже до клетки. Поэтому-то мы и не знали, получатся ли игровые сцены. Чтобы не держать зверей все время в клетке, мы попытались построить им своего рода вольер. У нас были для этой цели с трех сторон скалы, которые, правда, при приливе возвышались над водой всего лишь на два метра. Четвертой стороной медвежатника служило открытое море. Этот выход пришлось закрыть большой проволочной сеткой, опущенной на глубину четырех метров, до самого дна бухты. Мы полагали, что этого достаточно, чтобы медведи не смогли выбраться на волю.

Теперь для Томми, самого крупного медведя, настала долгожданная минута – дверь клетки открылась. Он осторожно высунул голову наружу, немного поводил ею из стороны в сторону – и плюхнулся в воду. Там он с понятным удовольствием стал выполаскивать из шкуры грязь, накопившуюся за долгий срок плена. Оба его коллеги с завистью наблюдали из клеток. Но вскоре мы поняли, что недооценили Томми. Вначале он попытался вскарабкаться на скалы – падающие камни загнали его обратно в воду. Мы решили, что придумка с вольером-медвежатником не оправдывает себя. Ибо не мог же кто-то из нас постоянно стоять на скале и отгонять медведя. А зверь уже нашел выход. Он погрузился в воду и стал искать место, где можно выскользнуть. Проволочная сетка доходила до ровного дна. Не найдя никакой дыры, медведь отгреб лапами мягкий ил – и вот он уже на свободе. Мы издавали воинственные крики, но беглец еще быстрее плыл от берега в открытое полярное море. За ним тотчас же бросился вдогонку на своем каяке эскимос Тобиас, смелый охотник на медведей, побывавший уже в экспедиции Вегенера. И действительно, ему удалось ловко отогнать зверя назад к берегу. Но в клетку Томми уже больше не пошел, не соблазнил его даже самый лучший кусок тюленины. Он не без удовольствия плавал себе в заливчике, и двум участникам экспедиции пришлось следить за ним и пресекать всякую попытку снова вырваться на волю.

Все в эти дни спали плохо, так как любой шорох связывали с медведями. Наконец, на четвертый день Томми прекратил борьбу с урчащим желудком и засеменил назад в клетку – дверь тотчас захлопнули.

За исключением нескольких сцен с эскимосами, вся наша работа должна была проходить на айсбергах и льдинах. Таким образом, предстояло найти айсберг, на который можно было бы забраться, по возможности, с наименьшим риском. Поскольку мимо Уманака ежечасно проплывало бесчисленное количество ледяных глыб, выбор был достаточно большой, но скорость такая, что за несколько часов они удалялись от лагеря на сотни километров.

Существовала и еще одна проблема. Снимать на айсберге нужно было не один день, а в течение нескольких недель. Однако срок жизни любого из них куда короче.

Айсберги – отнюдь не надежная «почва» под ногами, я считаю их опаснее горных ледников. Когда от ледяной горы откалываются куски, грохот бывает настолько сильным, что создается впечатление, будто палят пушки боевого корабля. Никто из нас не представлял себе, как можно взойти на столь шаткие «подмостки», не говоря уж о том, чтобы работать на них. Выражение лица нашего режиссера день ото дня становилось все мрачней. Он начинал понимать, что недооценил опасности: во время каждой съемки ему придется рисковать жизнями людей.

Как-то утром Фанк созвал всех и сообщил, что, посоветовавшись с учеными, решил перенести лагерь внутрь фьордов Гренландии. Тамошние айсберги только-только оторвались от ледника, поэтому более устойчивы и прочны. Он надеется отыскать айсберг, севший на мель у берега и утративший благодаря этому склонность к скитаниям.

Мы располагали всего двумя небольшими моторными лодками. Перебазировать на них все имущество было невозможно. Продукты питания и палатки должны остаться в Уманаке и доставляться к лагерю во внутренней части фьорда лишь по мере надобности.

Фанк взял с собой двенадцать человек, остальные остались в Уманаке. К слову, в группе я была отнюдь не единственной женщиной, как почти всегда раньше; из тридцати семи участников экспедиции девять принадлежали к прекрасному полу.

Научные работники взяли с собой жен, Удет – рыжеволосую подругу голубых кровей со странным прозвищем Вошь, Фанк – секретаршу Лизу, ставшую впоследствии его женой. Кроме того, с нами была еще и очень изящная дама – жена американского режиссера Мартона, [195]195
  Мартон Эндрю (Эндре; 1904–1992) – американский кинорежиссер, венгр по национальности, ряд фильмов снял в Германии – например, «Эй, вы там, на Северном полюсе» (1933). После 1933 г. работал в Швейцарии и Англии, с 1940 г. – в Голливуде. Другие фильмы: «Демон Гималаев» (1935), «Мисс президент» (1935), «Дикий Север» (1952. «Битва за Рим» (1969).


[Закрыть]который наряду с нашим фильмом снимал комедию под названием «Эй, вы, там, на Северном полюсе», с участием Гуцци Ланчнера и Вальтера Римля.

Поскольку в начале съемок я не была занята, то всей душой наслаждалась свободой, равно как и окружавшей меня арктической природой. Воздух был мягким как шелк, и погода стояла настолько теплая, что можно было ходить в купальном костюме, но тут объявился бич в виде мошкары. Чтобы спастись от москитов, я собрала свою байдарку, отгребала в купальнике подальше в море и отдавалась на волю волн, час за часом, до обеда. Проскальзывала через ледяные ворота, мимо сверкающих айсбергов, проплывала сквозь поблескивающие гроты, стены которых сверху и вплоть до поверхности моря переливались зеленым, розовым, голубым и фиолетовым оттенками. Несколько раз мне встречались эскимосы в юрких каяках, возвращавшиеся с охоты, – они приветствовали меня улыбкой.

Однажды тайком от всех я перенесла из палатки в байдарку резиновый матрас и подыскала себе айсберг с пологим основанием, на которое можно было легко взобраться. На нем образовалось небольшое озерцо из талой воды, сверкавшее словно изумруд в окружении бриллиантов. На айсберге царила такая жара, что я смогла принять освежающую ванну. Потом легла на матрас и стала загорать. Такой свободной и беззаботной я редко себя ощущала; мой ледяной корабль тем временем продолжал неспешный путь по фьорду.

Неожиданно оглушительный грохот прервал мои мечтания – гора стала раскачиваться, море накрыло меня волной, я соскользнула на животе вниз по склону и крепко вцепилась в байдарку. К счастью, айсберг не перевернулся окончательно, а только раскачивался из стороны в сторону как маятник. Мало-помалу он успокоился, и лишь после этого я увидела, что произошло. На части раскололся не мой айсберг, а соседний. Он ворочался в воде как гигантское чудовище, от него то и дело откалывались новые куски льда, которые вызывали большие волны. Я отплыла подальше от опасности. Это был первый и последний раз, когда я поднялась на айсберг ради собственного удовольствия. Режиссеру об этом приключении я, естественно, ничего не сказала.

После расставания с Гансом Шнеебергером я дала себе клятву никогда больше не влюбляться, но не смогла ее сдержать. Уже несколько дней меня сбивала с толку пара кошачьих глаз – принадлежали они члену нашей экспедиции Гансу Эртлю. Как и швейцарского горного проводника Давида Цогга, Фанк взял его с собой в качестве специалиста по вырубанию ступенек во льду, которые были необходимы для подъема на айсберг. Из всех мужчин – членов экспедиции он был, несомненно, самый привлекательный. Темпераментный и восторженный, он часами приковывал внимание своим даром рассказчика.

Когда я снова собралась отплыть на байдарке, Ганс отправился со мной, чтобы, как он сказал, научить правильно грести. Легкий флирт неожиданно перерос в страсть. Я забыла о своих благих намерениях и была счастлива. Оба мы были людьми с хорошо развитым зрительным восприятием и очень любили природу. Вместе охотились и рыбачили, пока еще оставалось на это время, и вскоре стали неразлучными.

Стоило только в морскую воду опустить ведро – оно тут же наполнялось рыбой. Больше рыбы, чем воды. А так как Ганс был великолепным поваром – он научился этому еще в монастырской школе, – то готовил для нас вкуснейшие рыбные блюда. Мог даже тюленину, которую мы обычно находили несъедобной, превратить в деликатес. Мясо с сильным специфическим запахом он несколько дней вымачивал в уксусе, добавлял зеленый лук и лавровый лист, заправляя потом необычайно вкусным соусом из консервированных сливок.

Этим райским состоянием безоблачного счастья мы наслаждались почти целую неделю. Потом режиссер отправил Ганса в новый лагерь, который предстояло разбить дальше на севере, а мне вместе с другими женщинами и несколькими мужчинами пришлось остаться в базовом.

Теперь наша экспедиция состояла из трех частей: основной стоянки в Уманаке, рабочего лагеря Фанка в Нульярфике и взлетной площадки Удета в Иглосвиде, в ста километрах от поселка. Там с Удетом жили летчик Шрик, механик Байер и Шнеебергер, который снова, как и на Пиц-Палю и Монблане, проводил съемки с самолета. Летать в Гренландии совсем не просто, как показалось в первый день. Тогда море возле Уманака было относительно свободно от айсбергов, теперь же бухта вновь заполнилась льдинами. Гидросамолеты не могли приводниться, а посадить «Бабочку» на здешней холмистой местности было невозможно. Поэтому пришлось искать место, свободное ото льда. Единственное, что удалось найти, – Иглосвид, на большом расстоянии от Уманака. Но как в таком случае поддерживать связь? Удет нашел практическое решение задачи, которое, правда, мог реализовать только он, гениальный летчик. Ко всем съемкам с его участием Фанк написал подробные инструкции о том, что надлежало делать Удету в воздухе, точно указал направления полетов, сопроводив их рисунками. Письмо положили в почтовый мешок и прикрепили к верхушке длинного шеста. Этот-то мешок Удет на самолете должен был подцепить крюком, закрепленным на канате. Чтобы успешно справиться с этой задачей, пилоту пришлось сделать над шестом несколько кругов. Если бы не его мастерство аэросъемки никогда бы не удались.

Наконец мы получили сообщение от Фанка, которое Удет сбросил в мешке над Уманаком. Радостного было мало. Фанк углубился во фьорд, где они снимали на льдинах, но, как он писал, работать там очень опасно. С двух сторон залив «обнимают» два ледника: Умиамако и Ринка, от которых еженедельно откалываются куски. Глыбы, отрывающиеся от материковых глетчеров, столь огромны, что приводят в волнение воды всего фьорда. В эти часы ни одна лодка не может находиться в воде – от волн даже большие айсберги начинает бросать из стороны в сторону, и они разрушаются. Лодку же неизбежно разнесло бы в щепки. И все же, чтобы добраться до лагеря Фанка, мы должны были плыть. Отправляться в путь можно только при спокойной воде. Но когда она будет спокойна? Не существовало никаких расчетов, предсказывающих, когда лед станет откалываться. Нам пришлось бы плыть по опасному фьорду сорок километров.

Через несколько дней прибыла лодка «Пер», чтобы забрать меня и двоих из трех медведей. Фрау Зорге хотела плыть вместе со мной – соскучилась по мужу. И вот настал момент отправки в опасное путешествие. Груз моторной лодки состоял из «капитана» Крауса, двух женщин, пары медведей, множества ящиков с продуктами и керосином. Было ясно, что Фанк снова – уже в который раз – вовлек всех нас в авантюру.

Поскольку очень похолодало, то мы, женщины, спустились в каюту, где, правда, было мало места для отдыха. В крошечном помещении нашлось нечто вроде нар, примерно такой же ширины, как не самая узкая гладильная доска. Чтобы поместиться на них вдвоем, нам с фрау Зорге пришлось крепко обняться. Стоило только одной из нас задремать, и ослабить руку, как другая тут же падала вниз на банки сардин. Пахло сырой древесиной, медведями, остатками еды и керосином. О борта «Пера» ударялись льдины.

Так плыли мы много часов кряду, сначала в молочно-белых, как бы предрассветных сумерках, потом под лучами яркого солнца. Проголодавшись, мы отыскали в запасах банку с ливерной колбасой и вскипятили на спиртовке воду для пары чашек чаю. Затем, утомленные и чумазые, выбрались на палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Тут сразу пропала всякая сонливость. Мы были потрясены необычайностью ландшафта. Берега фьорда образовывали угольно-черные отвесные скалы, а вокруг лодки колыхалась поблескивающая масса ледяной крошки, сквозь которую с трудом прокладывало дорогу утлое суденышко. Всё вокруг было накрыто пеленой нежно-голубого тумана. Мы безмолвно сидели на бухте канатов и восхищенно взирали на этот невероятно красивый пейзаж.

Голос рулевого Крауса вывел нас из созерцания.

– Продвигаться дальше невозможно, – сказал он.

– Что же будет? – спросила я в беспокойстве.

Он только пожал плечами:

– Это ведь Гренландия.

Но тем не менее попыток пробиться дальше не оставил. Если впереди открывалась узенькая полоска воды, катер немедленно проскальзывал в нее, но вскоре ледяное поле закрылось окончательно и безнадежно. Продолжать пробираться дальше нашему рулевому показалось слишком опасным, так как в этом случае можно не вернуться назад. Неприятное предположение. После суток плавания мы были не более чем в часе пути от лагеря Фанка и все же отделены полной неизвестностью.

Вдруг из воды, раздвигая льдины, прямо пред нами вырос огромный торос. Наша лодка очутилась в ледовом плену. Берег казался достаточно близким, и я стала раздумывать, можно ли попасть на него, перебираясь с льдины на льдину. Это было единственным возможным спасением. Гер да Зорге тотчас согласилась. Краус с медведями остался на катере. Если достигнем лагеря, пошлем ему помощь. Итак, в путь!

Нам повезло – добрались до берега. А потом зашагали по холмам и скалам, пока через час не увидели стоящую словно небольшой гриб белую палатку Фанка. Мы стали кричать, петь с переливами на тирольский лад, орать во весь голос, и действительно из белого гриба вышел человек и поглядел вверх. Из палатки высыпало много народу. Сбежав по откосу, мы попали в объятия коллег. Далеко между льдинами застряло наше небольшое суденышко, но уже на следующий день благоприятное течение разогнало льды и освободило его. В Нульярфике было три палатки. В них жило пятнадцать человек. Погода, слава Богу, была хорошей, и мы смогли, наконец, работать. Съемки складывались много труднее, чем полагал Фанк. Часто льдины разламывались, и актеры попадали из одной холодной ванны в другую. Особой опасности при этом подвергались камеры. Упади они в воду – пиши пропало. Ждать прибытия новой аппаратуры из Европы было бесполезно.

Зеппу Ристу почти каждый день приходилось плавать между льдинами, которых носило течением – форменное издевательство. А Фанк был безжалостен. Он снова и снова отыскивал еще более красивый пейзаж, и Зеппу вновь приходилось окунаться в ледяную воду. Невероятно, что творил этот человек! Но ему пришлось заплатить за это слишком высокую цену. Всю оставшуюся жизнь он не мог избавиться от тяжелого ревматизма.

Я тоже легкомысленно попыталась однажды прыгнуть в ледяную воду, но дольше одной минуты не выдержала. В первое мгновение я даже не поняла: вода ледяная или горячая как кипяток. Ощущение после купания было потрясающим. Эскимосы с удивлением смотрели на нас. Поскольку вода холодная как лед, плавать они не умели. Им было удивительно, что люди могут двигаться в воде как рыбы.

Очень было приятно, что прибыл Кнут Расмуссен – помочь в съемках с соплеменниками. Аборигены на него смотрели как на своего короля. Он владел эскимосским языком – его мать была гренландкой. С ним мы переселились в небольшой поселок Нугатсиак, где был устроен праздник. Здесь мы по-настоящему узнали весело улыбающихся эскимосов. Они были большими детьми, которые от всего незнакомого, приходили в безграничное изумление. Добродушные, беззаботные, готовые к самопожертвованию, они ни за что на свете, даже за двадцать китов, не стали бы проплывать на каяках мимо айсберга. Когда им предлагали подобное, они отвечали: «Айяпок, айяпок» («очень, очень плохо»). И даже Расмуссен, кумир и земляк, не мог подвигнуть их на это.

Но, к несчастью, в сценарии все игровые моменты происходили на айсбергах и льдинах. И мы все хорошо знали, что каждый день мог произойти несчастный случай. Тем не менее Фанк хотел попытаться снять сцены на айсберге, иначе пришлось бы вообще прервать работу. День за днем, глядя в бинокль, он искал возможно более устойчивую площадку, которая с одной стороны полого спускалась бы к морю, чтобы мы могли выбраться на нее из лодок. Наконец нашлась такая, что годилась для подобной цели. Отправились только самые необходимые участники да еще белые медведи. Именно там должны были сниматься первые сцены с моим участием.

Айсберг оказался гигантом высотой не менее восьмидесяти метров. Приблизившись вплотную, мы увидели, что уходящая в море стена возвышается над основанием на добрых пять-шесть метров. Это слишком большая высота, чтобы можно было поднять тяжеленные клетки с медведями. Эртлю и Цоггу удалось вырубить в отвесной ледовой поверхности ступени, забить страховочные крюки и затащить наверх аппаратуру. Я поднялась с первой группой. Лишь оказавшись наверху, я получила истинное представление о размерах этой чудовищной ледяной громадины, которая шла своим неспешным путем в Ледовитом океане. Чтобы добраться до самой высокой точки, пришлось идти целых полчаса. Я с несколькими мужчинами стояла примерно в пятнадцати метрах от кромки льда, когда под ногами мы ощутили легкое подрагивание и услышали глухой шум. Прежде чем нам удалось подбежать к кромке, задрожало во второй раз: я с ужасом увидела, как появилась и стала быстро расширяться трещина – от айсберга откололся большой кусок, и четверо наших людей рухнули в море. Воздух наполнился оглушающим треском и грохотом, к которым добавились крики взывающих о помощи. Все застыли от ужаса. Вверх взметнулись гигантские столбы воды. Испытывая смертельный страх, мы подползли к только что образовавшейся кромке льда и увидели нашу лодку, которую словно ореховую скорлупу бросало из стороны в сторону между торосами. Люди в воде из последних сил боролись за жизнь – ведь некоторые из них не умели плавать. Из лодки им бросили канаты. Я беспомощно наблюдала, как Ганс Эртль, Давид Цогг, Рихард Ангст и Шнеебергер исчезали под водой, потом снова появлялись на поверхности и пытались вцепиться в края льдин. Первым удалось спасти Ганса – с помощью длинного шеста, протянутого ему с лодки, потом вытащили других, не умеющих плавать.

Лодке удалось подойти совсем близко к месту отлома айсберга, и нас в большой спешке сняли с помощью лестниц и канатов. Каждое мгновение от айсберга могли отломиться новые глыбы. Мы вздохнули с облегчением, только когда оказались вне зоны опасности. К счастью камеры и белых медведей ранее переправить на айсберг мы не успели.

Ужас не покидал нас много дней. Ни у кого больше не было желания рисковать жизнью ради фильма. Полярное лето уже близилось к концу, а на айсберге еще не было отснято ни метра пленки. Становилось холоднее, ночи удлинялись, и на сушу и море опустились сумерки. Настроение упало до нулевой отметки.