Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Лени Рифеншталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 80 страниц)

Ток-шоу с Розенбауэром

В Лондоне БШК – Британская широковещательная компания – сделала передачу о моей последней экспедиции в Африку. Помимо фотографий «Нуба из Кау» здесь впервые были продемонстрированы кадры с нуба, которые также должны были показать в ток-шоу ЗГТ – Западногерманского телевидения в Кёльне. Я уже имела неприятности с немецкими средствами информации и не хотела их повторения. От этого предостерегал меня Хорст, но господин Вульффен, который говорил об этой программе со мной еще на Франкфуртской книжной ярмарке, с такой уверенностью описывал удачу предстоящего ток-шоу, что мое недоверие исчезло.

«Мы обещаем вам, – говорил он на ярмарке, – что не будет вопросов о прошлом. Наше намерение – познакомить публику с вашей работой кинорежиссера и фотографа, и мы хотим показать новые снимки из Африки и в подводном мире. – Заметив на моем лице сомнение, он поклялся: – Вы должны мне верить, это будет интересная передача, в том порукой имя Хансюргена Розенбауэра. Это будет его прощальным ток-шоу».

Журналист за несколько дней до передачи навестил меня на Тенгштрассе. Приятный молодой мужчина понравился мне. Сперва предполагалось, что моим собеседником будет Райнер Барцель, [540]540
  Барцель Райнер (р. 1924) – немецкий политик, председатель партии ХДС в 1971–1973 гг., в 1983–1984 гг. – президент Бундестага.


[Закрыть]но меня это смутило. Политик вряд ли оказался бы подходящим партнером по ток-шоу. Было решено изменить первоначальный план. Розенбауэр сообщил, что выбрали пожилую женщину из рабочей среды, которая хорошо отзывалась обо мне, и это произвело на него положительное впечатление. Она будто бы говорила, что было несправедливо после окончания войны так обойтись со мной. Разве я могла тогда предположить, что произойдет на шоу?

До начала передачи в студии ЗГТ мне представили собеседников – Кнута Кизеветтера, не известного мне сочинителя песен, и работницу Эльфриде Кречмер. Поначалу беседа казалась вполне безобидной и мирной, но продолжалось это недолго. Уже через некоторое время госпожа Кречмер начала на меня атаку.

– Я не понимаю, – воскликнула она, – зачем эта женщина снимала фильмы, которые были направлены против всего человечества! Такого я никогда бы не сделала.

– А что вы делали? – задал вопрос ведущий.

– Я работала, – гордо ответила госпожа Кречмер.

Раздались громкие аплодисменты группы, которую, как позже выяснилось, привезли на автобусе в поддержку Кречмер. Я была озадачена и почувствовала ловушку. И все-таки постаралась отразить атаку достаточно спокойно. Но это не удалось, особенно потому, что я не получала помощи от господина Розенбауэра. Он отстранился от ведения дискуссии и даже не пытался остановить злобные нападки госпожи Кречмер, выступавшей как коммунистический агитатор на предвыборном собрании.

– Зачем снимать фильмы, которые вводят людей в заблуждение, – повторила она злобно, – этого я не могу понять. Мы ведь уже в тридцатые годы знали, что творилось в окружающем мире, – можете мне поверить, мы очень хорошо знали.

Я разволновалась. Это было уж слишком. Нападки со стороны оппонентов становились все агрессивнее.

– Я буду рада, – сказала я, – если мы закончим. Когда меня пригласили прийти сюда, то обещали, что тема дискуссии творчество, а не политика.

Но на самом деле это был настоящий трибунал. Что бы я ни говорила, все игнорировалось тремя людьми, участвовавшими в ток-шоу. Они задавали мне провокационные вопросы. Когда обсуждали олимпийский фильм, спросили, почему я не снимаю фильмы об инвалидах и почему показываю только здоровых, красиво сложенных людей. Не принимались к сведению мои аргументы, что не я отбирала участников, что их снимали с разных точек 30 кинооператоров и не моя вина, если атлеты выглядят тренированными.

Деловая дискуссия не смогла состояться: предубеждения моих собеседников были слишком велики. К такому повороту событий я не была подготовлена и попыталась, раз уж так получилось, уйти с достоинством. Часто я беседовала с противниками тогдашнего режима, иногда спорила, но всегда с пониманием относилась к инакомыслящим – в 1944 году назначила в собственной фирме руководителем отдела старого коммуниста. И когда за оскорбления фюрера он был арестован, взяла его обязанности на себя. Его звали Рудольф Фихтнер. Жаль, что в тот вечер он не мог быть в студии, тогда нападки госпожи Кречмер получили бы достойный отпор.

Последняя передача Хансюргена Розенбауэра была неудачной и для него. В прессе на следующий день можно было прочитать:

Когда погасли прожектора, в студии воцарилось стыдливое молчание. Ведущий в мгновение остался один, даже рабочие сцены сторонились его. Буфет с холодными закусками, организованный по случаю прощания, мгновенно исчез. Сотни телезрителей протестовали по телефону. Им было стыдно, что с пожилой женщиной обращаются как с преступницей. Телевизионная программа закончилась позорным скандалом. Миллионы зрителей были свидетелями беспардонного судилища. Обвиняемая, женщина с коричневым прошлым – Лени Рифеншталь. Прокуроры: профсоюзный активист – Эльфриде Кречмер и эстрадный певец – Кнут Кизеветтер. Судья – Хансюрген Розенбауэр.

Так было напечатано в различных газетах, многим из которых я была не очень симпатична.

Мне сообщили, что на ЗГТ Кёльна во время трансляции ток-шоу было зарегистрировано две тысячи телефонных звонков. Такого не было никогда. Также сказали, что все позвонившие без исключения приняли мою сторону. Инге и Хорст, находившиеся во время передачи в моей квартире, рассказали, что через несколько минут после начала ток-шоу стали непрерывно раздаваться звонки знакомых и друзей, которые хотели говорить со мной. Они не поняли, что это был прямой эфир и я находилась в Кёльне.

Я получила огромное количество писем и телеграмм. До сих пор сожалею, что не в состоянии была на них ответить, это уникальные документы. Писали люди, которым как жертвам нацистского режима пришлось пережить муки концлагерей. Среди тысяч писем, полученных мною из Германии, Швейцарии, Австрии, нашлось одно-единственное, где меня ругали. Интерес к моей личности был так велик, что два известных издателя предложили тогда же опубликовать эти письма.

Разноголосица в прессе. В «Шпигеле» Вильгельм Битгорф провел параллели между «Нуба из Кау» и моими прежними фильмами. Свою статью он озаглавил «Кровь и мошонки». В ней он писал:

От «Черного корпуса [541]541
  «Черный корпус» – еженедельная газета, официальный орган СС, персональный рупор Гиммлера. Газета подвергала злобным нападкам «врагов германского общества», громила современные течения в искусстве, призывала к уничтожению евреев.


[Закрыть]СС» к черным телам нуба – Лени Рифеншталь всегда стремилась к поиску силы и красоты… Молодые нуба с тщательно выщипанными мошонками выставляют на всеобщее обозрение свой «прибор», прямо как на картинке «Плейбоя»… Как припозднившаяся Золушка, оглушенная ядом разочарования и горечью, пробудилась Лени Рифеншталь во второй раз. И вся возрожденная способность восторгаться – мания, с которой она праздновала культы наци и тел олимпийцев, теперь обратилась к культам и телам нуба… И здесь полностью раскрывается, какой неисправимой осталась страсть к силе и здоровью в этой энтузиастке веры и красоты. Нуба для нее в основе своей – лучшие наци, более чистые варвары, истинные германцы.

Мне пришлось только развести руками. То, что фотографии «моих» нуба напоминают СС, – до этого я бы не додумалась. Это означает, что стоит остерегаться при подводных съемках, как бы не сфотографировать «коричневых» рыб? Анализ Битторфа уже тем примечателен, что убежденные национал-социалисты были ведь расистами и никого не ставили рядом с белокурыми арийцами. Как же это соотносится с моей дружбой и любовью к черным нуба?

Таких «аналитиков», как Вильгельм Битторф, Сьюзен Сонтаг и иже с ними, чьи предубеждения не позволяли объективно оценить мою работу, было не слишком много. Вознаграждена я была не только звонками и письмами зрителей, осуждавшими выпавшее на мою долю «судилище над женщиной», но и внушительными статьями с фотографиями в иллюстрированных журналах, опубликованными уже после ток-шоу.

Предложение, которое мне сделал Рольф Гильхаузен – навестить нуба в Кау и запечатлеть все произошедшие с ними изменения для журнала «Гео» – доказало, что провокационное ток-шоу с треском провалилось. Хотя Гильхаузен работал на «Штерн», но его любимым детищем был вызванный им к жизни журнал «Гео».

Как ни заманчива была перспектива возвращения в Африку, но напряжение последней экспедиции было еще не полностью преодолено, я поклялась себе никогда больше не ввязываться в опасные приключения. Теперь я готовила новый проект, связанный с подводным плаванием, потому что, кроме Коллинза, теперь еще и Листу понравились мои снимки, и оба намеревались издать мой следующий альбом. А для этого не хватало материала. Эту работу я предпочитала новой экспедиции в Судан.

Гильхаузену удалось развеять мои сомнения, убедив, что время африканской экспедиции не помешает моей запланированной поездке. С нами отправится первоклассный журналист, который будет писать текст. А я смогу целиком посвятить себя фотографированию. И впервые у меня не будет финансовых проблем. Все это делало предложение весьма заманчивым. Пока раздумывала, пришло приглашение из Хартума. Друзья сообщили: ждет меня нечто «особенное», но не проговорились, что именно. Несмотря на подготовку предстоящей поездки к океану, я решилась немедленно вылететь в Африку. Только там я могла выяснить, состоится ли вообще новая экспедиция – в Судане это всегда под большим вопросом. Ну и, в конце концов, мне стало просто интересно.

В Хартуме

Как славно было вновь оказаться здесь хотя бы всего лишь на несколько дней. Друзья встретили в аэропорту, но никто не хотел говорить, зачем меня пригласили. Я поселилась в доме Инге и Норберта Кёбке. Еще во время нашей последней экспедиции они оказали нам неоценимую помощь. После бурных последних недель я наслаждалась чудесным покоем.

Пока все еще не было известия ни от Нимейри, ни от его сотрудников, и Абу Бакр не мог объяснить причину.

Сообщение пришло в самый неподходящий момент: президент Нимейри будет ждать меня через два часа. Когда позвонил господин Кёбке, я как раз была в плавательном бассейне Немецкого клуба. Вот ведь невезенье. Волосы мокрые, как же быть? Инге запихнула меня под фен, помогла одеться и помчала на машине к Дворцу народов, где меня уже ждали.

Когда я вошла – сердце ушло в пятки. Кроме Нимейри, собрался весь кабинет министров и съемочная группа. Президент обнял меня. Особенное, почти праздничное настроение царило всюду. По знаку Нимейри подали кожаную шкатулку, которую он медленно с улыбкой передал мне. Волнуясь, я подняла крышку и увидела на широкой шелковой розовой ленте орден.

Теперь напряжение у присутствующих спало, все засмеялись и начали говорить, перебивая друг друга. Пока я смущенно рассматривала орден, президент объяснил, почему суданское правительство наградило меня. Он с восхищением говорил о содержании и оформлении обоих альбомов, о том, что даже мусульманам можно показывать неодетых нуба, совершенно не задевая их религиозных чувств. «Поэтому, а также потому, что Судан стал вашей второй родиной, мы награждаем вас этим орденом». Словами «Мы все вас очень любим, да благословит вас Господь» закончил он свою речь.

Растроганная выражением искренней симпатии, я поблагодарила президента. Вечером награждение можно было увидеть по телевидению. Фантастикой показались мне те мгновения у стен суданского посольства в Вашингтоне, когда приходилось вымаливать визу, или в Кадугли, когда плакала, лежа на полу перед маленьким полицейским начальником, который не хотел пропускать меня дальше.

Уже на следующий день я смогла переговорить с Халидом Эль Кхеиром Омером, государственным министром, о новой экспедиции. Он пообещал, что на этот раз больше не будет проблем.

– Напишите, что нужно, и вы получите любую помощь. Впрочем, – добавил он, – думаю, что могу вас обрадовать: мы заказали несколько сотен ваших альбомов о нуба в Англии и Америке. Правительство хочет подарить их к Рождеству иностранным посольствам.

В этот момент я твердо решила, что еще раз встречусь с нуба для журнала «Гео».

В Индийском океане

Полет в Малинди прошел спокойно, но сразу после прибытия мы испытали шок: пропал весь багаж, который еще в Найроби прошел таможню. В нем были бесценные кинокамеры и все оборудование для погружений. К тому же на сей раз из-за высоких ставок мы не застраховали багаж. Хорсту пришлось срочно лететь обратно в Найроби, чтобы возглавить поисковую операцию. То, что он там узнал, было ужасно: таможенники уверяли, что весь багаж прибыл вместе с нами в Малинди тем же рейсом без промежуточной посадки. И действительно, в самолете нашлись соответствующие документы, но это все. Хорст потребовал разрешения осмотреть складские помещения аэропорта. Через несколько часов, когда он уже хотел отказаться от этой затеи, багаж обнаружился спрятанным под одеялами и мешками в углу. Мы были благодарны случаю за это чудо. Ящики были из алюминия, и Хорст разглядел уголок, блеснувший сквозь мешок.

Нам повезло, что Штолли, инструктор по погружению, обучавший нас еще три года назад, все еще руководил базой ныряльщиков вместе с супругой Джени. Он знал лучшие места и, кроме того, был не только хорошим, но и очень ответственным водолазом. Ему мы полностью доверяли. Вода была такой теплой, что можно было погружаться в купальниках – ощущение великолепное. Без водолазного костюма чувствуешь себя свободнее и легче. Правда, в Индийском океане нельзя работать с такими же удобными специальными лодками, как, например, на Карибах, где волны очень высоки. Штолли использовал простую рыбацкую лодку, с ловкостью маневрируя у внешнего рифа. По сравнению с Карибами погружение здесь было намного опаснее.

В следующие дни пришлось сделать передышку. Очень штормило. Когда мы в первый раз спустились под воду, видимость была очень плохой. Тут я обнаружила что-то темное и большое, но смогла различить только очертания. Когда оно приблизилось, я решила, что это большая лодка. Потом увидела, что Штолли и Хорст подплывают к темной гигантской рыбине, под брюхом которой сновали рыбы-лоцманы. Когда мы поднялись на поверхность, Штолли сказал:

– Это была самая крупная манта, которая когда-либо мне попадалась. По крайней мере, метров девяти длиной.

Новое погружение принесло с собой и новый сюрприз. Штолли мечтал о «своей» тигровой мурене.

– Красавица, – восхищался он, – она очень фотогеничная и ласковая, как котенок.

Но, к сожалению, ее не было. Мы находились на глубине двадцати пяти метров, когда на меня быстро поплыло что-то длинное и белое, с виду напоминавшее гигантскую змею. От ужаса меня парализовало на несколько секунд. Животное молниеносно проскользнуло между моим телом и руками и ласково прижалось – это оказалась горячо любимая Штолли тигровая мурена. А так как несколько дней ее не кормили, то она ждала от меня обычной подачки.

Сквозь водолазные очки Штолли я смогла разглядеть его засиявшие глаза. Он был счастлив, что любимица объявилась, и поманил к себе.

На следующий день мне тоже доверили ее покормить, и я смогла убедиться, что мурена берет колбаски с руки очень осторожно. Штолли это снял. Когда позже я увидела ту сцену на экране, мне бросилось в глаза то, чего мы все в воде не заметили: как плотно под моими ногами плавали три крупные ярко-красные рыбины. Их ядовитые иглы почти касались моих колен.

Я вспоминаю еще один совершенно особый аттракцион. На глубине трех метров находился коралловый грот, в котором обитали три или четыре древних гигантских окуня, приблизительно, двухсотлетние. Пробраться в этот грот было не так уж легко. Только дважды в месяц, в определенном положении луны, когда между приливом и отливом около часа, можно без опаски вплыть в грот, иначе даже самый лучший водолаз из-за течения не смог бы туда попасть. К тому же это место располагалось в заповедном морском парке, и каждый, кто хотел там погрузиться, должен был сначала получить письменное разрешение у соответствующих властей. Огромные окуни находились под защитой водной полиции. В конце концов, за час в грот могли заплыть только четыре ныряльщика. А так как каждый, кто погружался, хотел увидеть этот редкий спектакль, то такая возможность была большой удачей – если выпадал жребий.

Нам повезло пережить это дважды. За двадцать минут мы добрались до цели. На водной поверхности ничто не выдавало скрытого под ней входа в пещеру. Сотни крупных рыб прикрывали его живым занавесом. От того, что мы затем увидели, захватило дух. Солнечные лучи, проникавшие сквозь толщу воды, пронизывали грот. Мимо нас на расстоянии вытянутой руки медленно проплывали гигантские окуни. Пол, потолок и стены были пестрыми как персидские ковры, в них прятались мелкие цветные крабы, приросшие раковины, похожие на незабудки или розовый шиповник; разноцветные трубчатые кораллы, морские звезды, устрицы и огненные рыбки. Такой пышности кораллов и яркости морских обитателей я никогда раньше не видела. К сожалению, мы должны были покинуть этот чудесный подводный мир очень скоро.

Оставшуюся неделю нам хотелось провести на острове Мафиа в Танзании. Штолли посоветовал это, но предупредил, что там сильны и коварны течения. На следующий день к вечеру мы были уже на месте. Маленький самолетик доставил нас из Дар-эс-Салама [542]542
  Дар-эс-Салам (от араб, «гавань мира») – столица Танзании, город на берегу Индийского океана.


[Закрыть]на остров. Незадолго до посадки в самолет произошла сцена с группой итальянских ныряльщиков, которые везли с собой связанные гарпуны. Ненавижу гарпуны. Они уничтожают жизнь на коралловых рифах. Уже в первый день мы вынуждены были наблюдать, как охотятся спортсмены. Возвращаясь на лодках, они швыряли на песок добычу. Это были только мелкие рыбы-бабочки и царские рыбки, которые, почти растерзанные, выбрасывались обратно в море. Победителем соревнования объявлялся не тот, кто загарпунил самую крупную особь, а тот, кто сумел предъявить большее количество рыб. Эти «супермены» отстреливали все, что шевелилось. Видимо, именно благодаря им за короткое время сократился богатейшый фонд рыб коралловых рифов. Чтобы в последний момент спасти этот рай для ныряльщиков, необходимы очень строгие меры: невзирая на возражения производителей гарпунов и союзов гарпунщиков, до сих пор считающих этот вид охоты спортом, необходимо запретить во всем мире подобную охоту.Также преступно разрушение рифов при использовании динамита для взрывных работ. Именно таким образом было уничтожено большинство коралловых рифов, находившихся перед Дар-эс-Саламом.

И все-таки погружение с острова Мафиа было кульминацией нашего путешествия. В других местах мы всегда чувствовали себя как в аквариуме. Здесь же мир под водой выглядел пока еще таким, каким показал его Кусто в одном из своих первых фильмов.

Уникальный шанс

За несколько дней до отъезда в Мюнхен, 9 февраля 1977 года – этот день я подчеркнула у себя в календаре красным, – ко мне пришли трое главных редакторов «Штерна» – Наннен, Гильхаузен и Винтер. В серии из десяти частей, которой предстояло появиться к моему 75-летию, я должна была рассказать в текстах и иллюстрациях о своей жизни. Гонорар был сказочный. Наннен знал, что все попытки написать мемуары до сих пор мне не удавались. Писатель или хороший журналист должен составить текст по магнитофонным записям бесед со мной, для чего в нашем распоряжении только шесть недель. Я понимала, что такой шанс более никогда не представится.

В то время пыталась представить последствия публикации мемуаров, думая о своем возрасте и долгах, от которых никак не могла освободиться, даже в связи с успешным выходом книг и альбомов. Для отказа имелась только одна-единственная причина, более серьезная, чем все финансовые соблазны: я не могла себе представить, как в такой короткий срок смогу рассказать о моей долгой, полной приключений жизни, чтобы ход моих мыслей был понятен всем и не возникло никаких недоразумений. Всего лишь шесть недель. Я вернусь из Судана только в конце мая. В лучшем случае получится формальная биография, которая совершенно обесценит мемуары.

Редакторы «Штерна» и друзья не могли понять отказа. В долгих беседах они пытались развеять мои опасения.

– Просто невозможно, – сказала я, – рассказать за шесть – восемь недель всю жизнь, от этого я физически сломаюсь. К тому же ведь неизвестно, сможет ли кто-то, обработав мои магнитофонные записи, представить Рифеншталь такой, какая я есть на самом деле.

Мы расстались почти в полночь. У меня было тяжело на сердце – не упустила ли я шанс, который никогда не повторится. Жаль, что я так разочаровала друзей.

Моя последняя экспедиция в Судан

Спустя две недели я была в Хартуме. Я вылетела пораньше, чтобы на месте все приготовить – машины, разрешения на съемку, бензин и продовольствие. Нимейри сдержал слово. Мы получили два почти новеньких автомобиля, «лендровер» и восьмитонный грузовик и к ним достаточно бензина, масла и запчастей, а также двух шоферов из президентского гаража. Еще ни разу у нас не было такого оснащения. Я почти перестала волноваться за исход экспедиции. Между тем в Хартум приехал Хорст с багажом и двумя нашими сопровождающими. Одним из них был Петер Шилле, который должен был писать информации для «Гео», вторым – Вульф Крейд ель, ассистент Хорста.

Дорога в Кау проходила через покинутые деревни с полуразрушенными хижинами. Время от времени нам встречался дружески приветствующий нас араб, а вообще-то в этой довольно тоскливой местности встречались лишь верблюды и козы. Днем мы страдали от жары, а ночью замерзали даже в спальных мешках. Спустя три напряженных дня наконец появились первые хижины нуба. Любопытство наших сопровождающих было огромным. Али и Гамаль, оба наших водителя, не поверили своим глазам, когда увидели обнаженных нуба – для них, верующих мусульман, ужасное зрелище.

Неприятно было и Петеру Шилле – не потому, что нуба голые, а потому, как они выглядели. Они невероятно себя обезобразили. Хотя я его подготовила к мысли, что тех нуба, каких я знала и фотографировала, уже почти нет, но никак не могла представить столь разительных перемен. Прошло не более двух лет, с тех пор как мы видели их в первозданном состоянии.

Когда мы проезжали через Ньяро, первую и самую красивую деревню, машину стали штурмовать подбегавшие нуба. Они меня узнали и кричали: «Лени, Лени!» Но как они выглядели! Их до смешного исказили нелепые предметы одежды и очки. В противоположность масакин-нуба они были назойливы и требовали от нас все, что мы имели, даже одежду. И все-таки их радость от встречи с нами была неподдельной.

В Кау мы отправились к омде. Он был, как и всегда, приветлив и сразу же пошел с нами на поиски подходящего места для стоянки. Вскоре объявились Джабор и Туте и предложили свою помощь. Уже через два дня вокруг нашего лагеря вырос забор и подходили другие нуба, чтобы с нами поздороваться. Суданские водители привезли с собой большую палатку, в которой распоряжались по-хозяйски. Однако было заметно, как некомфортно они себя здесь чувствуют.

Джабор и доктор Садиг, суданский врач в Кау, рассказали, что Джеймс Фэрис, американский антрополог, после многолетнего отсутствия вновь побывал здесь, намереваясь снять фильм. Но ему пришлось уехать, так и не получив разрешения на пребывание. Досадно было еще и то, что нам сообщил Джабор о Фэрисе: он как будто бы рассказал нуба в Нюаро, что я заплатила 80 фунтов за танец девушек в Кау, и то же самое рассказал в Кау, но про танец ньярцев. Я просто потеряла дар речи. Было совершенно ясно, что сами иностранцы все портят, если нуба за свою готовность фотографироваться получают деньги. Несмотря на то, что подобные снимки в большинстве случаев непрофессиональны, нуба хотят, даже если и не присутствуют на съемке, получить подачку. И с каждым разом денег требуют все больше и больше. Поэтому, прежде чем начать снимать, нам приходилось ждать неделями. Вместо денег мы дарили нуба масло, недешевое в Кау. Помогая доктору Садигу в уходе за больными, мы постепенно приобретали друзей, которые разрешали нам все фотографировать и проводить киносъемки. Только в исключительных случаях, когда не было больше масла, мы немного приплачивали, но не больше фунта. Если правда то, что нам рассказал Джабор о Фэрисе, – а едва ли была причина сомневаться в его словах, – то у антрополога появилось стремление со мной поквитаться. Он присутствовал в Америке при сенсационном успехе моих альбомов о нуба, его же выдающаяся научная работа о юго-восточных нуба, вышедшая в Англии небольшой книгой под заголовком «Нуба – личный состав вида», в то время была не очень известна. Он был настроен ко мне негативно, я уже прочитала в «Новостях недели» критику моего альбома. Два года назад я была в Кау и захотела доставить радость Джеймсу Фэрису, сняла нуба, с которыми он прежде работал: они рассматривают свои фотографии в его книге. Эти снимки я намеревалась выслать автору. Когда же ознакомилась с критикой моей работы, желание пропало.

Я также узнала, что один швейцарец, которого нуба называли Восвос, останавливался в Фунгоре и его часто видели вместе с Фэрисом. Этим человеком мог быть только Освальд Итен. Я не могла и предположить, что такую наглую ложь распространял обо мне этот молодой человек. Когда мы хотели навестить его в Фунгоре, чтобы в личной беседе выяснить все недоразумения, омда сказал, что Восвоса забрала полиция. К счастью, мои собственные документы были в полном порядке.

Между тем Хорст, Петер и Вульф намеревались обустроить наш лагерь как можно практичнее. Петер Шилле оказался отличным поваром, а Хорст и Вульф собирали кино– и фотокамеры.

Но перед самым началом работы нас повергло в ужас сообщение о прибытии двух переполненных автобусов с туристами. Однако, судя по всему, негативные изменения в жизни нуба произошли прежде всего из-за исламизации, а не из-за туристов или миссионеров, которых здесь никогда не было. Упрек, что виноваты мои фотографии, притянут за уши. То, что сейчас произошло у нуба в Кау, девять лет тому назад случилось у масакин-нуба. Намного раньше, чем первый турист посетил Тадоро и соседние селения.

Недовольство суданских властей вызывали туристы, приезжавшие без разрешения, обманом фотографирующие – здесь это было запрещено. Они подкупали омду или других важных шейхов деньгами или спиртным. Джабор знал, что туристы платили до 350 марок, чтобы посмотреть танец и исподтишка его сфотографировать. Как следствие, нуба приходили к нам с просьбой разменять купюры на мелкую монету.

После отъезда автобусов мы облегченно вздохнули. Когда омда рассказал, что в Фунгоре снова появился Восвос, мы решили поговорить, но в его глазах я увидела только холод и нежелание общаться. Разумной беседы не получилось. Швейцарец заявил, что я испортила нуба деньгами. Вполне возможно, он в это искренне верил, так как нуба стали хитрыми и каждому европейцу рассказывали, что «алемани», так они называли туристов, дают им много денег. Но, кроме того, Итена снедала зависть к успеху моих фотографий нуба. Как и у Фэриса, у него не было разрешения на съемки, и он снимал тайно, за что и был арестован суданской полицией.

К счастью, основные фото– и киносъемки я сделала два года назад. Теперь мне требовались лишь несколько дополнительных сцен и новые фотографии для «Гео». Сейчас жизнь туземцев очень изменилась, и не только внешне. В прежние времена через Кау редко проезжал грузовик, теперь же гораздо чаще можно было наблюдать машины с мужчинами и женщинами нуба, которых везли на работу. Часто они месяцами отсутствовали в деревнях. Из-за этого мы не встретили многих старых знакомых.

Когда мы приготовились делать съемки боя на ножах между нуба из Ньяро и из Фунгора, у Хорста камера была уже наготове, но нуба, больной проказой, спиной загородил объектив. Его подослал Освальд Итен. А другой нуба попытался помешать фотографировать мне. Вот так швейцарец решил нам отомстить.

На сей раз мы долгое время не видели омду. От доктора Сад ига и Джабора мы узнали, что нашего друга отвезли к губернатору Кадугли. То, что он рассказал после возвращения, лишило нас дара речи: губернатор велел омде вернуть все «подкупные» деньги, тысячи фунтов, которые два года назад заплатила Рифеншталь, чтобы без помех делать фотографии для своей книги. Какая подлая клевета! Бедный омда, не получивший от нас ни пиастра! Мне было его очень жаль. Он хорошо знал, кто распространял эту клевету, и хотел отомстить – со швейцарцем у него постоянно были ссоры, что подтвердил и доктор Садиг, переводивший разговоры. Не менее жестким был спор между Итеном и шейхом Фунгора, вновь потребовавшим от омды высылки швейцарца. В Фунгоре это привело к расколу нуба на два враждующих лагеря, и шейх был убежден, что в этом виновен Итен. Шейх боялся не потери авторитета, а прежде всего беспорядков в деревне.

Эти интриги и неприязненная атмосфера повлияли на мое решение завершить работу уже через четыре недели и без особых сожалений покинуть Кау. С удовольствием рассказала бы губернатору Кадугли правду о моих «подкупных» деньгах, но Петеру Шилле нужно было срочно возвращаться в Германию. Кроме того, я решила до отъезда еще раз навестить «моих» нуба.

Спустя десять часов мы были в горах. Большая радость в Тадоро: мы встретились со всеми нашими друзьями – Нату, Алипо, Диа и Габике. Здесь и Петер Шилле, и Вульф Крейд ель почувствовали разницу между масакинами и юго-восточными нуба. Несмотря на лохмотья, они остались такими же доброжелательными и были счастливы, узнав, что я жива. Им говорили, что я давно умерла.

Мы могли остаться лишь на одну ночь. Я должна была как можно скорее добраться до Хартума, чтобы пойти к врачу. У меня началось тяжелое воспаление глаз. Али и Гамаль, которые тосковали по своим женам, осилили тяжелую дорогу за 12 часов. Усталые, но довольные, что сумели выполнить все намеченное (чудо – не было ни одной поломки), мы прибыли в Хартум.

Еще когда мы останавливались в суданской столице, Хорст видел вблизи президентского дворца красную машину нашего «дорогого друга». Вскоре от Инге Кёбке, нашей хозяйки, мы узнали, что приехавший недавно от нуба швейцарец заявил – Рифеншталь официально предписано срочно покинуть Кау. Якобы повсюду говорили, что Рифеншталь время от времени заманивала к себе в палатку рослых и сильных мужчин нуба. Чудовищная клевета! Итен продолжал эту кампанию в течение нескольких лет, в газетных статьях и даже в книге. Он обвинял меня в разрушении туземных традиций, чего я будто бы добивалась деньгами и алкоголем. Вот так я вызвала «закат» нуба. На самом деле у нас был весьма скромный бюджет и всего одна бутылка виски. Никогда я не предлагала нуба спиртного.

Его упрек, что перемены, произошедшие в жизни нуба, и разрушение их нравственных устоев вызваны моими снимками, – ложь. Более того, Итен уже в 1974 году, то есть за целый год до опубликования мной одной-единственной фотографии, поместил в «Нойе Цюрхер цайгунг» статью о нуба из Кау с иллюстрациями, или, как называют их ученые, юго-восточных нуба. Именно тогда организаторы туристических поездок заметили его снимки обнаженных туземцев – мои же «Фото из Кау» появились только год спустя.