Текст книги "Мемуары"
Автор книги: Лени Рифеншталь
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 80 страниц)
Более двух месяцев мы жили в развалинах – это было печальное время, время страданий и голода. По продовольственным карточкам почти ничего не выдавалось. Вместо положенных в день 50 граммов хлеба – лишь тоненький ломтик, да и то не всегда, а чтобы чем-то сдобрить, добавляли немного уксуса. Ни мяса, ни овощей, ни жира, ни молока. Сколько радости я испытала, когда однажды какой-то крестьянин подарил мне пучок моркови!
Французы свирепствовали. В Брейзахе я познакомилась с молодой девушкой Ханни Изеле, ставшей в дальнейшем моей помощницей по дому. У ее родителей был огород и плодовый сад, но она не могла сорвать сливу или яблоко. Французские солдаты били стариков и детей по рукам, когда те пытались подобрать даже упавшие с деревьев плоды.
Положение становилось все отчаяннее. Фрау Штеффен, молодая женщина, несколько лет работавшая со мной в монтажной, поседела. Она буквально сходила с ума оттого, что ей не позволяли покинуть Брейзах и уехать в Берлин к освободившемуся из плена мужу – у бедняжки не было денег, она голодала, как и мой секретарь Минна Люк, и бухгалтер Вилли Хапке. Никому из них я не могла помочь, поскольку все отобрали у самой.
А что мой муж? Расставания, выпавшие на нашу долю, не прошли бесследно. Моя болезнь и бесконечные аресты тяготили его, ведь после пяти лет на фронте он заслуживал совсем иного. Многие его поступки причиняли мне боль. Взаимная привязанность постепенно превращалась в ненависть, но в силу обстоятельств о разъезде не заходило и речи. Приходилось делить очень тесную комнатушку, что осложняло наши отношения еще больше.
Жизнь в Брейзахе стала совершенно невыносимой. Я написала отчаянное письмо генералу Кёнигу, [366]366
Кёниг Мари Жозеф Пьерр Франсуа (1898–1970) – маршал Франции, в 1944–1945 гг. – военный губернатор Парижа, в 1945–1948 гг. – главнокомандующий французскими оккупационными войсками в Германии, впоследствии министр обороны Франции.
[Закрыть]командующему французской оккупационной зоной в Германии. Через пять месяцев, в августе 1946 года на мое послание наконец отреагировали. Французская полицейская машина доставила меня в Баден-Баден в некое военное здание. Вместе с другой женщиной, иностранкой, я получила комнату. Скоро я заметила: сокамерница подслушивает все, что я говорю. Начались допросы. Чего именно добивались следователи, по-моему, зачастую не понимали и они сами. Мне приходилось отвечать на самые незначительные и смехотворные вопросы – каков цвет волос и глаз у того или другого актера, актрисы. Внезапно что-то изменилось. Теперь меня спрашивали, кто из деятелей искусства верил в Гитлера, числился в числе его друзей.
– Я не доносчица, – сказала я. – И ничего не могу вам рассказать, потому что не общаюсь со своими коллегами. Помимо Эмиля Яннингса, Гертруды Эйзольд и Бригитты Хорней я лично знаю только тех актеров, которые снимались в моих художественных фильмах.
Для французов это было поводом еще жестче взять меня в оборот. Они давали мне еще меньше еды и подвергали непереносимым душевным пыткам. Затем перешли от кнута к прянику. Всевозможными посулами следователи хотели заставить меня предать друзей.
– Кто из ваших знакомых был убежденным национал-социалистом, а не только деятелем искусства? – слышала я день за днем.
– За любую информацию вы будете вознаграждены. Вы получите дом на Ривьере и возможность работать как свободный художник.
Это было так отвратительно, что я заупрямилась и вообще прекратила отвечать на вопросы.
Тема допросов снова поменялась – они начали говорить о концентрационных лагерях. Следователи не хотели верить, что, кроме Дахау и Терезиенштадта, остальные лагеря были мне неизвестны.
– Вы что, никогда совсем ничего не слышали о Бухенвальде и Маутхаузене?! – кричал один из французов.
– Нет, – отвечала я.
– Вы лжете, невозможно верить этому, скажите правду.
Дрожа от волнения, я прокричала:
– Нет, нет, нет!
– Если вам дорога жизнь вашей матери, то…
Это было уже слишком, говорить дальше ему не пришлось – я подскочила к этому парню и вцепилась зубами в шею так, что пошла кровь.
После этого меня отвели в комнату и больше уже не мучили, а спустя несколько дней перевели в другую тюрьму, где представили французскому генералу. Демонстративно не здороваясь, ледяным тоном он произнес:
– Мы решили отправить вас отсюда. Поедете в Шварцвальд, в Кёнигсфельд. Вы, ваша мать и муж не должны покидать этой зоны. Ваши служащие могут возвращаться в Берлин, они свободны. Вам же надлежит каждую неделю являться во французскую полицию в Филлингене.
Я спросила его:
– А на что нам жить? Что с моими деньгами, фильмами и другим имуществом?
– Меня это не интересует, я этим не занимаюсь, – резко сказал он.
– Но, пожалуйста, поймите, – умоляла я, – на что-то ведь мы должны жить, у нас же все отобрали.
Но генерал ничего не ответил, позвонил охраннику, и меня увели.
Кёнигсфельд в ШварцвальдеПеред тем как мы покинули Брейзах, из Баварии неожиданно приехала сестра моего мужа и привезла с собой полный чемодан продуктов. Она получила их от крестьянина, которому помогала в работе. Какой был праздник! Сегодня, спустя более сорока лет, когда вижу в супермаркетах огромный выбор, я каждый раз вспоминаю об этом чемодане.
Кёнигсфельд, тихий курортный городок, окруженный темнотой пихтовых лесов Шварцвальда, показался нам раем. Нам отвели двухкомнатную квартиру на старой вилле, принадлежавшей фрау Фанни Рейтель из известного семейства музыкантов и банкиров Мендельсон-Бартольди. [367]367
Мендельсон-Бартольди – корни этой династии в Гамбурге. Мозес Мендельсон, дед композитора Феликса Мендельсона-Бартольди, был философом. Отец Феликса – Абрахам – стал банкиром, принявшим вместе с женой христианство, их дети – Фанни, одаренный музыкант, и Феликс были крещены под фамилией Мендельсон-Бартольди. Феликс (1809–1847) стал известным композитором, создавшим выдающиеся произведения во всех музыкальных жанрах. Правнук Мозеса Пауль Мендельсон-Бартольди (1875–1935) известен в Европе как крупнейший берлинский банкир и коллекционер современного искусства. В Потсдаме находится Центр Мозеса Мендельсона, которым руководит один из нынешних представителей династии историк Юлиус Шопе (р. 1942).
[Закрыть]Аренда жилья была большой проблемой. Квартиру стоимостью ниже 300 марок бургомистр нам предложить не мог. Фрау Рейтель, премилая пожилая дама, была готова отсрочить плату за первые месяцы.
В Филлингене, [368]368
Филлинген – окружной город в земле Баден-Вюртемберг, севернее реки Баар, место, где зародился швабско-аллеманский карнавал.
[Закрыть]в получасе езды, муж устроился на работу шофером грузовика и по совместительству продавцом в винной лавке «Фолль». Это было большой удачей, теперь мы могли обменивать у крестьян вино на продукты.
Столь же удачным оказалось мое знакомство с Ханни, молодой девушкой из Брейзаха, которая приехала вместе с нами. Она понравилась мне сразу, и не только из-за своей красоты, но прежде всего из-за доброго и веселого характера. Тогда ей было девятнадцать, и она непременно хотела учиться. После освобождения я посоветовала ей учиться на секретаря, но пока Ханни стала моей помощницей по дому.
Вскоре мы увидели, что в Кёнигсфельде тоже ничего нет. Что-либо купить было невозможно. Магазины стояли абсолютно пустыми, рынок вообще отсутствовал. Единственным нашим богатством оказались грибы. Стояла осень, и мы каждый день отправлялись в лес. Такого грибного изобилия я не видела никогда. Но самое главное: каждый раз на прогулке я чувствовала себя свободной. Никаких допросов, никаких полицейских. Блаженное спокойствие. Я всегда любила подобные прогулки, а этот лес, казалось, возник из сказки. Воспоминания детства нахлынули на меня, а вместе с ними ожили в памяти строчки, с которых начиналось мое первое стихотворение:
Когда выпал первый снег, в нашем положении так ничего и не изменилось. Я направляла различные письма и прошения во всевозможные французские инстанции, но все они оставались без ответа.
Однажды к нам пришел нежданный гость – молодой человек с аскетическим лицом. Сначала мы не рискнули впустить его в комнату. Он представился французским актером с немецким именем Пауль Мюллер. Мы узнали, что, совершая театральное турне по французской оккупационной зоне Германии, он посмотрел в Филлингене фильм «Бури над Монбланом», после чего приложил все усилия, чтобы найти меня. Я не могла и подумать, какое огромное влияние на мою судьбу этот молодой француз окажет спустя несколько лет.
Теперь я получала много писем и посылок гуманитарной помощи от друзей и знакомых из Америки. Каждый раз, когда приходил подобный пакет, у нас возникало чувство, что это рождественский подарок. Даже кусок мыла или упаковка «Нескафе» казались нам настоящим сокровищем. От моего друга Стоуиттса, майора Меденбаха и других, мне лично не знакомых американцев, получали мы одежду и теплые вещи, и не только это. Стоуитгс посылал нам копии писем в мою поддержку, направленных президентам ЮНЕСКО, МОК и различных национальных Олимпийских комитетов. О лучшем адвокате я не могла и мечтать. Все его старания, однако, оказались безрезультатными.
Напротив, мы узнали, что все мое имущество: монтажные столы, звуковую аппаратуру, кинопульт, камеры, деловые бумаги, чемоданы, костюмы и личные вещи – французы вывезли на грузовиках, как будто бы в Париж. Об этом мне сообщил Вилли Крючниг, знакомый по Кицбюэлю. Я думала, что потеряю рассудок. Дело моей жизни казалось уничтоженным.
Американцы реабилитировали меня и возвратили имущество. Они не оставили себе ни одной копии. А французы?
Другое ужасное известие пришло из Инсбрука. Адвокат Келльнер писал:
Капитан Птижан, директор французского киноотдела в Тироле, официально назначенный управляющим дома Зеебихлей и фильмохранилища в Мюнхене, еще до транспортировки материала в Париж дополнительно снял с Ваших счетов все деньги из банка Кицбюэля.
Таким образом исчезли безвозвратно: 300 тысяч марок со счета фирмы, 30 тысяч марок с моего личного счета, 4 тысячи моей матери и 2 тысячи мужа. Сплошная полоса неудач.
Со времени окончания войны прошло уже более двух лет, но никакого судебного решения по моему делу все еще не было принято. Я оказалась бесправна и лишена свободы.
Депрессия, от которой я страдала, усилилась. Из-за постоянных ссор с мужем я решила развестись. Кроме того, я остро нуждалась в медицинской помощи. Доктор Хейслер, молодой врач из Кёнигсфельда, надеялся, что сможет устроить меня в санаторий около Фельдберга. [370]370
Фельдберг – самая высокая гора Шварцвальда, к юго-востоку от Фрейбурга.
[Закрыть]Там меня вроде бы готовы были принять без предварительной оплаты. Казалось, Хейслеру и еще одному медику из Кёнигсфельда все удастся. В мае 1947 года около нашего дома остановилась французская военная машина, и мне приказали собраться и следовать за ними. Мы нисколько не сомневались, что меня отвезут в санаторий.
Но я ошиблась. Если бы в живых не осталось достаточно свидетелей, которые смогли подтвердить эту невероятную историю, можно было бы, наверно, заподозрить, что все произошедшее я выдумала. Через два часа пути мы уже должны были прибыть в санаторий Фельдберга. Однако, проехав по Фрайбургу, наш автомобиль остановился около большого здания. Неужели опять тюрьма?! Далее все происходило так быстро, что воссоздать мелкие детали в их последовательности у меня уже не получится. Помню немногое: меня приняли в каком-то холодном помещении врач и медицинская сестра; французы подписывали документы; затем я осталась наедине с медсестрой, которая взяла мой чемодан и привела в маленькую комнату. Как только она ушла, я увидела железные решетки, закрывавшие не только окна, но и раковину. Сомнений не оставалось: меня поместили в психиатрическую больницу. Протесты не помогали. Сестры пожимали плечами, а врач, осмотревший меня на следующий день, заявил: «Вы находитесь здесь по распоряжению французского военного командования. Вас нужно вылечить от депрессии».
Напрасно я просила врача, к которому сестры обращались «господин профессор», отпустить меня домой. Тщетно. Меня снова заперли, на сей раз в клинике.
Память сохранила лишь отдельные фрагменты этого мрачного периода моей жизни. Припоминается, как меня водили по длинным сумрачным коридорам, из-за дверей доносились громкие крики и сестра сказала: «Это Паула Буш, из цирка». Как потом меня привели в комнату, где прикованная к кровати худая девушка с бледным лицом издавала истошные крики, а ее голова болталась вверх-вниз. Вскоре мне сделали электрошок. После этого все помню как в тумане, вероятно потому, что предварительно мне вкололи что-то успокоительное.
Почему меня заперли в психбольнице? Хотели лишить дееспособности или просто устранить? Спустя много лет из письма французского кинематографиста, которое у меня сохранилось, я узнала, что тогда в Париже шла борьба между влиятельными группами за обладание моими фильмами. Потому меня и поместили в клинику.
Через три месяца меня неожиданно отпустили. В начале августа 1947 года я покинула клинику. Медленно спустилась по каменным ступеням на улицу с маленьким чемоданом в руках и справкой для предоставления французской администрации. Там говорилось, что пребывание Лени Рифеншталь в закрытом отделении психиатрической клиники Фрайбурга являлось совершенно необходимым по причине депрессивного состояния. Впереди замаячила какая-то тень, и я вдруг увидела мужа. Моментально вышла из себя – после заявления о разводе я вообще не собиралась с ним встречаться. Он взял меня за руку и сказал: «Пойдем, господин Фолль одолжил мне свою машину, отвезу тебя в Кёнигсфельд».
Во время поездки мы почти не разговаривали – слишком скованно себя чувствовали. Петер, волнуясь, рассказывал, что развод уже оформлен через суд земли Баден в Констанце. [371]371
Констанц – районный центр в земле Баден-Вюртемберг, на южном берегу Баденского озера.
[Закрыть]Он добровольно принял на себя вину, но надеется, что все это еще не означает окончательного разрыва.
– Я не хочу тебя потерять, – сказал он, – знаю, что сделал тебе много плохого, но ты должна мне верить: я всегда любил только тебя. – После короткой паузы продолжил: – Пожалуйста, Лени, дай мне еще один шанс, обещаю, что исправлюсь.
Я еле вынесла эти слова: слишком часто он давал мне подобные обещания и слишком часто я ему верила.
– Больше не могу, боюсь сойти с ума, – произнесла я в слезах.
Легче мне было выпрыгнуть из машины, так велик оказался страх снова проявить слабость. Моя привязанность к нему так никуда и не исчезла. Петер попытался меня успокоить.
– Я хочу помочь – сейчас тебе нужна поддержка, нужен друг. Я подожду, но, если буду нужен, знай, – я всегда рядом.
Два часа спустя он привез меня к матери. Она светилась от счастья. Петер уехал обратно в Виллинген.
Незнакомец из ПарижаЕсли бы я не должна была каждую неделю отмечаться во французской военной комендатуре в Филлингене, работала бы где-нибудь или, по крайней мере, знала, когда получу свободу, то время, проведенное в Кёнигсфельде, вполне могло считаться замечательным. В этой местности, расположенной в великолепных лесах, чувствовалась какая-то особенная атмосфера.
Ее создавали тамошние жители. От многих из них, включая любезную и сердечную домовладелицу фрау Рейтель, исходили сильные религиозные и творческие импульсы.
Духовную жизнь Кёнигсфельда определяла христианская братская община, организовывавшая поэтические чтения, церковные концерты и интересные лекции. Здесь жили также многочисленные сторонники антропософского учения доктора Штейнера. [372]372
Штейнер Рудольф (1861–1925) – австрийский теософ, основатель антропософии. Основал также Вальдорфские школы и антропософское общество.
[Закрыть]Здесь же находился небольшой летний дом, принадлежавший знаменитому исследователю религии и врачу, работавшему в Африке, доктору Альберту Швейцеру. [373]373
Швейцер Альберт (1875–1965) – немецкий евангелический теолог, органист, музыковед, врач и философ, нобелевский лауреат (1952).
[Закрыть]В этом городе располагались прекрасные садово-парковые ансамбли, санатории, пансионаты и небольшие гостиницы. Никаких высотных домов и отвратительных бетонных сооружений.
Но эта умиротворяющая атмосфера не могла отвлечь меня от реальности. Ежедневно я с нетерпением ждала почтальона с известием, которое даст надежду на свободу.
Однажды осенним туманным днем приехал посетитель. Он представился как господин Демаре из Парижа. Мы отнеслись к нему в высшей степени недоверчиво. Казалось, он угадал наши чувства, и сказал мягким вкрадчивым голосом:
– Не бойтесь, я привез вам хорошие новости.
Он говорил по-немецки с французским акцентом. Я определила его возраст: от сорока пяти до пятидесяти. Его лицо было немного обрюзгшим, а выражение глаз неопределенным.
– Прежде чем объяснить вам, что меня сюда привело, – произнес он, – я хотел бы немного рассказать о себе.
Мы только что получили посылку с гуманитарной помощью, поэтому мама смогла предложить ему чашку чаю и печенье.
– Я приехал из Парижа, но родился в Германии и до тысяча девятьсот тридцать седьмого года жил в Кёльне. Затем эмигрировал во Францию. Французская моя фамилия Демаре, немецкая – Кауфман.
Возникла пауза. Никто из нас не отваживался задать вопрос. Мы были слишком запуганы тем, что уже пережили.
– Я знаю все ваши фильмы, – сказал он, – я лично ваш большой поклонник, и моя жена тоже.
– Не могли бы вы сказать, какова ваша профессия? Вы репортер?
Он засмеялся:
– Нет, вы имеете дело не со злым журналистом и не с тайным агентом, я французский кинопродюсер.
Он вынул из бумажника визитную карточку. Я прочитала: «Ателье Франсе, А. О. Капитал 500 000 франков. Париж, 8-й округ, ул. Серисоло, 6».
Карточка мне ничего не сказала, и чувство недоверия вспыхнуло с новой силой. Незнакомец продолжал:
– Мы с женой – единственные владельцы этой фирмы. – Он произнес это тоном картежника, которому выпала удачная карта. – Я принял французское гражданство и потому изменил фамилию. Моя жена – француженка, хорошо знает кинодело. Вы позволите, – сказал он, – я привез вам из Парижа кое-какие мелочи. – И с этими словами протянул небольшой пакет.
Незнакомец откинулся назад и, глядя на меня, мать и Ханни, которая тоже сидела за столом, произнес убежденно:
– Я надеюсь принести вам свободу и спасти «Долину».
У меня защемило сердце, я резко поднялась и вышла из комнаты. Не могла больше владеть собой – должна была выплакаться. Ни одного мгновения я ему не верила. Я могла поверить только в то, что меня опять вводят в заблуждение и моя жизнь снова превращается в кошмар – а это было бы уже слишком.
Мама постаралась меня успокоить, привела назад к гостю, который был шокирован моей реакцией. Я извинилась.
– Знаю, – сказал месье Демаре, – знаю, что вы пережили много горя, что у вас отняли все, заперли в психиатрической клинике, но послушайте: я надеюсь, что скоро ваши страдания останутся позади.
Я снова разрыдалась, всхлипывая, проговорила:
– Как вы думаете этого добиться? Никто не смог мне помочь. Все мои прошения и письма американских и французских друзей остались без ответа. Неизвестность – самое ужасное.
– Моя дорогая фрау Якоб, вас ведь сейчас так зовут…
Я покачала головой:
– Я снова Рифеншталь, несколько дней назад развелась.
Демаре продолжал:
– Сейчас расскажу, как обратил внимание на вашу судьбу и фильм «Долина».
Теперь я слушала чрезвычайно внимательно.
– Я имел дело с парижской фильмотекой. В подвале, где хранится множество копий различных фильмов, обнаружились коробки с надписью «Долина», подписанные вашим именем. Мне стало любопытно. Но было ясно, что весь материал для просмотра просто так мне не получить. Подкупив заведующего складом, ночью я смог прокрутить несколько роликов фильма. Это была рабочая копия без звука.
Как только я услышала, что «Долина» еще существует, и узнала, где она находится, то вздохнула с облегчением.
– Неужели вы видели «Долину»? – вне себя спросила я.
– Да, – ответил Демаре, – не знаю только, та ли эта копия, которую вы сами готовили. Через проверенные источники удалось выяснить, что французская монтажница по заданию капитана Птижана работала около года. Французская группа хотела закончить фильм и использовать его без вашего участия и разрешения. Эти люди поддерживали хорошие отношения со Вторым отделением и его шефом полковником Андрьё. Естественно, они были заинтересованы в том, чтобы подольше продержать вас в заточении, дабы использовать фильм без помех.
– Значит, речь идет о тех же людях, которые меня отправили в психиатрическую клинику? – спросила я пораженно.
– Возможно, – сказал Демаре. – Мне следует вести себя очень осмотрительно. В Париже никто не должен знать, что я сегодня встречался с вами. То, что вы узнали, храните в большой тайне. Ни с кем об этом не говорите, иначе я не смогу ничего для вас сделать, все и так достаточно опасно.
– А как вы собираетесь мне помочь, если никто ничего не должен знать?
– Сейчас вы поймете. У нас с женой есть хороший друг. Он один из самых уважаемых и авторитетных адвокатов в Париже, почетный член Сорбонны, доктор юриспруденции, профессор. Его зовут Андре Дальзас. Он согласился взять ваше дело, так как ваша судьба, о которой он узнал в основном через прессу в Париже, его тронула. К тому же подобное обращение с вами он находит недостойным французов и Франции. Поэтому гонорара за работу ему не надо – чтобы никому не повадно было упрекать, что он взялся за ваше дело только из-за денег.
Мои сомнения постепенно улетучивались. Я начала осознавать, что здесь кроется что-то конкретное.
– А что профессор Дальзас сможет для меня сделать? – тревожилась я.
– Он, если вы согласитесь, – собственно, поэтому я и здесь – привлечет к суду полковника Андрьё.
– Это невозможно! Шеф Тайной французской государственной полиции не может быть обвинен немкой.
– Вам нужно написать заявление, равносильное присяге, и правдиво изложить все, что с вами произошло во французской оккупационной зоне в Австрии и Германии. Если у вас есть подходящие документы, то они по меньшей мере должны являться нотариально заверенными копиями.
– У меня есть важные свидетельства американской штаб-квартиры Седьмой армии и полковника Андрьё. Я покажу вам их, но что заставляет вас выступать в мою защиту?
Демаре ухмыльнулся:
– Я теперь деловой человек и хотел бы, чтобы вы закончили «Долину» для меня, а затем мы бы разделили доход.
– А! – воскликнула я. – Мне нужна только свобода, деньги мне безразличны. Берите все.
– Вы очень много заработаете, фильм фантастический, я неоднократно просматривал ролики.
– У вас имеются финансовые возможности завершить фильм?
– Это не проблема, важно, чтобы пришел конец вашему заточению и чтобы мы добились возвращения отнятого у вас имущества. За то, что вы уже выпущены из тюрьмы, благодарите также профессора Дальзаса, который с недавнего времени уже занимается вашим делом.
Повинуясь внезапному порыву, я вскочила и обняла Демаре, который поначалу показался мне совсем не таким симпатичным, поцеловала его в обе щеки и как ненормальная закружилась по комнате от счастья. Прощаясь, он сказал, что вскоре мы увидимся. Я должна была как можно скорее отослать надлежащие документы и прежде всего сохранять молчание.
Той ночью я не спала. Радость переполняла меня, все было так нереально, слишком фантастично, чтобы быть правдой. Но теперь я могла надеяться. Мое приподнятое настроение передалось и матери, и Ханни. Мы все ожили и с нетерпением ждали вестей из Парижа. Кажется, начинался новый жизненный этап.
Уже спустя неделю пришло первое письмо от Демаре. Он просил срочно прислать мое заявление под присягой и нотариально заверенные документы. Мы получили от него посылку с шоколадом, сахаром и медикаментами. Затем долгое время не поступало никаких известий. Я уже испугалась, что все лопнет как мыльный пузырь.
Падали первые хлопья снега. Наша вторая зима в Кёнигсфельде – полтора года со времени окончания войны, а я все еще узница. Между тем в Германии прошел Нюрнбергский процесс, [374]374
Нюрнбергский процесс – судебный процесс над главными нацистскими преступниками, проводился Международным военным трибуналом в Нюрнберге с 20 ноября 1945 г. по 1 октября 1946 г.
[Закрыть]появилось новое правительство, началось восстановление страны. Должна признать, что сквозь призму собственной судьбы все вышеупомянутые события переживались мной как во сне.
Среди подсудимых в Нюрнберге меня особенно затронула судьба Альберта Шпеера.
Тем временем, мое терпение подверглось серьезной проверке. Никаких известий из Парижа. Я смирилась с обстоятельствами. Рождество и начало 1948 года мы провели в подавленном настроении. Но затем от профессора Дальзаса пришло первое письмо, которое вселило в меня оптимизм. Он прислал мне различные формуляры, заявления на имя французского Верховного суда и доверенности по процессу, которые я должна была подписать и отослать обратно.
В середине января нас во второй раз посетил Демаре. Он привез с собой два договора, которые я подписала, не глядя. Вот так для возвращения свободы я согласилась почти на все. Первый договор предусматривал, что я передаю его фирме «Ателье Франсе» исключительные права на использование всех моих фильмов, включая «Долину», во всем мире. Прибыль от чистого дохода делится поровну между его фирмой и мной. В дальнейшем на меня возлагались обязательства обсуждать с месье Демаре все проекты – как свои, так и кем-либо предложенные.
Согласно второму договору «Ателье Франсе» получило право осуществлять от моего имени все возможные сделки, связанные с моей работой в качестве режиссера, актрисы или сотрудника в фильмопроизводстве. Фирме Демаре передавались также эксклюзивные права на издание и продажу моих литературных трудов. Договор действовал в течение десяти лет. В дальнейшем я подписала доверенность, по которой после снятия ареста на мое конфискованное в Париже киноимущество оно могло быть выдано на руки только месье Демаре.
В ситуации, в которой я тогда находилась, я бы приняла, не задумываясь, даже более невероятные и невыгодные условия.
В начале февраля, раньше чем я могла рассчитывать, почта принесла документ, дававший мне долгожданную свободу. Он был выдан французским военным командованием земли Баден.
