Текст книги "Мемуары"
Автор книги: Лени Рифеншталь
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 80 страниц)
На следующее утро я отправилась назад в долину, в Майрхофен. С собой у меня была лишь косметичка, в которой лежали лекарства, да немного денег, остальной багаж пришлось пока оставить у Шнеебергера. Там находились оригиналы негативов фильмов об Олимпиаде, но в тогдашнем моем состоянии все это потеряло всякий смысл. Я хотела лишь одного – возвратиться к матери.
По дороге удалось сесть в крестьянскую повозку, битком набитую мужчинами в штатском. Примерно через час нас остановили американцы: «Предъявите документы!» Я тоже показала необходимые бумаги. Потом они приказали всем сойти с повозки и следовать за ними. Нас привели в лагерь, устроенный в чистом поле в нескольких километрах от дороги. Мы были арестованы.
Первыми мне помогли австрийские коммунисты. Они узнали меня и были настроены очень дружелюбно. Я облегченно вздохнула и поблагодарила их, когда они поделились со мной кое-какими продуктами. Мало-помалу я стала оживать, больше не чувствовала себя такой одинокой, мы разговаривали друг с другом как здравомыслящие люди, без ненависти и неприязненных чувств. Коммунисты заботились обо мне, познакомили с лагерной жизнью, рассказали, где можно кое-что достать и от чего лучше держаться подальше. Показали дыру в ограждении, которая их самих не так уж и интересовала, так как еды здесь давали достаточно. Но меня эта дыра привлекла больше всего, и уже на следующее утро я сбежала. Это был мой первый побег. Однако свобода продлилась всего несколько часов. Меня снова задержали американцы и поместили в другой лагерь. Поскольку и он плохо охранялся, я снова бежала.
В третий раз меня взяли в плен неподалеку от Куфштайна. [354]354
Куфштайн – австрийский курорт в Тироле, на реке Инн.
[Закрыть]Здесь я пробыла несколько дней, чтобы наесться досыта и набраться сил. Удивительно, насколько небрежно и легкомысленно охраняли американцы пленных. Снова сбежав, я отправилась в путь пешком, хотя давалось мне это все с большим трудом. Колонны на дорогах становились плотнее, джипы и танки двигались со скоростью пешехода. Я совершенно выбилась из сил. Но до дома Зеебихлей было недалеко. Вёргль остался уже позади. Теперь до цели было всего 25 километров. Ноги стерлись в кровь, каждый шаг давался с болью. Около одного крестьянского дома я остановилась, увидев у входа велосипед. Каким было бы облегчением поехать дальше на велосипеде, подумала я, и тут же вспомнила о дорожном происшествии при первой своей попытке научиться ездить. Однако в данный момент это казалось единственной возможностью добраться до дому. Я вступила в переговоры с хозяйкой, но та ни за что не хотела расставаться с велосипедом, даже за деньги. Заметив, что крестьянка с восхищением рассматривает мою сумочку из крокодиловой кожи, я предложила обменяться, и та согласилась. Сделав для пробы несколько кругов перед крестьянским домом, я отважилась выехать на шоссе. Виляя, проезжала мимо грузовиков и джипов. Желание вновь увидеть мать пересиливало страх.
Когда от небольшой железнодорожной станции Шварцзее я направила велосипед вверх по узкой дороге к своему дому, у меня бешено заколотилось сердце. На крыше развевался американский флаг. Ставни были открыты. Я медлила входить в дом. В коридоре навстречу вышел американский майор, поприветствовавший меня настолько любезно, что страхи тут же пропали.
– Фрау Рифеншталь? – на ломаном немецком спросил он. – Мы давно уже ждем вас.
Американец вошел со мной в комнату и предложил присесть.
– Моя фамилия Меденбах, я рад познакомиться с вами, – сказал он с улыбкой. – Вам нет необходимости говорить на английском, я хорошо понимаю по-немецки: некоторое время учился в Вене.
И это были наши враги? Я вспомнила «друзей» – немцев Шнеебергеров. Видя мое беспокойство, офицер успокаивающе произнес:
– Вам нечего опасаться, хотя мы и конфисковали ваш дом, но, по счастью, все вещи остались в целости и сохранности. Нам только пришлось всех, кто здесь жил, переселить в другое помещение.
Я все не решалась спросить о матери, но майор Меденбах понял, что меня тревожит.
– Вашу мать и всех людей, которые жили в доме, мы разместили в нескольких километрах отсюда в имении, принадлежавшем семейству Риббентроп. Вам знакомо это место?
Я ответила отрицательно и недоверчиво переспросила:
– Моя мать жива и находится недалеко отсюда?
Он кивнул:
– С ней все в порядке.
И тут у меня сдали нервы: нахлынувшая радость, пережитые шоки, тяготы, череда дней, когда приходилось идти пешком, – я разрыдалась. Майор положил мне на плечо руку и произнес:
– Успокойтесь, для вас есть еще одна новость, хорошая.
Возникла пауза. Американец выждал, пока я перестала плакать, потом проговорил осторожно:
– Ваш муж тоже жив.
Пораженная, я уставилась на него. Петер жив – это не укладывалось в голове. Меня вновь стали сотрясать рыдания, я ревела и уже никак не могла остановиться.
– Да успокойтесь же вы, успокойтесь, – уговаривал меня Меденбах.
Потом я узнала, что он освободил мужа из лагеря военнопленных и устроил к себе шофером. Петер находился сейчас вместе с моей матерью в имении.
Майор вывел меня из дому, усадил в джип и повез вверх по незнакомой лесной дороге. Проехав несколько километров, мы остановились перед комплексом невысоких строений, расположившихся на лесной поляне, – это было владение семьи Риббентроп. Сначала я оказалась в объятиях матери, потом мужа. Все это походило на сказку.
Немного погодя мы уже лежали рядом в постели. Сколько лет, пока Петер был на Северном фронте, я, переживая град бомб в Берлине, жаждала наступления этого момента. Неужели теперь все позади и начнется мирная жизнь?
Однако счастье оказалось недолгим. Уже через несколько часов нас разбудили. Мы услышали гул моторов, визг тормозов, громкие команды, шум и стук в ставни. Потом взломали дверь. Рядом с кроватью появились вооруженные американцы и направили на нас свет фонариков. Никто из них не говорил по-немецки, но их жесты были недвусмысленны: одевайтесь, поедете с нами.
Меня арестовали в четвертый раз, на сей раз уже при муже. Теперь я узнала победителей с другой стороны. Это были не те раскованные, вальяжные Джи-Ай, [355]355
Джи Ай (от англ. GI – сокр. от «Goverment Issue», букв.: правительственное задание) – в народном лексиконе обозначение солдат армии США.
[Закрыть]что охраняли лагерь, а настоящие вояки, не склонные церемониться. На джипе они доставили нас вниз в Кицбюэль и разместили в доме, уже наполненном множеством людей. Так как Петер находился со мной, то я оставалась спокойной и крепко держала его руку. В переполненной комнате спать можно было только на полу.
На следующее утро нам принесли завтрак – ветчину и яичницу-глазунью. Такой вкусноты мы давно уже не ели. Ничего страшного с нами не произошло. Никаких допросов. Нас отпустили так же неожиданно, как и арестовали. «Вы можете идти», – сказал по-английски часовой, который еще несколько часов назад довольно грубо обращался с нами. Он сделал характерное движение большим пальцем, повторил его еще и еще раз, так как мы сначала не поняли и не поверили ему. Затем мы отправились пешком назад, в имение.
Мать вновь обняла меня, она ни о чем не спрашивала, а я ничего не стала рассказывать – слишком устала. На следующее утро мной снова начали овладевать беспокойство и страх. Каждое мгновение мерещился визжащий звук джипов. Но все было спокойно.
Муж рассказал, что даже после смерти Гитлера им пришлось вести бои под Регенсбургом. [356]356
Регенсбург – административный центр баварского округа Верхний Пфальц, университетский город, резиденция князей Турн и Таксис.
[Закрыть]Затем он попал в американский плен, а почти все его товарищи погибли. Он говорил об этом спокойно, пытался приуменьшить трагизм ситуации. Петер был офицером, как говорят в армии, «от бога», таких уважали и ценили солдаты. Его невозмутимость и хладнокровие передались в эти дни всем, особенно мне. Мы ждали, что же нам принесет будущее. Временами в имение приезжал майор Меденбах и привозил продукты, доставлявшие радость: апельсины, шоколад, кексы.
Через несколько дней перед дверью опять остановился джип с двумя американцами в военной форме. Я снова была арестована. Солдаты предложили захватить кое-какие мелочи – кусок мыла, полотенце, зубную щетку и гребень. В отчаянии я искала глазами мужа, но Петер был где-то в поездке с Меденбахом – мне так и не удалось попрощаться с ним. Бедная мама, она опять оставалась в неведении, когда снова увидит меня.
Джип на большой скорости мчался по сельским дорогам. Через несколько часов, когда уже начало темнеть, мы приехали в зальцбургскую тюрьму. Пожилая надсмотрщица препроводила меня в камеру столь грубым пинком, что я упала на пол. Дверь за мной захлопнулась. В темной камере с решеткой на окне находились две женщины. Одна из них ползала по полу, что-то бормотала, потом начала кричать и забилась в конвульсиях – казалось, потеряла рассудок. Другая узница, сжавшись в комочек сидела на нарах и тихонько плакала.
Впервые оказаться в камере – чувство невыносимое. Я забарабанила кулаками в дверь и постепенно вогнала себя в такое отчаяние, что стала всем телом бросаться на нее, пока не упала в изнеможении. Лишение свободы показалось мне хуже смертного приговора. Я была уверена, что не переживу длительного заключения.
Часами лежа на нарах, я переворачивалась с боку на бок и безуспешно пыталась забыться. Душевнобольная продолжала кричать всю ночь напролет. Но хуже этого были доносившиеся со двора пронзительные крики мужчин, которых избивали. Такие вопли, казалось, способны издавать только животные. Той ночью, как выяснилось позднее, допрашивали эсэсовцев.
На следующее утро за мной пришли и отвели в другую камеру. Перед этим пришлось раздеться догола, и охранница тщательно осмотрела мое тело. Потом приказали снова одеться и вывели во двор. Там уже находилось много пленных. Я оказалась единственной женщиной. Надсмотрщик скомандовал нам выстроиться в один ряд. Затем пришел американский офицер, владевший немецким в совершенстве. Он сдвинул нескольких человек поплотнее, потом остановился перед первым в нашем ряду:
– Ты был в партии?
Тот поколебался секунду-другую, затем сказал:
– Да.
Последовал боксерский удар в лицо. Американец подошел к следующему.
– Ты был в партии?
Этот тоже медлил с ответом.
– Да или нет?
– Да.
И он также получил удар по лицу. Однако, как и первый, пленный не отважился предпринять хоть какую-то попытку защититься.
Вопрос к следующему:
– Ты был в партии?
Молчание.
– Ну?
– Нет, – проорал тот в ответ.
Удара в лицо не последовало. После этого никто больше не признался, что состоял в партии. Мне этот вопрос не задали.
Мужчин увели, мне велели подождать. Тут ко мне подошел офицер, грудь которого обильно украшали наградные знаки. Он пристально посмотрел на меня, взял в ладони голову, поцеловал в лоб и сказал:
– Оставайся храброй, девочка, ты победишь.
Я с удивлением взглянула на него. Уже не молод, виски тронуты сединой, взгляд строгий и одновременно добрый.
– Не сдавайся, – добавил он, – держись до конца.
Потом нас погрузили в большие открытые грузовики. Никто не знал, куда нас отправят.
В американской штаб-квартиреМного часов без остановки нас везли по сельским дорогам и автобанам в северном направлении. Наконец мы оказались в лагере, представлявшем собой большую площадь, окруженную одноэтажными домами. Здесь размещались, как потом выяснилось, штаб-квартира 7-й американской армии и лагерь для пленных.
Записав наши анкетные данные, американцы отвели меня в один из маленьких домов и поместили в комнате на первом этаже вместе с тремя другими женщинами. Мы познакомились. Старшей была Йоханна Вольф, [357]357
Вольф Йоханна (1900–1985) – одна из секретарей Гитлера. Для шовинистических партий работала с 1919 г., в 1929 г. вступила в НСДАП, в 1938 г. награждена золотым значком партии.
[Закрыть]первая секретарша Гитлера. Я ее знала так же мало, как и остальных помощниц фюрера. Другая дама оказалась секретаршей венского гауляйтера фон Фрауэнфельда. [358]358
Фрауэнфельд Альфред Эдуард фон (1898—?) – прошел путь от должности гауляйтера Вены до поста генерального комиссара Крыма-Тавриды. Автор воспоминаний «На мне вины нет!» [1978).
[Закрыть]Самая молодая – француженка немецкого происхождения из Эльзаса, подозреваемая в шпионаже. В комнате стояло четыре кровати, стол, стулья, лампа. Обстановка приятно удивляла тем, что не походила на тюремную.
В первый день не произошло ничего. Я настолько устала, что заснула на кровати не раздеваясь. На следующее утро из окна мы видели множество мужчин, выведенных во двор на прогулку. Среди них я узнала Германа Геринга, Зеппа Дитриха, [359]359
Дитрих Зепп (Йозеф; 1892–1966) – мясник по профессии, телохранитель Гитлера, позднее обергруппенфюрер СС. Командовал соединением личной охраны фюрера, из которой выросла танковая дивизия «Лейбпггандарт Адольф Гитлер». Приговорен американским военным трибуналом к 25 годам тюрьмы.
[Закрыть]рейхсказначея НСДАП Франца Ксавера Шварца, адъютантов Гитлера Юлиуса Шауба и Вильгельма Брюкнера, а также нескольких генералов.
В этом лагере, прозванном «Медвежьим подвалом», находилось больше тысячи пленных. Здесь содержались наиболее известные личности. Мы, четыре женщины, были пока единственными представительницами слабого пола. Позднее на ежедневную прогулку по точно установленному графику стали выводить и нас.
Через два дня меня отправили на первый допрос. На стенах висели ужасные фотографии: истощенные фигуры, лежащие на нарах и беспомощно смотрящие огромными глазами в камеру. Снимки, на которых запечатлены горы трупов и скелетов. Я закрыла лицо руками – видеть это было невыносимо.
Офицер армейской контрразведки спросил:
– Вы знаете, что это такое?
– Нет.
– Никогда не видели?
– Нет.
– И вы не знаете, что это такое? Это снимки из концентрационных лагерей. Вы никогда не слышали ничего о Бухенвальде?
– Нет.
– О Дахау тоже не слышали?
– О Дахау слышала. Это лагерь для политических заключенных, государственных изменников и шпионов.
Офицер посмотрел на меня пронзительным взглядом.
– Что еще? – спросил он резко.
Запинаясь, я продолжила:
– Я интересовалась этим вопросом и даже беседовала с высокопоставленным компетентным чиновником. Это было в 1944 году, когда я навещала своего жениха Петера Якоба на Хойберге. [360]360
Хойберг – самая высокая часть Швабской Юры.
[Закрыть]Помню даже фамилию этого чиновника, так как он оказался братом артистки кабаре Труды Хестерберг. [361]361
Херстерберг Труде (1897–1967) – немецкая актриса кино и театра, в ее сатирическом кабаре звучали тексты К. Тухольского, Клабунда. В 1933 г. открыла новое «аполитичное» кабаре «Качели для муз». Снялась более чем в 70 фильмах («Любил я в Вене девушку» (1931) Э. Шёнфельдера; «Я хочу научить тебя любви» (1933) X. Хильперта; «На конце света» (1947) Г. Учицки; «Бунт в раю» (1950) Й. Штёкеля, вместе с О. Чеховой; «История Маленького Мука» (1953) В. Штаудте; в 60-е годы работала на телевидении).
[Закрыть]Он заверил меня, что дело каждого заключенного надлежащим образом рассматривается в суде и наказание в виде смертной казни понесет лишь тот, чья вина в тяжкой государственной измене будет абсолютно доказана.
– Знаете ли вы названия еще каких-нибудь лагерей?
– Терезиенштадт.
– Что вам о нем известно?
– Я слышала, что там были интернированы евреи, которые не выехали из страны.
– Что еще?
– В начале войны я лично справлялась в рейхсканцелярии у Филиппа Боулера [362]362
Боулер Филипп (1899–1945) – рейхсляйтер, обергруппенфюрер СС, один из первых вступил в НСДАП в 1921 г., начальник канцелярии Гитлера, соперник Бормана, уполномоченный по вопросам культуры, председатель комиссии «По защите национал-социалистической литературы». В 1932 г. опубликовал биографию Гитлера, в 1942-м – Наполеона. Курировал программу эвтаназии. В мае 1945 г. арестован союзниками и переведен в Дахау, где вместе с женой покончил жизнь самоубийством.
[Закрыть]о месте пребывания евреев и обхождении с ними.
– И что он ответил?
– Что евреев пришлось там интернировать, так как мы находимся в состоянии войны, а они могли бы шпионить. Точно так же и наши противники интернируют немцев и японцев.
– И вы в это поверили?
– Да.
– У вас не было друзей евреев?
– Были.
– И что же произошло с ними?
– Эмигрировали. Бела Балаш уехал в Москву, мои врачи отправились в Америку, Манфред Георге – сначала в Прагу, потом в Нью-Йорк, а Стефан Лоран [363]363
Лоран Стефан – оператор, сценарист. Принимал участие в съемках фильмов «Паганини» X. Хольдберга (1923) и «Дочь фрау Лорзак» Я. Флека (1925). Автор сценария к фильму К. Бернхарда «Безымянные герои» (1924). Нидерландский кинорежиссер П. Коэн снял документальную ленту «Стефан Лоран. Человек в кино» (1997).
[Закрыть]– в Лондон.
Тут мне стало дурно, и, не в силах говорить дальше, я пошатнулась.
Американец поддержал меня, придвинул стул и потом сказал:
– Эти фотоснимки сделаны частями американской армии при наступлении по территории Германии в освобожденных концентрационных лагерях.
Он спросил меня, верю ли я в это.
– Непостижимо… – пробормотала я.
– Вы еще успеете постичь это, – заявил американец, – мы не раз будем знакомить вас с подобными фотографиями и документами.
Потрясенная, я ответила:
– Спрашивайте обо всем что угодно, можете загипнотизировать меня, мне нечего скрывать. Я скажу все что знаю, но ничего особенно интересного сообщить вам не смогу…
Даже после допроса жуткие снимки продолжали стоять перед глазами. В своей камере я долго ворочалась в постели, но так и не смогла заснуть.
Увиденное и в последующие дни мучило меня. Очень хотелось выяснить подробнее, как могли произойти такие зверства и знал ли о них Гитлер. Я попыталась поговорить с Йоханной Вольф. Ей должно было быть известно многое, поскольку она оставалась рядом с Гитлером почти до самой его смерти. Сначала женщина молчала. Прошло несколько дней, прежде чем ее скованность немного ослабла и она стала отвечать на некоторые мои вопросы. Запинаясь, фройляйн Вольф рассказала, что не хотела покидать рейхсканцелярию, но Гитлер убедил ее сделать это ради восьмидесятилетней матери. Он приказал ей вместе с другими сотрудниками покинуть Берлин на последнем самолете. Юлиусу Шаубу, старшему адъютанту Гитлера, который также отказывался расстаться с ним, пришлось лететь этим же самолетом. Ему надлежало уничтожить в Оберзальцберге письма и личные бумаги Гитлера. Фройляйн Вольф сообщила, что находившиеся в окружении фюрера люди не могли до самой его смерти избавиться от воздействия его магического обаяния, хотя физически он совсем одряхлел. Потом она рассказала, как Магда Геббельс, перед тем как покончить с собой, лишила жизни пятерых своих детей. Будто бы Гитлер тщетно пытался убедить ее не делать этого. Но она хотела умереть вместе с ним, как и Ева Браун, которую ничто не могло заставить покинуть рейхсканцелярию, – единственным ее желанием было стать перед смертью фрау Гитлер.
Я спросила фройляйн Вольф:
– Как вы можете объяснить эти контрасты: с одной стороны, Гитлер так заботился о судьбе своих людей, а с другой – был настолько бесчеловечен, что терпел те преступления, о которых нам рассказали здесь, даже отдавал приказы совершать их?
– Возможно, – ответила она, всхлипывая, – его не ставили в известность об этом – он находился в окружении фанатиков. Такие люди, как Гиммлер, Геббельс и Борман, оказывали на него все большее влияние, они отдавали приказы, о которых Гитлер ничего не знал. – Фройляйн Вольф не смогла говорить дальше – она громко рыдала.
Я тоже тогда еще цеплялась за эту соломинку, мне казалось непостижимым, что Гитлер – такой, каким я его знала, – мог быть причастен к этим жестокостям. Но во мне постепенно стали зарождаться сомнения. Я хотела знать правду, какой бы горькой она ни была. Маловероятно, что такие важные приказы отдавались без ведома Гитлера. Но как тогда совместить все эти зверства со словами, услышанными мною в начале войны в Цоппоте, когда он заявил: «Пока в Варшаве находятся женщины и дети, обстрела города не будет»? Или его заявление в мастерской Альберта Шпеера, где он всего за несколько дней до начала войны воскликнул в моем присутствии: «Дай бог, чтобы меня не вынудили начать войну!»
Откуда же тогда взялась эта ужасная бесчеловечность в концлагерях? Я была совершенно сбита с толку. Возможно, Гитлер так изменился из-за войны, из-за изоляции, в которой жил с начала боевых действий. С этого момента у него уже не было связи ни с кем, кроме подчиненных. Раньше во время митингов ему передавалось ликование толпы, которое он впитывал как губка. Так к нему шли положительные импульсы, подавлявшие все негативное. Фюрер ведь хотел, чтобы его почитали и любили. Но в избранной им самоизоляции он лишился этих необходимых контактов. Стал одиноким, далеким от реальности, а когда, наконец, понял, что победа уже невозможна, – бесчеловечным. Так я пыталась дать хоть какое-то объяснение его шизофренической сути.
Теперь допросы стали ежедневными и длились по нескольку часов. Все сказанное стенографировалось; кроме того, я должна была заполнять множество анкет. Обходились со мной корректно, во время допросов разрешали сидеть. Мои показания подтверждались свидетелями, находящимися в лагере. Вскоре выяснилось, что офицеры армейской контрразведки знали обо мне больше, чем я сама. Они оказались превосходно информированы, и это благоприятно отражалось на обхождении со мной. Через некоторое время я уже не чувствовала себя заключенной. Несколько раз меня даже приглашали на послеобеденный чай с начальником лагеря и его офицерами. Там велись весьма свободные разговоры, особенно о некоторых заключенных. Излюбленной фигурой почти всегда был Геринг. Удивительно, какой популярностью он пользовался. Американцы подвергли его интеллектуальному тестированию, результаты которого восхитили их. Геринга лишили морфия, и это, вероятно, мобилизовало его умственные способности. Он выглядел похудевшим, но, казалось, всегда пребывал в хорошем настроении. Почти никто из американцев не думал, что он будет приговорен к смертной казни как военный преступник. Меня удивляло их мнение, так как я-то ни минуты не сомневалась в этом. Каждый день в лагерь привозили новых пленных.
Однажды я пережила очень неприятный эпизод – визит врача. Соседкам по комнате пришлось выйти. Мы с доктором остались одни.
– Я должен попросить вас сообщить мне кое-какие интимные подробности о Гитлере, – сказал он.
Я озадаченно посмотрела на него:
– Вам же и так ясно, что ничего «интимного» о нем мне неизвестно.
Врач продолжал:
– Фрау Рифеншталь, я понимаю, что вы не хотите говорить о таких вещах, но я доктор, можете довериться мне. Ведь это не преступление, если вы спали с Гитлером, – я никуда об этом не сообщу. Мы хотим лишь знать, был ли он нормальным в сексуальном отношении или же импотентом, как выглядели его половые органы и тому подобное – это важно для оценки его характера.
– Вон! – прокричала я, не в силах больше владеть собой. – Вон!
Врач испуганно уставился на меня. Я распахнула дверь и вытолкала его из комнаты, после чего бросилась на кровать. Нервы снова сдали.
Неожиданно, уже через несколько недель, – это было 3 июня 1945 года – меня выпустили. При этом я получила документ, в котором подтверждалось, что ко мне нет никаких претензий.
Его текст гласил:
Штаб-квартира Седьмой Армии.
Служба общего отдела-2.
Справка дана по месту требования 3 июня 1945 г.
Сим удостоверяю, что Лени Рифеншталь была допрошена в штаб-квартире Седьмой Армии и отпущена за отсутствием к ней претензий.
Полковник Уильям В. Куинн
