Текст книги "Бумажный Тигр 3 (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 48 страниц)

Лэйд усмехнулся. Шлепки, которыми он награждал свой пиджак, не избавили его и от десятой доли пыли, но, по крайней мере, помогли вернуть подобие кровообращения. А с ним и все те чувства, которые одолевали его обычно после пробуждения.

– Охотно. Я собираюсь позавтракать.

***

Обыкновенно Лэйд старался завтракать плотно, несмотря на все уверения доктора Фарлоу в том, что тяжелый завтрак скверно действует на печень. Он знал, что утренний наплыв посетителей лишит его ланча, и если позволит перехватить кусок, то только лишь в жаркие полуденные часы, когда дневной зной гнетет своей тяжестью все вокруг, а кусок не лезет в горло.

Нет уж, пусть модники из Айронглоу, вооружившись рулетками, высчитывают дюймы окружности своих талий, пусть чопорные аристократы из Олд-Донована морят себя водянистой кашей с ломтиком грейпфрута, настоящие мужчины, которые еще не перевелись в старой доброй Англии, предпочитают хороший сытный завтрак, способный наполнить силами на весь день.

Во-первых, два тоста с беконом, яйцами и голландским соусом. Они не очень сытны, но здорово разогревают аппетит, пробуждая в желудке те добрые чувства, которые радуют хорошего едока. Толстый ломоть «черного пудинга»[1], неважно, холодный ли или горячий, он неизменно превосходен. Полновесная порция горячего хашбрауна[2] превосходно наполняет желудок и придает сил. И, конечно же, никакой завтрак немыслим без лепешек. Печеные лепешки из маисовой муки считались в Новом Бангоре представителями низшей кухни, но Лэйд, покупавший их в пекарне полли в трех кварталах от лавки, знал – если снабдить их сыром или джемом, они делаются изысканным кушаньем, служащим достойным венцом трапезе.

И, конечно, чай. Большой, в пол пинты, стакан хорошо заваренного чая, сдобренного сахаром и морошковым вареньем. После всего этого не возбраняется выпить рюмку мадеры и, испустив вздох удовлетворения, спуститься в лавку, чтобы поднять ставни и подмигнуть запыхавшейся, уже ждущей под дверьми, Сэнди, которой не терпится распахнуть пасть своего никелированного, звенящего медяками, монстра…

Вздох, который издал Лэйд, не был вздохом удовлетворения. Он и сам ощутил его невеселый тон. Не было ни маисовых лепешек, ни свежего пудинга, ни горячих, с голландским соусом, тостов. Его завтрак был завтраком аскета, а не холостяка в расцвете сил.

Банка консервированных бобов. Половина бутылки вина. Два куска хлеба. Кусок холодного мясного рулета. Половина яблока.

Половина суточной порции, строго отмеренная ведомством Лейтона, столь скудная, что не заменила бы и трети привычного ему завтрака. Половину он съел вчера, вспомнил Лэйд. Валясь с ног от усталости, задыхающийся от миазмов, он нашел в себе силы протолкнуть в желудок половину своего пайка, прежде чем не канул с головой в непроглядную липкую топь ночных кошмаров. Кажется, он даже не успел почувствовать вкуса. Но сейчас он был голоден, отчетливо голоден, и голод уже не казался кокеткой, осторожно теребящей ноготками желудок, он был требовательным и нетерпеливым псом. Он не просто жаждал пищи, он требовал ее самым настойчивым образом.

Это скромное подношение едва ли удовлетворит его, мысленно вздохнул Лэйд, расстилая на столе чистую тряпицу, долженствующую изображать из себя скатерть. Не удовлетворит, но, может, придавит до обеда. Или, скорее, до ужина. И тот наверняка окажется еще скромнее, чем завтрак.

– Вы собираетесь есть? – язвительно осведомилась мисс ван Хольц, – В самом деле?

Она не удалилась, как надеялся Лэйд. Осталась стоять, наблюдая за тем, как он готовит свою немудреную трапезу.

– Господь наделил меня желудком, – вздохнул Лэйд, – И, верно, не напрасно. Отчего нет?

– Зная, что происходит вокруг?

– Тем более. Ни один человек не должен работать на пустой желудок, это скверно сказывается на умственных способностях.

– А с набитым желудком вы, конечно, будете куда эффективнее?

– По крайней мере, я не стану метаться по всему зданию, точно курица с отрубленной головой, нервируя людей и лишая их сна.

– Ах так…

Лэйд не позволил ей нарушить сервировку стола. Этот процесс всегда умиротворял его, настраивал на собранный деловой лад, позволял привести в порядок мысли. Забавно, подумал он, водружая перед собой примятую консервную банку, до чего мы привыкли к подобным ритуалам. Ведь, в сущности, порядок расположения столовых приборов никак не влияет ни на вкус еды, ни на ее качество. Это лишь формалистика, старые как мир традиции застольного этикета, которые мы возвели в сан сложной науки.

Но, вместе с тем, это неизменная часть любой трапезы, создающая часть очарования. Если столовое серебро не блестит, если тарелки и сосуды выставлены Бог весть как, без порядка и логики, это помешает получить полное удовольствие от еды. Выходит, даже формалистика, эта сухая бездушная материя, все-таки властна над сущим…

Размышляя подобным образом, он сервировал свой немудреный завтрак. Гнетущее молчание наблюдающей за ним мисс ван Хольц не тяготило его, он вообще позабыл, что в окружающем мире существуют звуки. И не хотел их слышать ближайшие полчаса. Хотя, вернее сказать было бы четверть часа – едва ли у мужчины его возраста и аппетитов уйдет больше времени…

Хлеб оказался влажный и прелый, отчетливо отдающий гнильцой. Лэйд отложил его в сторону, мысленно вычеркнув из меню, но спустя минуту не выдержал и отломил кусок – завтрак без хлеба не мог насытить тело, как воскресная служба не могла бы насытить душу, не будучи снабжена проповедью. Рулет оказался и того хуже. Лэйд готов был поклясться, что перед тем, как он отошел ко сну, тот был вполне пригоден в пищу, хоть и не вполне свеж, но сейчас, принюхавшись, ощутил исходящий от того недобрый дух, не увеличивший его аппетита. Господи, да ведь не мог же он испортится за пару часов, что он спал?..

Лэйд отхлебнул вина. Пить вино с утра, на пустой желудок? Прознай Хукахука про такие привычки старого Чабба, не избежать ему недобрых слухов и, пожалуй, укоризненных взглядов со стороны почтенных дам, посещающих его лавку. Но в этих условиях… Лэйд сделал еще глоток и нашел, что уж вино сохранилось превосходно. В здешних условиях, пожалуй, ему придется обзавестись новыми привычками. Им всем придется.

Он представил себе запечённую человеческую руку, лежащую на фарфоровой тарелке – с веточкой базилика и лужицей соуса. Но напугала его не эта воображаемая картина, а то, что он не испытал в этот миг должного отвращения. Забавно, забавно… Лэйд поковырял щепкой в зубах, хоть в его рту перекатывалось лишь несколько сухих хлебных крошек. Возможно, шутка на счет человеческих жертвоприношений скоро не покажется ему такой уж смешной, как сейчас. Возможно, им в самом деле понадобятся человеческие жертвоприношения, чтобы замирить демона, вот только демон этот будет не тем, что умыкнул их из реальности, обрекая на муки. Это будет древний и хитрый демон, существующий так долго, как долго существует сама человеческая душа…

– Отчего вы не едите? – мисс ван Хольц внимательно наблюдала за тем, как Лэйд бессмысленно крутит вилкой кусок холодного рулета, – Утратили аппетит?

– От вашего взгляда его утратила бы и голодная гиена, – пробормотал он, – Почему вы еще здесь? Надеетесь, что я поделюсь с вами завтраком?

Она фыркнула.

– О нет! Надеюсь, что здравомыслие возобладает над голодом. Да видно, напрасно жду.

Лэйд аккуратно разломил вилкой подозрительный рулет. Может, мясо не совсем свежее, но это еще не значит, что оно ядовито. Пожалуй, он вытерпит, если у того будет душок. Едят ведь эскимосы тухлую акулу, в конце концов, неужели он не…

Лэйд выругался еще до того, как успел отломить вилкой кусок. Запах зловония, распространившийся от рулета, оказался столь силен, что не осталось никаких сомнений – он больше не пригоден в пищу. Поморщившись, он отставил тарелку подальше.

Заплесневелый хлеб, яблоко да консервированные бобы. Превосходно. Еще неделя на такой диете – и он, пожалуй, вернет себе ту фигуру, которую имел тридцать лет назад. Наверняка после этого он сделается звездой Хейвуд-Треста и даже склочный Маккензи украдкой начнет его выспрашивать, в чем секрет чудесного похудания – в какой-то особой диете или в патентованных французских пилюлях? Надо будет заготовить достаточно остроумный ответ на этот счет, а еще…

Лэйд поймал себя на мысли о том, что заставляет себя думать о подобных вещах. О еде, о диете, о сервировке стола. О множестве тех вещей, которые утратили смысл и суть. Просто чтобы не возвращаться к тому, к чему эти мысли норовили вернуться сами, точно голуби в родную голубятню.

– А вы весьма толстокожий тип, не так ли?

Лэйд вздохнул. Его терпение истощалось с той же скоростью, с которой уменьшался его завтрак.

– Чего вам угодно, мисс ван Хольц? С чем вы явились?

– Почему вы решили, будто я с чем-то явилась?

Лэйд сдержал еще один вздох.

– Ваше лицо, – кратко ответил он, – Поверьте человеку, который держит лавку больше лет, чем вы прожили на свете, я с одного взгляда умею определять человека, который принес вам вексель, но стесняется выложить его сразу, предпочитая сперва побеседовать о котах и погоде. Выкладывайте, что у вас, и я вернусь к своему завтраку.

***

Она выложила. Не так демонстративно, как выкладывают обязательный к погашению вексель, но вполне внушительно. Может, репетировала этот жест?.. Лэйд не удивился, обнаружив, что это в самом деле листок бумаги.

– Я вижу печати, – заметил он, – Но это не вексельная бумага[3]. Мне кажется, там написано…

– «Биржевая компания Олдриджа и Крамби». Это наш форменный бланк, таких полно во всех кабинетах. Как видите, название еще старое, не успели исправить…

– Какая-то директива? Приказ? – Лэйд приподнял бровь, – В любом случае, эта бумажка ко мне не относится. Смею вам напомнить, я все еще не зачислен в штат, хоть ваш шеф и не оставляет мысли об этом.

– Это письмо, мистер Лайвстоун.

– Я значусь в адресатах?

– Нет. Но мне показалось, вам будет небезлюбопытно взглянуть на него.

Лэйд взглянул. И ощутил, как к ноющему в подбрюшье чувству голода присоединяется удивление, которое на миг даже пересилило его. Лист был обильно исписан от руки, почти все пространство, не занятое типографской шапкой, пестрело литерами.

Лэйд никогда не считал себя графологом, но привык читать документы самого разного рода, от безграмотных записок, начертанных грубыми руками полли, более привычными к копью, чем к перу, до официальных банковских уведомлений, холодных и стерильных, точно хирургические инструменты. Это послание, без сомнения, писал человек хорошо образованный – буквы выписаны в полном соответствии с континентальными имперскими прописями полувековой давности, в них не было ни типичной для Нового Света разболтанности, ни новозеландской пачкотни.

Однако при всех своих несомненных каллиграфических элементах буквы выглядели так, словно… Словно человеку было больно держать перо, подумал Лэйд, разглядывая листок. Или он пытался писать левой рукой.

– Как вам? – мисс ван Хольц наблюдала за этим, будто чего-то ожидая.

– Минуту, не прочитал до конца… Что ж… Кхм… Недурно. Немного экспрессивно, пожалуй, но это во благо стилю. В некоторых местах, признаться, я едва не всплакнул. Хорошо, что я толстокож, как и все лавочники, но проняло меня до самой души.

Ему не удалось вызвать на ее лице улыбку.

– Вы так думаете?

– Конечно, – Лэйд прокашлялся и торжественно прочитал с листа, аккомпанируя себе свободной рукой, – гпвпщха. гкпбеп усцгп, п учърсю й джп яе гмпуу ъакънфгь здофо лрбуяеда. оя у мсс, уоиэосяо, цщё хсэн шснт впкгтъсэ. ыасцтгя, а аошрл, итп хмю яахо. ёвлу уы цщё чимм и юозхтп ота чйгаэн... утекге хваюбй. то вдо ты уя ну гтслп, дбпытц ксрмлъ. мажёг, ээа нц сррспд всс, оя ээа ехиовтмцняык иашг пвелбаэътн кпимкв и щатьусътн едя пыащцнйх. хыснъ вбв бщф, гхе вл ош яи тым, щ пыащсйух!

– Прекратите! Пожалуйста, прекратите!

– А ведь и в самом деле недурно. Что это? Потерянная глава из «Голода» Гамсуна[4]? И почему вы решили, будто я достоен ее прочитать?

– Это письмо, – тихо произнесла мисс ван Хольц.

– Оно адресовано мне?

Она заколебалась.

– Нет. У него три адресата, но вы среди них не значитесь.

– Почему вы считаете, что Лэйд Лайвстоун проявляет интерес к чужим письмам?

– Потому что оно касается вас.

Лэйд взял в руки консервный нож, тщательно следя за тем, чтобы тот не дрожал в пальцах. Сперва ему показалось, будто эта белиберда из букв может быть частью какого-то кроссарианского заклинания. Может, воззвание к Девяти на языке маори, написанное английскими буквами, чтобы сбить с толку непосвященного читателя? Но нет. Даже простейший анализ, на который он потратил около полуминуты, позволял утверждать, что в этом сообщении не содержится ни крупицы смысла. Этот язык определенно не был знаком Лэйду. Даже будучи составленными из знакомых ему букв латинского алфавита, слова не несли ровно никакого смысла.

Абракадабра. Бессмыслица. Тарабарщина.

У какого-то клерка попросту помутилось сознание, он взял форменный бланк и принялся писать на нем, не понимая даже, что изливает на бумагу поток неосмысленных букв. Говорят, так бывает у переживших инсульт или сильное душевное потрясение. У них в голове попросту истирается какая-то шестеренка, ответственная за передачу мыслей вовне.

Несмотря на то, что текст не нес в себе никакого смысла, Лэйд по привычке пристально изучил написанное и обнаружил мелкую, едва ли существенную, деталь. В одном месте, между третьей строкой и четвертой болезненный калиграфический узор текста был нарушен – там было вписано несколько букв. Судя по тому, что этим буквам не осталось места на строке, а начертаны они были явно наспех, автор письма вставил их уже после того, как основной текст был написан. Точно спохватился, будто забыл упомянуть что-то важное – и вставил меж строк, по какой-то причине не утрудив себя постскриптумом.

От письма не пахло ни одеколоном, ни духами, в нем не было ни читабельной подписи, ни прочих отметок, которые могли бы свидетельствовать о личности автора, но Лэйд, лишь только взглянув на эти буквы, аристократически-изящные и вместе с тем болезненно поплывшие, подумал, что, возможно, эта рука ему знакома. Сильная, но вместе с тем необычайно ловкая, с гибкими пальцами и ухоженными ногтями. Он даже пожимал ее – не так давно.

– Розенберг.

Мисс ван Хольц кивнула.

– Да.

– Я думал, он заперся у себя в кабинете.

– Так и есть. Полчаса назад я принесла причитающийся ему рацион, но он даже не пустил меня внутрь. Мы разговаривали через дверь. Кажется, он забаррикадировался там.

– Как он держится? – без всякого интереса спросил Лэйд.

– Боюсь, он сильно ослаб. Ему нужна еда, воздух… Знаете, голос у него был слабый, шелестящий. А ведь всегда был такой здоровяк, пышущий силой! Однажды на пикнике для служащих он на спор поднял жеребенка, а в том было по меньшей мере фунтов шестьсот!.. Впрочем, уже неважно. Он просунул под дверью письмо. Вообще-то, даже три письма.

– Возможно, решил обновить подписки на газеты или…

В этот раз она даже не сделала попытки улыбнуться.

– Эти письма мне надлежало отнести адресатам. Вручить лично в руки. Причем сделать это в совершенной тайне, не показывая их другим и не читая.

– Но ваши старые добрые привычки возобладали, – усмехнулся Лэйд, – Но я всё еще не вижу, каким…

– Это были не три письма, это были три копии одного и того же, предназначенные для трех разных людей. Одним из них был мистер Коу. Вторым – Лейтон. Третьим…

– Нетрудно догадаться. Мистер Крамби?

– Нет. Синклер. Мистер Розенберг долго не выходил из своего кабинета и не знал, что Синклер мертв.

– Проще говоря, наш новоявленный отшельник мистер Розенберг решил установить письменные сношения со всеми членами оперативного совета, которые, по его мнению, оставались в живых. А вы…

– А я слишком хорошо воспитана, чтобы спорить с начальством, – в голосе мисс ван Хольц Лэйду послышалась интонация, которой он прежде не слышал. Что-то жесткое, холодное, похожее на отзвук никелированных клавиш большой печатной машинки, оставляющих оттиски на бумаге, – Синклер был самоуверенным молодым дураком, но он верил им. А они его бросили. Оставили умирать внизу, в пустом кабинете.

– Я и забыл, насколько вы полны человеколюбия, – пробормотал Лэйд, крутя в пальцах так и не пригодившуюся вилку, чья тяжесть определенно возросла, – Воплощенная добродетель. Как жаль, что не все люди в этом здании могли ее оценить.

Мисс ван Хольц не швырнула в него первым попавшимся под руку предметом. Не плюнула, чего он внутренне ожидал. Не бросилась прочь, в сердцах хлопнув дверью. Не использовала ни один из вариантов, которые ей подсказывал здравый смысл и жизненный опыт. Вместо этого она подняла глаза на Лэйда – и он вдруг ощутил, что совсем не так голоден, как предполагал.

– Синклер был моим любовником, мистер Лайвстоун. Одним из многих. И далеко не лучшим, если начистоту. Слишком юный, слишком наивный, слишком нелепый в своих юношеских мечтах, слишком…

Они были вместе, когда это случилось, вспомнил Лэйд. Я нашел их обоих в архивном отделе. И, скорее всего, не случайно. Мисс ван Хольц лишь изображала холодность, как привыкла ее изображать, все свободное время она проводила с ним, с Синклером. Пыталась утешить его боль и страх. Потому и подслушивала их разговор за дверью – не для того, чтоб выведать детали, а чтобы убедиться, что Синклеру ничего не грозит.

Она… Господи, она любила его? Этого неуклюжего рыжего мальчишку, так отчаянно пытающегося выглядеть взрослым?

– Я думал, вы ведете охоту на Крамби, – пробормотал Лэйд.

Мисс ван Хольц улыбнулась. Эта улыбка не красила ее, как все прочие улыбки, которые Лэйду приходилось видеть на ее лице. Эта улыбка выглядела траурным украшением, которое она надела, сама им тяготясь и стесняясь. Но в нем, в отличие от злосчастной броши в виде янтарного листка, не были ни капли кроссарианской магии.

– Так и было. Но жизнь, как видите, внесла коррективы в мои планы. Я бы с удовольствием продолжила охоту на мистера Крамби – если бы получила возможность лично вонзить нож ему в сердце. Я уверена, он как-то связан со всем этим. Он – и прочие члены оперативного совета. Я могу выглядеть восторженной идиоткой или похотливой стервой, и то и другое не требует большого актерского дарования, но я вижу то же, что и вы, мистер Лайвстоун. Люди, которые умирают вокруг. Вещи, которые меняются. Пространство, которое… – ей пришлось сделать небольшую паузу, чтобы восстановить дыхание, – Это все не случайно. Он хочет нам что-то сказать. Наказать за какие-то грехи, быть может. Отплатить за причиненный ущерб. Заставить страдать.

– И никто из них… – осторожно начал Лэйд.

– Нет, – мисс ван Хольц резко дернула головой, – Они были моими любовниками, а не доверенными собеседниками. И у нас не было заведено говорить о… подобных вещах. Мы вообще не так уж часто беседовали, если начистоту. Работа в Конторе обычно оставляла слишком мало времени. Снятые меблированные номера в какой-то гостинице или пустующий кабинет или локомобиль… Пять минут поспешных фрикций, страсть, такая же фальшивая и дешевая, как картины на здешних стенах, влажные салфетки, прощальный поцелуй и отчаянные попытки привести в порядок одежду. Именно в такой форме любовь происходит здесь, мистер Лайвстоун. Никто из них не говорил со мной об этом. Но это… Это, полагаю, может кое-что рассказать.

Лэйд напрягся, проследив, на что она указывает пальцем. И это, конечно, было письмо. Оставшееся лежать развернутым, полнящееся абракадаброй и совершенно бессмысленное.

– Оно могло бы рассказать, – поправил ее Лэйд, – Если бы мы могли его прочитать. Вот только оно не имеет смысла, вам не кажется?

Мисс ван Хольц взглянула ему в глаза.

– Вы знакомы с шифрами, мистер Лайвстоун?

***

Лэйд неопределенно повертел в пальцах консервный нож, который так и не успел пустить в ход.

– В детстве мы с одноклассниками частенько общались тайком на «поросячьей латыни»[5], – усмехнулся он, – но сомневаюсь, чтоб этот опыт можно было бы зачислить на мой баланс…

– Это не «поросячья латынь». И не шифр Цезаря, эффективный, но безнадежно устаревший. Сперва мне показалось, что это может быть шифром Тритемиуса. Он базируется на шифре Цезаря, но использует усовершенствованный метод подстановки. Но едва ли вам будет интересно слушать про принципы смещения линейных функций… Будь это шифр Вернама, слова писались бы слитно, здесь же они отчетливо разделены на слова. А значит… Возможно, старый добрый шифр Бэкона. Я думала об этом некоторое время, но отбросила этот вариант. Шифр Бэкона ненадежен и архаичен, кроме того, он значительно удлиняет исходный текст в процессе преобразования, а письмо совсем не велико. Значит… Я думаю, это шифр Виженера. Не он сам, конечно, скорее всего, какая-то коммерческая его разновидность, купленная Олдриджем или Крамби за внушительную сумму.

Лэйд усмехнулся.

– Какое глубокое владение предметом! Я впечатлен. Признайтесь, мисс ван Хольц, вы ведь никакая не машинистка, верно? Не отпирайтесь, я уже раскусил вас. Вы работаете здесь под прикрытием и состоите на службе в разведке Ее Величества! Назовете свой тайный чин или это запрещено инструкциями? Бьюсь об заклад, вы носите погоны вице-адмирала, не меньше!

Кажется, она покраснела. Разлитый в воздухе свет не давал возможности уверенно различать некоторые оттенки. Впрочем, он не собирался разглядывать ее дольше, чем позволяли правила приличия – некоторые вещи требовали его внимания гораздо настойчивее.

Например, банка консервированных бобов. Лэйд бережно, почти ласково, смахнул пальцем пыль с ее крышки. Какими бы миазмами ни был заражен воздух внутри здания, они были бессильны повредить консервной банке или ее содержимому. Лэйд мягко воткнул лезвие в жестяную крыжку и короткими плавными движениями принялся вскрывать ее. Получалось у него это споро и даже красиво, почти артистично. Ничего удивительного – за последние годы в его руках побывало так много консервных банок, что Лэйд внутренне был уверен – если в Новом Бангоре когда-нибудь будет проведен чемпион по вскрытию консервов, он вполне может претендовать на призовое место в тройке победителей.

– Я в самом деле немного разбираюсь в шифрах, – сдержанно произнесла мисс ван Хольц, наблюдая за его действиями, – Но только лишь потому, что это часть моей работы. Все биржевые компании на острове используют шифры. Расшифрованная информация, попавшая в чужие руки, может привести к катастрофе, оттого все хоть сколько-нибудь серьезные компании имеют специальные протоколы безопасности на этот счет. Иногда это самодельные шифры, весьма неустойчивые и примитивные. Иногда – настоящие произведения искусства, над созданием которых трудятся лучшие математики острова. Но в этом деле есть и оборотная сторона. Чем сложнее шифр, тем сложнее и пользование им. Если переусложнить с этим, иногда на раскодировку сообщения уходит стократ больше времени, чем на составление послания. Не говоря уже о том, что малейшая ошибка может привести к неверному прочтению, а ведь ошибка в одной-единственной цифре в нашем деле может стаьб причиной катастрофических последствий. Вот почему мистер Олдридж в бытность свою главой компании, остерегался слишком переусложненных шифров. Он не использовал семаграм, геометрических форм, микроточек и прочих сложных методов. Он считал, что шифр должен быть надежен и вместе с тем прост для использования. Поэтому я считаю, что речь идет о шифре Виженера. Он отвечает всем этим требованиям. И я не думаю, чтоб мистер Крамби менял шифр за то время, что управлял компанией. Он обыкновенно старался не вмешиваться в те механизмы компании, которые много лет успешно работали…

Лэйд слушал рассеянно, вполуха. Банка консервированных бобов на его взгляд в данных обстоятельствах вмещала в себе куда больше сокровищ, чем все шифровки мира, вместе взятые.

Ему не было дела до того, что за тайные депеши рассылал своим сослуживцам Розенберг. Пожалуй, ему и до самого Розенберга не было дела. Укрывшись в своем гнезде, отгородившись от мира, он вычеркнул себя из круга тех людей, судьба которых заботила Лэйда.

Не затворник, но никчемный трус. Имея возможность поставить свой блестящий ум на службу выжившим, он предпочел удалиться от мира, как когда-то удалился сам Олдридж, малодушно сбежал, оставив всех прочих расхлебывать неприятности. Может, он раскаялся и теперь шлет своим сослуживцам мольбы о прощении. А может, охваченный мозговой горячкой, кропает прогнозы на следующий финансовый квартал, отказываясь понимать, что не доживет до него. Как бы то ни было, его судьба заботила Лэйда и вполовину не так сильно, как судьба консервной банки, стоящей перед ним.

Последнее движение ключа и…

– Сорок фунтов селедочных потрохов! – невольно вырвалось у него, – Кай кото катоэ тэ рэвэра![6]

– В чем дело, мистер Лайвстоун?

Лэйд смерил мисс ван Хольц убийственным взглядом, после чего взял консервную банку и медленно наклонил над столом. То, что потекло из нее, не осмелился бы назвать консервированными бобами даже Уильям Челонер[7]. Это было… Это была…

Мисс ван Хольц попятилась, зажав пальцами изящный нос.

– Что это? Ну и дрянь!

– Уж точно не тушеные бобы со шпинатом, – пробормотал Лэйд, опасливо прикасаясь к массе вилкой, – Это похоже на гнилой мох. А вот это, мелкое, белое, крысиный череп. Это, скорее всего, что-то вроде полупереваренной медузы. А это…

– Хватит! Прекратите!

Лэйд швырнул вскрытую банку в дальний угол, где та, пару раз звякнув, замерла на полу. Охваченный внезапной догадкой, он схватил яблоко и разрезал его перочинным ножом на две части. Вполне съедобное снаружи, внутри оно оказалось слизким и мягким, бугрящимся какими-то волдырями и истекающим явно не яблочным соком. Скорее, сукровица, гной или…

Лэйд швырнул яблоко вслед банке, не удержавшись от очередного браного выкрика.

– Проклятье, – пробормотал он в сердцах, – Надо было съесть все вчера, пока была возможность. Стоило бы догадаться. Еда портится даже быстрее, чем мне представлялось.

– Так и есть, – подтвердила мисс ван Хольц с мрачной усмешкой, – Мы получаем все меньше с каждым пайком. Но не сомневаюсь, что мистер Лейтон распределил запасы наилучшим образом. Последние годные в пищу куски наверняка окажутся его собственными.

– Дело не в этом, – Лэйд покачал головой, – А в том, как быстро это происходит. Я понимаю, почему стены покрываются коростой, гнилью и кровоподтеками. Я понимаю, почему перекрытия издают этот зловещий гул и скрежет. Они – часть дома, над которым демон захватил власть. Но провизия?.. Она ведь не часть дома. И люди, которые превращаются в чудовищ, тоже.

– Он сильнее, чем вы ожидали?

Лэйд досадливо поморщился. Мисс ван Хольц определенно не относилась к хорошеньким глупышкам, даже напротив, пожалуй, была достаточно умна и прозорлива, чтобы заменить при случае самого Розенберга, но не понимала многих основ тайных искусств, которые он сам постигал годами.

– Нет, это другое. Я не могу понять природы его власти. На чем она зиждется и… Неважно. Важно то, что я остался без завтрака. И Бог весть когда теперь смогу поесть.

– Ну, если это единственное, что вас беспокоит… Возьмите.

Она протянула ему бумажный сверток. Лэйд осторожно принял его, обнаружив, что тот куда легче, чем он ожидал. Внутри обнаружилось три сухаря. Твердые, как камень, немного присыпанные солью, они выглядели так, как и положено выглядеть обычным сухарям, этой простой и бесхитростной снеди, никогда не претендовавшей на место посреди праздничного стола. Окажись они среди яств на празднике Крамби, не иначе, смотрелись бы оборванными бродягами, вторгшимися в тронную залу. Но Лэйд ощутил, как его рот невольно наполняется слюной.

– Благодарю, но нет, – он протянул сверток с сухарями обратно, – Я не могу принять это.

Мисс ван Хольц рассмеялась. Когда он в последний раз слышал ее смех?..

– Берите, не бойтесь. Этими сухарями мои активы не исчерпываются. У нас с девочками запасено достаточно. Двадцать фунтов сухарей под моим письменным столом.

Лэйд недоверчиво уставился на нее.

– Запасы компании на черный день? А Лейтон о них знает?

– Это не запасы компании, – твердо ответила она, – это мои собственные запасы. Приобретенные мной за собственный счет, прошу заметить.

– И вы…

– Нет. Я не предполагала ничего подобного. Знаете, я стараюсь следить за фигурой, но так тяжело отказаться съесть пирожное за чаем или пару конфет. Я нарочно купила сухари, чтобы грызть их за обедом. И мой запас все еще достаточно велик. Ешьте.

***

С первым сухарем Лэйд расправился почти мгновенно. Кажется, не успел даже моргнуть. Высушенный из сытного пшеничного хлеба, в меру посоленный, он оказался упоительно вкусным и даже каменная твердость не смогла послужить ему надежной защитой против зубов Лэйда.

– Кхм-кхм… – пробормотал он, смахивая с подбородка крошки, – Очень благоразумно с вашей стороны сделать подобные запасы, но боюсь, ваши сухари нас не спасут. Рано или поздно они подвергнутся той же скверне, что и прочая провизия в здании.

Мисс ван Хольц улыбнулась.

– Я проверила запас – ни единого трухлявого сухаря. Видимо, демоны не любят сухарей.

– Видимо, не любят, – согласился Лэйд, разламывая второй, – Ладно, этой жертвой вы задобрили меня и обрели в моем лице внимательного слушателя. Что там с этим проклятым шифром? Вы смогли его прочитать?

Мисс ван Хольц покачала головой.

– Меня никогда не подпускали к шифровальным книгам. Со мной могли флиртовать, меня могли сажать в круг избранных, но мне никогда не забывали напоминать, что я к этому кругу не отношусь. Я машинистка, мистер Лайвстоун. Волей обстоятельств ко мне стекались многие слухи, но, разумеется, никто не посвящал меня в особые шифры компании. Однако…

– Да?

Лэйд ощутил некоторое размягчение под сердцем от этого «однако».

Второй сухарь, съеденный им так же быстро, как и первый, немного унял голод – или, по крайней мере, так ему показалось. В животе образовалось приятное уплотнение, унявшее беспокойный зуд, тревоживший тело и душу.

Как только я выпутаюсь, подумал Лэйд, куплю на пять шиллингов лучших сухарей и съем их, без масла и джема. Буду сидеть и есть, есть, есть…

– У меня есть еще и это, – мисс ван Хольц положила на стол перед Лэйдом небольшой картонный квадратик, который он едва не выхватил из ее пальцев, – Я нашла его в бумажнике Синклера, когда ухаживала за ним.

– За ним или за его бумажником?

– Мистер Лайвстоун! – она вытянулась и побледнела, так, словно он закатил ей пощечину.

Лэйд вздохнул.

– Будет вам, – пробормотал он примирительно, – Я же не хотел вас… Извините меня, в Хукахука приняты шуточки самого дурного тона. Давайте сюда ключ!