Текст книги "Бумажный Тигр 3 (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 48 страниц)

Наверно, Крамби ощущал удовольствие, демонстрируя власть над ним, старым слугой своего покойного отца. Как дикари-полли демонстрируют власть, водрузив себе на грудь ритуальные ожерелья убитых ими противников, снятые с обагренных кровью тел. Жуткая картина, однако вполне естественная – войны дикарей и цивилизованных джентльменов в хороших костюмах порой отличаются лишь в мелочах.

– Послушайте моего совета, говорите начистоту! – устало приказал он Госсворту, – Я понимаю, что вы охраняете не свою честь, а честь своего покойного хозяина, но сейчас мне не до того. Быть может, от какой-то упущенной мной мелочи будут зависеть человеческие жизни – многие жизни. Понимаете? Рассказывайте.

Госсворт начал рассказывать. Неохотно, вяло, осторожно, перемежая воспоминания множественными второстепенными деталями, но все же начал. У Лэйда ушло порядочно времени, чтобы разобраться, выстраивая всё в одну канву, но он смог с этим справиться. Среди его клиентов в Хукахука встречалось порядочно и пожилых людей и косноязычных и вовсе тех, что не были знакомы с английским языком, для него это занятие не было внове.

Это в канун Дня святого Дэвида[6] было, принялся рассказывать Госсворт, выходит, два с небольшим года тому назад. В ту пору, ежли помните, как раз очередной кризис на бирже приключился, вот всех и лихорадило, а больше всех – мистера Олдриджа. Он, бывало, по три дня дома не показывался, ночевал в Конторе, а если и приезжал, то бледный как молоко и уставший безмерно. А бормотал он такое, что я ни перевести, ни представить не могу, сэр. «Нам сломали плечо, – шептал он в полузабытьи, – Чертовы медведи совсем обезумели и погубят сами себя. Нам бы только перетерпеть пик, обеспечить ликвидность, а там… Господи, где взять денег?»

Этим вопросом он терзал себя денно и нощно. Я в тонкостях биржевых дел смыслю не больше, чем свинья в газетах, но денег им с мистером Крамби постоянно не хватало. Они всё занимали и занимали, находили невесть каких ростовщиков и готовы были брать под любые проценты, лишь бы вызволить компанию. Вот только все те крохи, что они добывали, таяли без следа и все было мало. Эх и бились же они, что воробьи о стекло… Дошло до того, что мистер Олдридж велел мне снести в ломбард его домашнюю библиотеку, костюмы и картины. Что там, даже запонки свои заложил, память о юности. Но даже так ему не хватало, чтоб покрыть долги. И выходило, что не хватает им какой-то малости, четыре сотни фунтов. Для обычного человека сумма, по правде сказать, огромная, но найти ее надо было кровь из носу. И по всему выходило, что ничего не выйдет, срок уж к концу подходил. Вот тогда-то мистер Олдридж и счудаковал…

Госсворт долго не мог перейти к следующей части истории – вздыхал, косился на Лэйда, что-то бормотал, вытирал пот, шамкал губами. Чувствовалось, что воспоминания об этом не пробуждают в его душе добрых чувств. Наконец, он решился.

Весь день наш мистер Олдридж сам не свой был. Рычал что лев, мебели целую прорву изувечил, тросточку свою прогулочную об колено сломал. Понятно, отчего бесновался – истекали последние часы отпущенного ему срока, а денег так раздобыть и не удалось. А потом вдруг он успокоился. Только недоброе у него какое-то спокойствие было. Глаза холодные сделались совершенно, как у мертвеца, меня от одного из взгляда в дрожь бросало. По правде сказать, даже подумалось, уж не задумал ли мистер Олдридж чего дурного. А ну как бросится под локомобиль в Айронглоу? Или доберется до Клифа – и сиганет в море с камнем на шее? У господ дельцов это дело обычное, нервность у них в работе высокая, вот и того…

Мистер Олдридж ушел в сумерках и строго-настрого наказал за ним следом не идти. И вид у него такой был, будто… Госсворт передернул плечами. Будто он уже сам себя отпел, вот какой. Мертвенный совершенно вид. И не было его часов пять или шесть. А когда пришел… Великий Боже! Я сперва даже не знал, что и думать. Костюм грязный, мокрый и тряпьем висит. Точно его стая собак грызла. Лицо сплошь в ссадинах и синяках. Глаза запали, изо рта кровь каплет. Будто… Будто пытали его целую ночь или не знаю… Такой слабый был и так трясло его, что на лестницу без моей помощи забраться не мог. А говорил так тихо, что почти не разобрать. Я сперва хотел в полицию бежать. Думал, занесло его, беднягу, куда-нибудь в Скрэпси в поисках денег, вот и всыпали тамошние джентльмены по первое число… А он меня за руку схватил и шипит в лицо «К черту полицию. Хватай телефон и звони в Контору. Пусть Крамби немедленно едет сюда. Скажи, я нашел деньги».

Нашел ли он их? Да, сэр, нашел. Когда мне удалось разнять его дрожащие руки, чтобы раздеть, он обронил мешочек, что держал притиснутым к груди. Дрянной этакий мешочек вроде тех, в которых хозяйки отруби держат, заскорузлый и вроде как тиной покрытый. А оттуда… Нипочем не угадаете, сэр, что оттудова высыпалось! Новенькие золотые соверены[7]! Один к одному, блестящие и стучащие, будто только вчера из-под пресса. И целая куча! Сам и пересчитывал их, вот этими пальцами, и вышло ровно четыре сотни! Мистер Крамби примчался как ветер. Ох и ликовал он, увидев деньги! Ох, и смеялся! «Вы кудесник, Атрик! Где вы их достали? Мы спасены! О, какое счастье! Я верил, верил в вас!». Только вот мистер Олдридж не смеялся. И на монеты он смотрел без всякой радости. Как я собрал их, так он даж не притронулся к ним, только зыркал этак из-под бровей. Будто не чистое золото, а куриный помет. «Послушайте, Крамби, – сказал он, и так тяжко сказал, как даже при смерти не говорят, – Эти деньги спасут нас сегодня. Но вы должны мне кое-что пообещать на счет них. Пойдемте в кабинет, я все расскажу».

Дальше между ними беседа была, на которую меня, понятно, не звали. Только разговор это был непростой, как видно. Часом позже мистер Крамби вышел со звенящим мешочком в руках, но выглядел очень уж задумчивым, прямо-таки смятенным. А мистер Олдридж... Не знаю, где носило его в тот день, и знать не хочу, знаю только, что после того разговора разбила его лихорадка, да такая свирепая, что я думал, не доживет наш бедный мистер Олдридж до рассвета. Видать, промок он до нитки, пока в поисках денег бегал, промок и продрог, а в его возрасте это смерти подобно. Ох и метался он, ох и бредил, а дыхание в груди то клокотало так, будто ребра сломает, то пропадало вовсе. К утру кричать начал, и кричал так, что всех постояльцев в гостинице перебудил. Страшная была ночь. И следующие две недели не лучше. То в беспамятство впадал, то поднимался и начинал по комнате бродить, как лунатик. То кричал на меня страшно и смертью грозил, то рыдал у меня на груди и просил прощения. Жутко наблюдать за джентльменом в таком беспомощном состоянии, сэр.

Что было дальше? Ничего хорошего, мистер Лайвстоун. Мне иногда кажется, что мистер Олдридж так полностью с того дня и не оправился. Будто что-то надломилось в нем. Как только оправился от лихорадки, у него снова был разговор с мистером Крамби и снова тайный. Но мне довольно было бросить взгляд на светящееся от счастья лицо Крамби, чтобы понять, он принес добрые вести. Компания была спасена, беда миновала. Вот только мистер Олдридж, сдается мне, этому обрадоваться уже не мог. Едва державшийся на ногах после болезни, он вдруг набросился на мистера Крамби с такой злостью, что, верите ли, стекла в рамах звенели от его крика. Когда мистер Крамби, смущенный, ушел, впервые не попрощавшись, мистер Олдридж сел на кровать и заплакал. А после… После он сел к столу, спросил бумагу с чернилами и без единого черновика набросал письмо, которое велел мне немедля отнести в Контору. Много позже я узнал, что это был его указ об отречении, как шутили тогда прочие господа. Этим, значит, приказом он назначил мистера Крамби на пост директора, сам же удалился от дел и с тех пор ровным счетом ни единого раза на службе не показывался. А в тот же день приказал мне собирать чемоданы, мы, мол, перебираемся в другое место. Да, по первому времени от мистера Крамби прибывали курьеры с отчетами, но мистер Олдридж строго-настрого распорядился отправлять все их писульки в камин – ни одного даже не распечатал. Вот и вся история, сэр. Может, где я приукрасил, где чего позабыл, но в целом так оно и было.

Лэйд не нашелся, что спросить еще. Картина и без того, как будто, вырисовывалась вполне живо, так живо, будто он сам, спрятавшись от взгляда мистера Госсворта за вешалкой, был свидетелем всех этих безобразных сцен.

Как и следовало ожидать, чем хитрее несгораемый шкаф с патентованным замком, тем проще ключ, которым он отпирается. Ключ, который отпирал странный шкаф под названием «Олдридж и Крамби» был так прост и безыскусен, что Лэйд даже ощутил подобие разочарования, услышав щелчок воображаемого замка.

Ревность. Обычная человеческая ревность, в которой ни на грош ни кроссарианства, ни прочих таинственных материй. Как это обычно и бывает в жизни.

Олдридж отчаянно ревновал своего новообретенного отпрыска к своей же компании. Одно свое детище, брошенное и забытое, к другому, дорогому и тщательно лелеемому. Ценой каких-то немыслимых усилий ему удалось раздобыть недостающую сумму, но насладиться ролью спасителя ему не довелось из-за нервного напряжения – плоды победы пожал не он, а Крамби. Это Крамби выступил спасителем, он возглавил компанию в решающий миг, тогда как сам мистер Олдридж лежал в горячке. Возможно, эти четыреста монет он добыл чудовищной ценой, использовав свои старые связи и опустошив все мыслимые копилки. И вот благодарность… Должно быть, мистер Олдридж за долгие годы настолько свыкся с троном всесильного патриарха, что не смог вынести бремя чужой победы и, морально растоптанный, немедля подал в отставку. Плюнул на свое наследие, оставив его на попечение человеку, которому сам до конца не доверял.

Вот почему он не брал ни фартинга из капитала компании – не смог смириться с мыслью о том, что его нелюбимый сын, возглавив созданную им компанию, милостиво одаряет его крохами со стола. Вот почему он перестал вникать в дела и целенаправленно разорвал все связи. Вот почему…

Мысль Лэйда, нащупавшая нужную колею, на миг споткнулась.

Почему Олдридж покончил с собой? Почему терпел два года, прозябая в дрянных гостиничных номерах, прежде чем натянул свой единственный приличный костюм без заплат, собрался с духом и залез с ногами на подоконник? Ожидал, что Крамби раскается и придет звать его обратно? Уповал на какой-нибудь очередной финансовый кризис, который вновь вызовет его, Олдриджа, из небытия, точно позабытого призрака? А может, он прознал от Розенберга о том, что компания находится на последнем издыхании и просто не смог пережить такую новость?

А может… Мысль Лэйда задребезжала на рельсах, высветив на миг из обступающей тьмы жутковатую картинку – Крамби, закатав рукава своего дорогого пиджака, выталкивает Олдриджа из окна.

Пока Олдридж жив, он оставался пусть и привилегированным, но все-таки домашним питомцем с ничтожной долей акций в общем капитале. Жалкие шесть сотых процента, меньше, чем ничего. Да, Олдридж, повинуясь чувству вины, вписал в свое завещание слова «Весь свой капитал в «Биржевой компании Олдридж и Крамби» завещаю в равных долях своим компаньонам», но… Но ведь он в любую минуту мог передумать, не так ли? Старые джентльмены, которые часто чудачат, иногда склонны к подобного рода фокусам… Так не стоит ли ускорить их переход в лучший мир, чтобы избавить от тягот и невзгод?

Лэйд заставил себя вышвырнуть эту мысль из головы, точно гнилой орех из отобранной на продажу кучи. Едва ли Крамби может считаться достойнейшим из сыновей. Он шантажировал родного отца, пусть и отрекшегося от него. Он спустил накопленное им состояние. Он определенно упивался дарованной ему властью, нарочно создавал интриги меж членами оперативного совета. Копя обиду на Олдриджа, он в конце концов опустился до того, что нанял его старого слугу на должность-синекуру – без всякого сомнения, с единственной целью поднять его на смех и сделать мишенью для шуток сослуживцев. Так не в меру разошедшиеся хулиганы-школьники пинают на улице шляпу своего учителя, заливаясь смехом. Но убийство?..

– Благодарю вас, мистер Госсворт, – Лэйд улыбнулся старому слуге и достал из кармана банку маринованных маслин, – Ваш рассказ необычайно помог мне. Прошу, примите это от меня в качестве благодарности.

Мистер Госсворт растрогано взглянул на жестянку.

– Всемерно благодарю, мистер Лайвстоун, – Ежли я еще чем могу…

Лэйд вздохнул.

– Нет. Не думаю.

[1] Тонкая красная линия – аллегорическое название для позиций шотландского 93-го пехотного полка, который в битве при Балаклаве (1854) был сильно растянут, чтобы встретить удар русских сил.

[2] Убийца из Уайтчепела – одно из прозвищ Джека-Потрошителя.

[3] Аффидевит (от лат. affido – «клятвенно удостоверяю») в английской юриспруденции – письменные показания лица, которое не может явиться на рассмотрение дела лично.

[4] Джозеф У. Карр (1849 – 1916) – британский искусствовед, галерист, автор статей об искусстве.

[5] Байуабес – рыбный суп из французской кухни.

[6] День святого Давида – праздник в Уэльсе в честь Давида Валлийского, святого и покровителя, отмечается 1 марта.

[7] Соверен – золотая английская монета, приравненная к фунту стерлингов.

Часть III. Глава 18

Пробуждение есть величайшая часть дня. Как свежерожденная душа, чистая от грехов и помыслов, в первые минуты своего существования определяет свой жизненный путь, так джентльмен, проснувшись с пустым желудком, волен определить, чем его заполнить – сваренными второпях яйцами всмятку и гренками, или же, подойдя к делу обстоятельно, соорудить настоящий плотный завтрак, который даст ему сил на большую часть дня. Многие изречения мистера Хиггса Лэйд находил остроумными, емкими и в высшей степени уместными даже среди воскресной проповеди, но это он помнил особенно четко и часто мысленно произносил, отрешившись ото сна.

За многие годы жизни ему приходилось просыпаться в самых разных местах – и в самых разных чувствах. Чаще всего он просыпался от мерного перестука лошадиных копыт под окнами – молочники Миддлдэка спешили по Хейвуд-стрит, чтобы еще до рассвета наполнить крынки, бидоны и ведра своих подопечных свежим парным молоком, сливками и обратом. Хороший звук, размеренный и звучный, как тиканье заведенных с вечера часов, под такой приятно просыпаться в маленькой спаленке над лавкой, чтобы, не зажигая лампы, в сером свечении еще не рожденного дня лежать несколько минут, размышляя о вещах, которые непременно позабудутся в дневной сутолоке прочих мыслей.

Однако ему приходилось просыпаться и в других условиях, а также и местах. Иногда это были дамские будуары прелестниц из Шипси – когда они со Скаром Торвальдсоном изредка устраивали знатный кутеж, длившийся обыкновенно всю ночь напролет. Иногда полицейский участок – и тогда он обречен был вместо перестука лошадиных копыт слушать с утра укоризненные нотации Саливана, вынужденного уступить Лэйду свою служебную кровать и провести всю ночь в жестком кресле. Иногда…

Иногда он хотел бы забыть те места, где приходил в себя, потому что воспоминания эти полнились деталями столь скверными, что каждое из них он ощущал незаживающей и вечно саднящей раной.

Крохотная деревня полли на южной оконечности острова, название которой он в силах был понять, но бессилен произнести. Он заночевал там, еще не зная, что ее обитатели накануне прогневали Девятерых Неведомых, и слишком устал, чтобы заметить необычно большое количество охранных оберегов вокруг хижин. Обереги их не спасли.

Проснувшись поутру, Лэйд обнаружил пустые хижины, погасшие печи и молчащие курятники. Деревня обезлюдела, вся, до последнего человека, и, верно, прямо посреди ночи. Сперва он решил, что проспал нападение понатурри. Бледные демоны из океана, чья кожа отливает зеленью, волочащие по песку свои длинные когти, иногда нападают на прибрежные деревеньки, понукаемые к тому голодом. Но он точно не мог бы проспать истошный визг и крики, исторгаемые десятками глоток – понатурри, сами лишенные слуха в человеческом понимании этого чувства, никогда не пытаются соблюдать тишину в своей страшной работе.

Людей не было, зато остались следы – брошенная скомканная одежда, отпечатки босых ног на прибрежном песке, валяющиеся повсюду неказистые дикарские бусы и амулеты, еще теплые курительные трубки… Ему потребовалось не больше часа, чтобы установить страшную правду – посреди ночи все жители деревни вдруг встали, сбросили с себя все и стройными рядами промаршировали к океану, чтобы уйти в него. Точно противопоставив себя самой жизни, что когда-то выбралась на теплые берега из мертвенных холодных глубин.

Были и другие пробуждения, еще менее приятные. Он просыпался, ощущая отчетливый запах свежей крови, тревожный и сладкий. Он просыпался, избитый до полусмерти, да так, что казалось, что от малейшего движения скрипят раздробленные кости, которые никогда вновь не станут одним целым. Он просыпался, ощущая смертное отчаянье, от которого хотелось перерезать себе глотку. Он просыпался…

Но ни одно из этих пробуждений не могло сравниться с нынешним пробуждением. Оно и на пробуждение-то не было похоже, он словно перешел из одной стадии кошмарного сновидения в другую. Из той, где ты обречен бежать, завязая в болоте, преследуемый воплощенным ужасом, в ту, где ты уже мертв, но по какой-то прихоти судьбы, возвращен в первоначальное состояние, чтоб умереть еще раз.

– Мистер Лайвстоун. Мистер Лайвстоун!..

Кто-то прикоснулся к его плечу и потряс. Недостаточно сильно, чтобы пробудить его к жизни, но достаточно ощутимо, чтобы он вынырнул из той липкой трясины, в которой барахтался на протяжении последнего времени, глотая вместо воздуха раскаленную смолу, заливающуюся в рот.

Сон. Он спал. Он просто спал – тело в конце концов взяло свое. Лэйд заворочался на своем жалком лежбище, сооруженном из обломков мебели и гардин. Едва ли сон его длился долго, но даже тех часов, что он урвал у страшной реальности, хватило, чтобы все его члены немилосердно затекли и теперь трещали в суставах, как у старой марионетки. Ах, дрянь, тело сделалось капризным с возрастом. А ведь когда-то мог спать на голой земле, был бы лишь кусок парусины, чтоб спрятаться от дождя…

– Мистер Лайвстоун!

Не было того момента сладкого пробуждения, что лежит между сном и явью, не было вообще никакого перехода. Он просто ощутил себя, свернувшегося в углу, дышащего сгустившимся смрадом, уставшего еще больше, чем в тот миг, когда наконец уснул. Голова ощущалась свинцовой чушкой, водруженной на скрипящие плечи. Спина – изломанной механической передачей. На языке разлилось зловоние, даже худшее, чем то, которое он ощущал, очнувшись после славного кутежа со Скаром Торвальдсоном. Слюна сделалась вязкой и липкой. Он чувствовал себя как издыхающее насекомое, спрятавшееся за плинтусом и наглотавшееся отравы, высохшее, безмерно слабое. И как бы ни был одурманен его мозг страшными сновидениями, он слишком быстро вспомнил, кто он и как оказался в этой ситуации.

Дьявол. Возможно, ему было бы лучше умереть во сне.

– Проваливайте, – буркнул он, – Лавка закрыта.

Он знал, что уснуть уже не сможет. Слишком хорошо помнил, что ждало его в мире сновидений. Поэтому кряхтя поднялся, обмахивая костюм от пыли. Тщетная попытка. Возможно, несколькими часами ранее его костюм можно было назвать немного неопрятным.

Сейчас же он был попросту грязен – настолько, что любой хозяин прачечной счел бы себя обязанным спросить за его чистку двойную плату.

Еще немного, и я стану похож на китобоя, рассеянно подумал Лэйд, касаясь пальцем тех мест, где полагалось находиться пуговицам, из числа тех, что шляются днями напролет по Новому Бангору, славя неведомых божеств. Одежка у меня, как будто, вполне подходящая…

– Зачем вы пришли? – сухо осведомился он.

– Да уж не для того, чтобы купить три унции рафинированного оливкового масла.

– И правильно сделали. Я всегда советую своим покупателям только жмыховое, оно приятнее на вкус и легче усваивается.

– А вы, кажется, не утратили чувства юмора. Весьма похвально.

– У меня есть привычка прятать его в жилетный карман на всякий случай, – хмыкнул Лэйд, – Но с каждым часом, кажется, этот карман становится для него все более и более просторным…

Она тоже изменилась с их последней встречи. Не посвежела и не похорошела уж точно, мрачно подумал Лэйд. Смуглая кожа как будто немного посерела, утратив свойственный ей оттенок начищенной бронзы. Как лепесток цветка, тронутого какой-то скверной болезнью и лишенного солнечного цвета. Глаза запали, губы покрылись сеточкой морщин, которым она никогда не позволила бы существовать, если бы хоть единожды заглянула в зеркальце. Но она определенно не заглядывала.

Как и в склянку с настойкой опия, понял с облегчением Лэйд. Взгляд ее определенно сделался чище, уже не так походил на мутное варево в неведомом котле. Но и доброжелательным не казался. Скорее… Сосредоточенным, подумал Лэйд. Сосредоточенным, настороженным и внимательным.

Лэйд машинально нащупал рядом с собой фонарь и лишь тогда сообразил, что все это время тот был выключен. Тогда, позвольте спросить, как он так отчетливо увидел лицо мисс ван Хольц в темноте?

Лампы на потолке не заработали, так и остались висеть мертвыми, похожими на изгнивший виноград, сферами. Но в них, кажется, уже и не было большой нужды. Разлитое в воздухе свечение было лишь немногим ярче, чем сумерки Нового Бангора, но позволяло легко видеть окружающие предметы и даже небольшие детали. В этом Лэйд убедился, разглядывая свой несчастный перепачканный пиджак.

Превосходно. В скором времени, возможно, им вообще не понадобятся источники света, потому что здесь сделается светло, как днем. Вот только едва ли у них хватит сил, чтоб этому обрадоваться. Потому что изменение освещения будет не единственным изменений из числа тех, что охватят Контору. И многие из них будут куда как более зловещими…

– Как ситуация? – осторожно спросил он.

Только сейчас Лэйд вспомнил, как отошел ко сну. Закончив разговор с тугодумом Госсвортом, больше напоминающий мягкий допрос, он поднялся наверх, намереваясь наконец поесть, но не успел даже открыть бутылку с вином, потому что ощутил такой неимоверный приступ усталости, будто какая-то невидимая сила ударила его по затылку тяжелым каучуковым молотком. Ноги, будто того и ждали, подломились, будто у загнанной клячи. Пять минут, пообещал он себе, я полежу пять минут, и только. С трудом соорудив жалкое подобие кровати, он опустился на нее, не снимая пиджака и…

Наверно, уснул еще до того, как успел лечь. Весь опыт Лэйда Лайвстоуна, все охотничьи инстинкты Бангорского Тигра оказались бесполезны, потому что в этот миг он перестал существовать, рухнув в зловонную бездну сновидений, а вместе с ним перестало существовать и всё прочее.

Великий Боже, сколько же он проспал?

Лэйд ощутил стыд. В лицо словно плеснули грязной водой из ведра, в котором мыли половую тряпку. Он заснул. Оставил людей, которых должен был оберегать, забыл про опасность, про неумолимо тающее время…

– Хотите знать, как ситуация? – мисс ван Хольц наблюдала за ним, скрестив на груди руки, – Превосходно. Если кто-то и жалуется, так это канцелярский отдел. У них закончились все шкафы для плохих новостей и они сбиваются с ног, сортируя новые поступления.

Очень остроумно, подумал Лэйд. Если это расплата за то, как я обошелся с ней, то весьма неуместная – и подана не вовремя.

– Как обстановка? – кратко спросил он, внутренне боясь ответа.

– Неважная. И продолжает ухудшаться. Мистер Коу распорядился заколотить досками все окна в здании. Не проходит и часа, чтобы кто-нибудь не бросился наружу. Я… видела нескольких таких. Это ужасное зрелище.

– Не сомневаюсь, – проворчал Лэйд, – Черт, я же сказал, не смотреть в окна!

– Люди не могут сдержаться. Неизвестность пугает их больше, чем пустота за окном, а страх подтачивает силы. Некоторые, чтобы отвлечься, наблюдают за парящим пеплом, а потом… Потом начинают слышать странные звуки, рыдать, царапать себе лицо, хохотать…

Лэйд ощутил, как сердце съеживается, превращаясь в едва вибрирующий комочек сухой плоти, похожий на старую, закатившуюся за кухонную плиту, шкварку. Это еще цветочки. Дальше будет хуже, Чабб, и ты это знаешь. Границы материального и имматериального будут смешиваться, все сильнее и все явственнее. И если некоторые пока в силах сохранять здравый рассудок, наблюдая за страшными вещами, происходящими вокруг, скоро таких останутся единицы.

Возможно, скверна будет подниматься снизу вверх, как поднимались прежде миазмы. Это значит, под первым ударом окажется лазарет внизу и все те люди, что еще в нем остались.

– Что на первом этаже? – резко спросил Лэйд.

– Мы не знаем.

– Почему?

– Мистер Крамби распорядился устроить баррикаду на лестнице между первым и вторым этажами. Там, внизу, происходили очень неприятные вещи. Предметы плавились, сливаясь друг с другом, камень уже не был камнем, а мебель… Я не хочу даже вспоминать об этом.

– Люди, – тихо сказал Лэйд, – Там остались люди?

У мисс ван Хольц едва заметно дернулась щека.

– Мистер Крамби распорядился вывести наверх тех, кто сохранил рассудок. Другие… Другим мы уже не сможем помочь. Некоторые начали меняться. Высыпания на коже, странная походка, помутнение сознания… Крамби опасался, что они тоже могут превратиться в чудовищ.

В таком случае ему лучше почаще посматривать в зеркало, мрачно подумал Лэйд, пытаясь восстановить кровоток в слабых после сна руках, и наблюдать, не растут ли, часом, рога. Бросать людей на произвол судьбы тоже чудовищно, вот только…

Едва ли в его силах отменить отданный Крамби приказ. Тот заперся в своих покоях, а дверь, верно, стережет верный Коу. Люди же слишком испуганны и разобщены, чтобы слушать голос разума, в каком бы обличье тот к ним ни явился.

Надо было подписать ту проклятую бумажку, подумал Лэйд. На правах члена оперативного совета я, возможно, смог бы взять власть в свои руки. Отстранить от командования перепуганного капитана, арестовать офицеров и провозгласить себя капитаном этого проклятого корабля. Возможно, мне удалось бы спасти этим какое-то количество жизней. Я приказал бы разобрать все завалы, разбить людей на группы, назначить наблюдателей и старших. Вновь перебрать еду, по справедливости разделив остатки, изолировать слабых духом и увечных…

Слишком поздно, Чабб. Демон не снаружи, он давно внутри. И он неуклонно набирает силу, пока ты, никчемный болван, все еще строишь зыбкие теории, не в силах ему помешать. Значит, все твои усилия, как бы сострадательны они не были, ничего не изменят, лишь затянут агонию.

– Наверху ситуация лучше?

Мисс ван Хольц дернула плечом. Она успела переодеться, заметил Лэйд. Сменила свое вечернее платье, заляпанное чужой кровью, на другое, более простое. И даже в нем выглядела чертовски элегантно.

– Лучше, но лишь немногим. Звуки и запахи проникают через все баррикады, кроме того… – она запнулась, – Мы все уже видим следы. Изменения. Они едва заметны, не такие как внизу, но… В двадцати футах отсюда по коридору есть место, где запах корицы столь силен, что люди, оказавшись там, падают без чувств. В некоторых местах отчетливо слышен звук вязальных спиц или гудки поезда. В других… Черт, неудивительно, что все попрятались по норам!

– А люди? – тихо спросил Лэйд, оправляя пиджак, – Как люди?

Мисс ван Хольц невесело усмехнулась.

– Скверно. Она из моих помощниц лишилась всех ногтей на руках – они попросту отсохли, как лепестки. Другая… Кажется, она уже час бессмысленно хохочет, обхватив пишущую машинку. У третьей что-то с языком, он распух и…

Мисс ван Хольц выругалась. Не мелодично и легкомысленно, как позволительно даме ее возраста и положения, а устало и раздраженно, как пожилой кэбмэн на рассвете. Она уже не выглядела изящной тростинкой, как ему сперва показалось, в ее осанке ощущался надлом. И в ее взгляде. Но все же она осмелилась прийти – единственная из всех, нарушила беспокойный сон демонолога, хоть и знала, что у него нет новостей, которые облегчат ее судьбу.

– Зачем вы пришли? – спросил он, хлопая по полам пиджака в напрасной попытке выбить из них пыль.

– Я хочу знать, мистер Лайвстоун. Мы… я… – под взглядом Лэйда она стала все сильнее путаться в местоимениях, – Мы должны знать, есть ли шанс и сколько… Господи, да скажите хоть что-то!

– Что? – грубовато осведомился Лэйд, – Чего вы от меня ждете? Что я, подобно репортеру светской хроники из «Луженой Глотки» изрыгну из себя что-нибудь вроде «После того, как стороны обменялись рядом продуктивных замечаний, дальнейшие переговоры были отложены до субботы»? Наш тюремщик не идет на переговоры, если вы еще не заметили. Его вполне устраивает вариант медленно заморить нас, наблюдая, как мы мечемся. Я перепробовал все языки, которые знал, от языка маори до арамейского, я использовал весь запас комплиментов, посулов и угроз, и все это без малейшего толка. Может, вы хотите, чтоб я перешел к более действенным мерам? Скажем, к человеческим жертвоприношениям?..

– А это… Может помочь?

– Да, – небрежно бросил он, – Мне понадобится клерк, совершивший наименьшее количество продаж в этом месяце. Главное, чтоб он не был рыжим и вдвойне удачно, если не крещен. Еще нужен будет хорошо заточенный нож, стеклянное блюдо, девять свечей и веревка. Вы ведь сможете раздобыть все это, дорогая?

Взгляд мисс ван Хольц напомнил ему разбитую аптечную склянку. Прозрачный и острый.

– Вы… шутите, мистер Лайвстоун?

Он похлопал себя по жилетному карману.

– А вам бы хотелось, чтоб это не было шуткой, неправда ли? Чтобы старый Чабб взмахнул бритвой, убил какого-нибудь бедолагу и тем спас всех прочих? Купил спасение вам всем? Что ж, это было бы эффектно, не спорю. Но знаете, что, мисс ван Хольц? Если вы считаете, будто подобное возможно в общении с демонами, вы, наверно, слишком много проработали в коммерческой компании.

Мисс ван Хольц стиснула кулаки.

– Не смейте так думать обо мне. Я не собиралась…

– Собирались, – тихо обронил он, – Не беспокойтесь, вы даже не представляете, сколько людей в этом здании уже спросили меня об этом или намереваются спросить в самом скором времени. И я отвечаю вам то же, что им. Нет. Я не могу задобрить демона чужой кровью. И вас предостерегаю от этого.

– Хорошо, – кажется, она заготовила воздуха на целую тираду, но осеклась уже на первом слове, – Хорошо… Чабб. Значит, вы не намереваетесь более торговаться с демоном. И не хотите его задобрить. Как и угрожать ему. В таком случае соблаговолите сообщить, чему именно вы намерены посвятить свое время?