Текст книги "Бумажный Тигр 3 (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 48 страниц)

– Семя, брошенное Лейтоном, упало на благую почву. Начав размышлять о сказанном им, я быстро заметил закономерности и связь. Биржевые торги, в сущности, тоже основаны на сокрытых закономерностях и не выявленных связях. Но если уж научился постигать эту науку…

Розенберг работает с цифрами, а я работаю с людьми, вспомнил Лэйд, так сказал Лейтон.

«Я сразу понял. Едва только увидел, как старина Кольридж превращается в чертового кальмара. А мог бы догадаться еще раньше. Когда никчемная дура рассталась с собственным лицом. Когда выпивоха, которого я держал на работе из лучших побуждений, влил себе в глотку кислоту…»

«Я работаю с людьми».

Люди, подумал Лэйд, что-то, связанное с людьми. Все это время я искал демона, а надо было…

Но мысль оборвалась, запуталась, свилась затягивающимися кольцами, точно неправильно уложенная на дно лодки бечевка, мгновенье, и Лэйд потерял ее хвост. Осталось только слово «люди», которое он бессмысленно повторял раз за разом.

Люди, люди, люди, люди…

– Вздор, – выдохнул Лэйд, – Демону не нужны закономерности и связи, он получает удовольствие, измываясь над нами и казня самыми изощренными способами.

– Это вы так думаете, Лэйд, – почти тут же отозвался Розенберг, и голос его показался Лэйду не то сосредоточенным, не то печальным, – Но в глубине души вы понимаете, что за этим всегда было нечто большее. Вы даже сами заметили странный символизм, который стоит за всеми этими смертями. Если бы демон искал лишь способы выжать из нас побольше боли, он вскипятил бы кровь в наших венах. Для этого ему не потребовалось бы даже прилагать излишне много сил. Вместо этого… Обратите внимание, как неспешно и постепенно он это делает. Каждая смерть подготовлена и оформлена точно изысканная картина. Разве это подход алчущего боли садиста? Вспомните тех четверых, что познали его гнев раньше всех!

– Женщина, которой срезало лицо стеклом и…

Розенберг тяжело задышал. Дыхание у него было нездоровое, с присвистом, как у некоторых тифозных больных. Но голос все еще был хорошо различим. Неудивительно, учитывая, что их с Лэйдом разделяло всего несколько футов пространства.

– Да, те четверо. Они спаслись, но только потому, что тогда у него не было достаточно сил, чтобы расправиться с ними. Он еще не вступил в полномочия, если можно так выразиться. Но неужели вы не замечаете, Лэйд?

– Что я должен увидеть?

Розенберг вздохнул, утомленный – не то разговором, который явно требовал от него многих сил, не то недогадливостью собеседника.

– Мисс Киннэрд. Она была первой. Несчастный случай с фрамугой, стекло которой гильотинировало ее хорошенькое личико, навеки отделив его от человека, которому оно прежде принадлежало. Человека, который, возможно, открылся бы вам не с самой приглядной стороны, если бы вы сами служили в «Биржевой компании Крамби» и знали коллектив изнутри.

– Что с ней не так?

– Мисс Киннэрд была из разряда хорошеньких девиц, которых собственная красота интересует непомерно больше, чем все прочие вещи в этом мире. Она могла забыть про звонок, про важные документы, про стенограмму – только лишь потому, что была увлечена, разглядывая себя в зеркало. Господи, одна только позабытая ей корреспонденция причинила компании убытков фунтов на десять! Лейтон не мог уволить ее – только потому, что ее хорошенькое личико приглянулось Крамби. Увы, оно утратило значительную часть своих достоинств, когда шлепнулось, отсеченное стеклом, на мостовую!

– Но…

– Мистер Макгоэн, техник. В жизни не видел такого безалаберного работника. Нерасторопный, старый, ничего не смыслящий в тонких механизмах, он куда чаще ломал то, что ему было вверено, чем чинил его, и тоже причинял нам немалый убыток. Если что-то и спасало его от неминуемого увольнения, то только то, что он приходился шурином Кольриджу.

– Ему перемололо руки, я помню.

– Фринч, водитель. От его лихачества служебный локомобиль компании не единожды попадал в ремонт. Он попросту напрашивался на неприятности, демон лишь приблизил их наступление. Ну и четвертый, забыл как его зовут. Пьяница, норовивший промочить горло на рабочем месте. Демон угостил его стаканчиком кислоты за свой счет. Все еще не видите связи? Не видите, Лэйд?

– Вижу, – тихо произнес Лэйд, – Я догадывался, но…

– Догадывался, – невидимый Розенберг вновь рассмеялся, – Он догадывался! Моя помощница, вы должны были видеть ее, когда шли сюда, мисс Офия. Она частенько была несдержана на язык, а проще говоря, при всех своих достоинствах имела маленький недостаток – любила посплетничать. «Язык мой – враг мой», как сказал Ювенал. Он в самом деле сделался ее врагом, превратившись в огромную ядовитую пиявку. Не видите связи?

– Синклер, – тихо обронил Лэйд, – Демон разрезал его на части и сшил.

– Мистер Синклер! Ну конечно, едва не забыл про него. Тщась завоевать расположение людей, которые презирали его, он не уставал перекраиваться, чтобы услужить им, не замечая, как нелепо выглядит. Демон пришел ему на помощь, перекроив его настолько, насколько это возможно.

– Кольридж?

– Мы промеж себя иной раз шутили о том, что щупальца Кольриджа, распростертые им во все стороны, пролезли во все отделы и службы компании. Демон, должно быть, счел это славной шуткой. Щупальца Кольриджа вырвались из-под контроля и убили его. На счет Лейтона, думаю, вы и сами догадались.

– Кошка, – пробормотал Лэйд, – «Любопытство убило кошку». Эта пословица всегда казалась мне немного выспренной и странной, но связь я понял. Догадался.

– Догадались… А Лейтон понял все почти сразу. Он многие годы коллекционировал грешки своих подопечных и он первым сообразил, что это значит.

– Значит, все они…

– Да, – сухо подтвердил Розенберг, – Все они. Человек, повстречавшийся вам в лазарете, из которого росли писчие перья, отличался на службе немыслимым крючкотворством, составляя на каждое действие по дюжине бумаг, тем самым изрядно замедляя документооборот. Другой, превратившийся в песочные часы, тянул время на рабочем месте. Женщину, превратившуюся в статую, часто укоряли за бездеятельность, и не случайно. Они все… они…

Голос Розенберга, шелестящий, точно бумага на ветру, сделался таким тихим, что Лэйд едва мог разобрать слова. Этот голос свидетельствовал не просто об упадке сил – Лэйд и сам едва держался на ногах – а о чем-то куда более серьезном. О тяжелой болезни, быть может. Или о чем-то столь же скверном. Рассудок Розенберга оставался ясным, но разум его медленно потухал, это было заметно по паузам между словами, по странным смешкам, которыми он перемежал слова, по натужному хриплому дыханию.

– Что он сделал с вами? – тихо спросил Лэйд.

Розенберг закашлялся. Кашель у него был жуткий, чахоточный, рвущий легкие.

– Я… Я всегда мнил себя самым хитрым. Самым рассудительным. Самым умным. Простительный грех при моих способностях, а?.. Господи, до чего я дошел, исповедуюсь перед лавочником… Кхх-кххх! Да, у меня было право так считать. А у демона было право одарить меня по моим заслугам. Подойдите, Лэйд. Хватит укрываться, я не представляю для вас опасности. Больше нет. Если я что-то и представляю, так это наглядное пособие. Можете взглянуть на меня. Смелее. Надеюсь, вы не боитесь насекомых?

– Нет, – помедлив произнес Лэйд, – Не боюсь. Мне часто приходится просеивать муку от долгоносиков, а уж в сахаре мне попадается такое…

– Подойдите. Хочу посмотреть на вас перед тем, как умру.

Лэйд вышел из-за своего укрытия.

***

Розенберг кашлянул. А может, это его легкие просто судорожно вытолкнули скопившийся в них воздух.

– Вы почти не переменились в лице, – одобрительно заметил он, – А бедную Офию вырвало на пол. Убежала в ужасе, а ведь работала на меня не один год. Впрочем, уже очень скоро у нее появился другой повод для беспокойства.

– Мне приходилось видеть не самые приятные вещи в Новом Бангоре, – сдержанно заметил Лэйд, – И если вы думаете, что находитесь на их вершине, то только тешите свое самолюбие, из-за которого и пострадали.

Розенберг кивнул.

– Вы правы.

Он не шевелился, оттого Лэйд не сразу смог распознать его тело в окружении сплетений из паутины, затянувших стены так, что не было ни единого просвета шире монеты. Паутина здесь была не такой, как в прочих частях кабинета. Свежей, влажной, точно лишь недавно появившейся на свет. Целые гроздья ее свисали с потолка, превращая закуток кабинета в подобие пещеры, на полу же она образовывала целые груды и небольшие курганы, между которых Лэйду пришлось бы перемещаться, вздумай он подойти к столу Розенберга поближе.

Но он не думал, что у него возникнет такое желание.

Розенберг не уменьшился до размеров насекомого, как ему представлялось, даже в своем новом обличье он оставался большим, пожалуй, даже сделался больше. Живот его непомерно разбух, почти превратившись в шар, и шар этот казался огромным на фоне ссохшейся груди, к которому он крепился, и тонких, выпирающих из него лап. Костюм хорошей ткани, легендарный костюм от Кальвино, на который Лэйд когда-то взирал едва ли не с благоговением, давно расползся, превратившись в лохмотья на полу. Едва ли Розенберг испытывал в нем необходимость.

Если он в чем-то и испытывал необходимость, так это в свободном пространстве, которого ему отчаянно не доставало. Кабинет начальника финансовой службы явно не подходил по размеру изменившимся размерам его тела. Его раздувшееся тело застряло в ней, изогнувшись под неестественным даже для его неестественных черт углом. Огромный сейф врезался в шарообразное брюхо с одной стороны, глубоко войдя в него острым металлическим углом. Несгораемый шкаф упирался с другой. Стеллажи для документов, изящные конторки, которыми Лэйд некогда восхищался, секретеры с откидными крышками, стоившие, должно быть, Крамби не один десяток шиллингов, все эти предметы обстановки, созданные для существа куда меньших размеров, чем Розенберг, врезались в его разросшееся тело со всех сторон, врезаясь в хитиновые покровы точно орудия пыток.

Письменный стол, тяжелый как дредноут, оказался слишком прочен, чтобы быть раздавленным. Теперь он медленно убивал своего хозяина, сдавив его большое, но лишенное костей тело, покрытое колючей серой шерстью насекомого, прижав к стене и медленно выдавливая из него жизнь. В тех местах, где столешница пробила хитин видны были потеки гемолифмы, заменяющего ему кровь, белой и густой, как соус бешамель, в который безалаберный повар добавил чересчур много муки.

Он убил себя сам, понял Лэйд, не в силах ни подойти ближе, ни вернуться к своему укрытию. Розенберг мог бы спастись, если бы выбрался из кабинета, едва только началось его страшное превращение. Но он предпочел остаться здесь, медленно сдавливаемый стенами, слушая треск собственного ломающегося тела и, несомненно, ощущая ужасную боль.

Почему? Боялся показаться своим недавним подчиненным в таком виде? Не хотел видеть, во что превратилась компания, которой он отдал лучшие годы своей жизни? Или, сознавая страшную природу изменений, желал именно этого? Остаться тут и умереть?

Розенберг кашлянул.

– А вы умеете держать себя в руках.

Его голова превратилась в мясистый бурдюк, поросший короткой жесткой шерстью, выпирающий из ссохшейся груди, но в передней его части как будто угадывалось некоторое сходство с лицом, из которого он был сотворен. Глаза Розенберга, утопленные в этом бурдюке, внимательно наблюдали за Лэйдом. Все шесть черных паучьих глаз. Лишившиеся век, округлые, эти обсидиановые бусины каким-то образом сохранили не только осмысленное выражение, но и были знакомы Лэйду. Может, потому, что центральную пару украшали очки Розенберга. Глубоко вросшие в хитин, треснувшие, они придавали взгляду огромного паука странное, почти человеческое выражение.

– Хитер как паук… – пробормотал Лэйд, покачав головой, – Да, мне стоило догадаться.

Бурдюк, венчающий паучье тело, дернулся – слабая попытка изобразить человеческий кивок.

– Едва ли остальным придется легче. Синклер, Кольридж и Лейтон уже получили свое. Но поверьте, остальным недолго осталось ждать. Мне почти досадно, что я не увижу, во что превращается мисс ван Хольц. О, ее коллекция грехов необычайно богата, мне не терпится узнать, каким образом демон использует ее. Что, вам ведь тоже нравится мисс ван Хольц, а? Уверен, вы положили на нее глаз, Лэйд. Потерпите немного, я думаю, в самом скором времени она продемонстрирует вам новое обличье.

Розенберг рассмеялся и в этот раз Лэйд невольно поддался назад. Потому что смех исходил не из человеческого рта. А из пасти размером с мяч для крикета, распахнувшейся в нижней части головы и украшенной крючковатыми, раздвигающимися в стороны, хелицерами. Но больше всего Лэйда напугало не это – ему приходилось видеть куда более зубастые аппараты – а то, что в этой пасти, на фоне белесых и алых хитиновых бугров он разглядел вкрапления серебра – искусственные зубы Розенберга.

– А что на счет меня?

Розенберг издал чавкающий звук, который, переведи его кто-то на человеческий язык, мог бы изображать вздох сожаления.

– Вы – нет. Для двух человек в этом здании демон вынужден сделать исключение.

– Для меня и для Крамби.

Розенберг улыбнулся. Хелицеры разошлись в стороны, из розовой глотки на то, что прежде было подбородком, выплеснулся желудочный сок – полупрозрачная матовая жидкость. Но Лэйд каким-то образом понял, что это было улыбкой.

– Для вас и для Крамби, – подтвердил он, – Вам не суждено превратиться в пауков, как мне, ссохнуться, исторгнуть кишки или иным образом послужить для его развлечения.

– Почему мы двое? – резко спросил Лэйд, – Почему из двухсот душ в этом здании демон выделил нас с Крамби? Что за спасительный амулет бережет нас?

– Амулет… – выпуклые паучьи глаза Розенберга на миг затуманились, обратившись шестью черными зеркалами, – Не подумайте, что вы в привилегированном положении, Лэйд. Если демон не собирается вас убить, это не значит, что он не желает этого. Отчаянно желает, уж можете мне поверить. Просто… вы не в его власти, только и всего.

– Поэтому вы подговорили Лейтона убить нас обоих. Потому что надеялись, будто сделав то, что бессилен в силу каких-то причин сделать сам демон, заслужите его благосклонность. А может, и прощение.

Хелицеры заскрежетали, принимая неестественное положение на лице Розенберга, далеко разойдясь в стороны.

– Может, вы и закоснелый лавочник, Лэйд, но вы не безнадежны. Видите, как ловко вы учитесь на ходу азам карьерного продвижения в крупной компании? Послушайте доброго совета, примите предложение Крамби. Может, ваш кабинет даже будет по соседству, а?

– И будет представлять собой бассейн с кипящей ртутью, – пробормотал Лэйд, – Благодарю покорно. Вот только вы ничего не объяснили, мистер Розенберг. По крайней мере, я не вижу, чтобы сказанное вами что-то меняло в общей картине. Демон убивает захваченных им заложников, обрекая их на мучительную смерть. Допустим, каждая смерть не случайна. Он обставляет ее, используя слабости и грехи своих жертв. Возможно, воображает себя высшим судьей или желает разыграть макабрическую сценку из Страшного Суда в его дьявольской интерпретации.

Глаза Розенберга заерзали на своих местах. Золотая оправка, вросшая в хитин, опасно затрещала.

– Вы так ничего и не поняли. Это не казнь.

– Тогда что? Что это?

– Месть, – тихо произнес Розенберг, – Это его месть. Он вынужден был терпеть годы, понимаете это? Годы, проведенные в бесправном положении, годы унижений и бессилия. То, что он творит с нами, это наказание. Страшное, но вполне заслуженное. Именно поэтому мы все не умерли мгновенно. Он нарочно затягивает это, чтобы мы могли взглянуть друг на друга. Чтобы до нас медленно доходило, какой ущерб мы ему причинили. Чертов Крамби. Чертов недоумок. Если бы я знал, на что он нас обрекает, я бы вышиб ему мозги еще тогда, два года назад…

Лэйд ощутил, как немеют стиснутые в кулаки пальцы. Он забыл разжать их.

Так значит, демон мстит им? Два года назад!.. Тот момент, когда Крамби сделался оперативным директором, сместив на этом посту самого Олдриджа. Выжил его из конторы, сам сделавшись ее номинальным главой. Этим он оскорбил демона? Нет, не складывается. Даже если тот по какой-то причине возжелал мести, свою ярость он направил бы на Крамби. Допустим, от его злости перепало бы и прочим членам оперативного совета, которые допустили это, но отчего в таком случае демон вымещает ее на простых служащих, всем этом мышином воинстве из клерков, машинисток и делопроизводителей? В чем их вина?

– У нас есть шанс спастись?

Розенберг покачал головой. Это движение удалось ему, хоть и с болезненным хрустом.

– Не думаю. Демон бессилен убить вас или Крамби, это верно. Его власть на вас не распространяется. Но не забывайте, что он властен над пространством, в котором вы заключены, и над всем, что в нем находится.

– Испортившиеся консервы. Меняющиеся комнаты. Воздух…

– Не только стены. Не только воздух. Он – единственный и полноправный хозяин всего здесь. Это его мир – во всех смыслах. Он диктует законы бытия и правила. Если ему не удастся умертвить вас обоих чужими руками… Это не значит, что он отпустит вас восвояси. Просто ему придется немного затянуть процесс, только и всего. Удушье, голод… я уверен, у него про запас припрятано немало способов уморить вас или медленно свести с ума. Черт возьми, он может даже ничего не предпринимать, спокойно попивая кофе или что там полагается пить демонам! Еще несколько дней такой жизни и вы с Крамби будете счастливы сами выскочить в окно!

Лэйд надеялся, что не переменился в лице. Нельзя было выказывать слабость, пусть даже не перед лицом демона, а перед лицом человекоподобного паука, шесть черных глаз которого внимательно разглядывали его.

– Как он получил эту власть? – спросил он, – Как подчинил всех вас и все сущее? Значит, все-таки был какой-то ритуал? Договор? Или…

Розенберг медленно покачал головой. Некоторые его глаза казались безучастными, равнодушно-задумчивыми, как у всякого насекомого. Но та пара, что была украшена треснувшими очками, смотрела прямо на Лэйда.

– Это пусть расскажет вам Крамби. Если у него хватит духу. Я и так уже выдал вам достаточно, Лэйд Лайвстоун. Вы же помните, что я и сам рассчитываю на некоторую услугу с вашей стороны?

Лэйд неохотно кивнул.

– Я не отказываюсь от своих обязательств. Что вам угодно?

Одна из лап Розенберга, сухо зашелестев, оторвалась от распухшего брюха, махнув в сторону письменного стола. Стол, медленно убивавший его, был пуст и, лишенный бумаг, карточек и папок, выглядел почти сиротливо. Однако некоторые вещи, как заметил Лэйд, на нем все еще остались. Фотокарточка в серебряной рамке, по-прежнему стоящая на углу, и…

– Воспользуйтесь этим.

Револьвер. Револьвер Розенберга, непринужденно лежащий на столешнице, точно массивное пресс-папье. Понятно, отчего он не взял его в руки – лапы паука не имели пальцев и едва ли могли справиться со спусковым крючком.

– Вы хотите, чтобы я выстрелил в вас?

– Огромный паук с трудом кивнул.

– В голову. По меньшей мере трижды. Знаете, многие насекомые необычайно живучи, а я бы не хотел… – Розенберг сглотнул жижу, служившую ему слюной, – Не хотел рисковать. Не в моем положении.

***

Лэйд каким-то образом ощутил тяжесть револьвера, даже не прикоснувшись к нему. Большой и сложный механизм, выглядящий вполне надежным.

– Почему?

Розенберг некоторое время молчал. Его тело содрогалось, смятое брюхо едва заметно пульсировало. Там, под хитиновым покровом, проистекали какие-то процессы, лежащие за пределами человеческой анатомии, и Лэйд не хотел знать, какие.

– Потому что я ненавижу вас, Лэйд, – произнес Розенберг совершенно спокойно, – Вы могли спасти нас, всех нас, но предпочли ничего не заметить. И даже когда заметили, не смогли ничего предпринять. Не вы причина того, во что превратилась «Биржевая компания Крамби» и ее служащие, этого случилось без вашего участия. Но я не могу вам простить вашей беспомощности и слабости. Я привык презирать слабость в любых ее проявлениях, в нашем деле она ведет к гибели. А вы оказались слабы. И мне приятно будет знать, что вы погибнете, пусть и после меня.

– Значит, то, что вы рассказали мне, это ложь?

– Я рассказал вам то, что не сопоставимо хуже, чем ложь – две паучьи лапки Розенберга потерли друг друга, издав сухой шелест хитина, – Я рассказал вам часть правды. Поверьте моему опыту, ничто не приводит к катастрофическим последствиям столь же надежно, как человек, мнящий себя информированным, но не имеющий представление о всей картине происходящего в целом. С этой частью правды я вас и оставлю. Стреляйте, Лэйд. Я обойдусь без последних слов.

Огромный паук откинулся назад, выпятив свою сухую узловатую грудь и раскинув в стороны лапы. Но Лэйд даже не протянул руки к оружию.

– Если вы думаете, что я в самом деле это сделаю, то чертовски заблуждаетесь. Я не стану стрелять. По крайней мере, не до того момента, как вы выложите мне все, что вам известно.

Улыбка огромного паука выглядела устрашающей и зловещей, хелицеры, кривые хитиновые ножи, заскрежетали друг о друга.

– А если я откажусь? Будете пытать меня? – раздувшийся живот паука мелко затрясся и Лэйд понял, что это был смех, – Вы в самом деле считаете, будто способны причинить мне большую боль, чем та, которую я уже пережил? Впрочем… Как и всякий лавочник, вы слишком узко мыслите. Один из законов рынка гласит – если исполнитель отказывается с вами сотрудничать, всегда можно найти другого исполнителя. Не так ли, мисс ван Хольц?

Он не был единственным человеком, способным бесшумно ходить по толстому слою устлавшей пол паутины. Лэйд вспомнил об этом слишком поздно, лишь после того, как мисс ван Хольц, оказавшись у стола, положила руку на револьвер.

– Стойте! – приказал он, – Не вздумайте…

Но мисс ван Хольц даже не взглянула в его сторону. Она смотрела на огромного паука, скорчившегося в своем углу. Смотрела так, будто тот был оракулом, изрекшим истину божественной, немыслимой силы, облеченную всего в несколько слов. Истину, размышлениям над которой можно посвятить годы.

– Так это правда? – спросила она. Револьвер был тяжел для нее, ей пришлось держать его двумя руками, чтобы поднять и навести на Розенберга, – Это все правда? Ах ты дрянной старый паук!.. Ты мог догадаться раньше! Мог предупредить! Мог…

Округлая голова Розенберга заворочалась на паучьем торсе.

– Поздно, – выдохнул он, исторгнув на грудь две струйки мутной жижи, – Знай я с самого начала, но… Крамби никому не сказал. Даже мне.

Лэйд хотел было шагнуть к мисс ван Хольц, чтоб мягко перехватить оружие, но это ему не удалось. У нее в самом деле был чертовски острый слух, а может, отчаянье обострило все ее органы чувств до нечеловеческого уровня.

Револьвер мгновенно повернулся в сторону Лэйда.

– Стоять, – приказала она, – Иначе первая пуля, которую я выпущу, будет ваша.

Лэйд покорно остановился. Человеку, способному на вес определить качество виргинского табака в тюке и количество примесей в масле, не требуется прикладывать значительных усилий, чтоб отличить ложь от правды. Мисс ван Хольц определенно не лгала.

Отступив в угол кабинета, не обращая внимания на клочья паутины, липнущие к ее платью, она взяла револьвер так, чтобы держать на мушке их обоих. Но Лэйд в данный момент не интересовал ее как собеседник, только лишь как препятствие или угроза. Ей нужен был Розенберг. Только он.

– Это из-за тех монет? – спросила она, – Из-за тех чертовых монет?

– Да. Они не были возвращены. А я узнал об этом слишком поздно.

– И мы… мы…

Револьвер в ее руках задрожал, как дрожали паучьи лапки самого Розенберга.

– Да, – тихо произнес он, – Крамби приговорил всех нас, сам того не зная. И теперь мы все во власти демона, мисс ван Хольц. Мы – его собственность. А вы знаете, как он распоряжается своей собственностью.

– Значит, и меня… и я… и…

Она давилась словами – подбородок прыгал, губы дрожали. Но револьвер в ее руках даже не шевельнулся, точно в ее руках осталось больше силы, чем во всем теле. Из огромных немного раскосых глаз беззвучно текли слезы.

Глаза паука беспокойно зашевелились. У них не было зрачков, оттого Лэйд не мог определить, в какую сторону они смотрят.

– И вы тоже. До вас еще не дошла очередь, но непременно дойдет. Возможно, ваше тело уже начало меняться. Вы уже ощущаете пугающие изменения, но надеетесь, что он отступиться или что-то спасет вас. Нет, мисс ван Хольц. Этого не случится. И я…

Пуля ударила ему в голову, отколов одну из хелицер, точно сухой лепесток. Голова Розенберга дернулась, шесть черных глаз выкатились из орбит, словно пытаясь разглядеть что-то, что заметили только в последнюю секунду его существования. Какую-то деталь, которую все не было времени разглядеть, какую-то последнюю крохотную цифру, прятавшуюся среди прочих знаков и запятых в углу запутанного и сложного вычисления…

Вторая пуля ударила прямо в лоб, отчего голова Розенберга хлюпнула, будто гнойник, и бессильно повисла. Лопнувшие глаза превратились в пустые отверстия черепа, но те, что были украшены бесполезными очками, уцелели. И продолжали смотреть на Лэйда до тех пор, пока все не было кончено.

Пули врезались в паучье тело почти не встречая сопротивления, как в мягкую подушку, заставляя его содрогаться и колыхаться, вминая в стену. Несколько перебитых паучьих лап упало на пол, в груди открылось истекающее гемолимфой отверстие, сквозь которое видны были какие-то опадающие и сдувающиеся желтые пузыри в обрамлении алых влажных отростков.

В какой-то момент тело Розенберга, точно сдувшийся мяч, опало за письменным столом. Надувшееся брюхо потеряло упругость, опало, грудь повисла, трепещущие лапки, бессмысленно цеплявшиеся за мебель, вытянулись вниз и остались недвижимы. Уцелевшие глаза Розенберга больше не были глазами – просто мертвые черные бусины, ничего не видящие и ничего не выражающие.

***

Мисс ван Хольц обессиленно опустила револьвер. Ее трясло, точно отдача крупнокалиберного револьвера только сейчас проникла в ее тело и теперь искала выхода, заставляя дрожать все его члены.

– Зря, – только и сказал Лэйд, не делая попытки подойти, – Весьма поспешный поступок и весьма недальновидный. Я уверен, что смог бы найти способ заставить его говорить.

Мисс ван Хольц молчала, разглядывая ставший бесполезным револьвер. Точно удивляясь тому, как этот кусок металла смог учинить такие разрушения с телом Розенберга.

– Говорить… – пробормотала она, не глядя на Лэйда, – Вы так и не поняли, с кем связались, Лэйд. Он… Розенберг был прав, его власть необъятна. И я слишком хорошо представляю, как он ей распорядится. Это значит, и я…

Свободную руку она прижала к груди. Осторожно, как прежде прижимала самодельный бинт к ране Лэйда. Точно боялась обнаружить под тонкой перепачканной тканью платья что-то…

Что-то новое, подумал Лэйд, ощущая, как ему передается ее страх, зудящий тысячами крохотных режущихся зубов под кожей. Что-то, чего прежде не было. Что-то, что…

«Ее коллекция грехов необычайно богата, мне не терпится узнать, каким образом демон использует ее».

– Сохраняйте спокойствие, – попросил Лэйд, – Какую бы участь это отродье не придумало для вас, уверен, мы придумаем, как ее избежать. Еще есть время, а время – главное оружие в нашем арсенале. Мы найдем… я найду… Я…

Мисс ван Хольц рассмеялась. Не тихо и мелодично, как этикетом позволительно смеяться в обществе для воспитанной дамы. Скорее, хрипло и устало, как смеются проститутки в Шипси, встречая очередной промозглый и сырой рассвет.

– О Господи! Время, время… Вы талдычите об этом, даже сами не веря в сказанное. Вы не понимаете главного, того, что пытался сказать Розенберг. Даже будь в нашем распоряжении века и тысячелетия, это ничего бы не изменило. Он всевластен здесь. Он неуязвим. Сожгите весь этот дом с потрохами, взорвите его, разнесите в клочья – плевать. Вам не найти у него слабой стороны, неужели вы не понимаете?

– У всего сущего есть слабая сторона, – тихо произнес Лэйд, – Это закон бытия, совладать с которым не способен даже Левиафан. Демон вторгся в мир материального, но, как и всякий агрессор, он отнюдь не неуязвим. Должны быть тылы и коммуникации, должны быть уязвимые места и… Да перестаньте вы смеяться!

Мисс ван Хольц сотрясалась от тихого смеха, не выпуская из дрожащей руки разряженного револьвера, оборвавшего жизнь Розенберга.

– Вот где ваша ошибка, – пробормотала она сквозь этот болезненный, безумный, рвущийся из нее наружу смех, – Существо, с которым вы пытаетесь бороться, не агрессор, вторгшийся в чужой дом. Не узурпатор, чья власть основана на праве сильного. Оно полновластный и законный хозяин, который вступил в свои права. Права, которые распространяются и на нас всех. Господи, вы не поняли. Вы просто не поняли…

У нее срыв, подумал Лэйд. Нервный припадок. Не понимает, что говорит. Или… Или напротив, отчетливо понимает. И тогда…

Ствол револьвера поднимался словно и медленно, но как-то рывками, как это иногда бывает в синематографе, когда механик не может добиться от аппарата равномерного вращения пленки. Удивительно, но в этот раз мисс ван Хольц держала оружие легко и уверенно, точно уже успела привыкнуть к его весу. И смотрело оно не в случайную точку пространства. Оно смотрело в лицо Лэйда.

– Мисс ван Хольц…

– С ним нельзя бороться. Розенберг был прав. С ним даже нельзя договориться. Его можно лишь попытаться задобрить. А значит…

Лэйд кашлянул в ладонь. Ну разумеется. Он догадывался, что укрывается за этим «значит». А может, не догадывался, а знал, знал лучше, чем сама мисс ван Хольц, едва только взявшая оружие в руки.

– Перестаньте. Опустите эту железяку. Мы союзники в этих обстоятельствах, помните?

Она покачала головой. Медленно и осторожно, так, чтоб ни на секунду не сводить с него взгляда. Похвальная предосторожность, подумал Лэйд.

– Я достаточно долго проработала под началом Крамби и прочих, чтобы понимать – любой союзник не более чем ресурс и, как всякий ресурс, имеет свою цену. Цена вашей головы, мистер Лайвстоун, может быть велика.

– Так уж велика?

– Голову Крамби мне, пожалуй, не добыть, – произнесла она задумчиво, – Он осторожен, как змея, кроме того, Коу все еще предан ему, а он один стоит армии. Но ваша… Ваша голова – весьма ценный дар. В этих обстоятельствах.

– Считайте, что я польщен, – пробормотал Лэйд, – Знай я, что головы станут таким ходовым товаром на острове, обязательно завел бы парочку-другую в лавке для своих клиентов… Что ж, признаю, вы чертовски убедительно выглядите в роли Саломеи, вот только я едва ли сойду за Ионна Крестителя[5]. Для этого у меня сто лишних фунтов веса и весьма сумбурные представления о христианских добродетелях…