Текст книги "Бумажный Тигр 3 (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 48 страниц)

Дьявол. Лэйд пожалел, что отказался от вина. Хмель туманит мозги, но сейчас ему было трудно думать из-за скопившейся в горле сухости.

– Насколько малый? – спросил он.

– Пренебрежительно малый. Что-то около шести сотых.

– Шести… чего?

– Шести сотых процента, – устало пояснил Розенберг, – Проще говоря, в пироге «Биржевой компании Олдриджа и Крамби» самому Крамби принадлежала лишь одна-единственная крошка, и та была ему пожертвована невесть за какие заслуги.

– Выходит… – Лэйд опасался говорить быстро, чтобы не нарушить плавный ход своих мыслей, – Выходит, Крамби, несмотря на то, что находился на посту оперативного директора на протяжении двух лет, практически был бесправен в компании? И настоящую власть в ней приобрел лишь после того, как получил унаследованную от своего компаньона долю?

– С моей стороны было непростительно усомниться в вашем интеллекте, – пробормотал Розенберг, отворачиваясь, – Вы достаточно мудры, чтобы заткнуть за пояс многих мудрецов Готэма[12]. Именно это и подтвердила счетная комиссия, главой которой я имею счастье состоять.

– Но… почему? – спросил Лэйд, с неудовольствием ощутив в своем голосе неуверенные нотки, – Если мистер Олдридж не благоволил своему компаньону, не прислушивался к его мнению, не считал его стратегию уместной, не пользовался его деньгами… Почему он тогда сперва принял Крамби под крыло, отщипнув ему кроху от пирога, а после и вовсе завещал свой капитал в компании? Они были так дружны?

Розенберг размышлял непозволительно долго, почти полминуты. Револьвером он поигрывал рассеянно, точно игрушкой, смысл которой позабыл. Но Лэйд предусмотрительно не пытался подойти ближе и воздерживался от резких движений. Мистер Розенберг в полной мере доказал, что умеет быстро соображать. Возможно, и действовать тоже.

– Они не были дружны, – произнес он наконец, – По крайней мере, не в том смысле, какой я обыкновенно вкладываю в это слово. Между ними определенно была связь, но… Черт, не смотрите на меня так, будто подозреваете в самом дурном. Я не говорю о противоестественной связи! Ничего непристойного. Просто… Я просто замечал, какие взгляды они бросают друг на друга во время шумных пирушек, думая, что их никто не видит. Как переглядывались иногда за чужими спинами. Какие интонации использовали, когда говорили по телефону. Я бы сказал, что…

– Да?

– Мистер Олдридж вел себя с ним неожиданно мягко. Он был воспитанным джентльменом, но иногда, особенно в отчаянные минуты, мог чертыхнуться или произнести что-то опрометчивое в лицо своим партнерам, о чем потом извинялся. Но не Крамби. Между ними никогда не бывало перепалок – едва только атмосфера накалялась, мистер Олдридж первым отводил глаза и шел на попятную. Никогда не повышал на него голоса, а если Крамби вздумалось вышвырнуть за борт очередную пачку ассигнаций, всегда удовлетворял его требования, хоть и со скрипом. Вот только к управлению он его не подпускал и тут стоял насмерть. Пока два года назад не свалился с нервным припадком после… Впрочем, вы знаете.

Иногда я уже сомневаюсь в том, что знаю, мрачно подумал Лэйд. Правду говорят, если собрать вокруг себя девять свидетелей и разбить перед ними яйцо, в итоге получишь девять разных историй, различающихся между собой по всем деталям.

– Вы ведь сами хотели стать компаньоном мистера Олдриджа, верно? – тихо спросил он, – Я прав?

Розенберг кивнул.

– Какая теперь разница? Признаю, я строил некоторые надежды на счет этого. Мы с ним работали много лет и заработали вместе прорву денег. Я считал, что заслужил право стать его младшим компаньоном. Но мистер Олдридж имел на этот счет свое мнение, как видите. Он сделал своим наследником человека, пустившего по ветру и его состояние и его компанию.

– Но…

– Хватит.

– Я только хотел спросить, не…

– Хватит, – тяжело и веско повторил Розенберг, – Я устал, мистер Лайвстоун. Я ужасно устал за семь последних лет, а еще больше устал за последний день. И судя по тому, что я услышал от вас, перемен к лучшему ждать не приходится. Я буду благодарен вам, если вы покинете мой кабинет.

Прозвучало по меньшей мере невежливо, но Лэйд был слишком поглощен своими мыслями, чтобы найти в этих словах повод для оскорбления.

Крамби никогда не был полноправным партнером Олдриджа. Он владел лишь мизерной частью его компании и занимал свой пост непонятно по какому праву. Но Олдридж, хоть и не разделял его видения, отчего-то не только устранился от управления, но и сделал Крамби своим наследником. Единственным наследником. Это…

Как жаль, что рядом нет Сэнди, подумал Лэйд. Умницы Сэнди, которая обладает чудодейственной способностью рассортировывать предметы по ящикам, одним взглядом проникая в их суть. Превращая нагромождение ящиков, картонок и корзин в упорядоченный и функциональный узор.

Умницы Сэнди – и еще того существа, что заточено в ее теле. Ох, черт, Полуночная Сука наверняка бы нашла, что поведать ему сейчас. Это ведь ее алчный братец стоит за всем этим. Алчный братец или сука-сестренка. Впрочем… Впрочем, скорее всего, Полуночная Сука с интересом наблюдала бы за происходящим, находя глубокое удовольствие в том, как Лэйд Лайвстоун медленно сходит с ума от безысходности и страха.

Да, подумал Лэйд, ей бы определенно это понравилось.

– Мистер Лайвстоун!

– Да?

Розенберг окликнул его на пороге и, судя по взгляду исподлобья, отнюдь не для того, чтоб одарить добрым напутствием. Он сидел за столом сгорбившись, нависая над ним, точно огромная уставшая горгулья.

– Документы на здание, – он поднял со стола пухлую папку, – Будет лучше, если вы захватите их с собой.

– Нет нужды, – отмахнулся Лэйд, – Я изучу их позже. А если они понадобится…

– Если понадобятся, вам останется только корить себя за недогадливость. Потому что в этот кабинет вы более не войдете. Ни вы, ни Крамби, ни кто-нибудь еще. Потому что после вашего ухода я намереваюсь запереть дверь и оставаться здесь, пока ситуация не… разрешится тем или иным образом.

Лэйд выругался по-полинезийски себе под нос.

– Не глупите, Розенберг! Вы сами только что корили старого Олдриджа во все корки за то, что тому вздумалось поиграть в отшельника, отдав корабль на волю волн, а сейчас сами намереваетесь повторить его фокус?

Розенберг холодно взглянул на него. Но очков не поправил. Сейчас они очень жестко сидели на его тяжелой переносице, не шевельнувшись ни на йоту.

– Это не отшельничество. Считайте это… формой изоляции.

– Весьма дурацкой, – буркнул Лэйд, не скрывая раздражения, – В этом был бы смысл, если бы в Конторе хозяйничали грабители. Но сейчас… Поверьте мне на слово, в этом здании нет безопасных углов. И всякая попытка спрятаться от опасности так же нелепа, как попытка договориться с пожаром или сторговаться с утечкой газа.

Розенберг вежливо улыбнулся ему, протягивая папку.

– Я опасаюсь не демона, мистер Лайвстоун. Я опасаюсь людей. Будьте добры… Передайте мистеру Крамби следующее. Если кто-нибудь из присутствующих в этом здании людей, равно как он сам или его ручной пес Коу, попытается взломать дверь и принудить меня к чему-то против моей воли, пусть перед этим попросит мистера Лейтона освободить шесть позиций в штате «Биржевой компании Крамби». Потому что, клянусь всеми существующими пороками и добродетелями, я выпущу все шесть пуль ни разу не задумавшись.

– Хорошо, – Лэйд покорно принял бумаги, двигаясь нарочито осторожно, чтобы не нервировать человека с револьвером в руке, – Впрочем, виноват, забыл кое-что…

– Что? – резко спросил Розенберг.

– Запонки, – спокойно пояснил Лэйд, – Любимые запонки мистера Олдриджа. Вы случайно не знаете, где я могу их найти? Может, в его кабинете?

Кажется, Розенберг едва не клацнул зубами. Его собственная звериная натура не отличалась тигриным хладнокровием, но Лэйду не хотелось бы увидеть ее в ярости.

– Кабинет мистера Олдриджа разобрали еще два года назад. Крамби распорядился сделать перепланировку, да так, чтоб от того не осталось ни одной доски.

– А запонки?

– Впервые слышу, чтобы у мистера Олдриджа водились запонки, – пробормотал Розенберг, – Он терпеть не мог украшений, даже практичных. Можете спросить у самого Крамби. Или у Синклера, он тоже присутствовал при вскрытии сейфа с его вещами. А теперь позвольте пожелать вам всего наилучшего, мистер Лайвстоун. Напоминаю, что дверь все еще находится за вашей спиной. И позвольте напоследок пожелать вам приятного вечера.

– Да, – сказал Лэйд, делая шаг к двери, – И вам.

[1] В 1882-м году английская эскадра под командованием адмирала Ф.Бичем-Сеймура совершила обстрел александрийских фортов, положивший начало англо-египетской войне.

[2] Великий Шторм – крупнейший ураган в истории Англии, возникший в 1703-м году.

[3] Сквоттер – человек, самовольно занявший здание для проживания или ведения какой-либо деятельности.

[4] (фр.) – «сводка».

[5] Джордж Фаулер Джонс (1818 – 1905) – английский архитектор.

[6] Мулюры – детали из гипса, имитирующие ручную лепку.

[7] Бристольский византизм – архитектурный стиль, популярный в Англии в 1850-1880х.

[8] С 1783-го по 1811-й года в Англии взимался «налог на шляпы», которым облагался любой головной убор. На всех «законных» шляпах изнутри ставилась соответствующая отметка.

[9] Броунисты – английская религиозная секта, основанная в 1581-м году Робертом Броуном, которая отрицала всякую церковную организацию, церковные чины, обряды и молитвы, считая, что религиозные убеждения должны быть ограждены от любой власти и насилия.

[10] «Велодог» – семейство популярных карманных револьверов под небольшой калибр.

[11] Каракка – тип больших океанских парусных кораблей, активно использовавшихся в Европе с XV-го по XVI-й века.

[12] Готэмские мудрецы (мудрецы из Готэма) – обозначение, данное англичанами обититателям деревни Готэм в Ноттингемшире, обозначающее недалеких и простодушных людей, персонажи детского стишка «Три готэмских моряка».

Глава 12

Лэйд никогда не относил себя к людям, страдающим от излишне чуткого обоняния. Если судьба распорядилась сделать тебя бакалейщиком в Миддлдэке, твоему носу не избежать закалки самыми разными запахами, некоторые из которых, пожалуй, позволительно было бы назвать неаппетитными, другие же комитет Адмиралтейства по вооружениям был бы рад поставить на службу в качестве отравляющих газов.

Несвежие сыры, прогорклое масло, испорченные консервы, прелое зерно – Лэйд привык ко всем этим ароматам, даже находя некоторые из них не такими уж чудовищными, как принято считать. Однако иногда даже его обонянию, немного закаленному работой в лавке, выпадали немалые испытания.

Как в тот раз, когда неуклюжий Диоген, отчего-то впавший в буйство, не раздавил в своих объятьях восьмифунтовый бочонок норвежской рыбы неведомого ему прежде сорта «лютефиск»[1], который удалось урвать за пару шиллингов в порту. Следующие две недели помещения «Бакалейных товаров Лайвстоуна и Торпа» источали столь сильные ароматы, что посетители не отваживались подходить к ним даже на двадцать ярдов, а старик Маккензи, лишь нюхнув воздух, не смог сдержать слез, что, по его словам, в последний раз имело место сорок шесть лет назад, когда он случайно обронил в канаву серебряную булавку.

Лэйд помнил многие скверные ароматы, которые его память отчего-то посчитала нужным сохранить. От Темзы поутру пахло жженым углем, несвежей рыбой и сырым, плохо выстиранным, бельем. От ночлежек Ист-Энда, заставленных бесчисленным множеством «четырехгрошовых гробов»[2] – тухлым мясом, мочой и джином. От корабельных трюмов – гнилостью, карболкой и рыбьими потрохами.

Возможно, это не были самые ужасные запахи из всех, что ему доводилось обонять, потому что Новый Бангор внес щедрую лепту в эту скверную коллекцию, регулярно пополняя ее все новыми и новыми отвратительными образцами.

Тяжелый, выворачивающий нутро запах, напоминающий запах мучных червей, забытых рыболовом в жестяной коробочке жарким днем. Этот запах он ощутил, вторгнувшись как-то раз в один подвал на окраине Шипси, в котором выводок туреху устроил себе логово и куда стаскивал свою добычу, предварительно перекусив ей сухожилия и ослепив. Должно быть, туреху, напуганные идущим по их следу Бангорским Тигром, сбежали еще неделю назад, не позаботившись захватить в путь заготовленную столь тщательно провизию. К тому моменту, когда Лэйд вышиб дверь, трое из похищенных ими были уже мертвы, а двое находились в таком состоянии, что благодарение судьбе за их спасение отдавало бы лицемерием. Он застрелил их, тех двоих, а дом сжег, но тот запах преследовал его до сих пор, слишком сильный, чтоб выветриться подобно прочим под ветром времени.

Тягучий кисловатый запах, похожий на аромат прелых яблок, пикантный и зловонный одновременно. Запах крови ламбтонского червя[3], которого Лэйд четыре ночи подряд караулил на старой скотобойне. Гигантская извивающаяся тварь длинной по меньшей мере сорок футов[4], наделенная силой гидравлического пресса, хитростью старого ворона и ядом кубомедузы[5], имевшая обыкновение навещать скотобойню, чтоб полакомиться теплыми коровьими потрохами, не гнушалась и человеческим мясом, находя его вполне нежным и аппетитным. Лэйду четыре ночи пришлось провести в зловонном закутке скотобойни, самому обмазавшись потрохами – чтобы на пятую, едва только ламбтонский червь явился за угощением, размозжить его череп удачным выстрелом из крупнокалиберного штуцера.

Пронзительный едкий запах, в котором угадывается формальдегид, камедь, крахмал и кленовый сироп. Не самый зловонный среди прочих, но от воспоминаний, которыми он окружен, делается стократ хуже. Источник этого запаха он обнаружил, вскрыв каморку одного незадачливого кроссарианца, вздумавшего припасть к мудрости Монзессера и имевшего неосторожность провести соответствующий ритуал. Лэйд не знал, в чем заключалась сделка, равно как и не знал ее условий. Не то незадачливый неофит ошибся, оскорбив чем-то Тучного Барона, не то нарушил свои обещания, не то что-то спутал в подсчетах. Как бы то ни было, Монзессер жестоко покарал его, превратив в приклеившуюся к стене гигантскую бородавку, источающую кровь, сукровицу и гной. Самое страшное, что внутри этой груды рубцовой ткани все еще пульсировала жизнь – уже не человеческая, наполненная одной только болью, но чертовски упрямая – и Лэйду потребовалось немало потрудиться, чтобы заставить эту жизнь утихнуть.

Запах, доносившийся с первого этажа «Биржевой компании Крамби», который отчетливо ощущался уже на лестнице, не напоминал ни один из них, но лишь втянув его в себя, он ощутил тревогу – плохой, скверный запах, которому не должно царить в помещениях, занимаемых жилыми людьми. Он отдавал несвежим, сырым, кислым. Как…

Представь себе, что спускаешься в шахту, приказал себе Лэйд, едва ступив на лестницу. В шахту сродни шахте «Принц Уэльский», которую ее собственные бесправные обитатели, прикованные к ней рабы-шахтеры, со времен несчастного семьдесят восьмого именуют не иначе чем «Уэльский фарш[6]». Что опускаешься на стофутовую глубину, в непроглядной темноте которой снуют люди, перепачканные угольной пылью и похожие на демонов. На такой глубине дышать можно только благодаря мощным компрессорам, нагнетающим в недра воздух, но воздух этот ужасен на вкус, отдает соляркой, маслом и железом, он вызывает тошноту, изжогу и удушье, но это единственное, благодаря чему тут еще можно жить…

Такой настрой помог Лэйду миновать несколько пролетов вниз. Но не помог подготовиться к тому, что ему пришлось там увидеть.

***

До того, как первый этаж уютного старого особнячка превратился в лазарет, здесь располагались кабинеты служащих. Не те роскошные альковы, которые он уже не раз обошел, тщательно изучая. Здесь квартировали служащие низшего ранга – делопроизводители первого класса, секретари, курьеры, корректоры, техники – мелкие рабочие муравьи, на упорном труде которых зиждился колос пирамиды под названием «Биржевая компания Крамби». Неудивительно, что и здешние кабинеты походили на отсеки в муравейнике – маленькие, тесные, похожие друг на друга как близнецы, обставленные скудной мебелью и наверняка чертовски неудобные даже для человека обычной комплекции.

Освещая фонарем длинную анфиладу из кабинетов, Лэйд невольно задумался о том, что руководило Крамби, когда тот распорядился организовать лазарет именно здесь – желание укрыть раненых от постороннего шума или же беспокойство за мебель и хороший паркет, которые те могли испачкать кровью? Впрочем, мысль эта задержалась в его голове ненадолго.

Кабинеты превратились в маленькие палаты, внутри которых кто-то негромко стонал, кто-то в забытьи бормотал, а кто-то ворочался в импровизированной койке из разобранной конторской мебели. Света здесь было мало, Крамби настрого приказал обходиться без фонарей там, где это возможно, оттого Лэйд не сразу смог сориентироваться. Шуршали юбки машинисток и стенографисток, превратившихся в сестер милосердия, скрипел шепот незнакомых голосов по углам, звенела посуда…

– Пить… – простонал мужской голос из ближайшей палаты, столь тесной, что оставалось удивляться, как служащие Крамби сумели уместить там лежащего человека, – Пить, Бога ради…

– Да ведь я давала вам пить, мистер Фаггерти, – произнес с отчаяньем женский голос, – Полчаса назад! Две унции!

– Пить! Бога ради… Пить!

– Да нет у меня столько воды, мистер Фаггерти! Откуда же мне ее взять? Хотите глоточек вина? Его мало, но…

– Пить!

– У нас нет воды, мистер Фаггерти! Водопровод не работает!

– Пить!

Лэйд уже жалел, что вторгся в это царство раненых и увечных. Привлеченные светом его фонаря, несчастные обитатели крошечных палат-кабинетов высовывались в коридор, пытаясь понять, кто это, слабо бормоча не то просьбы, которых он при всем желании не мог бы удовлетворить, не то молитвы, на которые он бессилен был ответить. Бледные лица, кажущиеся пугающе водянистыми в резком свете гальванического фонаря, то безучастные и серые, как старые оловянные пуговицы, то влажные и налитые темным страхом, как у умирающей коровы.

Пусть света было мало, чтобы осветить все палаты, того, что выхватывал луч из темноты, вполне было Лэйду, чтобы разглядеть жуткие детали, царапающие душу сухим ногтем.

Вывернутые под неестественным углом конечности под неумело наложенными из обломков мебели шинами. Багровые гематомы, вздувшиеся на боках и лицах. Размозженные и раздавленные пальцы, полускрытые грязными коконами из импровизированных бумажных бинтов.

Лэйд быстро понял, о каких миазмах говорил мистер Розенберг. Перебивая вонь мочи и пота, здесь уже распространялся сладковато-гнилостный запах сродни тому, что вырывается иногда из испорченных консервов и который хорошо знают армейские врачи, работающие в полевых лазаретах. Запах воспаленной плоти. Некроза. Смерти.

Он не исчезнет сам собой, не исчезнет даже если разлить на первом этаже весь запас одеколона и туалетной воды. Напротив, будет набирать силу и крепчать, пока не сделается самым настоящим трупным смрадом, столь тяжелым, что люди будут задыхаться здесь заживо, приумножая миазмы. До тех пор, пока весь дом не превратится в наполненное раздувшимися и гниющими телами кладбище, в подобие набитого мертвецами трюма, пока…

– Мистер Лайвстоун?

***

Лэйд покачнулся, едва успев схватиться за ближайший стол. Усиленный смрадом морок оказался достаточно силен, чтобы овладеть им на несколько секунд, но у него был опыт борьбы с такого рода недугами. Много лет отличного первосортного опыта.

Это была мисс ван Хольц. Она выглядела встревоженной – глаза расширены, губы дрожат. Лэйд как-то машинально отметил, что на губах ее не осталось губной помады, зато со внутренней стороны явственно виднелись алые отпечатки – следы зубов. Что ж, многие в минуту нервного напряжения склонны покусывать губу, мисс ван Хольц же за последние часы выпало больше, чем многим джентльменам наверху.

– Вам нехорошо? Вы ранены?

Она попыталась поддержать его за руку – и это было очень трогательно, учитывая, что весу в ней было вдвое меньше, чем в нем самом. И хоть Лэйд не испытывал потребности в помощи, он нашел в себе силы отстраниться только лишь через несколько секунд – вырываться из объятий мисс ван Хольц было мучительно.

– Я…

Подумай, Чабб, то, что тебе кажется набитым раненными и перепуганными людьми домом, в глазах демона может выглядеть совершенно иначе. Например, как стеклянная, банка, доверху набитая печеньем с шоколадной крошкой. Преграда, разделяющая вас, тонка и прозрачна, ему достаточно запустить руку, чтобы извлечь любого из вас и отправить себе в пасть. Но он не спешит. Он разглядывает лакомство через стекло, заглядывает в окна, облизывается…

– Легкий приступ дурноты, – улыбнулся Лэйд, – Только и всего.

Только сейчас он понял, что это ее голос слышал, спускаясь по лестнице. Это она уговаривала безвестного мистера Фаггерти потерпеть без воды. Неудивительно, что он не узнал голоса – за часы заточения он немного охрип и погрубел. Однако – Лэйд бессилен был это отрицать – не утратил врожденной мелодичности.

– Вам удалось что-то сделать? Скажите мне! Спасение близко?

Это было первым, что у него спрашивали. И неудивительно, подумал Лэйд с мрачным мысленным смешком. Было бы странно, если бы завидев меня, люди бросались ко мне с вопросом о том, надо ли класть кориандр в тушеное мясо по-валийски или, допустим, не ожидаю ли я дождя после обеда…

– Я думаю… Говорить еще рано, но я думаю, кхм… Пожалуй, есть некоторый положительный сдвиг в… нашем деле.

Она встрепенулась от радости, истерзанные губы задрожали.

– Ах, правда? Значит, есть надежда? Есть шанс? Скажите мне, мистер Лайвстоун!

Давай же, Чабб. Тебе приходилось лгать людям, уверяя их, что они покупают чай сорта лунцзин, тогда как в действительности ты продавал им куда более дешевый гекуро. Ты солгал Сэнди, заявив, будто читал в субботнем номере «Луженой глотки» о том, что исследования подтвердили, будто чтение вызывает на лице у девушек морщины. Ты по меньшей мере раз в неделю лжешь старому негодяю Маккензи, уверяя, что настоящую «канга вару[7]» на всем острове умеют готовить лишь в «Глупой Утке», ты брал у людей деньги за мнимые услуги и обещания, которые был бессилен выполнить. Ты лицемерил и лгал людям так часто, что если бы его величество Левиафан накидывал бы к твоему сроку по дню всякий раз, когда ты солжешь, срок твоей жизни в Новом Бангоре будет составлять тысячу лет.

Так солги и сейчас! Пообещай, что осталось совсем немного. Что достаточно щелкнуть пальцами – и разочарованный демон изрыгнет свою добычу прямо на мостовую Майринка. Так что, пожалуй, она еще успеет сегодня заскочить в пару магазинов и в парикмахерский салон…

– Я делаю все, что в моих силах, мисс ван Хольц, – произнес Лэйд твердо, глядя ей в глаза.

И даже немного больше, подумал он. Немного больше.

Последние два или три часа он без устали взывал ко всем силам, имена которых знал или хотя бы предполагал. Он сулил им щедрые подношения, как безграмотные дикари сулят своим божкам, он угрожал, объяснял, молил, извинялся и каялся. Тщетно. Сила, захватившая их, оставалась глуха. Она даже не считала необходимым отвечать ему, не говоря уже о том, чтоб обозначить себя или свои намерения. С таким же успехом он мог бы обратиться с горячей проповедью к снующей на мелководье рыбешке.

Сколько они продержаться, если демон не снизойдет до ответа? Сколько людей, лишенных помощи, умрет? Сколько повредится рассудком от неизвестности и страха? Уже сейчас, спустя считанные часы после катастрофы, коридоры наводнены сомнамбулами, которые молча пялятся в окна, несмотря на все запреты Лэйда, невесть зачем разглядывая бездонную, заполненную хлопьями пепла, пустоту. Люди Коу пытаются не подпускать их к окнам, но этот приказ нарушить куда как проще, чем выполнить – окон в чертовом здании много, и из каждого за ними, удушенными страхом и неизвестностью, тысячью глаз наблюдает пустота.

Иногда нервы не выдерживают. Часом ранее какой-то бухгалтер, завопив невесть что на нечленораздельном наречии, бросился в окно, да с такой силой, что даже стоящие рядом не успели его поймать. Стекло – хрупкая, ненадежная преграда. Прежде чем кто-то успел спохватиться, несчастный вылетел в окно, окруженный гроздьями висящих в пустоте осколков, точно плод, раньше времени исторгнутый из материнского чрева. А потом…

Говорят, его кожа почернела и стала съеживаться, а кости с треском переломались во всех мыслимых местах. Окруженный бледным свечением, он в течении полуминуты висел напротив окна, пока череда жутких, противоестественных и, без сомнения, мучительных трансформаций не превратила его в подобие сморщенного сухого финика.

Это вызвало ужас и множественные обмороки. Но Лэйд знал, что если ничего не предпринять, спустя некоторое время найдется кто-то, кто повторит это ужасное самоубийство. И еще один. И кто-то еще. Стиснутые неизвестностью и ужасом люди не могут находится в таком положении бесконечно. Рано или поздно их рассудок, медленно пожираемый неведомым демоном, обнаружит лишь один-единственный выход из этой ситуации. И их уже не будет смущать то, что этим выходом станет мучительная смерть.

– Может… Может, нам всем надо покаяться в своих грехах? – неуверенно предположила мисс ван Хольц, – Вы так не считаете, мистер Лайвстоун? Мистер Ходжесс был семинаристом перед тем, как стать брокером, он говорит, что это может помочь нам.

Это может развеселить демона, подумал Лэйд. Конечно, если он относится к числу тех, кто наделены чувством юмора. Но в остальном…

– Ну, вреда от этого не будет, – рассеянно заметил он вслух, – Пусть люди занимаются всем, чем угодно, если это не носит опасного характера и не влияет пагубно на общий настрой. Пусть молятся, исповедуются, танцуют ритуальные танцы или общаются с духами своих бабушек. Если это хоть на градус поможет им держаться, не вижу причин запрещать подобные мероприятия.

Мисс ван Хольц осторожно кивнула.

– Да. Конечно. Иногда я читаю молитвы раненым и…

– Как у вас ситуация? – спросил Лэйд, пытаясь придать голосу несвойственную ему мягкость.

– По правде сказать, весьма скверно, сэр. Двое из тяжелораненых умерли, не приходя в сознание. Представьте себе, нам даже некуда сложить их тела. Ни ледника, ни подвала, ничего такого. При такой жаре… Я распорядилась убрать их в комнату для корреспонденции, но запах… – она всхлипнула, – Простите меня. Я… Здесь невыносимо, мистер Лайвстоун. Раненые кричат, иногда я даю им лауданум, но его совсем немного и он почти бессилен облегчить их страдания. Тем, что в беспамятстве, я отвела помещение архива. Пришлось убрать многие шкафы и бумаги, надо думать, мистер Госсворт будет в ужасе, когда увидит, что мы сделали с его документами. Он такой смешной старичок, он…

Она начала заговариваться, поэтому Лэйду пришлось осторожно взять ее за плечи.

– Держитесь, мисс ван Хольц, – попросил он, – Все образуется и в самом скором времени…

– У нас нет воды, а того вина, что выделяет мистер Лейтон, едва хватает. Может, вы…

– Конечно, я поговорю с ним. У нас целая прорва вина, полагаю.

– Раненые бредят, иногда кричат, я… Ах, мистер Лайвстоун!

Она приникла к нему, сотрясаясь от рыданий. Еще минуту назад казавшаяся сильной, закаленной выпавшими на ее долю испытаниями, сейчас она была слабее котенка. И дрожала так, будто в комнате царила не сдобренная страшным смрадом жара, а промозглый осенний день.

– Как хорошо, что вы пришли, – пробормотала она, вцепившись в его рукав, – Я ждала этого. Если кто-то еще в силах нас спасти, это вы. Знаете, у меня даже душа обмерла, когда я услышала ваши шаги. Вы будто святой, сошедший в ад. Храни вас Господь, мистер Лайвстоун!

Он попытался осторожно отстраниться, но поздно, она впилась в его рукав точно стрекоза своими крохотными коготками. Она тоже измождена, понял Лэйд, измождена этой страшной и тяжелой атмосферой, этими миазмами, а еще сильнее – страхом. Как и все прочие люди, бессмысленно скитающиеся по коридорам и пялящиеся в пустоту. Она прижалась к нему так сильно, что он чувствовал, как сквозь тонкие ребра суматошно и испуганно бьется ее маленькое, точно у птички, сердце. И вынужден был заключить ее в осторожные объятия.

***

Удивительно, еще минуту назад она, даже изможденная, уставшая, с искусанными губами, манила его как женщина, сейчас же Лэйду показалось, будто он держит в объятьях перепуганного ребенка. Ее лоб, обрамленный мелкими завитушками волос, прижимался к его подбородку. Ее судорожное дыхание обвевало его щеку.

Он не попытался отстраниться, хотя, как джентльмен, должен был приложить для этого некоторое усилие. Но ему отчаянно не хотелось прикладывать этого усилия, тело даже обмерло, точно механизм, лишенный энергии, лишь бы только не выпускать мисс ван Хольц – маленькую, дрожащую, испуганную, обессиленную мисс ван Хольц – из объятий.

И только потом он услышал смех. Не человеческий смех. Жуткий, как дребезжание гильотины, смех демона.

«Не сомневайтесь, мистер Лайвстоун, каждый из них непременно найдет возможность побеседовать с вами. Как минимум, чтобы прощупать почву и убедиться, что дело не оборачивается против него. Как максимум… Чтобы заручиться вашей помощью, сделавшись вашим союзником. Перетащить на свою сторону».

Это был голос Полуночной Суки. Нематериальный, не существующий, воссозданный его воображением. Но слова… Слова эти, произнесенные Розенбергом не так давно, он помнил хорошо.

Лэйд ощутил слабый запах духов мисс ван Хольц – что-то неведомое ему, отдающее не сырым крахмалом и уксусом, как слежавшиеся товары в лавке, не гноем и мочой, как люди в импровизированных палатах вокруг, а морской солью и медом. Ощутил запах ее волос – что-то от молодой лошади, от жимолости, каштановой коры и костра. Запах ее пота – приятно солоноватый, напоминающий вино с карамелью. Смешавшись воедино, эти запахи превратились в тончайшую серебряную цепочку, протянувшуюся по всему его телу, от немощных подагрических ног до пальцев рук, впившихся в шелк ее платья.

Это не был отрепетированный момент, безотчетно ощутил он, сжимая ее в каменеющих беспомощных объятьях, это был порыв – душевный порыв человека, увидевшего в нем, ворчливом грубом старике, спасение. И приникнувшего к нему так, как может приникать юная женщина. Робко и в то же время отчаянно, ища покровительства, защиты и, может быть, ласки. Черт, может, он вовсе не такая старая коряга, как сам пытался вообразить. У него нет ни природного обаяния Крамби, ни его состояния, но…

«Нюх, – безжалостно произнес Розенберг голосом Полуночной Суки, – Каждый из них обладает превосходным нюхом, хоть и по-разному устроенным. Иначе на такой должности не удержаться. Они все подумали об этом. Кто-то чуть раньше, кто-то чуть позже. Или вы думаете, что они ни о чем не догадались?..»