Текст книги "Бумажный Тигр 3 (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 48 страниц)

Если демон нащупал слабину, попытаться защитить тех, кто оказался рядом. Или, по крайней мере, даровать им быстрое избавление от мук. Если это в его, Лэйда Лайвстоуна, силах.

В тысячу восемьсот шестьдесят втором году, находясь в Саттоне, он не избежал искушения посетить всемирно известный «Великий путешествующий музей П.Т. Барнума», который как раз давал выступления в Англии. Или, как поговаривали злые языки, пытался скрыться от неприятностей, заслуженных его репутацией в Новом Свете. Как бы то ни было, два пенса за вход не показались Лэйду серьезной суммой.

Предприятие было поставлено на широкую ногу. Дикие животные ревели и мычали в своих клетках, но не имели особенного успеха – Лондонский зоопарк, ведший к тому моменту полувековую историю, успел пресытить публику видом самых диковинных зверей с берегов Мадагаскара и Индии, эти же зачастую самым подозрительным образом напоминали лошадей, выкрашенных в причудливые масти, и собак с лондонских окраин, загримированных при помощи фальшивых рогов и грив.

Величественный Нандибэр[4], гроза Африки, выглядел чрезвычайно похожим на обычного серого медведя, перемазанного алебастром, к тому же, порядком отощавшего, а смертельно-опасный Минхочао[5], сооруженный из садовых шлангов и прохудившихся гуттаперчевых конструкций, выглядел столь забавно, что над ним потешались даже дети.

Не большего успеха добились павильоны с гадалками, фокусниками и иллюзионистами, на счет которых Лэйд поначалу имел некоторые надежды. Увы, их трюки зачастую были столь никчемны, что не смогли бы заинтересовать и школьника, а подача, составляющая, как известно, две трети достоинств хорошего фокуса, отчаянно хромала.

Из царства мистера П.Т. Барнума Лэйд удалялся с презрительно поджатой губой – приходилось признать, что два пенса были потрачены впустую. «Великий путешествующий музей» собрал в своих шатрах немало шарлатанов, мошенников и трюкачей, но ни один из них не представлял для него сколько-нибудь значимого интереса – слишком слабая техника.

Уже собираясь покинуть ярмарку, он выбрался на окраину «Путешествующего Музея» и случайно наткнулся на «Изумительную выставку человеческого тела», слишком поздно сообразив, что за витиеватым и пышным названием скрывается то, что давно было изгнано из почтенного британского общества, но до сих пор пользовалось нездоровой популярностью за океаном – выставку уродов.

Экспонаты, собранные здесь, обретались не в клетках, но в собственных павильончиках, похожих на миниатюрные вагоны, и каждый из них был в достаточной степени уродливым или пугающим, чтобы сполна отработать деньги для господина Барнума.

Человек-волк – мальчик с собакоподобной головой, не умеющий говорить по-человечески, лишь лаять, найденный в какой-то глухой российской губернии. Пышнобедрая «Готтентотская Венера» – женщина, чьи бедра выглядели столь пугающе объемными, что казалось чудом, отчего она вообще может ходить. Леонард Траск – человек, известный как Великий Горбун, искривленный настолько, будто какая-то неведомая сила вознамерилась скрутить его в бараний рог. Братья Банкеры из Сиама – три великана, сросшихся воедино торсами, лопочущие на непонятном публике птичьем наречии…

Выставка произвела на Лэйда самое гнетущее впечатление. Здесь все мыслимые уродства и аномалии, которыми только может похвастать человеческое тело, не только не драпировались, но и выставлялись на показ, бесстыдно демонстрируя себя публике.

Бесконечное торжество изувеченной плоти, бесстыдный праздник уродства.

Индийский старик, чье лицо из-за разросшейся опухоли превратилось в одну огромную бородавку вроде древесного нароста, хихикал и спрашивал у зевак сигареты, которые затем курил, хитрым образом вставив в какую-то истекающую гноем дыру в районе гортани. Существо с деформированной каплевидной головой, похожей на сплющенную тыкву, из которой едва не вытекли глаза, по-детски угукало, пуская слюну и теребя свой почти не прикрытый набедренной повязкой фаллос.

Лэйд постыдно бежал с выставки, не в силах глядеть на эту страшную кунсткамеру. Если в эту минуту среди толпы зевак нашелся бы такой, что сказал бы ему на ухо: «Лэйд Лайвстоун, спустя много лет тебе придется еще раз посетить подобное заведение, но уже в Новом Бангоре», то, пожалуй, заработал бы по меньшей мере грубую насмешку, а то и пару крепких тумаков сверху.

Это имя показалось бы ему нелепым, неуклюжим и в высшей степени никчемным – в ту пору он еще предпочитал носить то, что было дано ему от рождения. К тому же… В те годы он изучал в Лондоне много самых разных наук, зачастую на стыке самых противоречивых из них, но имел неплохое представление об устройстве Британской Полинезии и был уверен, что среди множества островов не имеется ни одного с таким странным названием…

То, что он увидел на первом этаже «Биржевой компании Крамби», было стократ хуже «Изумительной выставки человеческого тела» господина Барнума. И страшнее любого цирка уродов из числа тех, что ему приходилось встречать как в Старом и Новом Свете, так и в Полинезии с ее странными представлениями о естественности и морали, нередко способными повергнуть в ужас благопристойного британского джентльмена.

Лэйд двинулся вдоль кабинетов, пронизывая каждый из них бледным гальваническим лучом фонаря. Некоторые кабинеты пустовали и всякий раз, когда луч выхватывал из тяжелого слоистого полумрака одну только безжизненную конторскую мебель, Лэйд украдкой вздыхал с облегчением. Пустой. Зато другие…

Другие он хотел бы навсегда забыть, если бы был властен над собственной памятью.

***

Второй или третий встретил его странными звуками, доносящимся из угла, похожими на шипение и всхлипывание одновременно. Посветив в ту область фонарем, Лэйд едва не отпрянул. Потому что существо, спрятавшееся в темном углу, менее всего походило на человека, которому нужна помощь. Оно походило на…

На чудовище, подумал Лэйд, ощущая предательскую легкость фонаря, который его рука рефлекторно попыталась ухватить на манер дубинки. На ощетинившуюся иглами тварь, судорожно скребущую стену и рычащую от переполняющей ее ярости.

Великий Боже, сколько же у нее шипов! Больше чем у морского ежа, ядовитой гадины, похожей на шар, грозы незадачливых рыбаков, промышляющих под островом. Только тварь, бьющаяся в углу, своей формой не напоминала шар, напротив, была весьма человекоподобна. Лэйд отчетливо различал бьющийся в какой-то жуткой агонии торс, царапающие пол лапы, даже голову – и все усеяно трехдюймовыми шипами, похожими на толстые ткацкие иглы.

Этой твари даже не придется его кусать, отстранено подумал Лэйд, дыша сквозь зубы и пятясь к выходу, достаточно ей прижать меня к стене, как я превращаюсь в кусок истекающего кровью антрекота…

Но тварь не собиралась прыгать на него, она даже не изготовилась к атаке. Вместо этого она судорожно билась в углу, царапая стены своими страшными шипами и сдирая в клочья обои. Этих шипов в ее теле было столько, что едва ли она была способна прикоснуться лапой к собственному телу, не поранив его. Сотни, тысячи колышущихся стальных пик, издающих при движении тот самый дребезжащий шелест, что он услышал. Металл. Иглы были не хитиновыми и не костяными, а из самой настоящей стали. Полированной, тускло блестящей. К этому звуку примешивался негромкий треск, но Лэйд счел за лучшее убраться, издавая как можно меньше шума. Лишь у самого порога, убедившись, что тварь, скрежещущая в углу, как будто не помышляет о нападении, он осмелился приподнять фонарь, чтобы разглядеть ее.

И глухо выругался, потому что ничего другого ему не оставалось.

Не чудовище. Человек. Точнее, что-то, что еще недавно могло бы им считаться. Но сейчас…

Лэйд мысленно прочитал краткую молитву Рангинуи, хоть и не верил в полинезийских богов – надо было занять хоть чем-то судорожно скачущие мысли.

В этого человека вогнали по меньшей мере несколько сотен игл, превратив его в подушечку для шитья. Вогнали недостаточно глубоко, чтоб умертвить, но достаточно для того, чтобы причинить ему немыслимые мучения. Хрипя и захлебываясь собственной кровью из вспоротого горла, он бился в углу, но движения его, напугавшие Лэйда, кажется, уже не были в полной мере осознанными, вступив в стадию агонии.

Одежда на нем превратилась в лоскуты, в пропитанное кровью рубище, почти не скрывающее страшно разбухшую плоть, поросшую иглами. Каждая его пора, пронзенная сталью, кровоточила, каждый дюйм тела, пронзенный десятком миниатюрных копий, дрожал. Лицо превратилось в повисшую на остриях маску из кожи, рот – в пришпиленную к рычащему черепу изорванную в лохмотья улыбку.

Он кричал, насколько позволял ему проткнутый в дюжине мест язык и хлюпающая, истыканная шипами, глотка. Но крик его уже затихал и только резкое хрипящие дыхание порванных легких указывало на то, что запасы жизни в этом несчастном теле скоро истекут без остатка.

Должно быть, яркий гальванический свет на миг привел мученика в чувство. Он захрипел, выгибаясь дугой, царапая пол, и рефлекторно прижал руки к груди, пытаясь вытащить пучок игл из гортани. Не замечая, что его руки, усеянные шипами и превращенные в орудия пытки, еще больше рвут и калечат его тело. Но самым страшным было не это. Самым страшным был треск, который Лэйд внезапно отчетливо разобрал. Треск вроде треска старой ткани или…

Человек-еж заверещал, неожиданно широко раскрыв рот и сделалось видно, что иглы торчат у него не только между зубами, но и в нёбе. Хруст и…

Лэйду захотелось опрометью броситься прочь.

Сразу в нескольких местах кровоточащая плоть умирающего забурлила, под лохмотьями вспухли отчетливые, с кулак размером, фурункулы. Которые мгновением позже лопнули с тихим треском ткани и кожи, раскрывшись соцветиями из сверкающих шипов. Умирающий, кривя рот в своей страшной не сходящей улыбке, тщетно пытался сдержать их рост, прижимая унизанные шипами руки, не замечая, что кожа на его теле исполосована до такой степени, что скоро станет слазить клочьями…

Это были не иглы. Это были металлические пишущие перья, растущие из его тела, медленно разрывающие плоть. Тысячи, десятки тысяч металлических перьев.

Лэйд выскочил из кабинета, тяжело дыша и борясь с рвотным спазмом, закупорившим горло. Он все еще слышал треск лопающейся кожи и звон острой металлической чешуи, царапающей стену.

Ах, черт…

***

Следующие несколько кабинетов Лэйд, сцепив зубы, миновал быстрым шагом, едва осветив фонарем. Человек-еж мог быть не единственной дьявольской шуткой демона, неизвестно, как он обошелся с прочими, оказавшимися в его власти.

Пусты. Благословение Господу – пусты.

Но уже в следующем он сделал еще одну отвратительную находку. Эта была лишена шипов, но оттого выглядела не менее жутко.

Лэйд едва не вздрогнул, когда луч фонаря внезапно разбрызгал вокруг себя целый сноп искр, ослепив его на миг. Осколки, сообразил он мгновением позже, немного проморгавшись. Целая груда чертовых стеклянных осколков прямо на полу посреди кабинета. Какой-то разиня, какой-нибудь проклятый деловод, попросту разбил вазу для цветов и поленился убрать. Или ему уже было не до того. Но…

Не бывает ваз для цветов таких размеров, мрачно известил его голос, идущий от тех сырых низовьев души, где располагается все самое дурное и мрачное. Посмотри сам. В этой вазе должно быть по меньшей мере пять галлонов! Даже существуй подобные, едва ли мистер Крамби позволил своим служащим украшать такими свои кабинеты!

Осколков и верно удивительно много. Нет, здесь разбили не цветочную вазу, здесь расколотили до черта посуды. Целую посудную лавку, быть может. Вон и у стены виднеются тончайшие слюдяные пластины, и дальше, дальше…

В этот раз Лэйд не собирался заходить в кабинет, лишь направил внутрь луч света.

Ох, черт.

Осколков в самом деле было огромное количество. Они усеяли почти весь пол кабинета, в некоторых местах образовав целые груды. Не бутылочное стекло, мгновенно определил Лэйд, куда более тонкое, вроде того, что бывает на хваленых венецианских фужерах. Вот только вперемешку со стеклом кабинет был усеян мелкой серой пылью, который он сперва не разглядел. Судя по размеру фракций и вкраплениям, это было что-то вроде песка. Да и хрустел он под ногами точно обычный речной песок.

Ваза с песком?..

Нет, Чабб, садовая ты голова, никакая это не ваза.

Куда интереснее.

У дальней стены он разглядел более массивные осколки. Точнее, целый стеклянный остов какой-то хитрой и сложной конструкции, восседавшей за письменным столом. Конструкции, удивительно похожей на…

Шлюхино отродье!

Человек. Это была стеклянная статуя, изображавшая человека и выполненная в натуральный, один к одному, размер. Ни один стеклодув, получи он хоть все существующие в мире призы за свое искусство, никогда бы не смог выдуть из пузыря раскаленной стекольной массы ничего подобного. Это был не примитивный истукан вроде тех, что иногда водружают возле своих алтарей полли, имеющий лишь условные черты лица, и даже не какой-нибудь пучеглазый матрос работы Бенеса[6], привычно украшающий собой корабельную пристань, служащий трибуной для многочисленной и охочей до публичных диспутов чаячьей гвардии.

Это было настоящее произведение искусства. Лэйд отчетливо, даже без помощи фонаря, мог различить мельчайшие черты лица – ушные раковины, изящно очерченный нос, плотно сжатые губы. Удивительное дело, даже бакенбарды, украшавшие щеки статуи, были изваяны в стекле столь тщательно, что можно было, казалось, различить даже отдельные волоски. Немыслимое по своей сложности произведение. Вот только поза статуе была придана весьма странная. Восседая за столом, она обхватила ладонями голову, и даже стеклянная ее спина замерла в позе, выдающей крайнее напряжение.

Статуя была пустотелая, машинально отметил Лэйд, пустая в середке. В некоторых ее местах, однако, что-то серело и это что-то к его удивлению оказалось тем самым серым порошком, который хрустел у него под ногами вперемешку с осколками.

Песком.

Только тогда Лэйд догадался посветить на статую сбоку и почти сразу обнаружил то, что и предполагал. Статуя была почти совершенной по своему устройству, но все же не идеальной. У нее были дефекты, сокрытые от постороннего взгляда столом, а именно – отсутствие обеих ног. Едва ли таинственный стеклодув забыл их сделать. Ниже колен они заканчивались острыми оскольчатыми культями.

Неудивительно.

Стекло – чертовски хрупкий материал, это знает всякий, кому доводилось ронять вазу.

Лэйд еще раз осветил фонарем лицо статуи. Кажется, только теперь он понял смысл застывшего в его прозрачной толще выражения – смертельного отчаянья. Ладони, обхватившие голову, выпученные невидящие глаза, плотно стиснутые губы.

Это был человек. Пока чья-то воля не превратила его покровы в прозрачное стекло, а его внутренности в серый песок. Этакая нелепая пародия на песочные часы. Сложный механизм для подсчета времени в хрупкой и недолговечной оболочке.

Лэйд не знал, сопровождалась ли трансформация страданиями или прошла безболезненно. Не знал, длилась она часами или свершилась в считанные секунды. Но, видя выражение, навеки замершее в стеклянных глазах, понял – последние минуты жизни этого человека были наполнены отнюдь не христианским смирением и покорностью судьбе. А болью и ужасом.

Вот и осколки на полу, вот и следы серого песка на застывших руках…

Осознав, что происходит, несчастный, должно быть, принялся метаться по кабинету, тщетно взывая о помощи и медленно стекленея. Как будто где-то в мире существовала сила, способная избавить его от столь страшной участи. А потом… Лэйд не имел желания строить догадки на счет того, что именно здесь случилось. Возможно, он просто споткнулся. Или неловко повернулся. Или ударил ногой по столу, как много раз делал прежде, выражая досаду и злость.

Позабыв о том, что стекло – очень капризный и хрупкий материал.

Когда его ноги разбились вдребезги, он еще какое-то время жил. В отчаянье черпал стеклянными ладонями высыпающийся из него песок, как раненные, охваченные предсмертным ужасом, черпают собственную, еще горячую, кровь. Слишком медленно. Песок вместе с жизнью покидал его тело слишком стремительно.

Тогда он сел за стол, стиснул голову руками, да так и умер, как только последняя песчинка покинула его. Остался совершенным могильным изваянием самому себе. Жуткая участь, едва ли более завидная, чем у его соседа, того, что превратился в живую подушечку для булавок.

Паршивое дело.

Ни Левиафан, истинный владыка острова, ни его слуги не наделены человеческим рассудком, в высшей мере неверно приписывать им те мотивы, которыми руководствуется человеческое существо в своей сложно устроенной и подчиненной многим механизмам жизни. Но в одном они сходны с человеком. Ни Он, ни его присные никогда не усложняют себе работы. Если они хотят вычеркнуть кого-то из жизни, они делают это легко и элегантно, точно взмахивая невидимым пером. Или жутко и кровожадно, если к тому расположены.

Но это… Лэйд сделал глубокий вздох, несмотря на то, что зловонный воздух, наполнивший помещение, вызывал у него тошноту вперемешку с изжогой.

Слишком изощренный способ для казни. Слишком каверзный. Слишком… сложный, пожалуй. Как будто сила, захватившая власть в «Биржевой компании Крамби», намеревалась не просто уничтожить свои новые игрушки, но и разыграть перед этим какую-то сложную пьесу с их участием. Жаль только, у него не было никакого представления о том, в каком порядке будут идти друг за другом акты и сцены…

Дальше он уже не заглядывал в кабинеты. Боялся сделать очередную находку столь же жуткого свойства, как предыдущие.

– Мисс ван Хольц! Да где же вы?

Тоже мертва, наверно. К примеру, превратилась в облачко моли и унеслась к потолку. Или сделалась рисунком на обоях. А может, рассыпалась порохом? Даже когда на протяжении многих лет имеешь дело с Ним и его отродьями, никогда нельзя похвастаться тем, будто в силах понять глубину их фантазии…

– Мисс ван Хольц!

Кое-что он, впрочем, все же увидел, как ни спешил.

***

Жуткое существо, похожее одновременно на человека и на птицу, сидевшее за неплотно запертыми дверьми одного из кабинетов. Судя по потекам на его коленях и на полу, оно вскрыло себе вены ножом для бумаг. Все волосы этого человека превратились в птичьи перья, а очки, которые он носил при жизни, глубоко вросли в лицо, превратившись в жуткий нарост из стекла и меди.

– Мисс ван Хольц!

Какой-то бедняга, отчаянно и глухо воющий, тщетно воздевающий руки над собой и похожий на сухую ветхую мумию с пергаментно-белой кожей. Когда он двигался, слышалось негромкое шуршание вроде того, что бывает, если резко смять бумажный кулек пальцами. Иногда он, взвизгивая отрывал от себя какие-то лохмотья и те кружились в воздухе, заворачиваясь, невесомо садились на пол. Бумага. Его кожа превращалась в бумагу.

– Мисс ван Хольц!

Еще одна женщина. Даже не разглядеть, молода или стара, красива собой или уродлива. Скорчившись в три погибели, она истошно рыдала, при этом остервенело царапая щеки пальцами. Однако в глазах ее не было муки или страха. Там вообще не было человеческих чувств. Там было два водоворота тускло светящегося металла, бурлящего, точно в двух крохотных чанах, и медленно выливающегося на ее лицо густыми потеками цвета чистого серебра.

Лэйд не успел протий и двух третей коридора, но его уже мутило так, точно он целый день разглядывал проклятую выставку уродов мистера Барнума. Только здешние экземпляры были куда, куда ужаснее. Несчастные калеки, содержавшиеся за счет цирка и привлекавшие внимание зевак, были изуродованы врожденными болезнями или перенесенными увечьями. Эти же…

Эти же являли собой торжество злой и противоестественной силы, которая ликовала, причиняя человеческому телу муки и страдания. Так, точно упивалась болью и отчаяньем. И это, старый ты Чабб, никчемное пугало, пустоголовый ты болван, чертовски скверная картина.

С существом, пирующим такими материями, будет непросто договориться – даже если ты догадаешься, в каком виде и как сделать предложение. Скорее всего, и не запугать. Это оно тебя запугивает и, положа руку на сердце, уже порядком в этом преуспело.

– Мисс ван Хо…

– Тихо. Пожалуйста, тихо.

Лэйд остановился, как вкопанный, сжимая бесполезный фонарь. Свечения, разлитого вокруг, было достаточно, чтобы видеть обстановку, он лишь мешал себе, полосуя воздух лучом гальванического света. Теперь этот луч выхватывал лишь пустые клетки кабинетов, оставленные своими владельцами или превратившиеся в камеры смерти. Из некоторых еще доносились крики, из других же – лишь приглушенный хрип.

– Где вы? Я не…

– В архиве. Дверь слева от вас. Бога ради, не двигайтесь резко. И не кричите. Мне кажется… Кажется, оно реагирует на звук.

Лэйд замер, положив руку на ручку двери.

Реагирует на звук? Что это могло значить?

Судя по голосу мисс ван Хольц, ничего доброго его в архиве не ждало. А ведь там и Синклер, подумал он. И хорошо, если тот все еще без чувств.

– Можете выйти? – кратко спросил он сквозь дверь.

– Нет. Оно прямо посреди зала. И каждый раз, когда я двигаюсь, оно… – Мисс ван Хольц приглушенно всхлипнула, – Бога ради, мистер Лайвстоун, я…

– Не двигайтесь, – приказал он кратко, – Я вхожу.

***

Мисс ван Хольц стояла у противоположной стены, впившись руками в один из конторских столов. Едва ли она задержалась здесь, изучая какие-нибудь пыльные архивные манускрипты – счета столетней давности и договоры, утратившие силу по причине смерти всех участвующих сторон. Скорее, была парализована страхом, самой древней и естественной из всех человеческих реакций.

Вот только источник этого страха Лэйд обнаружил далеко не сразу.

Потому что человек, стоявший посреди комнаты и преграждавший ей путь к выходу, совсем не походил на чудовище, очередной оживший кошмар, рожденный Его страшным воображением. Он вообще не походил на угрозу в каком бы то ни было ее проявлении. Лэйд определил бы его как весьма заурядного рыжеволосого молодого человека лет двадцати с небольшим, не имеющим никаких видимых аномалий в строении и человекоподобного во всех смыслах этого слова. Если бы не его полная неподвижность. И еще тот звук, который он расслышал от двери, но пока не успел толком разобрать. Звук, похожий на негромкий треск нитей.

Синклер. Это же Синклер!

Должно быть, наконец пришел в себя и даже нашел силы встать.

Однако Лэйд отчего-то не ощутил облегчения. Поза биржевого юриста выглядела неестественной, даже как для тяжелобольного, едва нашедшего сил оторваться от койки. Слишком… Быть может, слишком напряженной?

Лэйд перевел дух, сам не зная, чего больше желает – услышать голос Синклера или броситься наутек, прочь от всех этих кошмаров.

– Синклер!.. – позвал он негромко, – Что с вами? Можете двигаться?

Человек едва заметно шевельнулся. Дернул головой, скосив глаза в сторону Лэйда.

– Помогите. Мне.

Синклер не выглядел раненым, он выглядел застывшим. Может, и его тело медленно превращается в камень? Лэйд сделал неуверенный шаг по направлению к нему. Даже если так, всякая помощь бесполезна. У него нет лекарства от подобной болезни, как нет и от других прочих.

У него что-то не так с лицом, понял он, приблизившись еще на шаг. Бледное, перекошенное от ужаса, оно определенно несло в себе какие-то странные черты, которых Лэйд прежде не помнил, заставляющие его беспричинно насторожиться. Так, точно этот человек был бомбой в человеческом обличье.

Глаза нормальные, вполне человеческие, правда, почти белые от страха, точно выгоревшие. Нос тоже вполне привычной формы, ничем не выдающийся. Губы… Уши… Неестественная бледность, но это тоже от страха. Кожа тонкая, отчего видны даже мельчайшие жилки. Из-за дрожи, которая бьет его и которую он отчаянно пытается удержать, даже возникает жутковатое ощущение, будто эти жилки шевелятся, снуют под кожей.

Вот только это не было иллюзией. Лэйд понял это, сделав третий шаг. Чертовски лишний в его положении.

Это были не вены. Фиолетовые нити, беззвучно скользящие и переплетающиеся под кожей Синклера, не были кровеносными сосудами. Ни один сосуд не в силах перемещаться, точно угорь, впрыснутый под кожу, ворочаться и выписывать странный узор.

Странный пульс Синклера. Лэйд вспомнил ощущение бьющихся под пальцами чужих сухожилий. Это были не сухожилия и не вены, теперь видно отчетливо. Какие-то подкожные паразиты? Крошечные змеи? Может, щупальца, как у мистера Кольриджа?

– Не бойтесь, – Лэйд постарался произнести это спокойным тоном, чтобы сообщить бедняге хоть немного уверенности, – Я думаю, мы что-нибудь…

Треск. Он снова услышал этот звук, но теперь уже не такой тихий, как прежде. Лэйд попытался вспомнить, где мог слышать что-то подобное и почти сразу вспомнил. Подобный звук джентльмен тяжелой комплекции имеет возможность услышать, если резко расправит плечи, не позаботившись перед этим снять пиджак. Треск ткани на крепком шве.

Синклер вдруг дернулся, точно огромная марионетка, чьи нити на миг обвисли. В глазах его, устремленных к Лэйду, блестел неприкрытый ужас.

– Помогите мне, – забормотал он, захлебываясь собственными словами и впившись обеими руками в ворот рубашки, – Помогите помогите помогите помо…

Наверно, существо, живущее в его теле, не любило резких движений. Или звуков. Бугрящиеся линии на лице несчастного резко сменили манеру поведения. Движения их из мягких и беззвучных, как у морских волн, сделались порывистыми, резкими. Нетерпеливыми.

– Стойте на месте! – приказал ему Лэйд, повышая голос, – Не двигайтесь, Бога ради, и мы что-нибудь…

Синклер уже не мог стоять на месте. Он был изможден, он был до смерти перепуган, он сходил с ума от ужаса. И Лэйд понял это в краткий миг, когда их глаза встретились.

– Не надо, – попросил он, – Сохраняйте мужество. Я…

Синклер закричал.

***

Не завопил, но только и пронзительно взвыл, точно и не от боли даже, а от какой-то режущей его изнутри смертной тоски. Да, подумал Лэйд, именно что режущей.

Тончайшие жгуты, копошащиеся под его туго натянутой кожей, в такт всплеснули хвостами. И Лэйд отчетливо видел, как сразу в нескольких местах на его лбу и подбородке кожа эта беззвучно разошлась, открывая тончайшие обескровленные порезы. Внутри этих порезов были видны гибкие переплетающиеся нити, продолжающие свой жуткий усиливающийся танец. Даже не нити, а… Лэйд видел их ртутно-серебристый блеск в тех местах, где они более не были прикрыты кожей. Не нити, тончайшие серебряные струны, вплавленные в кожу, только струны живые, нетерпеливые, раздосадованные. А еще, кажется, бритвенно-острые, как гибкие скользящие хирургические струны Джильи[7]…

Короткий треск был единственным звуком, с которым его правое ухо принялось медленно отделяться от черепа. Кажется, его несчастный обладатель даже не сразу ощутил это, но затем, несомненно, ощутил. Когда это ухо вместо того, чтобы шлепнутся ему под ноги, как ломоть холодного ростбифа, поплыло по воздуху, поддерживаемое переплетением из нескольких серебряных нитей.

– Помогите! Помогите!

Синклер попытался схватить его руками. Рефлекторный жест до смерти напуганного человека, утратившего всякое здравомыслие и выдержку. Быть может, если бы он сохранял неподвижность и молчание, существо, запертое в его теле и состоящее из переплетения невесомых струн, дремало бы дальше. Но сейчас…

Он взвизгнул, когда его рука, схватившая парящее в воздухе ухо, дернулась, а потом рассыпалась ворохом пальцев. Изящнейшая работа, которая не по силам грубому секционному ножу, держи его хоть сам Роберт Листон[8]. Каждый сустав оказался разъят, каждая фаланга аккуратно отделена, даже ногти, превратившись в крохотные роговые чешуйки, отныне обрели собственную жизнь. И все это распласталось в воздухе, поддерживаемое едва шевелящимися серебряными нитями, некоторые из которых были столь тонки, что Лэйд замечал их только по прерывистому блеску.

Изящнейшая анатомическая инсталляция, обладать которой была бы счастлива любая медицинская школа. Устройство человеческой руки в натуральный размер.

То ли от боли, то ли от изумления Синклер замолчал на несколько секунд и этого времени хватило тому, что прежде было его рукой, чтобы взмыть вверх на добрых пару футов и полностью сменить формацию. Это походило на согласованное движение морской армады. По одним только капитанам ведомым сигналам суда, входящие в ее состав, принялись маневрировать, полностью сменив ордер. Суставы обгоняли друг друга, обрубки пальцев переплетались, неуклюже пытаясь состыковаться в непредусмотренных для того анатомией местах. Казалось, будто злая сила, овладевшая Синклером, попросту забавляется с его телом, как с какой-нибудь хитрой головоломкой, без всякого смысла переставляя детали. Секундой спустя ухо, успевшее распасться на несколько симметричных частей, приклеилось к челюсти, превратившись в подобие грозди древесных грибов.

Синклер заорал от ужаса и попытался смахнуть его второй рукой. Но успел только поднять ее на уровень груди, прежде чем та рассыпалась прямо в воздухе с пугающим суконным треском. Рассеченный на лоскуты рукав пиджака упал на пол – судя по всему, он не интересовал эту страшную силу, забавляющуюся с человеческим телом. Мертвая ткань не казалась ему чем-то интересным или изысканным. А вот живая…

Тело несчастного заплясало, когда серебряные струны, трепеща от нетерпения, принялись за работу, быстро усваивая новый материал. Вся одежда, включая исподнее, мгновенно соскользнула вниз, разрезанная, иссеченная и превращенная в тряпье. И Лэйд отстранено подумал, что это было сделано не без некой торжественности. Точно невидимая сила быстро и решительно отдернула занавеси театра, распахивая перед зрителем театральную сцену. Сцену, на которой уже началось страшное, пугающее до колик, представление.

Ребра поднялись частоколом, натягивая и без того истончившуюся точно оберточная бумага, кожу. Тонкий хруст – и они уже стремительно удаляются прочь, перестраиваясь друг с другом. В животе, покрытом негустым рыжеватым волосом, что-то заворочалось и ворочалось до тех пор, пока не превратилось в массивный переливающийся пузырь. Тот несколько секунд побродил по животу, потом, видимо, обнаружив слабость в районе пупка, с жутким бульканьем выпростался наружу и, превратившись в величественную медузу, окруженную складками багровой и алой плоти, неспешно поплыл прочь. Это желудок, подумал Лэйд, не зная, на чем сконцентрировать внимание, чтоб не рехнуться на месте. Это был его чертов желудок, выбравшийся из живота.

Кости негромко хрустели, когда невидимая сила, оперирующая дюжинами серебряных струн, избавляла их от того напряжения, что они испытывали годами, отправляя в свободное плавание за пределы тела. Органы пульсировали и выдавливались наружу, спеша за ними следом – коричневые, похожие на бобы, почки, мясистая грузная улитка печени, болезненно бледный и хлюпающий мочевой пузырь…