Текст книги "Мир приключений 1986 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Игорь Росоховатский,Игорь Подколзин,Павел Вежинов,Альберт Иванов,Ярослав Голованов,Олег Воронин,Евгений Карелов,Григорий Темкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 53 страниц)

Чем дальше плыл моряк, тем студенее становилась вода, теперь она казалась колючей и густой. Было впечатление, что он совсем не продвигается вперед, а, стоя на месте, перемешивает руками волны. Иногда, чтобы отдохнуть, Алексей ложился на спину и, замерев, стараясь дышать ровно, лежал, раскинув руки и ноги, как огромная буква «X». Тело начинало деревенеть, он переворачивался и плыл дальше. Бахусов очень устал. Глаза слезились, их резало. Замерзала голова, руки работали автоматически. Но берег был уже близко. Совсем рядом моряк увидел первую белую гряду прибоя, сделал несколько взмахов, и его сначала слегка, потом быстрее и быстрее потащило вперед.

Помня наставления, как входить в прибой и выходить из него, он повернулся ногами к берегу, лег на волну спиной и растопырил крестом руки. На песчаной предскальной террасе зачернели округлые, как застывшие тюлени, камни, вокруг них с пеной и брызгами клокотали трехметровые волны. «Если туда угодить, – мелькнула мысль, – всё, костей не соберешь, охнуть не успеешь, как жерновами перемелет». Его понесло быстрее. Казалось, что навстречу надвигается вся громада скалистых утесов. Бурлящие соленые всплески закрутили его. Перед глазами замелькали скалы, одиноко стоящие деревья, обломки гранита. Конус вулкана стал падать вправо и словно воткнулся вершиной в море. Алексея перевернуло через голову, швырнуло на берег и плашмя ударило о песок. Он смутно, теряя сознание, ощутил, что волна цепко потянула назад. Вода горькими струями ворвалась в нос и рот, его снова подкинуло на остром пенистом гребне и с огромной силой бросило далеко–далеко в какую–то вязкую, как нефть, и огненно–жаркую черноту…

Глава VI. БАЗА «SBS»

Токуда, после того как Бахусов замолчал, долго сидел, прикрыв глаза, теребя пальцами мягкую бахрому салфетки. Потом, выпрямившись в кресле, глубоко вздохнул:

– Что ж, теперь моя очередь поведать вам, как обещал, где вы и что, собственно, тут происходит. – Он искоса взглянул на Сумико. – Слушайте. Времени у нас много, поэтому давайте не торопясь. – Он повернулся к жене. – Принеси нам еще чаю, если тебя не затруднит, этот уже остыл, будь любезна. – Затем снова обратился к Бахусову: – Вы находитесь на острове Варудсима.

– Где–где? – Бахусов привстал и, словно желая убедиться, что не ослышался, посмотрел на Сумико.

– На острове Варудсима, у вас его называют Мрачный, – спокойно повторил японец, – совсем недалеко от принадлежащей СССР Курильской гряды.

– Но ведь остров необитаем? – оторопело возразил Алексей. – Почему же вы здесь?

– Я поставил вас в известность о вашем месте пребывания. Но… – Заметив, что его хотят перебить, Токуда поднял ладонь. – Не торопитесь, сейчас вам все станет ясно. Да, вы именно на этом острове. В сорок третьем году наше правительство решило создать тут секретную базу. Провели изыскания, обнаружили в чреве вулкана много пещер и пустот и провели строительство с наименьшими затратами. Кстати, пробурив скважины, нашли прекрасную воду. Естественная же неприступность и дурная слава острова были нам на руку. Строили только в глубине земли, соблюдая секретность. Мы, японцы, вообще народ замкнутый и никогда не стремились к общительности, даже если это нам было выгодно, – вспомните попытки к сближению и походы Путятина и Головнина. Последний сделал особенно много, чтобы усыновить дружеские отношения между Японией и Россией, он был как бы первым послом–дипломатом. Ему же и принадлежали слова, под которыми я со спокойным сердцем и совестью могу поставить свою подпись. Он писал: «Нет такой державы, которая могла бы оспаривать наше право первого открытия островов Курильских, Алеутских и всего берега Амурского». Но острова перешли к нам, и мы начали строить здесь базу. Нам удалось сохранить тайну. Используя тепло земных недр, мы получили практически неисчерпаемый источник энергии – тепловой и соответственно электрической. Предполагалось, что в этой цитадели будут жить и работать сто человек.

– По ведь рядом вулкан, каждую минуту может начаться извержение, – перебил Бахусов. – Это смертельно опасно.

– Вероятность не больше, чем в Токио попасть под автомобиль, улыбнулся Токуда. – Спокойствие вулкана предсказали лучшие вулканологи Японии; в ближайшие сто лет он будет молчать. Этот срок, вероятно, вполне устраивал тех, кто был вдохновителем строительства. Сюда завезли оборудование, продовольствие, в общем, все необходимое. Работы завершили к апрелю 1945 года. В мае Красная Армия, разгромив Гитлера, закончила войну. Мне не ясны причины, но до августа готовая база в строй не вступила. Вы только не подумайте, что здесь намеревались установить дальнобойные пушки, капониры для самолетов, или гроты для подводных лодок, или еще что. Цель была другая, я сам узнал о ней весьма недавно, когда было уже слишком поздно что–либо предпринять или сделать какие–то выводы. Короче, в начале августа меня, в то время скромного интендантского капитана, неожиданно вызвал лично сам командующий северной группой войск генерал Цуцуми Фусаки и, всячески подчеркивая мое происхождение, сообщил: наш отряд – нас было три человека, находящихся на Варудсиме, – по своей категории приравнивается к камикадзе. Вы знаете, что это?

– Смертники. Летчики, пикирующие на корабли противника с грузом бомб, – ответил Бахусов. – Или люди–торпеды, по те, по–моему, назывались как–то иначе.

– Приблизительно так. Приравнивание к этой когорте означало: заботу о семьях в случае нашей гибели берет на себя государство. Все делалось добровольно, с нашего согласия. Наша задача состояла в следующем: мы должны продолжать находиться на острове – эвакуировать оборудование и запасы не было возможности, – ждать определенного сигнала и, получив его, уничтожить базу, разумеется, вместе с ее маленьким гарнизоном. В конце августа 1945 года, когда ваши войска начали штурм Курил, на Мрачный никто не высаживался, как на необитаемый, да и стоящий несколько в стороне. Тогда–то мы получили по радио команду: базу уничтожить. Подразумевалось – вместе с нами. Мы ответили: «Приказ приняли и остров взрываем». Но, как видите, приказ не выполнили и ничего здесь не уничтожили. Там, в Японии, прекрасно знали: система самоликвидации никаких следов не оставит. Короче, нас списали в архив. У них не могло возникнуть мысли, что камикадзе не выполнят команду. С тех пор мы живем тут, отрезанные от всего мира. От соблазна я дал указание испортить передатчики. Однако приемниками мы пользуемся и, я бы сказал, информированы, что творится на этом свете.

– И вас ни разу не обнаружили? Ведь минуло столько лет!

– Представьте себе. Хотя было несколько таких моментов – мы как бы висели на волоске, – но нам везло. Вначале мы искусственно, так сказать, подогревали худую славу Варудсимы. Рассчитывая на суеверия, устраивали на вершине подсветку, включали сирены. Но быстро прекратили – вдруг кому–нибудь пришло бы в голову полюбопытствовать и высадиться на остров? Я уверен, почти невозможно обнаружить закопавшуюся глубоко под землей горсточку людей, соблюдающих все меры предосторожности. Если их, разумеется, специально не искать. Нас же никто не ищет – мы павшие самоотверженно герои, до нас нет никому дела. – Он помолчал и продолжил: – Мы нашли вас на берегу без сознания и оказали помощь.

– Извините, но почему вы не оставили меня умирать там?

– Мы не убийцы. По, как это ни огорчительно, вынуждены были принять некоторые меры предосторожности: носить оружие и в случае вашей попытки к побегу или выдачи места пребывания, как ни прискорбно, применить его.

– И что вы теперь намерены со мной делать? Обратить в свою веру?

– Вы зря ершитесь. – Токуда положил ладонь на руку Алексея. – Обсуждать этот вопрос пока не станем. Как у вас говорят, поживем – увидим. И самое главное, не следует делать опрометчивых шагов. Поверьте мне, я не хочу причинять вам зла. Думаю, мы еще вернемся к этой теме. Сначала окрепните, присмотритесь, а потом будем решать.

В комнату вошла Сумико с подносом, на котором стоял белый пузатый чайник и изящная вазочка с мелко наколотым сахаром. Токуда помешал ложечкой чай и продолжил:

– Как вы заметили, я все время упоминал «мы» о нашей группе. – Он отхлебнул глоток. – Здесь нет никакой тайны. Гарнизон состоит всего из четырех человек. Я, капитан Токуда, бывший историк из порта Отомари на Сахалине. Моя жена, Сумико–сан, медицинская сестра и моя землячка. Поэтому мы и говорим более или менее сносно по–русски; до войны на юге острова жило много русских – и эмигрантов, и коренных, – приходилось часто общаться. Инженер–механик Экимото–сан, мой одногодок, уроженец города Токио. Наконец, Ясуда–сан, он помоложе, ему еще нет и пятидесяти, родился в Осаке. Завтра я вас познакомлю.

– Но как же вы здесь жили? Чем, наконец, питались? Прошло много времени.

– Я упоминал: на базу завезли продовольствие, обмундирование, в том числе постельное белье и массу другого для ста человек в расчете на год. Даже без местных источников пищи, а их не так мало, мы безбедно просуществуем еще лет тридцать. Никто из нас пи разу не страдал от цинги или зубной боли – этим мы обязаны чудодейственному растению айну–неги, у вас оно называется черемшой, или охотским луком. Не было случаев и бери–бери – коварной болезни–авитаминоза, скрючивающей суставы. У нас есть оранжереи на термальных водах, мы выращиваем ароматные грибы синтакэ, шампиньоны, сою, помидоры, огурцы, лук, чеснок. Но главная кладовая – море. Оно снабжает всем необходимым. Как видите, без дела не сидим. Каждый занимается тем, что ему по душе, к чему имеет большую склонность и способности. Наш духовный багаж – около двухсот фильмов, немного книг, радио. Очень жаль, что отсутствуют телевизоры. Я, правда, смутно представляю их себе, но по радиопередачам сложилось мнение – изобретение стоящее. Уж вы–то, вероятно, его оценили по достоинству. – Токуда доброжелательно посмотрел на Бахусова и сочувственно спросил: – Устали?

– Да нет, – неуверенно ответил Алексей.

– Устали. Ступайте отдохните, у нас еще будет время побеседовать. До завтра.

Бахусов встал и направился к себе в комнату.

***

На следующий день на обед к коменданту пришли все обитатели острова. Во главе стола сидел Токуда. Место по правую руку занимал крупный, даже не полный, а, скорее, громоздкий японец в круглых очках в старомодной металлической оправе. Его голова была наголо обрита. На щекастом, одутловатом лице прорезались почти заплывшие жиром щелки. В глубине их виднелись маленькие, но умные и проницательные светло–зеленые глаза. Мощные покатые плечи словно сразу переходили в руки, локти которых прочно покоились на столе. Ладони он держал у рта, и создавалось впечатление, что японец, вытянув мясистые губы, дует на руки, отогревая их от холода. Одет он был в точно такую же форму, как и Токуда, если не считать повязанного вокруг борцовской шеи цветастого шелкового платка.

По левую руку от коменданта разместился худощавый, тщедушный человек. Его черные, как лакированная проволока, волосы торчали коротким и жестким ежиком. Выпуклые скулы нависали над впалыми желтыми щеками, большой рот полуоткрыт, и видны крупные, тоже желтоватые, ровные зубы. Цвет темных глаз разглядеть было трудно, так как казалось, что они все время шариками перекатываются в узких глазницах. Сидел он деревянно выпрямив спину, чинно положив руки на колени, нервно постукивая по ним длинными тонкими пальцами.

Когда Бахусов вместе с Сумико вошел в комнату, Токуда поздоровался, жестом пригласил его сесть напротив толстого японца и, не вставая, медленно произнес:

– Я хочу представить своих товарищей и коллег. – Он повернулся к полному: – Экимото–сан, механик. – Затем указал на худого: – Ясуда–сан, радист.

Оба представленных приподнялись, низко, почтительно поклонились и сели. Токуда перешел на японский и, переводя взгляд на Алексея, что–то объяснял Экимото и Ясуде. Те, поворачиваясь то к коменданту, то к моряку, время от времени кивали.

– Я прошу меня извинить, но эти господа не понимают по–русски. Основное о вас они уже знают, сейчас я просто представил вас. Если захотите их о чем–либо спросить, я и Сумико–сан к вашим услугам.

Обед прошел почти в молчании. Изредка японцы перебрасывались между собой фразами. Однако Бахусов заметил, что оба исподволь рассматривают его с пристальным вниманием.

Окончив есть, Экимото и Ясуда встали и, поклонившись, покинули комнату.

Токуда пригласил Бахусова пересесть на диван. Сумико поставила перед ними чай, а сама стала убирать со стола.

– Мне бы хотелось рассказать вам поподробнее о людях, с которыми вы только что познакомились, а я прожил уже столько лет, – начал Токуда – Оба они интересны, хотя совершенно различны не только по внешности, но и по характеру образованию, привычкам.

Мито Экимото в армию попал с острова Кюсю, из города Кумамото, он родился в Эдо – так называлась наша столица раньше. Окончил политехнический факультет Токийского университета – он инженер Образование получил благодаря брату, человеку состоятельному Тот оплачивал лишь учебу, думать же о крыше над головой и хлебе насущном студент обязан был сам, так что ему приходилось не только штудировать конспекты, но и работать, где и кем придется В армию призван в сорок четвертом году, к тому времени имел уже две пары близне нов – двух мальчиков и двух девочек Мы, японцы, очень любим детей, относимся к ним с большой нежностью, европейцы даже сетуют, что мы их балуем без всякой меры. Не берись судить об этом, но с древних времен у нас укоренился обычай отдавать своих малышей на воспитание в богатые, но бездетные семьи родственников или друзей Вам трудно понять, вы из другого мира, но в тех семьях, куда попадают детишки, к приемышам относятся как к родным. Их окружают и заботой, и лаской, воспитывают и дают образование Таким образом, у ребенка при живых родителях появляются еще мать и отец Я хочу подчеркнуть – детей не сплавляют с рук, а отдают на воспитание. Иногда эти дети с общего согласия родителей и родных, и приемных – даже принимают фамилию своих one кунов. Экимото–сан не мог прокормить столь многочисленною семью, тем более что с работой было туго, да и заработок начинающего инженера невелик. И он стал перед дилеммой или опуститься до полной нищеты, или отдать детей старшему брату, человеку бездетному Я повторяю, в этом у нас никто не видит ничего предосудительного. Но у Экимото–сан дурной характер – он очень горд А гордиться в нашей стране можно, лишь имея солидный куш в банке. Он хотел быть единственным отцом своих детей – это и стало главной причиной того, что он согласился быть зачисленным в сухопутные камикадзе и остаться на Варудсиме. Теперь семья получает от государства пенсию – они могут жить безбедно, во всяком случае, не голодают. Он, можно сказать, ушел из жизни, чтобы дать своим детям возможность жить и учиться. У нас за все надо платить, иногда эта цена очень высока, но приходится выбирать из двух зол меньшее, иного выхода нет Мы систематически слушаем радио и знаем, что сейчас в Японии опять кризис, много безработных. Мне кажется, Экимото–сан поступил благородно и правильно. После поражения в войне, при огромном количестве появившихся в результате демобилизации дешевых рабочих рук ему с семьей пришлось бы туго. Он очутился бы на грани не просто нищеты, а смерти. Ради благополучия детей он пожертвовал собой. Экимото–сан необщителен и молчалив, но прекрасный человек, замечательный художник, влюбленный в технику, и, как это ни покажется странным, именно ему мы обязаны тем, что едим свежие овощи и грибы.

Они несколько минут молчали, думая каждый о своем. Потом комендант отхлебнул из чашечки и продолжил:

– Иного склада радист Накамера Ясуда. Он родился на Хонсю, в Осаке Как ни прискорбно и ни чудовищно говорить об этом в двадцатом веке, который многие окрестили атомным и космическим, но Накамура с появления на свет был обречен. Он принадлежал к париям. Да, к самым настоящим изгоям, такие когда–то были в Индии, что–то вроде касты неприкасаемых. У нас их называют буракумин и подвергают ничуть не меньшей дискриминации, чем негров или индейцев в США. Но там в ее основе лежит расовый признак, у нас же профессиональный По внешнему облику эти люди ничем не отличаются от других, они такие же японцы, как и сам император, и тем не менее их третируют.

Если вы прошествуете по широкой фешенебельной улице Осаки, которая ведет к университету, то за магазином Муйзи попадете в узкий переулок – это Сака: гетто буракумин. Зловоние и грязь, оборванные и изможденные дети, болезни и безысходная нищета. Почти полная неграмотность – удел отверженных. Возникло это в глубокой древности, и трудно установить точную дату, ссылаются на разные источники – и получается большой разнобой. Одни говорят, это произошло в шестнадцатом – семнадцатом веках, другие утверждают, что значительно раньше Самураи, которые составляли от силы две пятых населения, потребовали четко разграничить систему каст. Сами они, разумеется, обосновались на вершине, потом шли крестьяне, ремесленники, купцы и наконец буракумин. Раньше их называли «эта» – «отбросы» или «хинин» – «нелюдь». Сенсены – правители Японии, – как я уже упоминал, исходили из профессионального признака и объявляли «нечистыми» всех, кто занимался «нечистой» работой – резал и свежевал животных, выделывал кожи, скорняжничал, служил мусорщиком, рыл могилы, обмывал покойников. Если учесть, что профессия передавалась по наследству, то станет ясным: попав в парии, выбраться из их рядов невозможно.

В период «Токугава», с 1603 по 1868 год, эти люди уже официально считались неполноценными и обитали в трущобах, по–японски – «бураку». Их обязывали носить особой расцветки одежду со специальным кожаным значком. Так длилось до 1868 года, когда император Мейдзи сначала отменил касту самураев, а в 1871 году – и старые сословные деления. Но равенство осталось только на бумаге, в жизни же ничего не изменилось. Бывшие «нелюди» были занесены в «семейные» списки и стали «новыми подданными». Каждый имеет право в муниципалитете проверить эти списки, а при бракосочетании их проверяют и официальные органы. Стоит знать место рождения или адрес, чтобы выявить, что вы буракумин со всеми вытекающими последствиями.

Протестовали ли сами эта? В двенадцатом году правления Тайсе, то есть в 1922–м, в поселках Кавой и Миякэ произошел настоящий бой между шестьюстами эта, вооруженных палками, мечами, бамбуковыми пиками, и тремястами членами шовинистических организаций. К ним присоединилась и «военная косточка» – более тысячи военных в отставке. Конечно же, несчастные были жестоко наказаны за свое «непослушание», и жизнь их стала еще беспросветнее.

Токуда поднялся со стула, подошел к шкафу, раздвинул стекла и достал тонкую пожелтевшую брошюрку.

– Вот что эта писали о себе в прокламациях, я прочту вам: «Мы сдираем шкуры с убитых животных, а с нас. живых, сдирают кожу. Мы вынимаем сердце из мертвых животных, а из нашей груди вырывают теплое, живое сердце. А ведь мы тоже люди, в наших жилах течет красная человеческая кровь…» – Капитан захлопнул книгу и поставил за стекло. – Насколько мне известно из радиопередач, сейчас эти обездоленные основали в Осаке свою организацию – «Союз борьбы за освобождение». Эта не смирились со своей участью, они борются. Мне кажется, в конце концов их усилия не пропадут даром – справедливость должна восторжествовать. Всем сердцем я на их стороне и желаю успехов в их праведном деле.

Капитан помолчал, словно собираясь с мыслями, и неожиданно, горько усмехнувшись, добавил:

– Представьте себе, молодой человек, некоторые современные исследователи–статистики, как наши, так и американские, приводят различные данные, якобы подтверждающие неполноценность эта, негров и прочих цветных. Основной–де процент преступников и других социально опасных элементов составляют именно они, эти отверженные люди. Какая гнусная подлость! Какая вопиющая и беззастенчивая ложь! Все тут поставлено с ног на голову, извращено и фальсифицировано. Кто довел их до этого? Кто толкнул на столь ужасный путь, отрезав все дороги к иной жизни? Кто виноват в их трагедии? Я глубоко убежден: они обычные нормальные люди, но дискриминация, издевательства и глумления, лишение работы, всяческие ограничения и притеснения оставляют единственную стезю: чтобы не умереть с голоду, они идут на преступления. Я уверен: если бы им создали терпимые условия существования, многие бы прославили человечество добрыми и выдающимися деяниями. Вся болтовня об их неполноценности или, как выражался Гитлер, «недочеловечности» – людоедский бред.

Вот в такой семье и появился Ясуда. Постоянные унижения и обиды озлобили ребенка, а впоследствии и юношу. Увязав фурусики – узелок с немудреными пожитками, – он сбежал из дому и сделался, подобно тысячам, маленьким жестоким волчонком. До армии бродяжничал, скитался по городам и весям. Затем недолго шалопайничал в порту, сменил несколько самых низкоквалифицированных профессий и в конце концов, совершенно не задумываясь о последствиях и не заглядывая в будущее, пришел к выводу: надо заниматься тем, что требует мало сил и энергии и хорошо оплачивается. Но Ясуда был слаб и телом, и духом, а там, в том окружении, куда он попал, царил только один закон – крепкий кулак, жестокость и отчаянная, безысходная дерзость.

Постепенно он скатился на самое дно, стал промышлять сводничеством, торговлей наркотиками и мелким воровством. За какую–то темную историю ему грозила тюрьма – единственным спасением было добровольное вступление в армию.

– Его могли взять в армию, когда ему грозил суд? – удивленно поднял брови Алексей.

– Конечно. Это помогло многим избежать заслуженной кары, хотя были и такие, которые предпочитали тюрьму армии. В спецчастях он освоил профессию радиста, и его перевели на Парамушир; точно не знаю, но там он, кажется, натворил еще что–то, на этот раз более серьезное, и опять ему ничего не оставалось, как снова проявить свои глубоко патриотические чувства, – Токуда усмехнулся, – и согласиться с предложением командования добровольно изъявить желание стать самоубийцей – принести свою жизнь на алтарь императора и отправиться на этот остров.

Тут, как мне кажется… Может быть, я и ошибусь но он наконец почувствовал к себе человеческое отношение. Не парадокс ли? Не найти сочувствия у живых и обрести подобное среди людей, по сути дела давших согласие сделаться трупами. Во всяком случае, пока ничего плохого о его поведении сказать не могу.

Мне думается, просто сейчас его ничто не интересует. При кажущейся активности он может целыми днями валяться на койке в каком–то оцепенении, а ночами ловить рыбу и чели–мов–это его единственное увлечение.

– А кому пошли деньги за его жизнь? – перебил Алексей.

– Скорее всего, сестре. Она живет в Кобэ.

– Скажите, а вы… – Он немного поколебался, не зная, как более уместно назвать Сумико. – Вы с вашей женой?.. Почему согласились пойти в самоубийцы?

– Длинная история. Впрочем, торопиться некуда, чего–чего, а времени у нас достаточно. Я неохотно рассказываю об этом, да и некому, но, если вам интересно, слушайте. Тем более, мне показалось, что вы задали этот вопрос не из праздного любопытства… – Токуда помолчал. – Я вырос на Сахалине, в глубоко религиозной, потомственной самурайской семье. Выезжал только учиться в Иокогаму, где окончил университет, стал историком, и вернулся домой, собираясь целиком посвятить себя науке. Мой отец был богат и неглуп, но беззаветно предан традициям своего старинного рода. Когда я возвратился, для меня уже подыскали невесту из такой же патриархальной, самурайской семьи. Излишне говорить, что ее я не только не любил, но и видел–то всего раза три. А у меня, еще с юношеских дней, была пылкая и романтическая любовь – дочь нашей служанки Сумико Мицу. В семье, к которой я принадлежал, невесту выбирают родители. Деньги идут к деньгам. Знатность к знатности. И в этом испокон веков никто не видит ничего дурного. Со временем супруги привыкают друг к другу, надо отдать должное – в подавляющем большинстве японки заботливые матери и покорные, верные жены Но расстаться с Сумико было выше моих сил. Тем более что я пользовался не менее пылкой взаимностью. Мы с ней прекрасно отдавали себе отчет: спорить с родными бесполезно, они никогда не нарушат традицию, а у меня не хватит духу, чтобы обесчестить навеки семью невесты. Ведь, отказавшись от брака с Сумико, я наносил ей оскорбление. «Очиститься» ока могла, только лишив себя жизни. Вопрос был решен. Я женился на Сумико, а спустя три месяца добровольно вступил в армию, что, разумеется, вызвало восторг во всем нашем клане, и отправился на Парамушир. Видите, у нас армия – прямо–таки панацея от всех несчастий Само собой разумеется, следом за мной – к тому времени окончив школу медицинских сестер – отбыла Сумико–сан. Скажу больше: мы договорились с ней, ибо через месяц после свадьбы она стала моей фактической женой. Опьяненные своей любовью, никаких планов на будущее мы не строили, жили по принципу: сейчас хорошо, а там посмотрим. Когда меня вызвал генерал и предложил остаться на острове как камикадзе, я, нисколько не колеблясь, согласился. Больше того – обрадовался. Правда, я не повязал голову флагом Страны восходящего солнца, не кричал, как положено по ритуалу: «Тенно хейко банзай» – «Да здравствует император», – но был доволен. Узнав об этом, Сумико решила тайно остаться со мной – официально ей это запрещалось как женщине – и была счастлива.

Из всех четверых только она и я знали: взрывать базу мы не станем, а, оставаясь для родственников погибшими героями, обретем любовь в полной изоляции от мира. Так мы оказались тут. Прошло более четверти века, но я да, мне кажется, и она ни на секунду не пожалели о сделанном. На Варудсиме похоронен наш ребенок, мой сын, – он умер в сорок восьмом году, едва начав говорить, от неизвестной скоротечной болезни. Здесь же умрем и мы, вместе. У нас, японцев, есть такой обычай, скорее, ритуал… Правда, он не касается семей потомственных самураев. Если молодые люди не могут соединить свои судьбы, они отправляются на прогулку в долину Любви на Хонсю, к вулкану Михара, и там, проведя вместе ночь, взявшись за руки, бросаются в кратер. До Хонсю далеко, но вот вулкан тут есть – правда, бросаться туда мы не собираемся: мы счастливы.

– И вам никогда не хотелось очутиться снова среди людей, своих близких, друзей, в родных местах? – недоверчиво спросил Бахусов.

– Никогда. Самый близкий для меня человек всегда рядом, а самое родное место – то, где Сумико.

– Ну а родина? Неужели у вас не возникало желание снова вернуться туда, где вы родились?

– Никогда. У нас нет родины. Она развращена и растоптана злом и жадностью, отравлена радиацией американских бомб, сведена с ума вероломной истерикой политиканов. Она, словно одержимая амоком, несется сквозь Авике и Раурава – агонию и стенание (два последних из восьми кругов огненного буддийского ада). Нам нет до нее дела, как и ей до нас. Мы счастливы на этом диком клочке суши, среди первозданной природы и моря. У нас нет никаких забот, нам не дергают нервы и ничем не грозят. Здесь мы свободны и независимы и телом и духом. Тут наше новое отечество, и мы будем ему преданы до конца.

Токуда отодвинул чашку, поднялся и, заложив руки за спину, прошелся по комнате. Чувствовалось: воспоминания о прошлом и сам рассказ взволновали его. Затем он остановился посередине комнаты и в раздумье, точно говоря сам с собой, тихо произнес:

– Родина? Патриотизм? Какие хорошие слова, если они сказаны хорошими людьми! Но у нас их выкрикивают зачастую и те, кто вообще не имеет права называться человеком, даже в самом обыкновенном, биологическом понятии этого слова. Что же такое родина? Почему многим не сиделось на том месте, где они родились, где все им дорого и близко? Что заставило нас, японцев, с огнем и мечом захватывать Маньчжурию, Китай, Филиппины? Тускнеет человеческая память, время неудержимо сглаживает углы, заглушает вопли и стоны замученных, слоями праха покрываются развалины уничтоженных городов. И вот уже смотришь – перед именем отпетых захватчиков появляется эпитет «великий». Великий полководец, стратег, объединитель… И забыты горе и кровь. Римляне начинают гордиться Цезарем, греки – Македонским, французы – Наполеоном. Так в чем же святость понятия «родина»? В том, что одни увеличивали владения своей отчизны, лишая родины других? И за это они становятся великими? Нет. Слово «великий» можно ставить лишь перед именем того человека или даже целого народа, кто принес людям не смерть и злобу, а доброту и радость. И сделал это бескорыстно, по зову сердца, души, справедливости.