Текст книги "Мир приключений 1986 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Игорь Росоховатский,Игорь Подколзин,Павел Вежинов,Альберт Иванов,Ярослав Голованов,Олег Воронин,Евгений Карелов,Григорий Темкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 53 страниц)

Глава VIII. В ЧРЕВЕ ВУЛКАНА

Центр управления энергетическим и машинным хозяйством находился глубже жилых помещений метров на пятьдесят – шестьдесят. До нижней площадки они добирались, держась за деревянные поручни, крепленные к стенам металлическими консолями. Пролеты, похожие на разрезанные вдоль огромные трубы, зигзагами уходили в каменную глубину. Вероятно, строители не особенно заботились об эстетике помещений – на гранитных стенах остались после обработки грубые борозды. Наконец Токуда остановился перед небольшой нишей со сферическим потолком. Слева и справа к ней было прирублено несколько узких тамбуров–входов. Маленькие лампочки на потолке еле–еле освещали дорогу. Метров через пять взору предстала массивная дверь, облицованная листовым железом.

– Вот мы и пришли. – Комендант нажал сбоку незаметную круглую кнопку.

Минуту спустя дверь медленно поползла в сторону. В проеме появилась подсвеченная сзади и от этого казавшаяся еще более тучной фигура Экимото. На его лице не было никакого выражения, словно те, кого он увидел, только что вышли и вернулись, что–то забыв. Инженер посторонился, пропуская посетителей внутрь. Когда они вошли, дверь почти бесшумно заскользила вдоль стены и прочно закрыла выход.

Помещение – оно напоминало по форме эллипсоид – разгораживала пополам фусума, раздвижная ширма из тонкого алюминия. Сверху она была оклеена белой рисовой бумагой с рисунками, нанесенными цветной тушью, из японского быта. Здесь было душно, пахло металлом, лаком и линолеумом.

На стене против двери располагались до самого потолка покрытые эмалью стенды управления, усеянные рубильниками, выключателями, тумблерами, кнопками и сигнальными лампочками. На щитах поблескивали стеклянными циферблатами различные приборы. По потолку тянулись толстые, словно пожарные шланги, кабели, оплетенные разноцветной изоляцией. Справа гудели какие–то установки, похожие на стоящие вертикально сундуки, – скорее всего, трансформаторы. Сквозь кругленькие дырочки в их обшивках светились лампы.

– Здесь расположен главный пункт управления системой жизнедеятельности острова, мозг всего сооружения, – начал объяснять комендант. – Как ни странно, строительство не потребовало ни больших трудов, ни материальных затрат, ни, тем более, каких–то уникальных инженерных решений. Внутри вулкана, как я уже говорил вам, нашли массу огромных пустот и естественных пещер, образовавшихся в результате сдвига и сброса пород во время землетрясений. К ним–то и привязали весь проект. Большинство подземных залов слегка обработали, так сказать, косметически, нанесли гидроизоляцию. Не пришлось прорубать ни одной новой штольни – разве только уже существующие туннели соединили переходами. – Токуда немного помолчал и добавил: – Почти не пришлось. Я рассказывал вам – вся энергетика основана на принципе тепла недр и термальных вод. Образно всю схему можно изобразить так: в зоны доставили и смонтировали особые бурильные установки, состоящие из малогабаритных секций; затем в вулкане просверлили вертикальные скважины–колодцы диаметром около сорока сантиметров, в которые до критической глубины опустили двадцать двойных, длинных, согнутых наподобие буквы

У стальных труб сечением в десять сантиметров, покрытых антикоррозийным составом. Свободное пространство в скважинах сверху на всю глубину наглухо залили приготовленным по особому рецепту раствором. Левые и правые части буквы

У соединили горизонтальными патрубками и на отводах от них установили коллекторы. В один под большим давлением закачивали воду. Проходя вниз, она нагревалась, превращалась в пар, затем в перегретый пар, который поднимался вверх и поступал к другому коллектору, откуда и шел по необходимости. Стоит отметить – для отопления мы этой энергией не пользуемся, природное тепло земли само нас обогревает. В основном энергия эта предназначена для получения электричества, которое мы и употребляем в самых различных целях: для освещения, вентиляции, приводов, зарядки аккумуляторов, охлаждения и так далее, то есть, разумеется, только для своих бытовых нужд.

Перед постройкой базы провели очень тщательные геологические, сейсмические и вулканологические исследования. По их данным кое–где казематы укрепили сталью и бетоном, иногда до пятиметровой толщины. Пульт управления вынесен вверх. Сам машинный зал находится немного ниже. При строительстве использовались особо прочные и термостойкие материалы. Механизмы оборудования имеют большой комплект запасных частей. Основная деятельность инженера – контролировать систему, проводить профилактические осмотры и небольшие ремонты, регулировать периферийную смазку и заменять вышедшие из строя детали. В схеме широко применен принцип аварийного дублирования и сигнализации. К слову скажу: система за время, что мы здесь, действовала безотказно, у нас не было ни одной аварии. Сказалось, конечно, и то, что наши потребности в энергии весьма малы. При работе базы по своему основному назначению они бы возросли, вероятно, в десятки, а то и сотни раз. Но испытывать систему в этом режиме, к счастью, не пришлось.

Вот в принципе и вся механическая часть. Я думаю, вам будет интересно ознакомиться с ней подробнее, поэтому я и прикрепляю вас помогать инженеру Экимото–сан. Он не говорит по–русски, но, думается, с помощью чертежей вы найдете общий язык. Согласны? Если нет, вас никто не принуждает – пожалуйста, подыщите себе что–либо более привлекательное. – Токуда вопросительно посмотрел на моряка.

– Да. Согласен, – кивнул Бахусов. – Я люблю технику и не привык сидеть сложа руки, тем более, мне это действительно интересно. – И, немного помедлив, добавил: – У нас на Камчатке ведется большая работа по использованию природных источников энергии на благо человека.

– Очень рад, что мы достигли взаимного понимания, – улыбнулся Токуда. – Хочу заодно заметить, чтобы вы не проявляли излишнего любопытства: две закрытые двери, расположенные на промежуточной площадке, ведут одна к складам продовольствия и прочего имущества, другая – к складам оборудования, которое предполагалось установить на базе; там же размещались инкубаторные лаборатории, кабинеты сотрудников, жилые помещения для них. Входы туда мы замуровали за ненадобностью, тем более что они так и остались недостроенными. Сырье, о котором я говорил, доставлено не было. Следовательно, с этой стороны опасности не существует. Если ко мне нет вопросов, я вас покину, оставайтесь с Экимото–сан. Привыкайте, теперь это ваше рабочее место. – И, улыбнувшись, добавил: – Вероятно, жаль, но зарплаты вам не полагается – у нас просто нет денег, да если бы и были, тратить их все равно негде.

– Спасибо. Если что не пойму, спрошу, а деньги, как толкует пословица, большое зло, так что перебьюсь.

– Тогда до свидания, встретимся за ужином. – Токуда кивнул и направился к выходу. За ним захлопнулась дверь, и Бахусов остался наедине с Экимото.

Пока комендант в общих чертах объяснял Алексею устройство базы, инженер с полным безразличием глухонемого что–то осматривал, подняв крышку пульта, подвинчивал гайки, протирал контакты, регулировал реле. Когда капитан ушел, он неторопливо опустил крышку, защелкнул стопорные планки, вынул из стоящего в углу тубуса толстый рулон немного засаленных и потрепанных чертежей и положил их на стол, Ни слова не говоря, он развернул листы, тщательно разгладил их ладонями и очень наглядно и выразительно, как настоящий мим, с помощью рук, лица и изредка отдельных восклицаний стал показывать, как работает вся система.

Его одутловатое и застывшее, как маска, лицо преобразилось, глаза заблестели, он оживился, на бледных щеках появился румянец. Было ясно: рассказывать о сооружении ему приятно, а кроме того, к собеседнику, который интересуется его сложным хозяйством, он испытывал симпатию.

Если что–либо было неясно, Бахусов останавливал его, и тогда механик, внимательно посмотрев на моряка, будто хотел прочесть вопрос в глубине его глаз, снова начинал своеобразное объяснение. Порой он забывал, что Алексей не понимает по–японски, и начинал говорить, но, спохватываясь, смущался, отчего выражение лица его делалось виноватым, и опять переходил на жесты.

С грехом пополам объяснив действия оператора за пультом, Экимото провел Бахусова за ширму. Эта часть комнаты была больше. Вдоль одной стены стояли станки: токарный, фрезерный, сверлильный, шлифовальный, слесарный верстак – полное оборудование механической мастерской. Вдоль другой размещались выдвижные шкафчики с аккуратно разложенными инструментами и материалами. На каждом наклеена белая табличка с иероглифами и цифрами, вероятно, обозначающими, что и в каком количестве здесь хранится.

Все содержалось в идеальном порядке. В торец комнаты врезалась желтым фанерным прямоугольником небольшая дверь. Механик открыл ее. В углу стояла обычная железная, как у европейцев, кровать, застеленная таким же, как у всех, белым одеялом, рядом с ней – тумбочка с настольной лампой, прикрытой абажуром из фольги. За стеклами шкафов виднелись книги и журналы. Перпендикулярно стенам в несколько рядов размещались короткие полки, на которых стояли маленькие глиняные горшочки с какими–то – в четыре–пять листочков – растениями или рассадой и много разного размера картонных коробок с прямоугольными этикетками. Экимото открыл одну из них и показал Бахусову. Там лежали похожие на бобы, палевые, в коричневую крапинку зерна. Алексей догадался: здесь механик хранит семена цветов и овощей, которые сажает в оранжерее острова. Тут же был столик–верстачок, на нем крошечные напильники, тисочки, сверла, иглы, пинцеты, лупы и небольшой медицинский микроскоп. Экимото отодвинул затянутую розовой занавеской стеклянную дверцу плоского шкафа, и Бахусов замер в восхищении. На смонтированных почти до самого потолка стеллажах стояли сделанные с изумительным мастерством различные модели судов, механизмов, автомобилей, макеты домов, храмов, построек.

До вечера пробыл Алексей в удивительной мастерской Экимото. Он так увлекся сложным, интересным и необычным для него оборудованием, оригинальными и одновременно простыми техническими решениями, что не заметил, как пролетело время. Ему показалось, будто они с Экимото объясняются на странном, но понятном, словно ноты для музыкантов, языке, и он чувствовал самую теплую симпатию к этому трудолюбивому и, безусловно, талантливому человеку.

Когда Бахусов и Экимото поднялись наверх и вышли из холла в коридор, они увидели Сумико, стоящую у дверей столовой с большой плоской миской в руках.

У ее ног, тыкаясь носом в ладонь, сидела рыжая лисичка, прижав острые ушки к голове, вытянув по полу пушистый хвост. Она подняла треугольную мордочку и с умилением смотрела на женщину. К беловатым бокам животного прижимались два маленьких юрких лисенка.

– Откуда это? – невольно засмеялся Алексей. – Ваш личный живой уголок?

Сумико потрепала лису по шее.

– Года четыре назад я подобрала Туки, так ее зовут, у северного выхода, она лежала со сломанной лапкой. Скорее всего, в погоне за сусликами сорвалась с обрыва. Принесла к себе, наложила шину, выходила, кормила, а когда она поправилась и перестала хромать, отпустила на волю – на острове много лис. И вот, представьте, год спустя она явилась ко мне с семейством и повадилась часто захаживать в гости. Подойдет к восточной двери – я выпустила ее именно там – и начинает царапаться, повизгивать и лаять, словно домашняя собачка. Впускаешь ее вместе с детенышами, накормишь, иногда они даже остаются ночевать, когда на воле непогода. И очень забавно наблюдать: пока их нет, папа–лис ждет в зарослях рябинника около входа – сам войти не решается.

– А я – то думал, что вы лишь меня одного выходили, – засмеялся Алексей, – а оказывается, вы и для них ангел–исцелитель. И я, и они перед вами в неоплатном долгу.

– Полноте, о каком долге может быть речь! – Сумико погладила лисичку по голове. – Я очень привыкла к ним и скучаю, когда они долго не заходят. Им бывает трудно зимой. Летом на острове раздолье – много пищи, а зимой плохо, особенно когда задуют эти жестокие северные ветры. – Сумико закашлялась, лицо ее помрачнело. – Я их тоже с трудом переношу, – печально сказала она. – Когда они неделями воют, мне нездоровится и становится так тревожно и безысходно–тоскливо, что я не нахожу себе места. Мой сынишка умер зимой, когда свистели эти лютые, свирепые ветры. – Глаза ее отрешенно посмотрели на Алексея. – Ему бы сейчас было, вероятно, столько же лет, сколько вам, но он заболел и умер. Я думала, что сойду с ума. Детям нельзя жить здесь, они маленькие и слабые, а поэтому умирают.

Лисица, будто догадавшись, что ее благодетельница чем–то расстроена, завиляла хвостом и стала лизать ей руку. Бахусов почувствовал, как в нем закипает возмущение этой добровольной рабской покорностью судьбе. Ему хотелось завыть дико, истошно, так, чтобы эхо разнесло голос по всем гранитным казематам. «А вам можно здесь жить? – хотел крикнуть он. – Что вам мешает сбросить это иезуитское смирение, лицемерное мнимое благополучие, этот склепский покой?» Он еле–еле сдержал себя.

Чтобы успокоиться, Алексей присел на корточки и почесал пальцем лису за ухом. Рыжая сузила глаза, слегка подняла одну сторону верхней губы, показывая белые и острые, как иглы, зубы. Он знал, что так «улыбаются» собаки, когда им приятно.

Лисята навострили утки, затявкали, засуетились и настороженно потянулись к нему черными и блестящими носиками, готовые в случае опасности тотчас спрятаться под теплое и мягкое брюхо матери.

– Идите умывайтесь, – сказала Сумико. – Через десять минут ужин. Сегодня я накормлю вас экзотическим блюдом – осьминогом. Никогда не пробовали?

– Признаюсь, не приходилось. – Бахусов встал, ласково посмотрел на нее и побрел к своей комнате. На душе у него было тягостно.

Он долго мылся холодной водой. Пытаясь успокоиться, плескал на разгоряченное лицо полные пригоршни. Окунул голову в таз, немного подержал там, уперев ладони в край табурета, затем насухо вытерся, быстро переоделся и направился в столовую.

За ужином Токуда, отрезая ножом небольшие плотные кусочки осьминога, по вкусу напоминающие жаренные на подсолнечном масле белые грибы, сказал:

– Спрут, пожалуй, один из самых умных, не считая дельфинов, обитателей моря. Очень своеобразное существо, обладающее уникальными свойствами. Я уже не говорю, что он, как хамелеон, меняет цвет в зависимости от своего эмоционального состояния. В злобе – пятнистый и переливающийся розовый, в горе – голубой, в радости – почти белый. Он может так растянуть и расплющить свое тело, что проникает сквозь малейшую щель, оставленную в западне, клетке или расщелине скалы. Ко всему прочему он еще и ужасно хитер, даже трудно поверить. Обнаружив раковину моллюска, захлопнувшуюся при его приближении, спрут тихо подплывает к ней и, захватив в щупальце камень, замерев и распластавшись на дне, терпеливо ждет, когда тот, решив, что опасность миновала, разведет створки. Тогда спрут быстро опускает камень, как распорку, и не торопясь, с наслаждением поедает сочное мясо легкомысленного хозяина ракушки.

– Одним словом, зря рот не разевай, – пошутил Бахусов. – Иначе это чревато для тебя большими неприятностями.

– Остроумно, – усмехнулся Токуда. – Похожая поговорка в ходу и у нас, содержание ее, как мне кажется, мудрое. Это закон природы, если хотите, естественный отбор, о котором говорил Дарвин. Постоянное напряжение вырабатывает в особи бдительность, собранность, приспособляемость. Слабые гибнут – сильные выживают. Так и в обществе, и от этого никуда не уйдешь.

– Вероятно, это далеко не совершенное общество, где всегда надо быть начеку, растрачивать львиную долю творческих и физических сил не на созидание, а на сохранение своей безопасности, – запальчиво начал Бахусов.

– Ничего не поделаешь, – перебил его Токуда. – На земле правит один закон – страх. Страх за свое благополучие, здоровье, относительную свободу.

– Плох тот закон, который держится только на страхе. Тем более, раз в вашем мире закон – страх, значит, победить его может антипод – смелость.

– А у вас не случается, что вдруг появляется эдакий плотоядный среди вегетарианцев? – прищурился Токуда.

– К сожалению, случается. Но если у нас это исключение из общего правила, то у вас наоборот. Добавлю заодно: у вас миллионы ищут работы, а у нас сотни не хотят работать. Тоже парадокс? У нас это наши недоработки, если хотите, издержки производства, брак в общей воспитательной деятельности, из года в год идущий на убыль. У капиталистов – это система, постоянно растущая. Вот поэтому–то у вас и появилась как бы новая профессия – преступность.

– Занятно. Но ведь у нас есть законы против преступников, мы с преступниками боремся. Как же объяснить это?

– Боретесь? Пока они мелкие воришки и таскают кошельки с жалкими грошами, за которые обыватель перегрызет горло. А когда становятся крупными – не все, разумеется, а единицы из тысячи – и начинают грабить миллионы, происходит метаморфоза: они обретают не только неприкосновенность, но и почет. И эту их деятельность охраняют ваши законы.

– Трудно с вами спорить. Ну ладно, допустим, построили вы коммунизм: от каждого по способности – каждому по потребности. Где вы возьмете столько продукции, если каждый захочет иметь десятки домов, машин, костюмов, жен, наконец? Растолкуйте мне, пожалуйста.

– Вопрос вы задали несколько вульгарно, но если подробнее рассмотреть ту цитату о способностях и потребностях, которую вы приводите, так ведь там сказано: каждому по разумной потребности высококультурного и образованного человека. Иначе говоря, в коммунистическом обществе сознание людей достигнет такого уровня, что у них просто не может возникнуть низменных, мещанских и потребительских желаний.

– Ну, этого вам долго придется ждать, – скептически протянул капитан. – Сменится не одно и не два поколения.

– Многие футурологи утверждали, что искусственный спутник Земли создадут лишь в середине двадцать первого века и уж во всяком случае никак не в СССР.

– Интересно вы рассуждаете, – засмеялся Токуда, – мне даже порой кажется, что я, пожилой человек, не только говорю с вами на равных, но не нахожу слов, чтобы возразить или опровергнуть ваши доводы.

– Так ведь трудно не согласиться, если вы человек объективный. А насчет возраста – ответ простой. У нас есть хорошая пословица: «Лучше послушать молодого, объехавшего весь свет, чем старика, просидевшего всю жизнь на печи». Но ради бога, не подумайте, что я провожу какую–то аналогию.

– А вы дипломат! – Токуда снова улыбнулся и подмигнул Сумико. – Мало того, что сравнили меня с дедом на печке, но еще и усугубили сравнение, извинившись за отсутствие аналогии.

– Ну а как вам понравились механизмы Экимото–сан? – прервала мужа Сумико. – Ведь правда, он очень талантливый инженер и замечательный человек?

– Мне откровенно жалко его – он человек действительно незаурядный. У нас Экимото–сан занял был подобающее место и своим трудом и способностями смог бы с лихвой прокормить семью.

– Он бы занял место на нарах одного из ваших лагерей для военнопленных, – перебил Токуда. – А свои способности применял бы при очистке открытых уборных.

– Военнопленных у нас давно нет, они отпущены домой – и немцы, и японцы. Амнистированы даже те из частей СС, кто отбывал тюремное заключение за свои злодеяния.

– Вы хотите сказать, что их тоже освободили? – с сомнением спросил Токуда. – По отбытии срока отправили домой подобру–поздорову, как говорят, восвояси?

– Именно это я и хочу сказать. Зачем они нам?

– Но ведь не исключено, что, приехав на родину, они продолжат свою деятельность против вашей страны, против коммунистов и им подобных вообще?

– Это дело их совести. Нам они совершенно не опасны, мы и судили их не потому, что боялись, а в назидание другим.

Глава IX. СУМИКО – ЗНАЧИТ ЧИСТАЯ

Весна наступила дружная. Снег на вершине вулкана подтаял и сочился звенящими ручейками. На ольхе, рябинах и низкорослых березках набухали, лопались и распускались, источая горьковатый аромат, почки. На прогретых солнцем склонах показались изумрудные ростки травы, проклюнулись голубоватые подснежники. Свирепые северо–восточные ветры, словно надорвавшись в лютой злобе, потеряли силу и уступили место легким, теплым и влажным юго–западным. Разрывы в тучах посветлели, в них все чаще и чаще стало задерживаться желтоватое солнце. Запахло подсыхающей землей, цветами и сосульками. Над острыми скалами и головоломными кручами с каждым днем громче и громче горланили птицы. На этот пустынный остров слеталось их великое множество. Стаи глупышей, похожих на городских сизарей, беломанишковых кайр, смоляных гагарок и разномастных чаек заполнили обрывы, своей формой похожие на оргны. Над водой со свистом и шелестом проносились косяки черных, длинношеих бакланов. В лужах и озерцах талой воды заплескались утки и чирки. Днем воздух гудел на разные голоса кряканьем, скрипом, клекотом, цоканьем, писком и гоготом.

На кустиках и стрелках прошлогодней травы клочьями повисла линялая шерсть.

Среди бугорков замелькали домовитые суслики. У прибрежных валунов засуетились желто–белые ласки.

Вечером после ужина Бахусов остался посидеть у Токуды. Тягучей смолой тянулось время. Капитан большей частью молчал, подперев щеку, сидел, замкнувшись в себе. Алексей подумал, что Токуда чем–то озабочен и ему хочется побыть одному, и собрался было уходить. Внезапно Токуда тяжело поднялся с кресла, направился к двери комнаты, где лежала больная Сумико, приоткрыл ее – оттуда сразу потянуло запахом лекарств – и, убедившись, что она спит, плотно задвинул фусума и подошел к моряку. Несколько минут он стоял перед ним, заложив руки за спину, затем повернулся, сел и, словно смахнув ладонью с лица оцепенение, произнес:

– Сумико–сан стало хуже. – Он глубоко вздохнул и затуманенными глазами посмотрел на моряка. – У нее всегда было неладно с легкими, вероятно, каверны, зачатки туберкулеза, и вот теперь болезнь обострилась. Ее лихорадит, началось кровохарканье, она все время глотает лед и с каждым днем слабеет, почти совсем перестала есть. – Он прижал пальцы к вискам и затряс головой. – Я бессилен и не знаю, как помочь. Сульфидин уже не действует. Она тает на глазах, как свеча. Мерзнет. Ей не хватает тепла.

– Ее нужно поместить в специальную больницу. Здесь она умрет, – жестко сказал Бахусов. – Можно лишь удивляться, как эта хрупкая и слабая женщина смогла так долго держаться и не захиреть в этом каменном могильном склепе без солнца.

– В больницу? – горько усмехнулся комендант. – Ни в одной лечебнице за ней не будут ухаживать так, как это делаю я, в этом, как вы выразились, каменном склепе. Но ей хуже и хуже.

– Вы не врач, поймите это. – Бахусов встал. – У вас нет современных препаратов, медикаментов. Нужно солнце, свежий воздух, кумыс и антибиотики. У нас давно покончили с туберкулезом и смерть от него – большая редкость Ей необходимо в санаторий, к целебному морю и благодатному воздуху юга.

Токуда покачал головой, расслабленно развел руками, вывернув их ладонями вверх, и безнадежно произнес:

– Нет у меня ни санатория, ни животворного моря, пи даже молока или обыкновенных куриных яиц – яйца морских птиц она не ест. Я больше ничего не могу ей дать, хотя, не задумываясь, отдал бы жизнь за ее здоровье.

– Можете. Можете дать, но никак не решитесь. – Алексеи прошелся но комнате и остановился, скрестив руки на груди, против капитана. – Я говорил вам и повторяю: бросьте это пресловутое затворничество. Сообщите о себе.

– Возвращение на родину, в Японию, – это позор, равносильный самоубийству, проклятие, презрение на всю жизнь

– Наши суда сейчас выходят на промысел и все чаще и чаще появляются в этом районе. Они снимут нас, и ваша жена будет спасена, ею тут же займутся врачи.

– Ею, как и всеми нами, тут же займется ваша кампетай – контрразведка. Не забывайте: мы военнослужащие и подданные Японии.

– Вы не военнослужащие, а какие–то «потешные войска» вроде петровских. Война давно кончилась – ну как мне вас убедить? Ваши военнопленные разъехались по домам. Никакая контрразведка вам не грозит – вы не сделали в нас ни одного выстрела Как мне еще втолковать вам это? Что нужно, чтобы вы поверили?

– Ничего. – Токуда взглянул на него из–под насупленных бровей. – Не считайте меня несмышленым, наивным ребенком. Законы войны суровы, и уж во всяком случае, никто не станет тратить ни сил, ни денег на какую–то бедную больную японку, да и никто не обязан это делать.

– У вас не станут, а у нас станут, – горячо начал Бахусов. – Могу поклясться всем, чем угодно, если хотите, – памятью своего отца… Я никогда не давал такой клятвы, а сейчас дам Ваша медлительность убьет ее. А потом угрызения совести убьют вас. – Он немного помедлил. – Меня бы, на пример, убили. Да и вас тоже – вы человек честный. Пока не поздно и болезнь не зашла далеко, решайтесь.

– Все не так просто, как вы думаете. – Токуда наморщил лоб и глубоко вздохнул. – Мы слишком долго были оторваны от всего мира, и возвращение в него не принесет ничего хорошего, а ее, выбив из привычной колеи, сведет в могилу. Рухнет последняя надежда.

– Какая надежда? Вы же рассудительный и разумный человек. Не стройте иллюзий. На что вы надеетесь? На чудо?

– В чудеса я не верю, но ей всегда весной и летом становилось лучше, она оживала.

– А потом неотвратимо наступит осень и зима, и ей вновь станет плохо. Вы просто жестокий упрямец, если в состоянии спокойно наблюдать, как медленно угасает близкий вам человек.

– Я бы никому не простил таких слов. – Глаза коменданта сузились и стали злыми. – Но вам делаю скидку на молодость и искреннее, как мне кажется, желание помочь Сумико–сан. Хотя и не уверен окончательно, нет ли у вас стремления самому поскорее попасть домой под видом бескорыстной помощи моей жене.

– У меня? – оторопел Бахусов. – У меня? Да я все равно убегу, об этом вы знаете. Не сегодня, так через месяц, год, но убегу, как, несмотря ни на какие заслоны и оковы, бегали наши пленные из фашистских застенков и лагерей. Не сомневайтесь. Но в данном случае речь не обо мне, а о больной женщине, которой я обязан жизнью. В данной ситуации вы эгоист, и грош цена, простите меня, Токуда–сан, вашей так называемой счастливой тихой и безоблачной любви.

Капитан вскочил, глаза сделались колючими и засверкали, руки, упирающиеся в стол, дрожали, по впалым щекам пошли красные пятна.

– Замолчите! Я не намерен выслушивать ваши нравоучения и оскорбления, мальчишка! Марш сейчас же к себе! – срывающимся голосом закричал он.

– Что ж, я уйду. – Бахусов повернулся и направился к двери. Уже взявшись за ручку, он остановился. – Очень рад, что сумел задеть вас за живое. Я вас знаю: вы еще извинитесь за свою несправедливую грубость, но от слов своих не отказываюсь, в теперешнем положении вы просто трус.

– Убирайтесь вон! – Голос коменданта зазвенел. – Оставьте меня одного! – Он опустился в кресло и закрыл лицо руками. – Уходите.

– Подумайте. Время еще есть, но его не так много, как кажется, и с каждым часом становится меньше. – Алексей вышел и бесшумно прикрыл за собой дверь.