Текст книги "Мир приключений 1986 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Игорь Росоховатский,Игорь Подколзин,Павел Вежинов,Альберт Иванов,Ярослав Голованов,Олег Воронин,Евгений Карелов,Григорий Темкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 53 страниц)

Глава 37

– Давно воруешь? – спросил следователь в пристанционной дежурке.

Мишка испуганно проглотил слюну.

– Не ворую я… Чего вы?

– С какого года?

– Двадцать девятого…

– Курим? – ласковым тоном сказал следователь и протянул открытую коробку «Казбека», в которой Гапон сразу же распознал давно не куренные папиросы «Норд». Он охотно взял.

Дубинин сидел у окна поодаль, у него и у Мишки был такой вид, словно они не знают друг друга.

– Значит, ты, Михаил Гапонов, – продолжал следователь, – конечно, не знал, что на крыше вагона ездить воспрещается?

– Знал! Чего вы из меня дурака делаете? Знал. Все ездят!

– И ты, конечно, не ведал, что тебя заметила охрана, когда ты размечал вагон, который потом будут, как у вас называется, «калечить», – продолжал следователь.

– Ничего я не размечал! Брешут! – вскочил Мишка. – Чего привязались?

– Извините, оставьте нас вдвоем, – сказал Дубинин следователю.

Тот недоуменно взглянул на него и вышел.

– Что ж, тезка, так долго не заходил? – сказал Дубинин.

– Некогда, – сразу осмелел Гапон. – Я тогда, помните, как сел на поезд, так и уехал. Потом пересел на состав с обгорелыми танками, думал, сойду на Узловой, да так и отмахал незнамо куда без остановки. На скорости не спрыгнешь, шею можно поломать… Назад сутки добирался. Гляди, что нашел! – Он суетливо достал из кармана орден Красной Звезды. Эмаль на нем была в трещинах, края оплавлены. – Сгорел он, танкист… А может, и утек или в плен попал.

Дубинин взял орден, повертел в руках и вернул. Гапон потер его о рубаху и спрятал.

– Сгорел, наверно. Танк – что гроб. Железный, а горит, как свеча. Только дым черный.

– А чему там гореть–то? – поинтересовался Мишка.

– Найдется. Горючее… Резина.

– Ну, давай, – сказал Гапон, – все мне рассказывай, чего помнишь. Про отца. И случаи военные тоже.

– А что привезли в составе, на котором ты вернулся, – пшено? – неожиданно спросил Дубинин.

– Рожь. – Гапон спохватился и испуганно взглянул на него. – А ты откуда знаешь?..

– Я много чего знаю, – заметил Дубинин.

– Тогда на мосту врал: не знаю, говорит, никого. Хитер.

– Знаю–то я все, да не все одобряю. Вот зачем, к примеру, ты воруешь?

– Вот ты на фронте был, – не сразу ответил Мишка, – и не знаешь!.. Вот скажи: ты думаешь, все это на фронт везут? – Он ткнул пальцем в окно, за которым грохотал поезд.

– На фронт.

– Шиш! – авторитетно заметил Гапон и закурил. – Наши там с голоду пухнут, а предатели все поезда к фашистам направляют. У–у–у! – взревел он, как паровоз. – Пожалуйста, хлебца.

– Откуда ж у тебя такие сведения?

– Все говорят.

– Все – они тоже разные бывают. – Капитан пристально смотрел на мальчишку. – Одни хлеб растят, пекут. А другие… К нам вагоны с мукой приходят, а из них тянут.

Мишка молча глядел в окно.

– И из фронтовых – тоже. Твой отец где–нибудь сейчас воюет или раненый. Ему хлеб нужен. И другим красноармейцам. А кто–то грабит, ворует, спекулянтам продает. Выпишется отец, война кончится, придет и скажет: «Я воевал, а ты, Миша, чего делал? Как помогал Родину защищать?» А ты ответишь: «Я тут помогал ворью и спекулянтам карманы набивать. Вот я какой!»

Гапон по–прежнему молча смотрел в окно.

– Кому ж ты теперь сообщаешь? Ведь Рябого–то нет… Ну, чего молчишь? Шпане базарной, верно?.. Странная, однако, у тебя честность.

Мишка ничего не ответил. Потом поднял голову и, сбиваясь, сказал:

– Я пойду сотру… Там я вагон… с мукой разметил.

– Завтра сходишь.

– Завтра поздно будет. Только побожись, что никому! Знаешь… – начал Гапон.

Глава 38

– Ночью будут грабить поезд с мукой, – сообщил Митин сотрудникам милиции, устало опершись локтями на стол, и взглянул на Дубинина.

– Намечен третий от хвоста вагон, – уточнил капитан.

– Прошу всех быть готовыми, – продолжал Митин. – Домашних предупредите, что задержитесь.

– Чего там! – сказал Сухарев. – Им не в новинку. Сутками не видят.

Вечером Дубинин, зная характер жены, пошел все же домой сказать, что ему придется вернуться на работу – на всю ночь.

Поднимаясь по ступенькам переходного железнодорожного моста, он услышал за спиной быстрые шаги. Инстинктивно обернулся. Его ударили!..

Через горячую пелену он увидел склонившееся над ним лицо.

– Ну, цево? – шепелявя, сказал человек. – Полуцил?

Это был шепелявый бандит, по кличке Артист.

Приближался поезд. Стуча по рельсам, он ворвался под мост. Обмякшее тело Дубинина втащили наверх и, раскачав, словно куль, перебросили через перила. Оно кануло в грохочущую темноту.

Сознание возвращалось откуда–то издалека, постепенно, а вместе с ним и простые короткие мысли: «Что такое? Где я?» Все тонуло в каком–то страшном грохоте, и этот стук отдавался острой болью в затылке и пояснице.

Дубинин открыл глаза. Над ним было серое небо. В лицо сыпал снег. Он лежал в открытом вагоне, доверху наполненном торфяной крошкой.

Попытался подняться – удалось. «Живучий черт, – подумал он. – Повезло!»

Дотронулся до головы. Шапки на нем не было. «Мокрая… Кровь или снег? Не видно… А шапка все же спасла от удара».

Тьма струилась вокруг ветром и снегом.

Через час после покушения он вылез из вагона на брикетной фабрике, куда пришел состав с торфом. С трудом нашел медпункт. Перепуганная медсестра сделала укол, сбрила волосы вокруг раны и зашила кожу.

– Кость у вас крепкая, – улыбнулась она, убедившись, что все вышло у нее удачно. – Только вам бы в госпиталь. Вдруг сотрясение мозга.

– Наша порода твердоголовая, – пошутил капитан. – Вы мне забинтуйте как следует и порошков каких–нибудь. А насчет сотрясения – вряд ли, думаю.

– А вот думать–то вам вредно, – рассердилась медсестра.

– Думать никогда не вредно, – слабо улыбнулся он, чувствуя приятные, прохладные взмахи бинта вокруг головы. – Спасибо тебе большое, девочка. Жених есть?

– Женихи сейчас на фронте.

– Ну а я тебе в тылу достану. По блату. Сам бы тебе руку и сердце предложил, да староват и женатый.

– Руку и сердце… – засмеялась она. – Вот голову бы я у вас на время взяла, чтоб ногам покоя дать.

В милицию он не позвонил, знал, что сейчас там никого нет, даже дежурного. Все на задании.

Капитан появился в угрозыске под утро. Никишов вскочил:

– Михаил!.. Мы тут не знали, что и думать, – исчез! Операцию без тебя проводили, – бросился он навстречу, с испугом глядя на землистое лицо Дубинина.

– Что, страшен? – Он, морщась, поправил повязку. – А, гляжу, знакомый…

Белобрысый человек, сидевший напротив Никишова, медленно поднялся, затравленно глядя на капитана, и попятился в угол:

– Я ницего не скажу! Ницего!

– Захватили при грабеже вагона с мукой, – пояснил сержант.

– Ну, крестник, – стиснул зубы Дубинин. – Выкладывай!

«Артист» прижался к стене:

– Ни за цто! Нет! Нет! Нет!

– Что ж. Тогда разговор короче будет. Уведите арестованного.

Никишов вызвал милиционера, бандита увели.

– Остальных взяли? – спросил капитан.

– Шпана, подростки. Связаны были с Мишкой Гапоновым. Мы его отпустили, как вы приказали.

Были схвачены Шляпин и его дружки. Все, кроме Славки Чумиция. В последнее время он в ограблениях не участвовал, о нем на допросах, естественно, не спрашивали, и поэтому его никто не назвал. У многих при обыске нашли дома ворованную пшеницу.

Прямое отношение к банде имел только Шляпин. Последние несколько дней бандиты скрывались у него в сарае…

– Как и в тот раз, мы опоздали, – продолжал Никишов, – птички из сарая улетели.

– Откуда Шляпин их знает?

– Пришли однажды к нему. Говорит, запугали. Спрятал их. Видать, кто–то им посоветовал к нему сунуться – знал, чем Шляпин занимается! Они только прятались у него, больше ничего, а на этот раз Артист напросился к нему в дело. С размахом собирался работать, нагребли себе несколько мешков муки, а потом он вагоны поджечь хотел. Понимаешь? Город без хлеба оставить!..

Никишов с беспокойством глянул на капитана.

– Михаил, тебе лечь надо…

– Затылок… – Дубинин опустился на диван.

– Я врача сейчас…

– Не надо. Пройдет. Вызывай арестованного, продолжай допрос.

Глава 39

Во дворе Валькиного дома стоял двухэтажный деревянный старый барак. За ним тянулся настоящий лабиринт сараев, широкие дорожки между ними чередовались с такими узкими проходами, что надо было пробираться боком.

В этот вечер Валентин возвращался домой с охапкой дров из своего сарая. Одно из поленьев мягко соскользнуло в рыхлый снег. Он присел в узком проходе на корточки, чтобы не обронить остальные, поднял полено и внезапно увидел поблизости Чумиция и каких–то двух мужчин. Они стояли неподалеку от входа в барак.

Когда высокий мужчина повернулся. Валька так и застыл. Горбоносый профиль… Бандит по прозвищу Хрящ! Его примечи! А второй?.. Приметы?.. Низенький, почти квадратный… Вспомнил! Похож на рецидивиста по кличке Мышь.

Он не ошибся: это действительно были Хрящ и Мышь. Вслед за Славкой они проскользнули в барак. Вальку они так и не заметили.

Мышь поправил одеяло, занавешивающее окно, тяжело сел на кровать и мрачно сказал, прислушиваясь к голосам за стеной:

– Опять хату сменили.

– Не нравится – возвращайся в сарай к Шляпину. Но если Шляпин и Артист заговорят, я тебе не завидую. Да только отсюда все равно уходить надо, людное место… – Хрящ уселся на табуретку у пышущей жаром чугунной печки.

– Пустое, – беззаботно сказал Славка Чумиций. – Уж один–то день здесь переждать можете. Народу в бараке полно, прописки не требуют. Тут никто никого не знает. Чужих целый поезд. И с обыском не ходят, чего же еще?

– Не ходят – придут, – заметил Хрящ. – Твои–то дружки попались, свободно могут на тебя показать. Нет, уходить надо.

– Седой передал, что сегодня скажет, когда и куда, – обеспокоился Чумиций. – А вы не опасайтесь… Я давно уже с ними не ворую, а за прошлые дела – очень я им нужен! Мне Седой приказал, и я сразу прекратил. Если уж ко мне до сих пор не пришли, значит, я чистый. И вообще, у них сейчас о другом голова болит. Немцы близко.

– Свои–то намного ближе, – опять помрачнел Хрящ.

– Может, в лес подадимся? – пробубнил Мышь.

– Не советую, – сказал Чумиций. – С голодухи замерзнешь. Надо от Седого известий ждать. Другого вашего – Пахана – он уже пристроил где–то, теперь за вами двумя очередь. Если сегодня сам не придет, человека пришлет к булочной на проспекте, завтра вечером в восемь. Только хвост не притащите.

– Запел, – недовольно сказал Хрящ. – Сами понимаем… Как твой Седой–то хоть выглядит?

– Сегодня, может, сами увидите, а сам я ничего не могу сказать, – со страхом в голосе сказал Чумиций. – Убьет. Он такой, вы его не знаете.

– Все мы такие, – проворчал Хрящ.

В коридоре послышались шаги.

– Он, верно, – тихо сказал Чумиций, взглянув на часы.

Со звоном разлетелось стекло, и обвалилось одеяло – в комнату глянуло дуло винтовки. В ту же секунду сорвалась с крючка дверь – на пороге стояли Дубинин и Никишов. Хрящ сразу сшиб ногой раскаленную чугунку. На пол посыпались полыхающие угли, комната наполнилась дымом. Топот ног, тяжелое дыхание, удары – и все молча, никто не хотел получить пулю.

Хрящ рванулся к окну, но его сбили с ног. Упав на раскаленные угли, взвыл и выхватил из–за голенища нож. Кто–то схватил его за руку. Он ударил.

– А–а! – закричал Чумиций. – Уби–и–ли!

Хрящ откачнулся, пополз. Куда?.. Кто?.. Где?.. Нечем дышать. На глазах словно паутина из дыма. Он неожиданно очутился в темном пустом коридоре и, покачиваясь, как пьяный, побежал к выходу.

У дверей стояли. Деваться было некуда! Но тут рядом распахнулась дверь и выскочила полуодетая женщина.

– Горим! Горим! – кричала она.

Из комнаты Славки вырвалось пламя, затрещали доски… Поднялась паника. Захлопали двери, зазвенели стекла, полусонные люди давились у выхода и высаживали рамы, волоча за собой случайные вещи. Подхваченный толпой, Хрящ оказался во дворе.

Растерявшийся Сухарев хватал то одного, то другого жильца и кричал:

– Стойте, стойте, стрелять буду!

Обезумевшая толпа прорвала оцепление, и, потеряв всякую надежду справиться с ней, милиционеры бросились к горящему бараку.

Хрящ перемахнул через забор.

Когда приехали пожарные, барак уже пылал, как свеча. Сидели на уцелевших вещичках погорельцы. Ревели бабы, а вокруг гигантского костра бегала старуха с заварным фарфоровым чайником и все спрашивала у каждого:

– Крышечку не видели? Цветастенькая такая крышечка…

– Не видели, – отмахнулся Дубинин. Брови у него слизало начисто – две багровые полосы, – шинель зияла горелыми дырами.

– Стрелять нельзя было, – сказал подошедший Никишов, весь в саже, полушубок лохмотьями. – Люди кругом, а стены дощатые.

– Третий кто? – думая о чем–то своем, сказал Дубинин.

– Хозяин. Жил здесь. Хулиган, говорят.

– Я не о нем.

– Ах, тот… По–моему, Мышь. Схватить его не успел, не дался он. Сам еле выбрался. Загорелось, как порох. Керосин там в бидоне был.

Дубинин обернулся к Валентину.

– Вот так–то…

– А наган, который вы мне дали, вернуть? – робко спросил он.

– Оставь пока у себя… Никишов, собирай людей. Теперь не найти, пожалуй… Удрали… Обоих упустили!

– Если б в мирное время… – начал Никишов.

– Искать надо, товарищ Никишов! – вдруг вскипел Дубинин. – А не вздыхать!

– Слушаюсь. Разрешите идти?

– Иди. Лицо–то вытри.

Наблюдавший за всей этой суматохой дядя Коля постоял еще немного поодаль и заковылял прочь.

Глава 40

Сегодня утром стало известно, что город оставляют. Немцы прорвали оборону. И последние наши части, отступая с боями, обходят его с севера, там, где еще сохранились переправы. Кроме разрушенных деревянных мостов через овраги и болота, никаких преград между городом и фашистами не существовало. Было принято решение взорвать в 23.00 минный завод, чтоб он не достался врагу.

На последнем заседании горкома Никонорова приказала срочно наладить паромную переправу и произвести эвакуацию детей, рабочих с семьями и по возможности остальных жителей…

Когда кабинет опустел, к Никоноровой подошел Дубинин.

– Ну, как у вас?.. – устало спросила она.

– Никак… Начальство мое и сотрудники на фронт уходят. Я да Никишов – вот и все войско на страже законности.

– Наверное, даже не знаете, что про вас легенды ходят. Совсем недавно соседка мне сказала, что в город на борьбу с жульем и бандитами приехал отряд, как она говорила, «сто человек, все в штатском».

– Если бы… Я вот о чем думаю… Слышал как–то, один человек в очереди сказал: «Какое черное время! Фашисты лезут, а тут еще бандитизм, воровство, спекуляция… Куда смотрит милиция!» Не мог же я ему сказать, что нас мало, что нам помогают, как могут. Мы занимаемся самой черной работой – ведь вся мразь на поверхность всплыла! Но после войны мы будем вспоминать об этом тяжелом времени, как о необыкновенном, когда защищали нашу землю от фашистов, а наш тыл – от воров и бандитов! Так хотел я сказать, да сами знаете, – усмехнулся Дубинин, – оратор из меня никудышный.

– Ну, не скромничайте.

– Я хочу к вам с просьбой обратиться, – не сразу сказал Дубинин.

– Это уже будет вторая.

– Вторая?..

– Забыли? Вы же меня просили порекомендовать вас в угрозыск.

– Ах, да. Моя вторая просьба – почти что та же самая. Я вас прошу поговорить в управлении. К вам должны прислушаться. Мне поручено свернуть все дела, вывозить архивы…

– А в чем, собственно, ваша просьба?

– Оставить меня с Никишовым или хотя бы одного меня в городе. Выползут они, гады, при немцах, обязательно. Я хочу закончить дело.

– Знаете–ка, вы отправляйте с Никишовым архивы! Вам бы в госпиталь надо ложиться, – рассердилась Никонорова, – а вы со своим мальчишеством… Извините, Михаил Николаевич, мне некогда. Выполняйте, что вам приказано.

Глава 41

В этот день Валька решился пойти в военкомат.

Военкомат эвакуировался. Кипы бумаг, папки, несгораемые шкафы… Солдаты, чертыхаясь, тащили все это в машины.

Прижимаясь к стене, чтобы не мешать снующим людям, Валька поднялся на второй этаж. «Комиссар не откажет, я же его лично знаю… Не может он отказать, вместе с отцом раков ловили, он помнит. И на тяге еще были, отец смеялся: «Вальдшнепсиная охота». У них ничего, не повезло, а я трех подстрелил, на высыпку попал. Комиссар очень завидовал, но потом признался: «Из тебя выйдет ворошиловский стрелок!» Валька надеялся, что комиссар не откажет. «Здравствуйте, Иван Ефимович, отправьте на передовую, иначе сам убегу». А он: «Зачем убегать! Добровольцы нам нужны, постой, да тебе два года до срока еще не хватает!» – «Зато стреляю, помните? Ворошиловский стрелок!» Скажу, и отец просил».

Валька постучал в дверь. Никто не ответил. Он потянул за ручку, и дверь открылась. В кабинете было пусто, лишь кое–где валялись бумаги да зачем–то горела настольная лампа, хотя был день.

– Товарищ, вам чего? – сказал кто–то за его спиной.

Он обернулся и увидел женщину в гимнастерке, перетянутой ремнями.

И почему–то отметил, что юбка у нее была обыкновенная, штатская, а вместо сапог – мужские ботинки. Он отступил, она прошла в кабинет и выключила свет.

– А комиссар где?

– Вон он – Медведев, – женщина показала на открытое окно.

Валька выбежал во двор. У двух полуторок стояли неровными шеренгами ополченцы – человек пятьдесят. Среди них Митин, Сухарев, усатый старшина, следователь, сержант с разъезда и другие сотрудники милиции. За плечами у всех винтовки со штыками. Ополченцы были одеты в свое и напоминали группу вооруженных рабочих революционных годов.

– Товарищи ополченцы, – сказал Медведев, – вам предстоит задержать врага на подступах к нашему городу. Драться придется жестоко, до последнего. – Он умолк, хотел еще что–то сказать, но не стал и скомандовал: – По машинам!

– Товарищ военком, – тронул его за рукав Валька.

– Ну?

– Возьмите меня.

– Повестка где?

– Я не получал… Я сам, добровольцем.

– Придет и твое время, парень. Не спеши.

Одна полуторка уже выехала со двора. Вторая зачихала было и тут же заглохла.

– В чем дело? – Медведев встал на подножку.

– Не могу, – жалобно сказал водитель.

Валька его сразу узнал, он когда–то вел в их школе кружок автодела.

– Не могу, разогнуться не могу. Аппендицит это, у меня был уже приступ… – Водитель, корчась от боли, повалился на сиденье.

– Дядя Федор, – подскочил к машине Валька, – давайте я за руль сяду. А вы рядом. Я же умею.

Шофер взглянул на него шальными от боли глазами.

– Вы помните? Вы же у нас автодело вели. Я умею! Помните?

– Товарищи, кто еще машину знает? – спросил военком.

Таковых не нашлось.

– Ладно! – сказал Медведев Вальке. – Трогай, командир.

Полуторка бежала резво и только на ухабах взбрыкивала, будто норовистая кобыла.

«Все, теперь все! Куда им без шофера! Хочешь не хочешь, а тут я! Считай, уже в армии! Скажу: паспорт дома забыл, мне через неделю восемнадцать исполнится!.. А домой потом напишу».

– Тише. Ты что, ослеп?! Вторую скорость давай… Черт!.. – ругался Федор.

Город кончился. Валька взглянул на шофера: лицо было бледным, щеки впали.

Валька затормозил. Теленок стоял посреди дороги, даже не пошевелив ухом на яростные гудки. Пришлось выскочить и шлепнуть его рукой. Теленок посмотрел добрыми глазами и отошел к обочине.

Луг был изрыт оврагами, поросшими березняком, и дорога виляла между ними. Навстречу выбежал какой–то военный и растопырил руки.

– В чем дело? – перегнулся через борт комиссар.

– Раненые.

Комиссар взглянул на ополченцев, затем на военного и скомандовал:

– Вылезай!

Ополченцы вылезли из машины.

– Задом подай, Валентин, – приказал Митин.

– Я так не умею. А шофер все равно как мертвый. Бредит.

Из оврага несли тяжелораненых. Другие ковыляли сами, обняв за плечи товарищей. Ополченцы бросились помогать. Федора тоже положили в кузов.

– Машину развернуть не может. Шофер! – вдруг взорвался военком.

– Я не шофер, я всего второй раз за рулем.

– Раненых повезешь, – оборвал Медведев. – Выполняй!

В кабину села военврач и нервно сказала:

– К переправе. И побыстрее, мальчик.

– Дубинину привет передай! – крикнул Митин. – Машину потом ему доставишь. Раз Федор болен, ты архивы повезешь!..

«Как все хорошо началось, – подумал Валька. – И вот не повезло».

Маленькая колонна ополченцев вслед за второй машиной уходила к горизонту. Туда, откуда доносилась знобящая дробь пулемета…

Валька целый день сидел за рулем. Он мотался от города к переправе: отвозил к пристани раненых, детишек и взрослых с узлами, какие–то ящики из больницы. Дубинин приказал подать машину к десяти вечера, сам он и Никишов рыскали по городу, надеясь на счастье в последние оставшиеся часы…

Теперь полуторка уже не виляла, а слушалась привыкших рук и плавно проходила самые заковыристые ухабы. Из своих знакомых Валька подбросил к переправе Зину с матерью. Зина на прощанье сунула ему листок с адресом родственников в тылу:

– Пусть Юра им пишет. Через них нас найдет.

– Кого это вас?

– Меня и маму, – простодушно ответила Зина.

Уже почти стемнело, когда Валька подкатил к своему дому.

– Наконец–то! – Мать начала суетиться.

– Не спеши. Успеем.

– А машина–то все–таки откуда? – только сейчас спросила мать.

– Дали, – не без важности произнес он. – Она теперь почти что моя.

Он взял ведро и вышел к полуторке. Залив воду в радиатор, он оставил немного и напился, выплеснул остальное, а ведро бросил в кузов.

– Устал за баранкой…

Только погрузив два тючка и чемодан, мать спохватилась, что нет Шурки.

– Шурик! – закричала она.

Валька побежал было к дому, но тут увидел, что братишка преспокойненько сидит в кабине, словно суматоха его вовсе не касается.

– Оглох? Выходи, тут нельзя.

Шурик, не говоря ни слова, мрачно поднялся с насиженного места.

– Дурак! Думаешь, жалко? – сказал Валька. – Кидает здесь, у меня и то шишка. Смотри! – Он снял шапку.

Шурик потрогал припухший бугор, пренебрежительно скривил губы: и это, мол, называется шишка?

– Ну, гляди не ной потом.

Братишка мгновенно плюхнулся на сиденье. Валька затормозил у Лелиного дома, и Шурик трахнулся лбом о стекло.

– Ты ногами упрись.

– И не больно! – бодро соврал он.

Леля и ее мать были на улице. Вещей у них вовсе никаких: за спиной у Зои Степановны рюкзак, а дочь со школьным портфелем. Не успел он и дверцу открыть, как они уже сами полезли в кузов. Через заднее стекло увидал, как его мать подала руку Зое Степановне. Леля поставила портфель у оконца, и почти ничего не стало видно.

Валька тронул полуторку с места, на этот раз она почему–то рванула, и Шурик опять стукнулся лбом.

– Выматывай!

Валька остановил машину, выскочил, открыл с другой стороны дверцу, сграбастал брата и рывком подсадил на борт.

– Держитесь.

И заспешил в кабину.

…Прямо под искореженными фермами моста была наспех оборудована пристань. Буксир подводил паром к быкам, и люди устремлялись на него по наскоро сделанному настилу. Никонорова в телогрейке и сапогах стояла у перехода и повторяла:

– Спокойней! Не спешите, всех заберем! Спокойней.

Народ прибывал и прибывал… Валька внес по шаткому трапу чемодан. Снял шапку и вытер пот.

– Ну, вы отправляйтесь, а я скоро прибуду.

– Валя, давай с нами, – просила мать. – Такая неразбериха! Страшно мне за тебя. Отстанешь!

– Мама, я не могу. Машина стоит, а на дороге сама видела… Мне еще и Дубинина с архивами забрать надо, Мишку, Юрку и Пашку.

– У него же приказ! – громко сказал Шурик.

Валька сбежал по трапу. Забурлила вода, и паром отчалил от берега. Леля стояла на корме. Полоса воды становилась все шире и шире…

– Валечка, ты поскорей! – донесся тонкий крик Лели.

Паром растворился в темноте.