Текст книги "Мир приключений 1986 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Игорь Росоховатский,Игорь Подколзин,Павел Вежинов,Альберт Иванов,Ярослав Голованов,Олег Воронин,Евгений Карелов,Григорий Темкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 53 страниц)

Глава 14

Жилец сразу пришелся Гапону по душе, еще с того дня первого знакомства. Теперь они вместе каждый вечер ужинали, пили кипяток с сахарином и долго разговаривали про житье–бытье и дела на фронте. Дядя Коля раздобыл где–то чугунную лапу и подрабатывал по сапожному делу. Ходил по дворам и чинил обувь. Выходило грубо, но зато крепко. «Зубами не оторвешь, – любил он повторять. – До победы хватит!»

Мишка собирал ему по свалкам всякую рухлядь: в клочья изодранные ботинки, куски резины и дырявые протекторы – из них можно набойки вырезать.

В этот день дядя Коля был злой, как никогда. Он сидел на сундуке, положив поврежденную ногу на табуретку, словно пират Джон Сильвер на рисунке из единственной Гапоновой книжки «Остров сокровищ», случайно избежавшей печки, и угрюмо глядел в пол.

– Ты где был?

– Я? – замешкался Мишка. – Гулял…

– Я про вчера. – Квартирант поднял голову. – Ты вчера где был?

– Ну, был там… – неопределенно ответил Гапон.

Вчера он размечал новый вагон с мукой. Попробуй ему скажи про вагоны. Еще неизвестно, как жилец к этому отнесется. Да и от своих потом, если пронюхают, достанется. А он знал, как они с такими поступают.

– Не выдаешь, значит, дружков? – Дядя Коля хитровато прищурился. – Молодец.

– Каких дружков?

– Может, я обознался… Только смотри, научат – и попадешься!

Мишка демонстративно глядел в сторону.

– Кому я говорю! Тебе что, есть нечего? Я же даю!

– Грозится, грозится, а чего… – буркнул Гапон. От страха у него в животе захолонуло, как на качелях.

– Я тебе свое сказал. Навидался я таких бойких. Ловкач какой… Чай ставь, чего расселся!

Мишка с готовностью схватил чайник.

– А все это про вчерашнее… ты откуда взял?

– Доложить тебе, да? Совесть надо, Михаил, иметь.

– Я имею.

– На твою совесть телескоп нужен, чтоб увидеть. Я до твоих дружков еще доберусь. Всыпать бы тебе горячих, так ведь обидишься!

– Ну, обижусь.

– А то еще и с квартиры прогонишь, да?.. Дурак ты. Я же тебя жалею. Поймают ведь. И меня еще затаскают. Время военное.

Они попили чаю и легли спать.

«И чего он ко мне привязался? – думал Гапон. —… А влипнуть, конечно, можно, чего–чего!.. Только я не влипну, я ловкий!.. Но все равно он хороший, дядя Коля–то, он ко мне по–хорошему…»

Глава 15

Гапон сидел на берегу у костра и сонно смотрел на бегущую воду. Река была покрыта свинцовой рябью и громко хлюпала в подмоях.

Вокруг бродили тощие козы с колокольчиками на шее и зло косились на засохшие плешины трав, скудно разбросанные по обрывистому берегу. Далеко выпятив губы, козы жадно ощипывали кусты, усыпанные яркими несъедобными ягодами, яростно блеяли, натыкаясь на колючки, и вообще были, наверное, противны сами себе. Каждый день одно и то же место, будь оно проклято!

Рыжая коза Зойка, вытянув шею, подслеповато щурилась, уставившись на тронутую желтизной зелень косогора, над которой торчали покосившиеся кладбищенские кресты, но, как и другие козы, идти туда не решалась, потому что была уже учена–переучена длинным Гапоновым кнутом.

Подмытый кусок берега изредка обрушивался в воду со звуком пушечного выстрела, и козы задирали головы, испуганно звеня колокольчиками. Верно, вспоминали о вчерашней бомбежке. А подрядился Гапон пасти коз у одного старика с окраины. Хозяин давал за работу полную бутылку молока. Жилец дядя Коля похвалил Мишку: «При деле, да и молоко полезно, туберкулезом не заболеешь, в молоке вещества нужные».

Огонь неохотно жевал сырые ветки. Гапон выбирал речные ракушки покрупней и бросал в котелок.

В такие одинокие тихие минуты Гапон любил мечтать о сытой и веселой довоенной жизни.

Сюда, на берег, любили приходить Мишка с отцом по воскресеньям. Обрыв всегда был усыпан рыболовами. Над головами свистели лески донок, и грузила, увлекая снасть с крючками, гулко булькали где–то на середине реки. Ни у кого не клевало, и рыболовы, намотав леску на палец, лежали, подставив спину палящим лучам. Но отец сказал, что рыба будет, и под насмешливыми взглядами полез в воду, нырнул в подмой. Все рыболовы судорожно вытянули шеи. Отец появился ни с чем, и все захохотали, а Гапон стоял красный как рак и сжимал кулаки. Отец снова пырнул, а когда вынырнул, в руках ошалело бил хвостом здоровенный язь. Рыболовы онемели от изумления, а рыжий дядька с русалкой, выколотой на груди, завистливо сказал: «Дуракам счастье» – и резво подбежал смотреть добычу. Гапон очень обиделся на рыжего и незаметно для всех отхватил ему острой половинкой ракушки леску донки у самого колышка. «Гляжу – стоят! – доносился из толпы сбежавшихся зевак голос отца. – А я одного цап за жабры!»

«Эх, была не была, – отчаянно сказал рыжий. – По–лу–у–нд–ра!» И ринулся в воду.

Минуты через две его привели в чувство. Откачивал его Гапонов отец. Рыжий открыл глаза и с жутью в голосе сказал: «Шутки шутите, да?» А потом выпил малость и долго ходил по берегу, напрасно разыскивая свою донку и оправдываясь: «Коряга, понимаешь… Вот с такими рогами!.. Как жив остался, не понимаю».

«А мне можно?» – затаив дыхание, спросил Гапон…

«Только по–умному», – сказал отец.

Под водой все было словно окутано белесым туманом. Лихорадочно разводя руками, Гапон вплыл в подмой и на мгновение обернулся. Отец вплывал за ним. Глаза у него были выпучены, а волосы торчали дыбом и колыхались. Он подмигнул Гапону и растянул плотно сжатые губы, что означало улыбку.

В глубине подмоя смутно угадывались рыбы, они висели в воде серыми колеблющимися тенями. Гапон рванулся к ним, схватил что–то упругое и брусковатое, но рыба вдруг бешено забилась и выскользнула, оставив на ладони липкие чешуйки…

Они долго пробыли на реке в тот день.

Шестнадцатый магазин разбил вдоль берега палатки, там было сумрачно и прохладно, яростно шипело ситро в зеленых бутылках, и высокие щербатые бокалы покачивались из стороны в сторону, когда в них падала густая пузырчатая струя.

Все косились на их рыбину и вежливо спрашивали, где поймали и на что. А мальчишки бегали следом и разносили их рыбацкую славу по всему пляжу.

…Гапон очнулся и тоскливо взглянул на коз.

– По–пластунски! – внезапно услышал он резкую команду.

…Валька полз с деревянной винтовкой в руках (каждый выстругал себе сам), и только у военрука Дубинина была настоящая. Он полз впереди Вальки, потешно вскидывая задом.

Рядом пыхтел Тихонов. Противогаз мешал ему, и Юрка то и дело перекидывал его за спину.

А где–то, далеко отстав и шурша травой, полз весь класс.

– В атаку! – насмешливо прокричал от реки Гапон.

«Кричи, кричи, сегодня у нас урок военного дела, сегодня в руках деревянные винтовки, а завтра–послезавтра… Бей фашистскую сволочь!» – думает Валька.

В кильватере сопели девчонки с санитарными сумками на боку. Вчера Дубинин сказал: «А все девочки должны надеть лыжные брюки». И девочки почему–то покраснели. «Где там Леля? Сейчас я возьму на прицел вот этот крест. Вот этот. С перекладинами. Здесь немецкий окон, сейчас оттуда высунется каска, а под каской – прищуренные глаза… И тогда – не дергать за крючок, покрепче упереть приклад в плечо… Под обрез, спокойно… Огонь!»

– Приготовить гранаты, – сказал Дубинин.

– Гранаты, гранаты! – прошелестело от одного к другому.

За линию кладбищенских крестов полетели комья глины.

И вдруг из–за крестов – ребята вздрогнули – навстречу их классу выбежали курсанты с винтовками наперевес. Полы шинелей стегали по запыленным сапогам, и саперные лопатки в защитных чехлах бешено раскачивались на широких ремнях. Курсанты промчались мимо, не обращая ни малейшего внимания на ошеломленных мальчишек, но, поравнявшись с девчонками, на секунду замедлили шаг и оборачивались на них, пока не исчезли за кустарником.

– Учения, – сказал Дубинин, провел ладонью по потному лбу, оставив на нем широкую грязную полосу, и закричал: – В атаку! В атаку!

Кресты вырастали навстречу, словно поднимались во весь рост, и ветки деревьев плясали в небе.

– Ура–а! – раздался многоголосый крик.

Козы испуганно рассыпались по берегу. Ошалев от немыслимо громкого дружного крика, подслеповатая рыжая Зойка шарахнулась в сторону и рухнула с обрыва в воду.

Гапон мчался вдоль обрыва, на ходу сбрасывая одежду, а в водоворотах реки мелькала бородатая Зойкина голова. Козы толпились на обрыве и жалобно кричали, смотря ей вслед.

Гапон истошно кричал, размахивая руками:

– Места им для занятьев нету! Развопились! Тоже мне вояки!

Он с разбегу бухнулся в воду, схватил козу за рога и с трудом выволок на отмель.

Козы толпились вокруг и внимательно следили, как дрожащий Мишка делает Зойке искусственное дыхание.

– Ну–ка, – послышался чей–то голос.

Гапон поднял голову. К нему, хрустя сапогами, подошел Дубинин. За ним тянулся весь класс. Мальчишки хохотали, а девчонки озабоченно расстегивали санитарные сумки.

Коза жалобно моргала глазами и не шевелилась.

Капитан заложил в магазин винтовки патрон и пальнул в небо над самым ее ухом. Зойка ошалело подпрыгнула, отскочила в сторону и, нервно вздрагивая, принялась ощипывать куст.

– Нервный шок, – сказал военрук.

Гапон поспешно схватил дымящуюся гильзу:

– Чего там… – И, подумав, добавил: – Если у нее молоко пропадет, отвечать вы будете. – Он побрел к костру, подбирая одежду.

– Урок окончен, – объявил Дубинин.

Все быстро разошлись, а Валька и Леля подсели к костру.

– Готово? – спросил Валька, подбросив щепок.

– Готово, – буркнул Гапон, прихватив полами пиджака раскаленный котелок, и выплеснул все в реку. – Из–за вас переварилось, черти!

Леля сидела на телогрейке, поджав под себя ноги, и по мигая смотрела на огонь.

Стояла тишина. Пусто кругом, даже коз не было видно, и лишь по дрожащим веткам бузины можно было догадаться, что козы наконец дорвались до кладбища.

– Брошу я их, – вздохнул Мишка. – Надоело за бутылку молока ишачить. Хозяева думают, я их здесь подаиваю.

Он обернулся и скорчил страшную рожу в сторону бревенчатого дома, торчащего на околице. В чердачном окне горел ослепительный солнечный зайчик.

– Целый день дед Ефим за мной в театральный бинокль следит!

– А может, к нам жить пойдешь? – вдруг смущенно сказала Леля. – У нас места хватит.

– Чего я у вас не видел! У меня своя хата есть. Видали мы таких… заботливых. Тут одна вчера приходила и в детский дом звала. Так я и пошел! Как же, разбежался! Отец с фронта придет, может, раненый, а где я?

– Зря ты, – сказал Валька. – Она тебе по–хорошему…

Гапон засопел и ничего не ответил.

– Я тебя понимаю, Миша. – Леля прижала руки к груди. – Но ведь тебе одному тяжело, правда?

– Не пропадем, будет день – будет пища. – Гапон встал и, оглушительно щелкнув кнутом, направился к своим козам. – Котелок не трогайте, ручки запачкаете.

– Говорят, ворует он, да? – тихо сказала Леля. Валька пожал плечами.

– А чего там, – беззаботно протянул Гапон (он услышал). – Вот скажи, ты банк стала бы грабить?

– Нет…

– Ну и дура. Если так придумать, чтобы не трогать никого, а влезть в трубу ночью, забрать мешок сотенных и ку–ку! Вот если я у кого хлебные карточки стащу, плакать будет. А деньги–то – ха! – в банке, их снова напечатают там, в казне. И все!

– Так что ж, ты, выходит, банки грабишь? – засмеялась она.

– Сказала… Я б тогда в шляпе ходил и в пальто коверкотовом. Это я так. Да и с деньгами сейчас туго, на войну не напасутся.

Глава 16

27 ноября части Гудериана перерезали железную дорогу Тула–Узловая–река Дон.

Павел вдруг начал учиться игре на скрипке. Или потому, что, продав свою радиолу с пластинками и гитару, скучал по музыке, или потому, что скрипка досталась ему случайно – курсант один перед отправкой на фронт подарил, – а старый учитель музыкальной школы Руфим Андреевич пообещал обучать бесплатно. Наверное, и потому, и поэтому. Кто знает…

Правда, вначале Пашка пытался скрипку загнать. Она была новенькая, вся в лаке, венгерская. Но никто не взял. «Если б гармонь, можно», – говорили на базаре, подержав скрипку в руках и погладив по лакированному боку.

Каждый раз он засовывал скрипку в рюкзак – футляра не было – и отправлялся к Руфиму Андреевичу. Там он получал в руки настоящий смычок – смычка у Пашки тоже не было, курсант потерял. Свой смычок Руфим Андреевич брать ученику с собою не разрешал. Дорожил: особый и к тому же единственный.

– Играй здесь.

Несколько раз с Пашкой увязывался Гапон. Он сидел смирно в углу у печки, покуривал в рукав, терпеливо дожидаясь, пока Пашка кончит пиликать и заиграет Руфим Андреевич. Тогда Мишка гасил цигарку, выказывая этим свое уважение к тягучим поющим звукам, и, оперев подбородок на руки, закрывал глаза. О чем он думал в эти минуты, Гапон и сам не знал. Он мог так слушать долго, погружаясь в какой–то заколдованный мир, в котором все было хрупко, как ветки, одетые в лед. Они звенят, сталкиваясь друг с другом, и ветер разносит этот затихающий звон по лесу. Припекает солнце, растопырив пальцы–лучи, звуки тают сосульками, роняя капли–смешинки. Булькают ручьи, прорезая глубокими морщинами седой снег; выпрямляются ветки деревьев, сбросив ледяную кожуру; змеистые потоки несут прошлогодние шишки и скрученные листья; на весь город базарят воробьи, сотнями усыпав голые, по–весеннему черные деревья… Однажды он заснул, слушая скрипку. А потом, когда, к своему конфузу, проснулся на хозяйском диване, божился, что не сомкнул глаз и что Руфим Андреевич играл целую ночь.

Получалось у Пашки плохо. Учитель злился и говорил, что такими руками надо лед на мостовой колоть, а не за скрипку браться.

Ученик смертельно обижался, он считал себя очень музыкальным. Уходил якобы насовсем, не слушая поспешных уговоров, а затем опять заявлялся. И принимался мучить своего учителя, который снова начинал ругать бездарного ученика. Тут уж он ничего не мог с собой поделать, когда дело касалось искусства.

– Искусство, Павел, – он невежливо вырывал скрипку и показывал, как надо, – халтуры не терпит.

– Ну да, вон сосед мой, безногий, нот не знает: на гармони играет – заслушаешься! Таких музыкантов поискать – не найдешь!

– Халтурщик он, а не музыкант! – свирепел Руфим Андреевич. – Мехи на гармошке любой рвать может, а скрипка… – он склонял голову набок и водил смычком по струнам, – души требует. Был такой скрипач – Паганини, скрипка в его руках говорила, как живой человек. Однажды ему перерезали все струны, кроме одной. Но он сыграл – словно целый оркестр! Говорили, что в него вселился дьявол, обуял сатана, – так играл!

– А кто ему струны оборвал?

– Враги.

– Какие враги? – живо заинтересовался Пашка.

– Завистники. У любого таланта есть завистники.

– А у вас есть?

Руфим Андреевич положил скрипку и ответил не сразу:

– У меня нету… К сожалению.

– А я вам завидую, – признался Пашка.

Учитель засмеялся:

– Зависть и завистничество суть разные вещи. – Он подбросил дрова в чугунку и продолжал: – Я не Паганини. Когда–то в молодости самонадеянно думал, что я еще лучше, а теперь давно вижу – не то. Не дано мне… Кое–что, правда, умею, скромничать не буду, но до настоящего далеко. – И грустно пошутил: – Дальше, чем до Берлина.

– Ну, тогда мне и подавно, – опечалился Пашка. – Мне никогда, как ваш Паганини.

– Способности есть у тебя, есть. Тебе еще шестнадцать, не все потеряно, хотя и поздновато малость, – неуверенно возразил Руфим Андреевич. – Паганини занимался днем и ночью, не спал, не ел. Он только потом понял, какую божественною силу дала ему судьба. А в детстве его били и выгоняли на улицу, если он не играл положенное время. Своей игрой он содержал чуть ли не с малолетства всю семью. А те стремились к наживе: подавай больше, больше! Вся его жизнь – сражение!

– Тяжело ему было…

– Тяжело. Но не будь этого, может быть, и не было бы Паганини.

– Все говорят: нажива, нажива… Вот вы сами сказали: не будь этого…

– Когда Христофор Колумб открыл Америку, им двигало не простое любопытство мореплавателя. Он искал торговые пути в Индию. Скажешь, не ради наживы? Пусть и не столько своей… А ведь он, безусловно, был великий человек. Тут, знаешь, черт йогу сломит. У каждого по–разному. Свое у каждого. Только одно скажу: думай обо всем, на веру не принимай, пытайся сам разобраться – тогда это не просто где–то услышанное или прочитанное. Твое! В мире ничего бесспорного нет. Только в споре…

– …рождается истина.

– Раз знаешь, начинай сначала. – Учитель протянул скрипку. – Война идет. Людям хорошая музыка нужна, много музыки, если мало другого. Возьми смычок и дома поиграй.

В тот вечер Пашка играл лучше обычного. Или ему только казалось. Если так кажется – уже хорошо, а завтра будет еще лучше.

…Когда он назавтра пришел к Руфиму Андреевичу, на месте дома полыхали окольцованные огнем балки да парила дымом развороченная земля. Бомба угодила сюда часа полтора назад, в то время, когда Пашка был в школе и слышал далекий взрыв, от которого тоненько звякнули стекла. Это был случайный самолет, и о налете не объявляли.

Впервые вечером Пашка остался дома и играл допоздна, пока мать не сказала, что разобьет эту «забаву» о его «дурацкую голову». Она не могла заснуть, а на работу ей надо было в утреннюю смену.

Глава 17

Фильмы в единственном работающем кинотеатре «Пролетарий» крутили не часто, не каждый день.

Показывали «Александра Невского». Юрка с Зиной чудом билеты достали. Все ломились на фильм, хотя смотрели его еще до войны, в тридцать восьмом году. Но сейчас картина воспринималась по–особому.

На экране псы–рыцари, занявшие Псков, бросали в костер младенцев. Напряженно гудел зал.

– Бей немецких оккупантов! – не выдержал какой–то мальчишка.

Топот ног, свист, крики. Затем зал опять приутих. В зале всхлипывали и сморкались.

Александр Невский собирал силы, стягивались войска, ковалось оружие ополченцам.

– Красивая, – сказал Юрка про девушку–воина. У нее была такая длинная, сказочная русая коса, а из–под шлема строго глядели большие глаза. Она крепко сжимала тяжелый, вспыхивающий на солнце меч.

– Толку от них, от женщин, на войне! – заметил оказавшийся возле них Гапон. – Только под ногами путаются.

– Юр… – вдруг тихо сказала Зина. – А я тебе нравлюсь?..

– Ты серьезно? – смутился он.

– Я серьезно. Можешь сказать?

– Могу…

– Ну, скажи.

– Нет… – буркнул Юрка.

– Чего «нет»?

– Не нравишься.

– Правда? – Голос ее упал.

Юрка заерзал:

– Замолчишь ты, наконец?

Сбоку зашикали.

– Значит, правда…

Зина посидела немного, а потом встала, отворила дверь запасного выхода и пошла вниз по лестнице. При тусклом свете лампочки было видно, как постепенно она скрывается – сначала по пояс, затем по плечи, вот уже только видна голова… И исчезла.

Юрка метнулся за ней.

Она стояла, обняв перила.

– Ну, пошли… Хватит, – суетился он.

– Я это давно поняла. – Она повернула к нему печальное лицо.

– Ну, чего ты поняла? Я и сам не знаю!.. Не знаю я, – повторил он тише. – Все ноешь да ноешь, ничего от тебя больше не услышишь. Одни глупости, если хочешь знать!

– Я вас попрошу покинуть вверенный мне кинотеатр. – Вверху появилась билетерша. Молча проконвоировала их до самого выхода на улицу и закрыла за ними дверь.

– Добилась?! – Юрка пошел прочь.

– Поссорились, что ли? – как–то спросил Валентин у хмурого, молчаливого Тихонова.

– Да нет, – неопределенно ответил он. – Помнить разговор на танцплощадке? Ну, еще когда Лепя из Москвы приезжал. Наверно, он тогда прав был, а может, ты пли Пашка. Только и так и этак не сходится. Вот и спрашивается: зачем? Тянулось бы и тянулось… Я думаю, лучше, что так получилось. Понял?

– Ничего я не понял. Чепуху какую–то городишь.

– Может быть… Только мне тяжело как–то с ней. Смотрит на меня круглыми глазами и молчит… Или псе ноет и ноет… Это сейчас–то, когда ей только пятнадцать с половиной, а представляешь, какая она лет через пять будет! Нет, я не для нее на свет божий родился, я это вдруг неожиданно понял.

А через день Валька увидел их вдвоем, они шли но улице, взявшись за руки, и бессмысленно, как ему казалось, улыбались.

Глава 18

– Выдь на минутку, – позвал Чумаков, видно не решаясь говорить при Валентине.

– А зачем? – Гапон даже не поднялся. Он сидел с Валькой у себя дома возле печурки и жарил семечки. На базаре собрал, под рядами, вместе с землей, а потом провеял. Почти полшапки получилось.

– Нужно. – Славка требовательно мотнул головой.

– Мне дядя Коля запретил, – невозмутимо сказал Гапон.

– Какой дядя?.. Чего запретил?

– А того. Жилец мой. Хватит, говорит.

Чумиций с беспокойством взглянул на Вальку:

– Болтаешь?

– Он все равно ничего не понял. Ну, о чем я сказал? – Гапон впялился в Вальку.

– А кто тебя знает… – пожал тот плечами.

– Новых дружков завел! – процедил Чумаков. – Раньше–то прыткий был. Не боялся.

– Я и сейчас не боюсь. Сказано: дядя Коля запретил. Чуть что, возьмет и уедет. А мне за ним и так неплохо. Сыт. И кончим.

– Дядю нашел… Взглянуть хотя бы. Ты от него подальше бы. Может, он мильтон переодетый!

– Что с дураком говорить… – Мишка засмеялся.

– Ну ладно, молись на него. – Славка пододвинул ногой табуретку и сел. – Значит, не хочешь, да?

– Не твое дело.

– Нет, мое. Клялся?.. А ты иди отсюда, – обернулся Чумиций к Вальке. – Расселся! Антенны выставил! – и угрожающе поднял с пола кочережку.

Но тут Гапон рванул табуретку к себе, и Славка полетел вверх тормашками. Не успел он опомниться, как Мишка уселся ему верхом на шею, а Валька оседлал спину.

Чумаков ругался и елозил головой по полу. Затем внезапно замер, напряженно уставившись в сторону двери.

– Играем? – бодро спросил, входя, дядя Коля.

Они вскочили.

– Слушай меня, Чумаков, внимательно… – спокойно сказал квартирант.

Даже Мишка изумленно воззрился на своего жильца, услышав, что тот знает его приятеля по фамилии. Славка замер.

– Дорогу сюда забудь. А Михаила хоть пальцем тронешь – ноги повыдергиваю! – Дядя Коля легко сгреб вскрикнувшего Чумиция в охапку, вышвырнул в коридор и закрыл дверь.

– Давайте пить чай, орлы!

– Щас, – засновал по комнате Мишка, благоговейно и несколько испуганно поглядывая на жильца. – У, черт! Семечки сгорели!

– А откуда вы его знаете? – нерешительно спросил Валька.

– Знаю, – неохотно ответил инвалид. Тяжело опустился на кровать и вытянул поврежденную ногу. – Походи с мое по городу, не таких навидаешься. Сгрести бы их всех в кучу да на свалку, чище бы стало.

– Мы с ним давно на ножах. – Валька сполоснул в ведре кружки. – Он всегда такой был. Перед ребятами бахвалится, а сам трус.

– Вы его не слушайте, – возразил Гапон. – Чумаков еще ничего. Только с приветом. А вот надавать ему как следует стоит! У него тут шариков не хватает, а так свойский.

– Гони ты таких свойских, – заворочался дядя Коля, устраиваясь поудобнее. – Вон Валентина побольше слушай, из тебя толк будет. Учебу забросил, шатаешься с кем попало!

– А чего учиться–то? – весело откликнулся Мишка. – Война кончится – наверстаю. Мне бы тогда в пекарню определиться, или, когда вырасту, женюсь на молочнице – и живи!

Домой Валька возвращался поздно, петляя проулками. Опасался компании Чумакова. Но никто ему не встретился.