355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кир Булычев » Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8 » Текст книги (страница 4)
Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 23:38

Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8 "


Автор книги: Кир Булычев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 55 страниц)

– Князь взял с собой старого слугу, из местных, чтобы он помог ему копать, – сказала Марта. – Но когда сундук показался из-под земли, старый слуга убил Трубецкого, схватил сундук и хотел бежать.

– И его поймали?

– Да, был такой процесс!

– Ничего подобного, – сказал Максим Исаевич. – Никто никого не поймал. Даже неизвестно, был ли убитый Трубецким. Какой-то бродяга забрался в погреб, а его убили.

– Просто так в погреба люди не забираются, – сказала Марта, ничуть не смутившись. – И тем более просто так их не убивают.

– А ваша версия? – спросила Лидочка. Они стояли возле погреба, дверь в него была полуоткрыта и манила Лидочку: надо было только сделать десять шагов – только десять, – и бездонная темнота подвала схватит тебя в объятия…

– У меня версии нет, – сказал Матвей. – Как вам уже донесли, я в это время находился в вечном городе – Риме.

Мимо прошла группа молодых людей с «камчатки».

– Ждете убийцу? – весело крикнул кто-то из них.

– Пошли, – сказала Марта. – Убийца сегодня не вернется.

Они пошли дальше. Дорожка вела на холм, деревья вокруг стояли пореже. Облака, что быстро бежали по небу, стали тоньше и прозрачней – иногда в просветах возникали звезды. Облака были куда светлее неба. Впереди на покатой спине холма возвышалась геодезическая вышка, похожая на нефтяную. На верхней ее площадке силуэтами из театра теней виднелись фигурки людей. Другие поднимались туда по деревянной лестнице.

– А вы там работали? – спросила Лида у Матвея.

– Да, я год стажировался у Ферми. Это имя вам что-нибудь говорит?

– Нет, – сказала Лидочка. – А оно должно мне что-нибудь говорить?

– Каждому культурному человеку – должно! – сказал Матвей и рассмеялся, чтобы Лидочка не обиделась.

А ей и не было обидно. Ферми, Муссолини – не все ли равно! Но показывать этого Матвею она не стала, а спросила:

– Он фашист, да?

– Он вовсе не фашист, – серьезно ответил Матвей.

– Тогда зачем он живет в фашистском городе?

– Там у него дом и работа.

– Мог бы уехать!

– А зачем? Ему никто не мешает. У него есть свой институт. Его очень уважают.

– За что же его уважают фашисты?

– Он физик, – сказала Марта. – Теперь все великие люди – физики. Самая модная категория.

– Вы категорически не правы, Марта Ильинична! – сказал Максим Исаевич. – Сегодня на первом месте работники искусства. Мы осваиваем марксизм в творчестве.

– Вряд ли стоит этим так смело заниматься, – фыркнула Марта. – Можно шею сломать.

– Нельзя так говорить.

– А вы работник искусства? – спросила Лидочка, желая поддержать Марту.

– Я – театральный администратор. Но я каждый год бываю в Узком и совершенно в курсе всех дел в нашей науке. Я чуть было не поехал в Калугу к Циолковскому – отсюда была экскурсия.

– Лидочка, к счастью, не знает, кто такой Циолковский, – сказал Матвей. – Можете не метать икры.

– Не икры, а бисера, – сказала Лидочка. – И не надо меня подозревать в абсолютном невежестве. Я знаю, что Циолковский поляк.

– Вот видите! – загремел на весь парк Матвей. – Он – поляк! Он всего-навсего – поляк! А вы что кричите?

– Я ничего не кричу, – надулся Максим Исаевич. – Я только знаю, что это великий самоучка, который изобрел дирижабль для путешествия в межзвездном пространстве. Недаром наше правительство обратило внимание на его труды. Вы посмотрите – пройдет несколько лет, и звездолеты Страны Советов возьмут курс на Марс.

– Макс, я порой думаю – ты дурак или хорошо притворяешься? – сказал Матвей.

– Если ты имеешь в виду мои классовые позиции, то учти, что мой отец был сапожником, и у меня куда более правильное социальное положение, чем у тебя.

– Он просто всего боится, – сказала Марта. – Сейчас он боится Лидочку. Он ее раньше не видел и подозревает, что она на него напишет.

– На меня даже не надо писать, – возразил Максим Исаевич, – достаточно шепнуть Алмазову, который специально приехал за мной следить.

– Нет, ты не прав, – сказал Матвей. – Я точно знаю, что это не Алмазов.

– А кто?

– Они никогда бы не обидели тебя такой мелкой сошкой, как Алмазов. Для тебя пришлют Дзержинского.

– А Дзержинский умер! – сказал Максим Исаевич. В голосе его прозвучало торжество ребенка, который знает, что дважды два четыре, а взрослые об этом не подозревают.

– Он не притворяется, – сказал Матвей.

– Вижу, – согласилась Марта.

Лидочка ничего не сказала, но была согласна с остальными.

– А ты бы помолчала, – обиделся Максим Исаевич, обернувшись к Марте. – С твоей фамилией лучше помолчать.

– У меня отличная девичья фамилия – Рубинштейн, – сказала Марта.

– Вот именно!

После этих слов Марта должна была пойти и добровольно сдаться властям, но, так как она не пошла, а стала смеяться и остальные тоже смеялись, Максим Исаевич, которому совсем не было смешно, сделал вид, что желает собрать букет из упавших листьев – мокрых и обвисающих в руках.

По дорожке от прудов поднимался Пастернак, он раскланялся с Лидочкой и ее спутниками. Марта голосом, более оживленным, чем обычно, спросила:

– А разве вы, Борис Леонидович, не пойдете смотреть на Москву?

– Простите, но я не сторонник массовых смотрин, – ответил Пастернак. – Захочу – посмотрю. Но один.

Тут же он улыбнулся, видно, подумал, что мог обидеть Марту своими словами, и добавил:

– Еще лучше в вашем обществе!

– Тогда завтра, как стемнеет! – громко сказала Марта, и все засмеялись.

Через две минуты что-то заставило Лидочку обернуться. Пастернак отошел уже довольно далеко – его высокая быстрая фигура слилась с черными стволами на повороте, и не он привлек внимание Лиды, – за погребом стояла подавальщица. Она была в длинном, словно из шинели перешитом пальто, накинутом на плечи. Спереди вертикальной полосой просвечивал передник. Женщина смотрела вслед Мате, но тот не почувствовал взгляда. Женщина поняла, что Лидочка видит ее, ступила за стену погреба и тут же пропала с глаз – словно ее и не было. Первым порывом Лидочки было окликнуть Матвея. Но Лидочка не сделала этого – стало неловко. Словно окликнешь – донесешь на подавальщицу. Что знала Лидочка об этих людях? Что Матя Шавло любезно поднес ее чемодан до санатория? Был вежлив, а потом оказался среди тех, кто прибежал спасать профессора Александрийского? Это говорит в его пользу. Еще у него открытая улыбка и чувство юмора. И это тоже говорит в его пользу. Но в то же время знаком с Алмазовым, был в фашистской Италии и даже носит фашистские усики.

Может, у этой бедной женщины есть основания за ним следить? Затаимся, как говорил с сардонической усмешкой ее старый друг пан Теодор. Наши знания, наши наблюдения – наше богатство.

Появление новой партии желающих поглядеть на Москву вызвало шум и веселые крики с высокой вышки – Лидочке даже показалось, что вышка зашаталась от такого гомона. Она обернулась – конечно же, фигуры в шинели не было видно, да и самого погреба не разглядишь, лишь тусклый свет лампочки, горевшей в оранжерее, напоминал о встрече. Еще дальше светились окна усадьбы…

– Не бойтесь, – сказал Матя, – вышку сооружали еще до революции, она сто лет простоит.

– Простоит, если на нее не будут лазить кому не лень, – возразил Максим Исаевич, все еще недовольный Матей.

Лидочка стала подниматься первой. Ступеньки были деревянные, высокие – словно она поднималась по стремянке, придерживаясь за тонкий брус. Один пролет, поворот, второй пролет, третий… поднялся ветер – видно, ниже его гасили деревья, а тут он мог разгуляться. Лидочка хотела остановиться, но снизу ее подгонял Матя:

– Главное – не останавливаться, а то голова закружится.

Сверху склонился молодой человек, похожий на Павла Первого.

– Вы пришли! – сообщил он Лиде. – Я очень рад. Я совсем замерз. Я думал, что вы не придете.

– Соперник! – услышал эти слова Матя. – Дуэль вам обеспечена.

– Здравствуйте, – сказал тот жалким голосом, и Матя узнал его.

– Кого я вижу! Аспирант Ванюша! Как говорит мой друг Френкель – лучшее дитя рабфака!

– Матвей Ипполитович, я даже не ожидал, – сказал рабфаковец, и Лидочке стало грустно от его тона, потому что она поняла: дуэли из-за нее не будет. Ванюша готов уступить любую девицу своему кумиру, а в том, что Матя его кумир, сомнений не могло быть – глаза аспиранта горели ясным пламенем поклонника.

– Неужели вы не заметили меня за ужином?

– Не заметил, – сознался Ванюша, одаренный редкостным прямодушием, – я смотрел все на Лидию Кирилловну. Так смотрел, что вас не заметил.

– Он уже знает ее отчество! – воскликнул Матя. – Такая резвость не свойственна физикам. Неужели вы – агент ГПУ?

– Ах, что вы! – испугался Ванюша.

Лидочка обернулась туда, куда смотрели собравшиеся на верхней площадке вышки, – Москва казалась тусклой полоской сияния, придавленного облачным небом.

– Отсюда надо смотреть днем и в хорошую погоду. Если захочешь, мы потом еще поднимемся, – сказала Марта.

– А вы видели Ферми? – допрашивал Матю восторженный Ванюша.

– Каждый день и даже ближе, чем вас, – ворковал польщенный Матя.

– И он разговаривал с вами?

– Даже я с ним разговаривал, – ответил Матя и сам себе засмеялся, потому что Ванюша не умел смеяться.

– А Гейзенберг? – спросил аспирант. – Гейзенберг к вам приезжал? Я читал в «Известиях», что в Риме была конференция.

– И Нильс Бор приезжал, – сказал Матя. – Ждали и Резерфорда. Но Резерфорд не смог отлучиться.

– Почему?

– Он должен заботиться о Капице.

– Да? – Аспирант чувствовал, что его дурачат, но не смел даже себе признаться в том, что настоящий ученый может так низко пасть. Лидочке его было жалко, но, честно говоря, она слушала разговор Мати с неофитом вполуха, потому что смотрела не на отдаленную, туманную и нереально далекую отсюда Москву, а на уютно желтые окна дома, так откровенно манящие вернуться.

– Лидочка, – сказал Матя, – разрешите представить вам юного поклонника – он просит об официальном представлении, – делаю это одновременно с ужасом и восхищением. С ужасом, потому что боюсь потерять вас, с восхищением, потому что талант будущего академика Ивана Окрошко вызывает во мне искреннюю зависть.

У будущего академика Окрошко пальцы оказались горячими и влажными.

На фоне бегущих, светлых на черном облаков образовалась фигурка президента. Он пронзительно выкрикивал фразы и, поднимая руки, командовал окружившими его девицами и чьими-то дядями с «камчатки», которые повторяли хором эти выкрики.

– Подобно Герцену и Огареву на Воробьевых горах!

– Подобно гер-гер-цену и ога-га-га-га-реву на во-рога-гареву…

– Мы клянемся не уронить знамени славной Санузии!

– Мы нем-немся неуроиз амении…

– Принципы и заповеди советского ученого!

– Иципы…

– Мы пошли, – сказала Марта и потащила вниз Максима, который старался участвовать в коллективных криках. Матя молча подхватил Лидочку за локоть и повлек следом. Сзади топал Окрошко, и Лидочке были понятны его мечты – чтобы Матя упал и уронил Лидию Кирилловну. Вот тогда-то он кинется ястребом и спасет прекрасную даму.

Матя не уронил Лидочку. Но она страшно замерзла. Еще не хватало простудиться.

Внизу, у лестницы, они встретили Алмазова с Альбиной.

– Боже мой, как здесь холодно, – пропела Альбина, обращаясь почему-то к Лидочке. – Я даже не представляла, какая здесь стужа.

Матя сделал шаг в сторону, раскуривая трубку.

Альбина была хорошо одета – на ней была беличья шубка и такая же меховая муфта. Из-под фетровой с узкими полями шляпки выбивались светлые кудри.

– Вы так легко одеты, – сообщила Альбина Лидочке, словно та этого не чувствовала всей шкурой.

– Мне не холодно, – ответила Лида.

– Вы меня презираете, да?

У Альбины были слишком большие и слишком голубые – даже в ночи видно – глаза.

Сейчас Алмазов услышит, вмешается и уведет ее. Лидочка проследила за взглядом, который кинула назад Альбина, – видно, она боялась Алмазова. Но Алмазов отошел к Мате на другую сторону опустевшей площадки. Сзади стоял только Ванюша Окрошко. Но тот или ничего не слышал, или не понимал.

– Я знаю – вы думаете, что я его боюсь. Но я докажу, докажу, – шептала Альбина. – Вы еще удивитесь моей отваге.

– Ванюша, – сказала Лидочка, – нам пора идти?

Ванюша не понял, но был счастлив, потому что Лида к нему обратилась.

– Ванюша Окрошко! – повторила Лида. – Я совсем замерзла.

– Я же говорила вам, что вы замерзнете, – сказала Альбина.

Матя с Алмазовым разговаривали, отвернувшись от остальных. До Лидочки донеслось:

– Попозже… у беседки.

Алмазов подошел к ним, встал рядом с Ванюшей Окрошко.

– Ну что, мои дорогие девушки, – сказал Алмазов. – Не пора ли нам домой, на бочок?

– Да, и как можно скорее, – сказала Альбина. – Вы же видите, что Лида совсем замерзла.

– Это дело поправимое, – сказал чекист. Лидочка не сразу поняла, что он делает – только когда Ванюша заскулил из-за того, что не додумался до такой простой мужской жертвы, – только тогда Лидочка обернулась, – но было поздно. Алмазов уже снял свою мягкую, на меховой подкладке, кожаную куртку – внешне комиссарскую, как ходили чекисты в гражданскую, но на самом деле иную – мягкую, уютную, теплую и пахнущую редким теперь мужским одеколоном.

Куртка улеглась на плечах Лидочки и обняла ее так ловко, что попытка плечами, руками избавиться от нее ни к чему не привела, хотя бы потому, что Алмазов сильными ладонями сжал предплечья Лиды. Лида вырвалась и пробежала несколько шагов, потом сорвала с себя куртку, обернулась и протянула ее перед собой, как щит, подбегавшему Алмазову.

– Большое спасибо, – сказала она. – Мне уже не холодно.

– Отлично, – сказал Алмазов, который умел не настаивать в тех случаях, когда настойчивость ничего ему не обещала, – я постарался лишь загладить тот грех, который я совершил на дороге. – В темноте жемчужными фонариками светились его зубы и белки глаз.

Лида сделала шаг в сторону на край дорожки и таким образом оказалась отрезанной от Алмазова и Мати Ванюшей Окрошко, который не успел толком разобраться, что же произошло, и со значительным припозданием спросил:

– Вам мое пальто дать?

– Зачем, на мне же уже есть пальто.

– А куртку надевали, – сказал Ванюша с обидой, и всем стало смешно.

Когда они миновали перекресток: справа – погреб, слева вниз – дорога к пруду, Лидочка увидела, что к пруду, опираясь на палку, спускается Александрийский.

– Спасибо, – сказала Лида быстро. – До свидания. Спокойной ночи.

Последние слова она произнесла на бегу.

– Вы куда? – закричал Ванюша.

– Она лучше вас знает куда, – услышала Лидочка голос Мати. Видно, тот удержал аспиранта, потому что Лиду никто не преследовал.

Александрийский услышал ее быстрые шаги и остановился.

– Павел Андреевич, это я, – сообщила Лидочка на бегу.

– Вижу, – сказал тот. – На вышку бегали?

– Там неинтересно, – сказала Лидочка, поравнявшись с Александрийским. – Просто далекое зарево.

– Когда-то я поднимался туда. Но только днем и в хорошую погоду. Но мне кажется, что если вам хочется полюбоваться Москвой, то лучше это сделать с Воробьевых гор. Недаром Герцен с Огаревым клялись там.

– Клялись?

– Утверждают, что там они решили посвятить себя борьбе за народное счастье. Разве вы этого не изучали в школе?

– Нет.

– Простите, но сколько же вам лет?

Лидочка сказала:

– Двадцать один.

– Значит, вы должны были подвергнуться индоктринации в школе и узнать, что вместо еврея Иисуса вы должны почитать еврея Карла.

– Какого Карла?

– Вы меня поражаете – я имею в виду основоположника учения, именуемого марксизмом по имени Карла Маркса.

– Я не привыкла, что он Карл, – сказала Лидочка, – я привыкла, что он Карл Маркс.

– Разумеется, вы правы.

Они шли медленно – Александрийский неуверенно ставил трость, не сразу переносил на нее тяжесть тела.

– Я не так давно стал инвалидом, – сказал он. – Я даже не успел привыкнуть к тому, что обречен. Вы не представляете, как я любил кататься на коньках и поднимать тяжести.

Профессор говорил, не поворачивая головы к Лиде, и ей был виден его четкий профиль – выпуклый лоб, узкий нос, выпяченная нижняя губа и острый подбородок. Лицо не очень красивое, но породистое.

– А вы раньше встречали этого Алмазова?

– Да, встречал. В прошлом году, когда я был чуть покрепче и даже намеревался выбраться в Кембридж на конференцию по атомному ядру, он тоже вознамерился ехать с нашей группой под видом ученого. Я резко воспротивился.

– И что?

– А то, что я никуда не поехал.

– А он?

– Он тоже никуда не поехал. Они не любят, когда их сотрудников, как это говорят у уголовников… засвечивают. А мне сильно повезло.

– Повезло?

– Конечно. Если бы не моя грудная жаба, сидеть бы мне в Соловках с некоторыми из моих коллег. Когда они узнали, насколько тревожно мое состояние, они решили дать мне помереть спокойно.

Они вышли к пруду. Пруд был окружен деревьями, которые романтически склонялись к его глади, у берега дремали утки, по воде среди отраженных ею облаков и редких звезд плыли желтые листья, словно реяли над внутренним небом. Было очень тихо, лишь с дальней стороны пруда доносился шум льющейся воды, словно там забыли закрыть водопроводный кран.

– Может быть, я стараюсь себя утешить, успокоить, а они посмеиваются и готовы забрать меня завтра.

– Сейчас наоборот, – сказала Лидочка, хотя сама не очень верила собственным словам. – Сейчас многих отпускают. Я знаю, в Ленинграде целую группу историков выпустили, Тарле, Лихачева, супругов Мервартов…

– Свежо предание, – сказал Александрийский. Он остановился на берегу пруда. Здесь фонарей не было, но поднялась луна, и бегущие облака были тонкими – свет луны пробивался сквозь них.

– Вы думаете, что он вас узнал? – спросила Лидочка.

– Вряд ли. Было темно – он вышвырнул меня, как вышвырнул бы любого из нас. Он полагал, что академики в кабинках грузовиков не ездят.

Александрийский вдруг повернулся и пошел вдоль пруда куда быстрее, чем раньше. Он стучал тростью и зло повторял:

– Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

– Не волнуйтесь, вам нельзя волноваться, – догнала его Лидочка и попыталась взять под руку, но профессор смахнул с локтя ее пальцы.

– Бодливой корове… это я – бодливая корова! Как нелепо! Я же еще вчера был совсем нестарым и весьма подвижным мужчиной… Наверное, ненависть увеличивается от бессилия что-либо сделать.

Он быстро дышал, и Лидочка все-таки заставила его остановиться, потому что испугалась, что ему станет плохо. Чтобы отвлечь Александрийского, Лидочка спросила у него, правда ли, что Матвей Шавло был в Италии.

– Не производит впечатления настоящего ученого? – вдруг рассмеялся Александрийский. – На меня вначале он тоже не произвел. Скоро уж десять лет прошло, как я его увидел. Ну, думаю, а этот фат что здесь делает?

– Может, посидим на лавочке? – спросила Лида.

– Чтобы завтра слечь с простудой? Ни в коем случае, лучше мы с вами будем медленно гулять. Если вы, конечно, не замерзли.

– Нет, мне не холодно. – Почему-то Лидочке почудились крепкие ладони Алмазова, она даже дернула плечами, как бы сбрасывая их.

– Я не терплю отдавать должное своим младшим коллегам, но в двух случаях Академия не ошиблась – когда посылала Капицу к Резерфорду, а Шавло к Ферми.

– А как же они согласились?

– Кто?

– Резерфорд и Ферми. Они живут там, а к ним присылают коммунистов.

– Они думали не о коммунистах, а о молодых талантах. Прокофьев сначала композитор, а потом уже агент Коминтерна. Петю Капицу я сам учил – он чистый человек. И ему суждена великая жизнь. И я был бы счастлив, если бы Петя Капица остался у Резерфорда навсегда. Но боюсь, что наши грязные лапы дотянутся до Кембриджа и утянут его к нам… на мучения и смерть.

– Но почему?

– Потому что рядом с политикой всегда живет ее сестренка – зависть. И всегда найдется бездарь, готовая донести Алмазову или его другу Ягоде о том, что Капица или Прокофьев – английский шпион. А кому какое дело в нашей жуткой машине, что Капица в одиночку может подтолкнуть на несколько лет прогресс всего человечества? Это будет лишь дополнительным аргументом к тому, чтобы его расстрелять. Вы знаете, что расстреляли Чаянова?

– А кто это такой?

– Гений экономики. Талантливейший писатель. И его расстреляли.

– А зачем тогда Матвей Ипполитович вернулся?

– Во-первых, он не столь талантлив, как Капица, хотя чертовски светлая голова! У него кончился срок научной командировки, а положение Ферми в Риме, насколько я знаю, не из лучших – возможно, ему придется эмигрировать. Фашистская страна сродни нашей. Те же статуи на перекрестках и крики о простом человеке.

– Павел Андреевич!

– Вот видите, и вам уже страшно, а вдруг дерево или вода подслушают. Помните, что случилось с Мидасом?

– Не помню.

– Неужели? Это хрестоматийно! Хотя вы же дитя пролетарского образования. Так слушайте: у царя Мидаса были ослиные уши. Не важно, как он их заработал, – поверьте мне, за дело. И у Мидаса, который стеснялся такого украшения, были проблемы с парикмахерами. Тем приходилось давать подписку о неразглашении. Вы о таких слышали?

– Не в древнем мире, но слышала.

– Молодец, девочка. Так вот один парикмахер подписку дал, а тайна, которую он узнал, продолжала его мучить. И он нашептал ее тростнику. Тростник подрос, его срезали на свирель, соответствующий исполнитель принялся в нее дуть, а свирель запела: «У царя Мидаса дворянское происхождение!»

– То есть ослиные уши?

– Называйте как хотите. Анкета есть анкета! Будем возвращаться?

– Наверное, вы устали.

От основной дорожки, шедшей вдоль цепи прудов, отходила дорожка поуже. Она поворачивала налево, проходя по перемычке, отделявшей верхний пруд от следующего, лежавшего метров на пять-шесть ниже.

Они свернули на нее. Но, пройдя несколько шагов, Александрийский остановился:

– Пожалуй, пора возвращаться.

– А что так шумит? – спросила Лидочка. – Где-то льется вода.

– Вы не догадались? Пройдите несколько шагов вперед и все поймете.

Лидочка подчинилась старику. И при свете вновь выглянувшей луны увидела, что в водной глади, метрах в полутора от дальнего берега пруда, чернеет круглое отверстие диаметром в метр. Вода стекала через края внутрь поставленной торчком широкой трубы и производила шум небольшого водопада.

– Сообразили, в чем дело? – спросил Александрийский.

– Туда сливаются излишки воды, – сказала Лидочка.

– Правильно. Чтобы пруд не переполнялся. А на глубине по дну пруда проложена горизонтальная труба, которая выходит в нижнем пруду под водой, – вы можете запустить рыбку в водопад, а она выплывет в следующем пруду. Интересно?

Александрийский совсем устал и говорил медленно.

– Я прошу вас, – сказала Лидочка. – Давайте посидим. Три минуты. Переведем дух.

– Отвратительно, когда тебя жалеет юная девица, – сказал Александрийский. – Дряхлый старикашка!

– Вы совсем не старик! – сказала Лидочка. – И когда выздоровеете, я еще буду от вас бегать.

– Я специально для этого постараюсь выздороветь, – сказал Александрийский, послушно отходя к скамейке.

По плотине быстро шел человек – занятые разговором Александрийский и Лидочка увидели его, когда он подошел совсем близко.

– Вот они где! А я уж отчаялся: решил – утонули! – Это был Матя Шавло.

– Легок на помине, – сказал Александрийский. – Что вам не спится?

– Вы перемывали мне косточки! – заявил Шавло. – То-то я чувствую, что меня тянет в парк. И что? Он называл меня развратником, лентяем, пижоном и наемником Муссолини? – Последний вопрос был обращен к Лиде.

– Любопытно, – усмехнулся Александрийский. – Он взваливает на себя сотни обвинений для того, чтобы вы не заметили, что он упустил в этом списке одно, самое важное.

– Какое? – спросила Лидочка.

– Агент ГПУ, – сказал Александрийский.

– Ах, оставьте, – сказал Матя, подходя к самому краю воды и глядя, как вода, серебрясь под светом луны, срывается тонким слоем в странный колодец посреди пруда. – Мне уже надоело, что каждый второй подозревает меня в том, что у Ферми я выполнял задания ГПУ.

– Я вас в этом никогда не подозревал, Матвей, – сказал Александрийский. – Я отлично понимаю, что Ферми читал ваши работы. Как только он увидел бы, что вы агент ГПУ, вы бы вылетели из Италии в три часа. Кстати, Ферми не собирается покидать фашистский рай?

– Маэстро признался мне, что намерен улететь оттуда, как только он сможет оставить свой институт, – ведь он же не жена, бросающая мужа. Целый институт…

– Проблема национальная?

– При чем тут национальность?! – Матя красиво отмахнулся крупной рукой в желтой кожаной перчатке. – На институт обратили внимание итальянские военные. Говорят, что интересуется сам дуче.

– Это касается радиоактивных лучей?

– Нет – разложения атомного ядра.

– К счастью, это только теория.

– Для вас, Пал Андреевич, пока теория. Для маэстро – обязательный завтрашний день.

Лидочка увидела, как Александрийский чуть морщится при повторении претенциозного слова «маэстро».

– Это – разговор для фантастического романа, – сказал Александрийский, но не тем тоном, каким старший обрывает неинтересный ему разговор, а как бы приглашая собеседника продолжить спор.

Матя сразу попался на эту удочку.

– Хороший фантастический роман, – сказал он, – обязательно отражает завтрашнюю реальность. Я, например, верю в лучи смерти, о которых граф Толстой написал в своем романе об инженере Гарине, не читали?

– Не имел удовольствия.

Лидочка только что прочитала этот роман, и он ей очень понравился – даже больше, чем романы Уэллса, и ей хотелось об этом сказать, но она не посмела вмешаться в беседу физиков.

– Толстой наивен, но умеет слушать умных людей, – продолжал Матя, нависая над скамейкой, на которой сидел, вытянув ноги, Александрийский. Он беседовал с Александрийским, не замечая, что поучает его, хотя этого делать не следовало. Александрийский, как уже поняла Лидочка, свято блюл светившуюся внутри его табель о рангах, в которой ему отводилось весьма высокое место.

– Передача энергии без проводов, о чем мы не раз беседовали с маэстро…

Тут Александрийский не выдержал:

– Вы что, у скрипача стажировались, Матвей Ипполитович? Что за кафешантанная манера?

– Простите, Пал Андреевич, – мгновенно ощетинился Матя, – я употребляю те слова и обозначения, которые приняты в кругу итальянских физиков, и не понимаю, что вас так раздражает?

– Продолжайте о ваших лучах, которые выжигают все вокруг и топят любой военный флот, осмелившийся приблизиться к вашей таинственной базе!

Лидочка поняла, что Александрийский, конечно же, читал роман графа Толстого.

– Пожалуй, пора по домам, – сказал Матя. – Уже поздно, и вы наверняка устали.

– Нет, с чего бы?

– И уж конечно, устала Лидочка. По нашей милости ей пришлось сегодня пережить неприятные минуты.

– Вы правы. – Александрийский тяжело оперся на трость, но весь вид его исключал возможность помощи со стороны молодых спутников. Так что они с Матей стояли и ждали, пока он поднимется.

Потом они медленно, сообразуясь со скоростью профессора, пошли по берегу среднего пруда, мимо купальни, какие бывали в барских домах еще в прошлом веке, чтобы посторонние взоры не могли увидеть купающихся господ, и вышли на широкую, стекающую к пруду поляну, наверху которой гордо и красиво раскинулся дом Трубецких – хоть и было совсем темно, лишь два фонаря светили возле него, да горел свет в некоторых окнах, дом был олицетворением благополучного уюта, респектабельности – как будто и он приплыл сюда по реке времени, либо они – Лидочка и оба физика – провалились в прошлое, когда дом еще принадлежал своим благородным хозяевам и туда не допускались незнатные физики, художники и прочая разночинная мелочь. Впрочем, что она знает об этих спорщиках – может быть, они потомки графов и князей, только таятся, чтобы их не вычистили из университета!

Совершенно забыв о присутствии Лиды, физики постепенно углубились в специальный разговор, в котором фигурировали неизвестные Лидочке, да и подавляющему большинству людей того времени, слова «позитрон», «нейтрон», «спин», «бета-распад» и «перспективы открытия бета-радиоактивности». Матя увлекся, взяв палку, разгреб подошвой листья с дорожки и стал рисовать палкой какие-то зигзаги, почти невидимые и совсем непонятные. Наконец, совсем уж замерзнув, Лидочка сказала, что оставляет их и пойдет домой одна, и только тогда физики спохватились и пошли к дому. И вовремя, потому что, как раз когда они снимали пальто под сердитым взглядом чучела медведя, раздался гонг, означавший окончание дня. И сверху по лестнице деловито сбежал президент Филиппов, чтобы лично запереть входную дверь.

– Успели, – радостно сказал он, – а вот кто не успел, переночует на улице.

Президент Санузии наслаждался тем, что кому-то придется ночевать на улице.

Александрийский жил на первом этаже – ему было слишком трудно подниматься на второй, – поэтому он, попрощавшись, пошел коридором, соединявшим главный корпус с правым флигелем. Матя поднялся с Лидочкой на второй этаж и проводил ее до комнаты. Он сказал:

– Глупо получилось, я же вас искал. И с вами хотел поговорить.

– О чем?

– Обо всем. О королях и капусте. Но Александрийский всегда был таким настырным. И вас от меня увел.

– Мне его жалко. Ему так трудно быть немощным.

– Я хотел бы дожить до его лет и не стал бы жаловаться на болезни.

– А сколько ему лет?

– Не знаю, но больше шестидесяти. Перед революцией он был приват-доцентом в Петербурге.

Матя взял Лидочку за руку и поднес ее пальцы к губам. Это было старомодно, так в Москве не делают, Лидочка вдруг смутилась и спросила, заставляя себя не вырывать руку:

– Это так в Италии принято?

– Это принято у поклонников, – ответил Матя.

Лидочка вошла в комнату. Марта лежала на застеленной кровати и читала при свете бра.

– Ты куда пропала? – спросила она.

– Мы гуляли с Александрийским, – сказала Лидочка. – А потом пришел Матвей Ипполитович, и они стали спорить.

– Я думаю, что Александрийский ревнует, – сказала Марта. – Когда-то Матя был его учеником, недолго, в начале двадцатых. И оказался более способным, чем учитель.

– Так все считают? – спросила Лидочка.

Она взяла вафельное полотенце, сложенное на подушке, и стала искать в сумке пакет с зубной щеткой и порошком.

– Это считает Миша Крафт, который для меня – высший авторитет, – сказала Марта. – Но я думаю, что причина в несходстве характеров. Матя при первой возможности ушел к Френкелю в Ленинград и работал в физико-техническом институте. А потом его отобрали для стажировки в Италии. То, что для Александрийского – предмет планомерного многолетнего труда, Матя всегда решал походя, между двумя бутербродами или тремя девицами. Александрийский считал его предателем, но дело не в предательстве, а в сальеризме Александрийского.

– Матвей Ипполитович совсем не похож на Моцарта, – сказала Лидочка.

– Ты же понимаешь, что дело не в простом сравнении.

* * *

Лидочка взяла полотенце и пошла в женскую умывальную комнату.

Лидочка пустила воду. Струя била косо, порциями, будто кран отплевывался. Вода была страшно холодной. Зубы ломило.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю