Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8 "

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 55 страниц)

Но она не смогла удержать любовника, не успела догнать его, и потому, когда Леонид Саввич, чувствуя себя страшно виноватым, провалившим любовный экзамен, отполз от нее, освобождаясь от объятий, она произнесла трезво и деловито:

– Ну, ты не Геркулес! Я только разогрелась, а ты уже! Разве так можно?

– Простите, – сказал Леонид Саввич и сразу вспомнил о блоке без надписи и марке Леваневского с маленькой «ф». Вряд ли теперь, понимал он, ему отдадут эту коллекцию. Он так опозорился…

Антонина вздохнула, подумала, вздохнула вторично и неожиданно для Леонида Саввича провела мягкими губами по его плечу, по шее, уху и произнесла:

– Не расстраивайся. Дай бог, не последний.

– Простите, – сказал Леонид Саввич.

– За что? За то, что ты на меня набросился? За попытку изнасилования в номере люкс гостиницы «Украина»? Ну, за это пусть тебя жена критикует.

Менее всего Леонид Саввич рассматривал происшедшее как попытку изнасилования. Так он и сказал:

– Простите, но я вас очень уважаю и совсем не хотел вас обидеть.

– Неужели не хотел? Ну и дурак. А я люблю, когда меня насилуют. И лучше коллективом, чем индивидуально. – И она рассмеялась. – Еще выпьешь?

И тут Леонид Саввич понял, что на него не сердятся. Даже шутят.

Трудно представить себе градус благодарности, которая наполнила его небольшое лысое тело. Подобного счастья он не испытывал никогда в жизни… Если бы его попросили объяснить, в чем же то самое счастье заключалось, он бы развел руками, показывая, каким оно было широким. Ощущения возникали не от воспоминаний, а от образа женщины, которая сидела рядом с ним на кровати и, совсем его не стесняясь, выдавливала прыщик на розовом округлом бедре.

– Выпью, – сказал Леонид Саввич. – А вам… тебе не было неприятно?

– Мне было недостаточно, – ответила Антонина. – Себе налей и меня не забудь.

Леонид Саввич поднялся с постели и чуть не упал, так весело и быстро кружилась голова. Он зажмурился и подождал, пока она перестанет вертеться.

– А ты где вообще работаешь? – спросила Антонина.

– В Институте специальных биологических проблем.

– А есть и неспециальные? – пошутила Антонина.

– У меня редкая работа.

Леонид Саввич налил ей чистой водочки, а себе виски. Он уже почти пришел в себя, и его все более тянуло открыть снова альбом и убедиться, что блок ему не причудился.

– Признайся, птенчик, – умоляла Антонина. – Меня прямо щекочет узнать, что ты делаешь в своей академии.

Нет, ноги слабые. Леонид Саввич сел на край дивана, и его рука непроизвольно потянулась к альбому.

– Это не совсем академия, – сказал он. – Мы занимаемся некоторыми биологическими проблемами.

– Ясно. Темнишь, значит, работаешь в ящике и думаешь, что я агент ЦРУ. Застегни мне платье сзади. Накинулся как волк, теперь буду мучиться.

– Почему?

– Ты мне все там разбередил. Как будто дубиной отдубасил, урод какой-то.

Леонид Саввич знал, конечно, что слова ее не имеют отношения к действительности, но было лестно, что он чуть не искалечил такую опытную женщину.

– Прости, – повторил он уже с долей кокетства. – Я не хотел.

– И как тебя жена выдерживает? Наверное, рыдает по ночам?

Леонид Саввич испугался услышать насмешку в голосе, но насмешки не услышал.

– Мы с ней… мы фактически не спим вместе.

– А дети-то есть?

– Есть, сын. В школу пошел, – признался Леонид Саввич. – Одни пятерки, кроме арифметики.

– Так ты мне не сказал, что изобретаешь в своем почтовом ящике.

– Это не почтовый ящик. Это гражданский институт, но очень старый и закрытый.

– Закрытый, но не секретный?

– У нас деликатная тема исследований. Тебе неинтересно. Особенно теперь.

– Ну ты меня заинтриговал, птенчик!

– Мы занимаемся сохранением тел выдающихся людей.

– Сохранением тел… – повторила Антонина. – Как так? Морозилка, что ли?

– Я не шучу. – Леонид Саввич вдруг понял, что у него есть свои козыри: он трудился в учреждении, само существование которого – тайна.

– Тогда объясни. – Антонина поднялась наконец с кровати, подошла к зеркалу и стала приводить в порядок прическу.

– Другими словами, это – институт Ленина, – сказал Леонид Саввич. – Именно мы уже много десятилетий поддерживаем его внешний вид в кондициях почти живого человека.

– Мавзолей, да?

– Мавзолей в Москве, мавзолеи в других странах, где берегут тела своих вождей. Например, в Ханое, где лежит тело Хо Ши Мина, и в Мозамбике.

– А разве его еще не вывезли на кладбище?

– Надеюсь, этого не будет никогда, – сказал Леонид Саввич. – Никогда. Величайший эксперимент в истории человечества должен быть завершен.

– И когда же?

– Когда подойдет время. – Леонид Саввич был тверд.

– Интересно, так же бальзамировщики в Древнем Египте говорили? – произнесла Антонина, обнаружив определенную эрудицию. – Там тоже думали, что эксперимент должен завершиться в свое время?

К счастью для Антонины Викторовны, Леонид Саввич был уже настолько поглощен мыслями об альбоме, что не обратил внимания на холодную трезвость ее голоса.

Он решился на новое наступление. Мелкое мужское коварство подсказывало ему, что любовница должна размягчиться. Ведь не чужие они теперь.

– Мы не чужие теперь, – сказал он.

– Ты о чем, цыпочка?

– Мне в самом деле придется посмотреть марки. С каталогом. Надо состояние их увидеть, наконец. А вдруг у них тонкие места?

– Тонкие места, говоришь? Это хорошо или плохо?

– Плохо, Тоня, очень плохо.

Леонид Саввич мысленно извивался у ее ног, как дрессированный угорь.

– А ты чем сам-то занимаешься в своем институте? Температуру мумиям меришь?

– Антонина, я бы тебя попросил! – сказал строго Леонид Саввич. Даже кончик узкого носа покраснел от гнева. – Есть на свете вещи, над которыми издеваться некрасиво.

– Понимаю, – быстро согласилась Антонина.

– А я – главный библиограф института.

– Главный? А сколько вас всего?

Леонид Саввич несколько секунд размышлял, обидеться или нет, потом улыбнулся и ответил:

– Я один.

– И чем же занимается библиограф в таком важном институте?

– В моем ведении архив. – Леонид Саввич отвечал автоматически. Сердце его было в альбоме.

– А ты когда решение примешь? – спросила Антонина.

– Надо срочно?

– До моего отъезда. Я обещала – если у тебя не выйдет, отнесу в комиссионку.

– А там обманут. Раз в пять меньше дадут.

– С тобой вместе пойдем, зайчик, ты же не разрешишь обмануть свою птичку?

– Не разрешу, – согласился Леонид Саввич. – Но взять альбом с собой придется. Все равно придется. Нужна уверенность. – Мысль о том, как он будет сопровождать птичку к другому торговцу, была ужасна и тошнотворна.

– И чтобы завтра вернул.

– Ну разумеется!

– Принесешь сюда, после обеда. И деньги чтобы были с тобой.

– Но я же еще не оценил!

– Это меня не колышет, козлик. Не будешь же ты обманывать родственников своего друга.

«Кто же это мой друг? – вдруг смутился Леонид Саввич. – У меня кто-то умер?»

Пока он собирался с мыслями, Антонина завершила свой туалет. Налила себе полную рюмку, кавалеру на этот раз не предложила.

– Ты на работе будешь? – спросила она.

– В какое время?

– Я до обеда тебе позвоню, сговоримся.

– Разумеется, – сказал Леонид Саввич.

Краткое любовное безумие, поразившее их, умчалось далее с порывом ветра. Теперь чувства Леонида Саввича принадлежали альбому.

Какие чувства волновали Антонину, Леонид Саввич и не хотел догадываться. Это не значит, что страсть не оставила следа в его душе, но душа его была невелика размером, и в ней с трудом умещались три, а то и два сильных чувства. В конце концов, большинство людей устроены именно так. Естественно будет, если взбаламученные мужские эмоции вновь заявят о себе, как только наступит ясность с коллекцией.

– А сколько ты примерно думаешь дать? Навскидку?

– Боюсь сказать, – ответил Леонид Саввич. – Но не меньше пятисот долларов.

– Ты уверен?

«Надо было меньше сказать! Ошибся, ошибся…»

– Может быть, поменьше, триста…

– А она рассчитывала тысячи на две-три, так и сказала.

Это тоже опасно.

– Для того и хочу взять домой, – сказал Леонид Саввич.

– В холодке, за бутыльцом «Будвайзера»?

– В переносном смысле именно так.

– Ах ты мой умница! Ах ты мой хорошенький.

Она сжала ладонями его щеки, так что губы сложились бантиком, и быстро-быстро принялась облизывать его губы острым язычком.

– О-о-о-о, – замычал Леонид Саввич.

– До завтра! – Она отпустила его. – Звоню в двенадцать. Чтобы решение было принято, бабки на столе – и я твоя. Только, как понимаешь, я в финансовую сторону не вхожу. Я – бесплатное приложение!

Она отворила дверь в коридор.

Там стоял Алик.

Неужели он все слышал?

– И чтобы сегодня ты с Сонькой не спал. Любой предлог найди! Завтра ты мой – чтобы было чем и как.

Она засмеялась и пошла по коридору.

Алик задержался, запирая за ними дверь.

Леонид Саввич покраснел: он чувствовал себя прегадко, единственное утешение – чемодан с альбомом. Чемодан оттягивал руку, хотя ценности, заключенные в нем, были почти невесомыми.

* * *

Что делает относительно честный человек, которому надо за ночь совершить два бесчестных поступка: подготовить к покупке коллекцию марок так, чтобы она ему досталась как можно дешевле, и солгать жене, которой почти никогда не лгал.

Первая ложь защитила его от разоблачения второй.

– Я ездил за коллекцией. Вот она, смотри.

– С каких пор коллекции тебе выдают в американских кейсах?

Соня человек въедливый и не то чтобы умный, но хваткий.

– Здесь есть ценные экземпляры.

– Покупать будешь? – Это было сказано без всякого уважения к Леониду Саввичу, так как у того свободных денег не было. Если не считать полутора тысяч, собранных с помощью Сониной мамы на отпуск в Анталии.

– Может быть выгодная сделка.

Соня пошла на кухню ворчать, а ее муж, уже не спеша, с лупой, с каталогом, принялся рассматривать потенциальную добычу.

И Леваневский, и блок были настоящими, состояние на четыре с плюсом.

Проще всего подменить марки. Блок вставить обычный, он ничем, кроме нескольких строчек надписи текста, не отличается. А марка и того более схожа – буква побольше, буква поменьше – кто поймет! И даже если кто-то сделал любительские фотографии и потом, охваченный подозрениями, станет выяснять истину, можно от всего отречься. По крайней мере нет такой фотографии, на которой увидишь разницу между буквами.

Понятно, что мысли Леонида Саввича граничили с уголовщиной.

И он стал думать – то ли остаться честным и предложить две тысячи, чего от него ждут, то ли просто подменить марки, предложить цену ничтожную и отказаться от сделки вообще. Так или так?

Так или так?

А у Антонины серые выпуклые глаза, она открыла их в тот самый момент, и в них была несказанная боль наслаждения! И он увидел себя в этих глазах, увидел потрясение впервые в жизни полученной радостью, хоть и опозорился.

– Ты чай будешь пить?

– Иду, сейчас иду.

А жена начнет канючить, какая глупая учительница поставила Дениске двойку и как беспардонно ведет себя сосед по лестничной клетке, который открыто и нагло водит к себе девиц. Понимаешь – девиц. Он оскорбляет наш лифт.

«Ну уж лифт…»

«Ты был бы счастлив оказаться на его месте! По глазам вижу, что счастлив. Но я тебе такого шанса не дам, и не рассчитывай».

«Нет, – подумал Леонид Саввич. – Обман может раскрыться. И тогда вся надежда на будущие встречи с Антониной рухнет. Нужен ли ей мелкий жулик? А если у нее будет ребенок? Нет, об этом думать даже наивно, такая женщина, как Антонина, отлично умеет предохраняться. Лучше оценить все в половину стоимости…»

Ночью он проснулся от гениальной идеи. Он подменит только одну марку – Леваневского с маленькой буквой. А блок оставит как есть. Зато предложит две тысячи…

Соня храпела. Она спала на спине и храпела. Леонид Саввич принялся переворачивать Соню на бок, она сопротивлялась. В соседней комнате забормотал во сне Дениска. Это же ужас – прожить жизнь в двухкомнатной хрущобе! Без перспектив.

Но где взять две тысячи?

Соне ничего сказать нельзя, она этого не переживет. Ей вообще несвойствен риск. А не рискуя, ты никогда ничего не заработаешь.

Утром он опоздал на работу, потому что ждал, пока уйдет Соня. Она повела мальчика в школу.

Леонид Саввич полез в домашний сейф – коробку из-под кубинских сигар за книгами на второй сверху книжной полке. Коробки не было.

Ну и хитрюга! Заподозрила! Перепрятала.

Он знал, куда Соня перепрятывает. Когда-то прочел в записках следователя, что мужчины прячут деньги в книги, а женщины – в белье. По крайней мере у них дома это правило срабатывало.

Леонид Саввич отыскал коробку под простынями.

Оставил там двести долларов. Остальное изъял. И поехал в институт.

* * *

Длинная узкая комната архива примыкала к институтской библиотеке.

На все про все – один работник, Леонид Саввич. Раньше было трое, но сейчас пришлось сократить.

Институт содрогался под угрозой ликвидации. Хорошо еще, что в сердце у самых главных чиновников страны таилась явная или тайная тревога: «Если все вернется, как я посмотрю в глаза товарищам по бывшей партии?»

Поэтому институту отыскивали деньги на существование, на поддержание лаборатории и даже на заграничные командировки, потому что по всему миру раскиданы мавзолеи и гробницы, где лежат нетленные диктаторы. Правда, число их уменьшается – то где-нибудь в Афганистане, то в Чаде развенчивают очередного вождя всех народов и кидают в яму. Если остаются должны институту, то никогда не возвращают долгов.

Но два или три вождя все еще покоятся в мавзолеях, и за них последователи платят в валюте, хоть и скудно. Надеются, что подойдет их черед и они тоже удостоятся состояния мумии.

В двенадцать ровно позвонила любовница Леонида. Не то чтобы он надеялся, что она забыла о коллекции, – такого не бывает, и не то чтобы он этого не хотел – его тело все более настойчиво вспоминало о возможном повторении счастья. Так что Леонид Саввич просто сидел у телефона и ждал – будь что будет!

А ее голос возбудил так, что он встал – не смог усидеть.

– Козлик, – сказала она. – Ты обдумал?

В этот момент в архив заглянул кто-то из сотрудников, и «козлику» пришлось прикрыть трубку ладонью.

– В два в гостинице? – спросил он.

– Нет, – вздохнула дама его сердца. – С гостиницей подождем, сейчас я должна взять у тебя коллекцию.

– Что случилось?

– Срочно нужны деньги. Поехали в магазин, ты покажешь?

– Но я принес деньги.

– Сколько?

Леонид Саввич оглянулся и ответил как положено:

– Это не телефонный разговор. Встретимся, скажу.

– Милый, я не могу ждать, – возразила Антонина. – Мне нужно твое решение немедленно. Она мне за ночь шесть раз звонила.

– Но я сейчас не могу уйти. Совершенно невозможно.

– Ничего страшного, я к тебе заеду. Это же минутка.

– Мне надо будет пропуск выписать… Хорошо, я тебя внизу встречу.

– Тогда жди через час. У тебя внутренний? Снизу позвоню.

Леонид Саввич даже не успел все продумать и испугаться, как открылась дверь и зам по режиму – из всех людей именно он – впустил в архив Антонину.

– Принимай землячку, – сказал он. – Надо погостеприимнее быть.

– Спасибо, Тихон Анатольевич, – пропела Антонина. – Век буду вашей должницей. Приедете ко мне – шкурки подберем для вашей супруги.

Зам гоготнул и пошел кривыми ногами к двери.

– Какие еще шкурки? – Леонид Саввич был растерян. – И как ты к нам прошла?

– Шкурки, потому что я твоя землячка, из Перми, у нас там звероферма, а я ее директор.

– Я же не из Перми!

– А ты побольше шуми, побольше!

– И ты ему шкурки пришлешь?

– Ты у меня первый среди чудаков.

– Может получиться неудобно…

– Уже получилось.

Леонид Саввич вздрогнул. Он очень боялся потерять место. С дипломом Историко-архивного сорокалетнему мужчине трудно устроиться.

Антонина опустилась на свободный стул напротив Леонида Саввича. Вынула из сумочки очки, не спеша надела их, и серые выпуклые глаза стали громадными, как у стрекозы.

– Ты меня подвел, – сказала она негромко. – Ох и подвел ты меня, зайчик!

Леонид Саввич стал доставать из-под стола кейс с альбомом, он был готов уже на все – только бы не вылететь из института.

Антонина снизила голос до шепота.

– Ты вчера не предохранялся?

– Как? – Вчерашний роман был покрыт дымкой древности.

– И я от тебя понесла. Будем рожать богатыря.

Среди мужчин сегодня еще существуют экземпляры, которые уверены, что о зачатии будущая мать знает в тот же день. Или допускают такую мысль.

Леонид Саввич относился именно к этим мужчинам. Кидая ему в лицо обвинение, Антонина ничем не рисковала.

– Я не понял, – сказал библиограф. – Разве так бывает?

– С тобой, суслик, чего только не бывает. Я с утра была у гинеколога, и он сообщил, что я изнасилована особо яростным самцом и теперь рожу богатыря – как две капли воды ты, мой зайчик.

– Ну ладно, ладно, – примирительно сказал Леонид Саввич. – Так не бывает.

– Это у твоей Сонечки не бывает… впрочем, не исключено, что я соглашусь на аборт. Скинемся по тысяче баксов?

Тут Леонид Саввич расплылся в улыбке. Как-то Сонечка делала аборт, раз в жизни. Он обошелся в десять раз дешевле.

– Улыбаешься? – грозно спросила Антонина и тут же сменила тон. Обвела взглядом длинные полки с папками и спросила: – Тут все записано?

– Да, все записано… – Леонид Саввич не успел переключиться, он все еще думал о цене аборта.

– И рост, и вес, и фотографии персонажей?

– Все, все! – И куда она клонит? Леонид Саввич уже начал понимать, что страстная любовница таит в себе серьезную угрозу его существованию.

– Ну, покажи, – сказала Антонина.

– Что покажи?

– Личное дело Владимира Ильича Ленина покажи.

– Невозможно, – сказал библиограф.

– Это почему так?

– Нет такого дела – тут целый кабинет, сотни дел! Это же вся жизнь нашего государства!

– Вот именно, – согласилась Антонина. – И что ты решил с марками?

– Я хотел бы их взять, но, конечно, не за ту сумму, которую ты назвала.

– А какую сумму я назвала?

– Две тысячи долларов, – прошептал Леонид Саввич. Их могли подслушать.

– Три тысячи, – ответила Антонина.

– Разве? – Он в самом деле забыл, ему казалось, что была названа меньшая сумма. Впрочем, это не играло роли.

– Ну, берешь? – спросила Антонина.

– Лапочка, – голос Леонида Саввича стал высоким, детским и беспомощным, словно он жаловался на пчелу, которая его укусила, – лапочка, у меня нет такой суммы.

– Сумму я ссужу, – сказала Антонина. – Когда будешь платить за аборт.

– Нет, я не могу себе этого позволить.

Тонкий нос библиографа покраснел, глаза стали щелочками – он чувствовал, что пропал. Все было ненастоящим. И марки, и любовь, и Алик за дверью номера…

– И что же, там есть его волосы, ногти, отпечатки пальцев? – спросила Антонина.

– Ты о Ленине?

– Разумеется. О нем, мой барбосик.

– Наверное, есть. Я же не изучаю его ногти.

– А есть, которые изучают?

– Антонина, не делай вид, что не понимаешь! – вдруг рассердился Леонид Саввич. – Совершенно очевидно, что за эти годы несколько докторских, не говоря о кандидатских, защитили о ногтях Ильича.

– Первый ноготь левой ноги, большой ноготь правой ноги…

– А вот смех твой опять же неуместен. Каждая молекула тела нашего вождя представляет неоцененный интерес для науки. Ты это понимаешь, но шутишь.

– Ну и покажи мне диссертацию.

– Какую?

– Допустим, по отпечаткам пальцев Ильича.

– Я не знаю, где лежат данные.

– Отыщи. Вон у тебя компьютер стоит.

– В него еще далеко не все занесено.

– А ты ищи, ищи. Хочешь коллекцию марок получить?

– Хочу.

– Хочешь снова надо мной надругаться?

– Зачем ты так… у меня к тебе зарождается чувство.

– Хочешь еще три тысячи баксов?

– Ну зачем тебе это?

– Я любопытная. Я прямо выкипаю от любопытства.

– Может, хочешь послушать записи голоса Ильича? Они у меня в открытом хранении.

– Отпечатки пальцев. И быстро.

– Антонина, я же сказал, что это невозможно.

Раздался тонкий требовательный сигнал.

Антонина вытащила из сумки мобиль.

– Да, – сказала она. – Это я, кто еще! Тебе что, пароль сказать? Ну то-то. Что? Работаю. Именно сейчас работаю. Патронов не жалею. Хорошо, отзвоню.

Она спрятала аппарат и, глядя громадными серыми полушариями на Леонида Саввича, сказала:

– Ты видишь, я не одна. Есть очень влиятельные люди, которые интересуются.

Именно в этот момент Леонид Саввич понял, что имеет дело с инопланетянами, с пришелицей. В любой момент она, как это обычно бывает в американских фильмах, сорвет с себя пластиковую маску, и взору Леонида Саввича предстанет страшная рожа космической завоевательницы, в которой от прежней красоты останутся лишь громадные серые выпуклые глаза.

Но показать свой страх, саморазоблачиться – нет, ни в коем случае.

Он имеет шансы выжить, только если они сами его не заподозрят!

И он еще имел с ней секс, как говорят американцы! Секс с инопланетянкой. А что, если теперь у Сонечки родится галактический вампир? «Нет, остановись, Леня, не суетись, возьми себя в руки. Можно ведь закричать, прибегут товарищи по работе…» А если их тоже расстреляют?

– Ты что? – спросила Антонина, нехорошо улыбаясь. – Забыл, где лежат отпечатки нашего вождя?

– Я не знаю…

– Думай, Леня, думай. Нашего решения ждут в высоких сферах.

Антонина ткнула пальцем в небо, и Леонид Саввич еще больше сжался – она и не считала нужным скрывать свое происхождение.

– Но отпечатки пальцев! – воскликнул он. – Почему отпечатки?

– Это наши проблемы, – ответила инопланетянка Антонина. – А ты наш добровольный помощник.

– Но я… это опасно.

– Для тебя уже ничего не опасно, зайчик. Для тебя только я опасна. И, может быть, Сонечка.

– При чем тут Сонечка?

– При том, что ей совсем не следует знать, чем ты занимаешься с залетной бабой в рабочее время.

– Но ты не посмеешь!

– Три тысячи за аборт – и молчу.

Она нагло расхохоталась, хотя глаза остались холодными.

И тогда Леонид Саввич дрогнул. Он посмотрел на компьютер. Конечно, можно попытаться, ничего не найти…

– Только не манкировать! – приказала Антонина. – А то я и еще чего могу вспомнить.

Леонид Саввич игнорировал ее слова. Он обернулся к компьютеру и приступил к поиску. Пальцы слушались плохо.

Прошло минут пять.

Антонина закурила, хотя курить в архиве было строжайше запрещено. На дым сунулся шеф по режиму, Антонина отмахнулась от него. Он ушел. «Видно, немало получил», – успел подумать Леонид Саввич.

– Ну!

– Боюсь, с него не снимали отпечатков пальцев, – сказал Леонид Саввич. – Ни в алфавитном указателе, ни в тематическом такой информации нет.

– Отойди, – сказала женщина.

Леонид Саввич поднялся.

Антонина села к компьютеру.

– Показывай, что у вас тут к чему.

Оказалось, что она в ладах с компьютером. Что было странно, если она заведует пушной фермой под Пермью, и совсем неудивительно, если она пришелец с дальней звезды…

«И неизвестного пола! А вдруг я согрешил? Вдруг я ударился в гомосексуализм? Но как спросишь? Лучше мучиться, чем спросить».

– Черт побери, – сказала Антонина наконец. – Твоя правда. Как же можно столько лет работать и не снять отпечатков пальцев! Может, враги утащили?

– Нет, – твердо сказал Леонид Саввич. – Я уверен.

Антонина снова вытащила мобиль.

– Оскар, ты? – спросила она. – В институте нет его пальчиков. Что будем делать?…

С той стороны говорили долго. Антонина кивала, стряхивая пепел на пол. Леонид Саввич пытался увидеть в ней инопланетянку, но не был ни в чем уверен.

Наконец Антонина попрощалась с Оскаром, обернулась к Леониду и сказала:

– Придется снимать с мумии.

– Как так? – Леонид Саввич ничего не понял.

– А так – пойдем в Мавзолей и снимем.

– Ты с ума сошла!

– Нет. Ты пойдешь с нами и все для нас сделаешь.

– Ни в коем случае! Я на это не пойду!

– А как марку с маленькой буквой «ф» из чужой коллекции вынимать, это ты можешь?

– Какую марку?

– Леваневского.

* * *

Чтобы поднять уровень духа у Леонида Саввича, Антонина перед ночной операцией позвала его в номер, но пить не давала, а была деловита, шустро разделась, раскидав изящные вещи по узорчатому паласу, и торопила любовника. Леонид Саввич запутался в брюках, рассердился и вообще хотел одеться и уйти.

– Возьми себя в руки, птичка, – спохватилась Антонина. – Я ведь жертва эпохи. Все на ходу, обедаем бутербродами, спим в самолетах.

Она была похожа на нечто русалочье, гладкое и только из воды.

Она сладко потянулась и закинула за голову полные руки. Груди дрогнули, всколыхнулись, и Леонида Саввича охватила страсть.

– Я понимаю, – сказал он, – бутерброд на обед…

На этот раз женщине удалось направить его в должное русло, и, прежде чем завершить акт, Леонид Саввич даже смог раззадорить жадную плоть Антонины Викторовны.

– Еще! – шептала, кричала, настаивала она, но «еще» не получилось, и Антонина оттолкнула любовника.

И на этот раз выпить ему она не дала, а сама приняла только сто грамм. Одевалась она ловко, как будто утром на службу.

– Не боись, – сказала она, – ничего дурного не произойдет. Оскар позаботится.

– Но мне-то зачем в Мавзолей? – спросил Леонид Саввич. – Я же не научный сотрудник.

– Но ты сотрудник института.

– Я не пойду на уголовщину!

– Ты одевайся, одевайся, – сказала Антонина. – Скоро машина придет.

– Нет!

– Значит, так, сдаешь обратно коллекцию, а на работу мы сообщаем, что ты спер ценную марку у несчастной вдовы.

– Нет!

– Застегни мне платье. Да не рви ты пуговицы!

– Вы можете все взять.

– Мы не можем все взять. Как я могу вернуть Сонечке твою честь и честь семьи? Хорош верный муж…

У Леонида Саввича голова шла кругом – буквально, а не в переносном смысле. Он взялся за край письменного стола – чуть не свалил телевизор. Антонине пришлось поцеловать его, приласкать, чтобы пришел в себя.

* * *

Институтский «рафик» остановился перед гостиницей. Там уже был зам по режиму и незнакомый Леониду доктор – оба в белых халатах. Алик передал белый халат Леониду Саввичу. Тому было неловко надевать его в движущемся автомобиле, но шеф по режиму настоял, чтобы тот натянул его прямо сейчас.

Окошки были затянуты шторками. Леонид Саввич как-то ездил в этом «рафике» по делам, но обычно машину держали именно для проверочных рейдов к Кремлю. Там была аппаратура. В «рафике» было душно, пахло французскими духами Антонины. Леонид страшился, что сейчас в «рафик» заглянет охранник и увидит, что к Ильичу едут самозванцы.

Машина остановилась возле Спасской башни.

– Буль-буль-буль, – были слышны голоса снаружи. От открытого водительского окошка, за которым угадывался силуэт милиционера, тянуло жутким холодом. Сонечка знает, что он задержался на работе: сложный заказ, объявлена мобилизация всех сотрудников. Пришлось попросить зама по режиму, которого, как говорит Антонина, купили с потрохами, позвонить и подтвердить, что Малкин мобилизован. Все равно Соня не поверит.

Ну вот, сейчас откроется дверь и их попросят…

– Привет, – сказал водитель. Вроде бы водитель институтский, но их в институте несколько, трудно угадать.

Голос снаружи откликнулся. Вполне обыкновенно.

Поехали дальше.

Леонид Саввич все ждал, когда их поймают. Даже с надеждой – только бы кончился этот кошмар.

Мертвые души в каком-то космическом масштабе. Зачем-то инопланетным агрессорам понадобились отпечатки пальцев вождя.

«Может, они желают воссоздать у себя такого же? Нет, это бред, бред, бред!»

Шеф по режиму, который не в первый раз в Мавзолее, усилил свет.

Внутренний часовой, убедившись, что это на самом деле сотрудники института, вернулся к чтению.

Новые солдаты уже не были столь верующими, как их старшие братья. Мумия не вызывала в них душевного трепета, скорее она ассоциировалась с американскими фильмами «ужасов». В охране рождался фольклор, где мумия Ильича выступала в ролях неприятных, зловещих, но не сакральных – мертвец как мертвец. К мертвецам в России западного уважения нет.

В центральной камере Мавзолея часовой читал роман Рекса Стаута, пронесенный кем-то из его предшественников и ставший как бы переходящим призом для долгого ночного дежурства.

Роман был интересным, толстяк Ниро Вульф проявлял чудеса сообразительности, его шустрый помощник с ног сбился…

Часовой все же поглядывал на сотрудников института – они проводили проверку трупа. Работа ответственная, но тоскливая и не очень приятная.

Когда они подняли прозрачную крышку саркофага, подземный зал наполнился неприятным лекарственным запахом, смешанным с запахом тления. Что, конечно, было лишь фантомом, ведь ничего органического в Ленине не осталось – сплошной пластик. Но никуда от тления не денешься. Такова наша жизнь…

Сотрудники были молчаливы. Один из них, черный, кавказской или еврейской национальности, проверял пальцы вождя. И в этом тоже не было ничего удивительного – часовой знал, что проверяют по очереди разные части тела.

Их было трое. Но часовой только одного знал в лицо – он уже сюда приезжал.

Они же все в белых халатах и матерчатых масках на пол-лица – боятся занести микробы.

Зазвонил телефон – внутренняя связь.

Спрашивал начальник караула. Обычный звонок. Нет ли происшествий?

– Происшествий нет, – ответил часовой. – Сотрудники Института специальных биологических технологий, согласно плану, проводят проверку тела.

– Погоди, погоди, – сказал начальник караула. – Разве сегодня от них должны приезжать? Они же на той неделе были?

– Да нет, приехали, – сказал часовой. – Вон тут, работают, проверяют.

– Дай-ка мне ихнего старшого, – велел начальник.

Часовой позвал старшого.

Старшой подошел.

– Внеплановая проверка рук, – сказал старшой. – Есть опасения, что под ногтями мог завестись грибок. Откуда? А мне-то зачем знать? Я снимаю образцы.

Господи, думал Леонид Саввич, глядя на зама по режиму, который говорил так легко и непринужденно, словно обсуждал на профсоюзном собрании проблему недоплаты членских взносов.

– Да вы позвоните к нам в институт, – сказал зам по режиму. – Телефон известен? Вот и звоните. Спросите Тихона Анатольевича. Это наш зам по режиму. Он подтвердит.

«Что вы делаете! – закричал было Леонид Саввич. – Это же ваш телефон!»

Но кричать было нельзя.

– Нормально, мы уже сворачиваемся, – сказал зам по режиму.

Он вернул трубку часовому и сердито сказал остальным:

– Да поворачивайтесь вы, поворачивайтесь! Товарищи недовольны!

Леонид Саввич не отрывал взгляда от часового, потому что тот не выпускал из руки трубку, слушал какие-то указания, кивал, и библиограф отлично понимал, что подозрительный начальник караула так и не успокоился.

Он хотел сообщить об этом заму по режиму, который подошел к незнакомому сотруднику, тому самому, который снимал с мумии Ленина отпечатки пальцев. Но зам по режиму не смотрел на Леонида Саввича.

А дальнейшее произошло так быстро, что Леонид Саввич не запомнил последовательности событий.

Для начала часовой ахнул и начал опускаться на пол.

За его спиной стоял доктор с пистолетом в руке, которым он и оглушил часового.

– Ах! – воскликнул Леонид Саввич. – Что вы делаете! Это безумие! Нас всех расстреляют!

Но тут же он потерял сознание, потому что зам по режиму, имевший опыт боевых действий в Афганистане и Анголе, ударил его по голове. Не очень сильно, в центр лысины, но достаточно, чтобы отключить сознание такого некрепкого человека, как библиограф.